Текст книги "Кир-завоеватель"

Глава 32. Тайна, покрытая мраком

– Он видел нас! – в глазах Касанданы застыл ужас. – Он расскажет Киру!

– Кто? – спросил любовник, протирая заспанные глаза.

– Бардия, мой младший сын… Надо остановить его.

Марафий неохотно встал с ложа и начал неторопливо собираться, даже не предполагая, каким образом он может остановить царевича и какой смысл ему предпринимать необдуманные шаги, если об этой порочной связи с царицей и так судачит весь Вавилон. Информация уже просочилась в Пасаргады, а скоро дойдет до Бактрии. Там недоброжелатели царицы Касанданы, в лице сатрапа Астиага и его дочери, не преминут немедленно распространить подтвержденные слухи и донести их до Кира во всех подробностях.

Но ведь Кир далеко, и нечего бояться! Здесь все бразды правления у Касанданы и ее царственного отпрыска Камбиса, который ради матери готов предать собственного отца, ведь он уже отказался от Кира, доказав свое божественное происхождение в храме Эсагила перед сонмом влиятельных жрецов Вавилона, которые требовали нужных слов и жертвенной крови из жил царевича. Камбис произнес требуемое, отвергнув отца для одобрения Мардука, но не окропил алтарь собственной кровью.

Касандана металась из стороны в сторону, проклиная нерешительность молодого марафия. Разве так должен вести себя мужчина?! Она даже на секунду не задумалась, что предстала в неприглядном виде перед собственным сыном.

Тем временем Бардия ворвался в тронный зал к брату. Камбис не шелохнулся и лишь неодобрительно глянул на нежданного визитера исподлобья. Затем медленно, как подобает повелителю, поднял руку, и придворные удалились.

– Ты знаешь… – выронил вслух Бардия.

– И что же я знаю? – облокотившись на крыло золотого льва у подножия трона, спросил старший брат.

– Что наша мать больше не любит отца, – со слезами на глазах прошептал молодой принц.

– Тебе не стоит судить нашу мать. Она царица и мать бога, – отвернулся Камбис.

– Она жена царя царей, нашего отца, и наша мать, а мы не боги. И она предает великого Кира с его подданным из племени марафиев. Это измена! Предательство! – заключил уже решительно и бесповоротно Бардия.

– Ты должен успокоиться прежде, чем утверждать, кто есть бог и кто является его воплощением, и выдвигать какие-либо обвинения против собственной матери. Ее действия не могут оценивать смертные. А ты – смертен и уязвим… – холодно отчеканил царь Вавилона.

– Мы все смертны! – прокричал Бардия.

На полные горечи слова брата Камбис отреагировал ухмылкой, словно он знал что-то, только ему одному ведомое, но не хотел делиться ни с кем. А Бардия все лепетал по-детски прямолинейно, и его слова под саркастическим взглядом брата выглядели глупой наивностью:

– Надо быть не в своем уме, чтобы думать по-другому. Мы все умрем, ведь мы люди, а не боги. И наша мать – всего лишь человек, ничтожный перед волей богов. Никто не защитит ее от позора.

– Я смогу защитить ее.

– Ты не собираешься рассказать об этом отцу?!

– И ты не расскажешь…

– Я не смогу молчать.

Камбис взял два золотых кубка с вином и поднес один из них брату.

– Я знаю, но есть иной способ скрыть тайну.

– Какой же? – Бардия осушил бокал вместе с братом.

– Его придумал не я, – признался Камбис. – Я бы никогда не додумался до этого. Тут нужно коварство, свойственное халдейской знати. Они думают, что могут управлять царями и для этого убеждают царей, что они равны богам.

– И ты в это поверил? Они убедили в этом тебя? – удивился Бардия.

– Не только я, но и наша общая мать, все мои подданные, – спокойно отвечал Камбис. – И мне понадобится твоя кровь, чтобы в это поверили сами боги.

– Моя кровь?! – не понял Бардия, но вдруг почувствовал, что его руки вдруг стали вялыми, кулаки разжались, а в горле появился ком, спирающий дыхание. Он задыхался, его голова закружилась, словно под ногами раскручивались жернова для выдавливания масла с олив. Вскоре он вовсе обмяк, видя сквозь туман какого-то знатного вавилонянина, которого его брат называл по имени Эгиби.

Подручные этого Эгиби достали чашу. Бардии вспороли вену и наполнили чашу его кровью.

– Этого будет достаточно для Мардука, – поклонился Камбису банкир. – Жрецы Эсагилы просили именно столько – полную чашу.

– А он останется жив? – спросил Камбис.

– Это решать вам, повелитель. Его еще можно спасти, есть противоядие. Но даже если он останется жив, то превратится в безропотное существо по воле Мардука, ибо опротестовал ваше божественное происхождение и пытался угрожать вашей матери. Я рекомендую вам оставить все как есть, ибо этот человек достоин сурового наказания. Его жизнь более не имеет значения. Вы и так поступили с ним милосердно, как подобает богу. Ведь вы не приказали скормить его тело грифам или диким собакам, не бросили его в яму со змеями. Вы уготовили для него легкую смерть.

Обескровленный, Бардия потерял сознание. Он ничего не чувствовал. Яд и кровопускание действовали, словно снотворное, он умирал без боли.

– Уберите его отсюда, я не могу на это смотреть! – Эмоции все же взяли верх, Камбис упрекнул сам себя за то, что дал волю чувствам, ведь это могло означать, что никакой он не бог, а всего лишь слабый человек с присущими смертному жалостью и раскаянием.

– Конечно, великий царь, мы унесем его, и больше вы никогда не увидите причину своего расстройства, – вежливо откланялся Эгиби, и его сыновья, положив Бардию на пурпурный плащ, вынесли царевича из тронного зала в неизвестном направлении…

Единственным человеком, кого хотел сейчас увидеть Камбис, была его мать. Он бежал к ней по галерее, чтобы обнять, чтобы заплакать, чтобы обвинить и проклясть свою судьбу, которая сделала из него бога, чтобы мама пожалела и успокоила его, рыдая с ним заодно.

Но в ее покоях он столкнулся со слащавым марафием. Камбис остановился в своих намерениях проявить слабость у ног матери, но остатки мужества вернулись вместе с гневом. Перед ним стоял человек, обвинить которого в настигшей его беде представлялось справедливым. Если бы не этот отпрыск знатного персидского рода, его брат был бы жив.

– Бардия видел нас, Камбис… – сообщила мать.

– Я убил Бардию.

– Ты убил брата? – Мать не крикнула, не упрекнула. Она задала вопрос с холодной рассудительностью, будто говорила о ком-то незнакомом или беседовала на отвлеченные темы.

– Ну вот! – встрял в диалог царственных особ молодой марафий. – Я же говорил, что все образуется само собой.

– Подойди ко мне. – Царь Вавилона подозвал подданного, и марафий беспрекословно выполнил приказ, подойдя к своему царю и не ожидая никакого подвоха, ведь здесь присутствовала сама Касандана.

Получив внезапный и твердый удар кинжалом в самое сердце, марафий медленно сполз на холодный мрамор, залив его лужей крови.

– Что ты наделал? – склонилась над убитым любовником Касандана.

– Я убил Бардию… – повторил Камбис. – Твоего сына, моего брата. Но это теперь наша общая тайна, и ее скроет мрак. Мрак в моей голове. Еще недавно там было светло, и мы оба смеялись под солнцем над шутками отца. Мы одинаково любили свою мать. А теперь она оплакивает смерть ничтожного марафия, который не стоит и ногтя Бардии, вместо того чтобы горевать над телом собственного сына. Я иду на войну. Только война может стать уделом потерявшего душу, вынувшего из груди сердце и ставшего богом…

В этот же день Камбис вошел в гарем отца и овладел сначала женой Кира Великого по имени Нейфити, а затем родными сестрами: Роксаной и Атоссой. У бога не бывает преград, они не страшатся осуждения, их не касаются людские пересуды. Лишь страх и трепет – вот что должны внушать боги.

Созвав вождей и военачальников на площади перед дворцом, царь вышел под портик и бросил копье в сторону Египта, сообщив подданным, что взял в жены египетскую царицу, дочь Априя, законного фараона, убитого захватившими трон в Фивах и Мемфисе. Войско в знак одобрения синхронно ударило по щитам.

Спустя несколько дней обезумевшая Касандана напросилась к сыну. Камбис неохотно принял мать, полагая, что им теперь не о чем говорить. Даже мысль о ней раздражала его.

– Ты вошел в гарем своего отца. – Она сказала сыну о том, что являлось очевидным для всех. – Теперь нет пути назад. Мы оба предали Кира. И это я виновата в твоем падении. Твой рассудок помутнел из-за меня.

– Как может судить о рассудке бога смертная? – изрек Камбис, не вставая с трона.

– Совсем недавно ты называл меня матерью.

– У бога нет ни матери, ни отца, – заключил Камбис, убедивший себя в своем сакральном предназначении.

– Хорошо, ты отрекся от меня, но сестры… Зачем ты осквернил Атоссу и Роксану? – вопрошала мать.

– Кто говорит о скверне? – парировал царь Вавилона. – И не ты ли ратовала за чистоту нашей крови? Роксана родит наследника, чья кровь происходит от бога и царевны. Кто сможет сравниться с нашим сыном?

Халдейские маги истолковали отторжение от обоих родителей в пользу Мардука ритуалом прощания с людскими страстями и окропили свои молитвы новому богу жертвенной кровью царевича Бардии.

Царь приказал страже проводить Касандану по Дороге процессий к воротам богини Иштар, где ее ждала позолоченная кибитка со впряженной парой лошадей. Больше ей не было места в Вавилоне.

Камбис погряз в своих снах и видениях. Жрецы трактовали их как божественные откровения. Но он видел в них брата, и только его. Он отгонял от себя навязчивое видение, но оно не рассеивалось по желанию, напротив, обретало реальные очертания и силуэт Бардии. Брат являлся с грустной улыбкой и задавал один и тот же вопрос:

– За что ты меня убил?..

Глава 33. Край, за которым вечность

Массагеты и саки шли всей ордой. Всадникам не было счета. В красные одеяния воинов облачились и женщины. Черная мгла опустилась и клубами перекатывалась по степи, сметая на своем пути седые заросли цветущего ковыля, давя сусликов и тушканчиков, не успевших спрятаться в норки.

Томирис – мать скифов скакала в надвигающейся с горизонта гуще с луком и двумя колчанами, полными стрел.

Персам еще повезло, что дозорные на башнях обратили внимание на конский топот, сотрясший землю, иначе бы быстроногие скифские кони столкнули бы неприятеля в Аракс и изрубили войско за считаные часы.

Заметив приближение бесчисленной конницы, часовые сообщили о нападении начальнику стражи царя. Вскоре Кир вышел из царского шатра и приступил к руководству войском, лично выстраивая «бессмертных» копейщиков в шеренгу. Бесполезные колесницы по его указанию превратили в укрытия от стрел, которые летели тучами с противным свистом, застигая врасплох нерасторопных.

– Мой царь, надо переправляться через реку! Копейщики прикроют! – посоветовал страж.

– Занять оборону и сражаться! – приказал царь. – Все остаются здесь. Укреплять противоположный берег уже поздно. Здесь мелко. Они настигнут нас очень быстро, если мы побежим. Попробуем продержаться. Отправьте за Аракс только гонцов в ближние сатрапии. Пусть просят немедленной подмоги в Гиркании и Парфии.

– Слушаюсь, мой царь!

– Ну вот и все! – оценил обстановку Кир. – Умрем здесь, как подобает воинам. С честью! Не побежим от орды! Они ожесточены, ведь Томирис потеряла сына и винит нас в его смерти! Для нее это ристалище – праведная месть, но Ахура-Мазда знает, что мы не хотели зла ее народу и смерти ее сына…

Слова царя растворились в гуле и свисте, в истошных воплях, стуке копыт и лязге мечей. В дыму и суете сражения никому нет дела до царской крови. В месиве нет времени отличать вельможу в шлеме от простолюдина с пращой. Да и не к чему это. Если не поразишь врага – то падешь от его удара!

Смерть для всех – смерть. И нет возможности узнать ее срок раньше времени. Но почувствовать ее дыхание способен не каждый. Тот, кто видел в этот день приближение орды, обрел этот дар – смерть приобрела силуэт и походила на скифа в остроконечной шапке.

Обороняющиеся персы склонны были преувеличить численность массагетов в силу внезапности нападения. Однако количество войск противоборствующих сторон на самом деле было приблизительно равным. Перспективы победить не было ни у кого. Как, собственно, и потерпеть фиаско. Хаотичный бой не предполагает стратегии.

В этом смысле уместно философское изречение, произнесенное тысячелетия спустя великим испанцем Хосе Ортегой-и-Гассетом: «Единственно ложной перспективой является та, которая полагает себя единственной»…

Кир предпочел сражаться, а не отступать. Стратегически это было правильным решением. Но многое после его принятия зависело от боевого духа армий…

Доблесть, встречаясь с трусостью, смотрит на нее свысока лишь после боя. Во время же поединка страх присущ всем, и только ищущие смерти безрассудны и не полагаются на удачу. Тем, кто уже все потерял, остается уповать на рок и щит соратника.

Томирис не раз могла погибнуть от брошенного копья мидян, но скифы окружали свою царицу, каждый раз принимая удар на себя и принимая смерть как подарок, с улыбкой и чувством исполненного долга. Многие массагеты пали, жертвуя собой ради матери скифов. Почетная смерть на глазах соплеменников – что может быть краше завершения пути воина?

Кир же сражался наравне со всеми персами. Вассальные отряды откатились к Араксу, забыв о царе великой державы. Наемники из сатрапий попятились назад. При этом, оставив эпицентр опасности, они тонули в реке, пытаясь доплыть до иллюзии своего спасения.

Там, на том берегу их тоже ждала смерть, ибо саки-хаумаварга обитали с той стороны, и к ним на подмогу вплавь на надутых мехах уже прибыли массагеты. Так что спасительные, по мнению персов, холмы таковыми не оказались. Их встретили роем стрел.

Масса шла на массу, смешиваясь в беспорядочном натиске. Здесь не было центра и флангов, шеренги рассыпались, а горы трупов превратились в укрытия.

Кони вздыбливались, пронзенные персидскими копьями, скифы падали и на них налетали мидяне. Войлочные шапки и остроконечные колпаки рубили друг друга, заливая кровью степь и долину.

Аракс покраснел, багровые кляксы опускались на дно, растревожив обитателей ила. В камышах не укрылась одинокая лисица, да и зеленая жаба угодила под серпоносную колесницу бегущих вассалов оставшегося в окружении верных маспиев, но уже обреченного Кира.

Кир стоял на горе из убитых воинов, отражая атаки саков. В плече торчала стрела, но он отбивался. Он был без короны, без свиты, без надежды на спасение. Он обессилел и упал на колени. Все было кончено. Если бы его узнали, то придумали бы изощренную казнь, а так – в него просто бросили дротик. И вроде бы попали.

Бой закончился. Ветер свистел и разноцветные ленты массагетских копий колыхались на нем, словно змеи, извивающиеся в отблеске заката. Ленты походили на чешую. Они будто переливались, преломляя последние лучи.

Как только солнце село, наступила кромешная тьма. Это вышло мгновенно. Как в ней было найти персидского шаха? Тяжелораненых добивали, живых пленников сортировали, как трофеи. Саки искали дорогое оружие, подбирали щиты и шлемы, снимали сбрую с убитых лошадей.

Томирис сказала, что не покинет ристалища и не отправится в кочевье, пока ей не принесут голову Кира.

Массагеты рыскали по долине в поисках царя, перебирали трупы, но не могли найти того, кто еще вчера был одет в дорогие одежды и носил золотой шлем и браслеты на запястьях. Грязь скрывала различия не меньше ночи.

Но тут вдруг произошло странное событие. Возле горы трупов скулила дикая собака. Откуда она взялась там, где уже кружили вороны, оставалось загадкой. Она отгоняла птиц лаем, выла, как волк, копалась в трупах, словно кого-то искала.

Скифы удивились, когда увидели необъяснимое, и обратили внимание, что собака пробирается к вполне конкретному человеку. Когда она достигла своей цели, то завизжала и стала облизывать его, а затем вцепилась в его изорванную одежду и потащила…

Это был перс, судя по всему, вельможа. Скифы подошли вплотную и стали о чем-то переговариваться. Затем позвали пленных мидян. Под угрозой смерти заставили опознать человека. Их догадка подтвердилась.

Собаку ударили изо всей силы палкой, она взвизгнула от боли и отбежала на почтительное расстояние, правда, не скрылась из вида. В нее выпустили стрелу, но она увернулась. Затем бросили дротик – она ускользнула. Было слишком темно, чтоб попасть. Ее оставили в покое, главное – Кир был найден. Можно было обрадовать царицу…

…Томирис беседовала с захваченными на той стороне Аракса персидскими гонцами. Саки-хаумаварга привели двоих задержанных. Одного Кир отправил в Парфию и Гирканию за подмогой. Второй, наоборот, ехал из Вавилона в стан Кира с донесением соглядатаев царя персов, оставленного присматривать за сыном Кира, Камбисом. Томирис выяснила, что Камбис отправился на войну с Египтом вместо того, чтобы поддержать поход отца против нее.

Эти вести означали не только победу, но и возможность беспрепятственно напасть на северные сатрапии Персии. Также Томирис узнала, что младший сын Кира убит братом. Выходило так, что все произошедшее явилось свершившимся возмездием. Томирис обратила взор на звездное небо и поблагодарила Митру за осуществление справедливого суда над врагом.

Гонца, хоть он и был персом, царица отпустила с миром за хорошую весть, напутствовав его приказом сообщить сатрапам Персии о полном разгроме скифами повелителя некогда могучей державы.

Мысли о будущем не покидали ее ровно до тех пор, пока саки-тиграхауда из племени ее ушедшего в мир теней мужа не доставили ей израненного воина и не сказали, что перед ней сам Кир Великий…

Полумертвый царь едва мог говорить, но он мог еще слышать. Толмач перевел ему слова царицы. Она сказала, что его старший сын Камбис предал отца и объявил себя единственным царем Персии, что он убил своего брата, Бардию, младшего сына Кира, и вошел в гарем своего отца, осквернив его ложе.

Поникшая голова поверженного царя потихоньку поднималась. Это требовало огромных усилий, но он хотел принять смерть гордо, как подобает владыке. Все, о чем говорила Томирис дальше, было уже неважно. А она говорила, что Кир сам виноват в своем стыде.

– Теперь ты стоишь на коленях и скоро умрешь, но смерть твоя заслуженна, ибо ты пролил реки крови и повинен в смерти царевича, моего сына.

Кир выслушивал свой приговор беспристрастно, словно участь его касалась кого-то иного. Способ умерщвления, который уготовили для него саки и массагеты, показался ему избавлением. Он будет напоен досыта, как и хотел, кровью убитых кочевников… Так они сказали. Это, скорее всего, означало, что его будут пытать, но ему было все равно. Самое худшее с ним уже произошло.

Мать скифов опрокинула чаши с кровью, поднесенные смеющимися скифами к губам Кира. Она остановила глумление над персом, вспомнив свои чувства, которые она испытала, когда ей принесли известие о гибели Спаргаписа. Она выхватила меч из ножен и занесла его над головою царя.

– Царица, для этого есть палач! – возразил кто-то из сакских вождей.

– Палач для тебя. Царя может казнить лишь царь!

Последовали две казни.

Дерзкий сак из племени, которое раньше позволяло себе выпады в ее адрес, пал от руки палача массагетов, и это закрепило верховенство племени Томирис над ордой. Она ничего не забыла. Как над ней изгалялись, не признавали, смеялись прямо в лицо… Теперь ее будут бояться, раз не захотели любить.

Голова царя Кира слетела от удара царицы. Она должна была показать жестокость, и она делала это со всей одержимостью реализованного возмездия.

– Отныне никому, кто посягнет на мою власть и наши законы, не будет пощады. Посмотрите, что стало с великим Киром, который хотел насытиться нашей кровью. Слейте же скифскую кровь в бурдюк и бросьте туда эту голову. Пусть напьется досыта!

Воины исполнили волю царицы – наполнили мех кровью и опустили туда голову Кира, а затем подвесили мех на кибитку. Пировать было поздно. Все отправились спать. Наутро, когда орда собралась разъехаться по кочевьям, на кибитке царицы не нашли бурдюка. Он исчез.

– Достаточно костей! – покачала головой Томирис. – Я решу, что с ними сделать, потом. Едем в становище!

Орда оседлала лошадей и тронулась в путь.

Отпущенный на свободу персидский гонец ехал очень медленно, куда ему было спешить? Великий царь погиб, а в Вавилоне на самом деле правят маги, жрецы и банкиры, а не его соплеменники. Они узурпировали власть и оболванили царевича Камбиса. Он сошел с ума, убив Бардию, собственного брата.

Дряхлая кляча, на которую перса посадили саки, брела по степи подобно иссохшему верблюду. Гонец сомневался, что ей хватит бодрости доплестись до Гиркании. Собака и та бегает намного быстрее. Иначе она бы их не настигла. Но что это за мех в ее пасти?

Гонец слез с клячи, чтобы проверить. Он вырвал мех и открыл его содержимое. Увиденное ужаснуло. Там была измазанная кровью голова его царя, великого Кира.

Понурый взгляд исчез. Гонец со всей решимостью посмотрел вдаль за горизонт. Вавилон не увидит оказавшейся у него волею злого рока части оскверненного тела великого Кира. Он доставит голову царя, над которым надругались из мести кровожадные дикари, его матери, в Бактрию. И пусть царица Мандана казнит его за дерзость и плохую весть… Казнит или помилует, это не важно, главное – кто, как не мать, должна похоронить великого человека, которого обезглавили варвары, с положенными ему почестями! Касандана не достойна этой привилегии.