Текст книги "Андрогин"

«Они могущественные люди, они могут все!» – говорил о масонах Дальфери. К Сковороде он относился как к одному из жителей подпольного мира. Это отношение укрепило приключение, случившееся на имперской границе.

Австрийские таможенники шарили в цирковом фургоне долго и тщательно. Прощупывали одежду, тыкали длинными стальными иглами в подушки и сенники, заглядывали в задние проходы лошадям и даже выломали дно в клетке с обезьянами. Всех актеров «Олимпуса», и Сковороду вместе с ними, на время обыска отвели под навес и приказали им ждать на скамейке. Дальфери предупредил Григория, что позже их тоже обыщут. Мужчин прямо здесь, под навесом, а женщин – в черно-желтой караульной будке. Фискальные традиции империи были давними и заметно укрепились с тех времен, когда воспитанный иезуитами император Леопольд Первый принялся превращать монархию Габсбургов в державу, плотно охваченную полицейским надзором.

Пузатый шандар из венгров ходил вдоль скамейки и стерег. Сначала он пристально наблюдал за всеми, но потом его внимание сузилось на жонглерке Амалии, девушке юной и весьма привлекательной. Амалия заметила его интерес, принялась одаривать шандара обещающими улыбками и даже расстегнула две верхние пуговицы расшитой розами сукманки.

Внезапно Григорий почувствовал, что кто-то осторожно толкает его под правую руку. Он скосил глаза и увидел, что цыганка Лейла – фаворитка Дальфери, ворожея и танцовщица – подсовывает ему под локоть колоду игральных карт. Он удивился, но подыграл цыганке. Незаметно положил карты в широкий рукав школярской свиты. Там, в рукаве, были устроены секретные карманы. Колода удобно разместилась в одном из них.

Спустя минуту шандары повели женщин к будке, а старший таможенник спросил у актеров-мужчин, имеется ли у них оружие. Потом приказал всем встать, снять жупаны и камзолы. Он тщательно прощупал швы на жупанах. Потом настал черед обуви. С роскошных сапог Дальфери сорвали каблуки, а дыры в утлых башмаках Григория стали шире. Тем временем к таможенникам подбежал один из тех шандаров, которые перетрясали актерскую рухлядь на повозках. Он нашел там книгу с еврейскими письменами и спрашивал, не подпадает ли она под таможенный запрет. Старший таможенник мельком глянул на книгу, отрицательно покачал головой и буркнул актерам:

– Одевайтесь.

Обыск женщин длился намного дольше. Из будки они вышли растрепанными и порозовевшими. На распухших губах Амалии цвела многозначительная улыбка. Спустя час, когда на все подорожные поставили штампы, печати и хитрые закорючки, «Олимпус» перевалил через границу и двинулся в глубь имперских земель.

Когда таможня исчезла за поворотом, Дальфери облегченно выдохнул, обнял Григория и объявил всем, кто ехал с ними в повозке:

– E un vero leone![52]52
  Это настоящий лев! (Итал.)


[Закрыть]

Сковорода вытряхнул из рукава колоду и спросил:

– Разве в Австрийской державе запрещено играть в карты?

– А ты приглядись к этим картам, – посоветовал старый акробат.

Григорий последовал совету Дальфери и увидел на картах необычные эмблемы. Это были совсем не те карты, за которыми бурсаки в Киеве и школяры в Пресбурге коротали свои грешные ночи.

– Это карты Таро, – услышал он голос Лейлы. – За Таро в Австрии можно попасть к господину аудитору.

– За эти картинки?

– С их помощью можно увидеть будущее.

– Гадательные карты, – сообразил Григорий.

– Можно и так сказать.

– На них церковный запрет?

– Да, – вмешался в разговор Дальфери, – папа запретил Таро. Не теперешний папа. Это было давно. Но запрет действует и сейчас. В этих картинках скрыта древняя египетская мудрость.

– Я хотел бы познать эту мудрость, – увлекся Григорий.

– Мы ваганты, – улыбнулся в седые усы акробат, – мы мало понимаем в философии. Вот приедем в имперский город Триест, там тебе помогут в познании тайных вещей.

– Там живут знатоки Таро?

– Ага, – Дальфери заговорщицки подмигнул Сковороде. – Там живут люди, понимающие в древних начертаниях… Эй, Лейла, ленивая женщина!

– Чего тебе, Карл? – цыганка отложила трубку с длинным чубуком и перебралась ближе к мужчинам.

– Во-первых, прекращай курить. Фургон спалишь. А во-вторых, погадай на Таро для этого юного льва. Разложи карты, посмотри на его счастье. Может, в Триесте его ждет судьба. Богатая и страстная аманта, мечтающая о белокожих северных юношах.

Лейла разложила «анх»[53]53
  «Анх» – гадательный расклад в «Таро». Назван в честь древнеегипетского крестообразного «знака жизни».


[Закрыть], посмотрела и рассмеялась.

– И что же там смешного? – нахмурился акробат.

– Григо не любит женщин.

– Это не беда. Быстрее выйдет в кардиналы. А долго будет жить?

– Долго. Так долго, что и сам устанет от своей жизни, – заверила Лейла. – Его будут уважать и отдадут ему на сохранение ценные вещи. Очень ценные вещи.

– О! – поднял указательный палец Дальфери. – Это и в самом деле важно. Кто держит кассу, никогда не окажется на паперти.

Когда солнце скатилось к облитому подвижным пурпуром горизонту, импресарио пан Федеш приказал цирковому каравану съехать с большака на грунтовую дорогу. Вскоре ваганты увидели заезжий двор, приютившийся под длинной, поросшей крепкими дубами, горой. Невысокая ограда окружала освещенное кострами поле, где разместились многочисленные повозки. Место ночлега охранялось от разбойников – у рогатки караулили вооруженные люди, а с насыпного укрепления в глубину дубравы грозно вглядывался ствол чугунной мортиры.

Импресарио ушел ужинать в дом, а цирковые остались ночевать в фургонах. Григорий с Дальфери и Лейлой устроились у костра. Ваганты раскурили трубки, Григорий достал свирель и попытался импровизировать. Амалия и ее брат Амадео уселись на сложенные неподалеку связки хвороста. Но вскоре им надоело сидеть неподвижно – они принялись жонглировать галькой и палками. Сковорода засмотрелся на их движения и перестал играть. Молодые, почти подростки, жонглеры поразительно походили друг на друга. Грудь у девушки еще не образовалась, а длинные волосы мальчика по-девичьи спадали на плечи. Григорий вспомнил, что когда Амалию во время выступлений одевали в мужскую одежду, а ее брата в юбку и сукманку, то люди не замечали разницы, принимая сестру за брата и наоборот. Ему также вспомнилось, как однажды Федеш, наблюдая за переодетым девушкой и соответственно зачесанным Амадео, крикнул цирковым: «Дьявол мне в печень, ребята! Эта красавица получилась соблазнительней Амалии!»

Дальфери перехватил взгляд Григория, брошенный на Амадео, и понимающе улыбнулся в свои разбойничьи усы.

– Так тебе точно не нравятся женщины, Григо?

– Да нет, почему же, нравятся… – Сковорода почувствовал, что его слова прозвучали неубедительно и добавил: – Женщины красивые, а мне нравится вся природная красота, возникшая по воле Божьей.

– Красивые парни также созданы Богом, – заметил Дальфери. – Смотри, какой стройный и нежный наш Амадео. Чем тебе не любимое творение Создателя?

– Но, Карл, его ведь считают красивым лишь по той причине, что он похож на красивую девушку. Такую красоту я полагаю красотой подобия.

– Тебе что-то или кто-то нравится только тогда, когда так считают другие, или наоборот – потому что оно тебе самому нравится?

– Есть устоявшиеся, апробированные и признанные авторитетами каноны красоты.

– Подожди-ка, парень, не вали на меня гору своей учености. – Акробат выбил пепел из погасшей трубки. – Я понимаю, что ты у нас премудрый школяр и обучен разным там канонам. Я же тебя не про это спрашиваю. Я тебя спрашиваю: ты бы хотел, чтобы Амадео стал твоим любовником?

– Это грех содомский, – твердо сказал Григорий.

– И снова ты не про то, Григо, – покачал головой Дальфери. – Я же не спрашиваю тебя: грех оно или не грех. Я спрашиваю о том природном магните, который или имеется в человеке, или его нет. Я спрашиваю: хотел бы ты, Григо, именно ты, а не кто-то из проклятого Содома, сегодня ночью приласкать Амадео?

– Я не могу пойти против природы Бога.

– Григо, не приплетай сюда природу и другие вещи, которые мы не можем пощупать. И на счет воли Божьей тоже можно поспорить. Давай-ка я просто сейчас договорюсь с Амадео, он парень авантажный и знает, как доставить удовольствие другому парню. И тогда ты сам почувствуешь, противоречит ли натуре и воле Господа такой способ познания красоты. Постигнешь все сам, своим природным магнитом. Нельзя же вечно между собой и жизнью ставить каноны и прочую ученую книжность. Так только фарисеи делали. Ты же не хочешь уподобиться проклятому племени фарисейскому?

– Ты весьма искусный софист, Карл, – Григорий спрятал свирель в сумку. – Но вот что я тебе скажу. Если хочешь сделать мне приятное, договорись с Амалией. Она очень красивая девушка. Мой природный магнит тянет меня к ней.

– Ты слышишь, Лейла! – акробат засмеялся так громко, что вскочили на ноги сторожевые псы, лежавшие под валом пушечного укрепления. – Григо сказал, что сегодня ночью хочет любить Амалию!

– Так бывает, – согласилась Лейла. – Кто-то хочет дальнего, потому что боится ближнего. Особенно тогда, когда дальнее очень похоже на ближнее. Но Лейла скажет вам: ничего не получится, парни. Сейчас нам принесут ужин, а малышку позовут к пану Федешу.

– А может, пан Федеш найдет себе в трактире новую юбку?

– Нет, – уверенно возразила Лейла. – Я знаю. Он сегодня трижды подъезжал к той повозке, где везли Амалию. Он ее позовет. Да и зачем ему тратить деньги на гнилозубых моравок, если с Амалией он может развлекаться бесплатно.

– И не надоест же ему.

– Когда мужчина много выпьет, он ищет не свежую женщину, а ту, которая сумеет поднять его утомленную плоть. А кто сравнится в этом умении с нашей Амалией?

– Только ты, звезда моя.

– Карл, ты старый болтун.

– Видишь, Григо, какой переменчивой и неверной может быть Фортуна, – сделал большие глаза Дальфери. – Наконец-то ты согласился на что-то, а оно – olla! – и проплыло между пальцами… I eu ben l'ounour de riverilo[54]54
  Имею честь откланяться (итал.).


[Закрыть]. Может, мне все-таки побеседовать с нашим Ганимедом, то есть с милым мальчиком Амадео?

– Нет.

– Возможно, тогда осчастливишь мою Лейлу? – не отступал старый совратитель. – Я тебе уступлю ее за полкроны. До рассвета. Парень, ты не смотри, что она у меня не первой свежести. В любви она истинная тигрица. Лейла может утомить своими прелестями целый гусарский эскадрон. Всех тамошних жеребцов. И двуногих, и с четырьмя ногами. Правда, звезда моя?

– А не пошел бы ты… – Лейла встала, подобрала свои длинные юбки; покачивая бедрами, пошла к фургону.

– Не, ну ты посмотри, она обиделась, – хохотнул акробат. – И знаешь, парень, почему она обиделась? Совсем не потому, что я предлагал ее тебе, не надейся. Ее обидело, что она «не первой свежести». Да, парень, именно это. Такие вот они, женщины… А я ведь не обижаюсь, когда она бегает к конюхам… О, смотри-ка, уже и ужин нам несут. Наверное, опять какие-нибудь помои…

– Я еще хотел спросить, – сказал Григорий.

– О чем?

– Ты сегодня произнес одно слово.

– Какое еще слово?

– Азземелло.

– Чего? Разве я такое говорил? Когда?

– Да, говорил. Тогда, когда мимо нас проезжала казенная карета с шандарами.

– Разве я должен помнить все, что бормочу себе под нос? Может, ты плохо расслышал?

– Не отпирайся. Я все правильно слышал.

– И что с того?

– Хочу узнать, что это слово значит.

– Откуда я знаю? – пожал плечами Дальфери. – Так говорил мой отец, а до этого отец моего отца. И я так говорю. Это древнее и сильное вагантское заклятие против auditori santissimo[55]55
  Святейших аудиторов (лат.).


[Закрыть], шандаров, сбиров и прочей служивой погани. Действует, скажу я тебе, безотказно… Зачем, спрашиваю, мне или тебе знать, что оно означает на самом деле? И какие именно черные колдуны, из какого черного пекла его придумали? Когда принимаешь снадобье и оно тебе помогает, ты же не будешь сильно страдать из-за того, что лекарь не открыл тебе его рецепта? Помогает и ладно… О, ты слышишь?

– Что? – спохватился Григорий.

– Амалию зовут к Федешу. Моя прокуренная пророчица таки была права.

Яремче, август, наши дни

Александр был старше Павла на двенадцать лет. Его родила первая жена капитана Петра Вигилярного. После смерти матери Александр женился на уроженке Гуцульского края и жил теперь на изгибе живописной карпатской долины. Он давно забросил свою инженерную профессию. Женина семья еще с советских времен промышляла изготовлением сувениров, и сын капитана приобщился к семейному бизнесу горцев. Сувенирный промысел позволял ему жить весьма небедно, содержать дом, учить детей в престижной гимназии. К своему младшему сводному брата Александр никогда не испытывал пылкой братской любви. Но считал себя правильным мужиком, признавал закон крови и при добрых знамениях не отказывал Павлуше в помощи. Тем более, что младший из года в год, каждое лето, приглашал его с семьей в Одессу, где роскошная отцовская квартира позволяла без особых бытовых напрягов разместить представителей обеих ветвей фамилии Вигилярных.

Когда младший вдруг позвонил по мобильнику и сообщил о своем приезде, Александр Петрович не удивился. «Где-то залетел малый, денег одалживать будет», – решил он. Такое уже бывало. Тогда Павел зарегистрировал частное предприятия и взял кредит под залог жилья. Партнеры его «кинули», и отцовская квартира едва не отошла банку. Тогда старший брат оперативно помог бизнесмену-неудачнику. Тот три года возвращал долг, продал автомобиль, но расплатился до последней копейки.

«Если Павлуша залетел штук на десять-двенадцать «зелени», я его и теперь вытащу», – про себя решил Александр, поразмыслил и добавил к этому вердикту одно маленькое примечание. На этот раз беспроцентного кредита не будет. Он даже представил себе, как именно сообщит младшему о неотвратимости процентов. «Кризис, братан, все финансовые рынки расшатанные, валюты падают. Так что извини», – скажет он брату с непреклонным и суровым выражением лица. Он зашел в спальню, где стояло старое антикварное трюмо, и отработал перед ним несколько вариантов решимости, сосредоточенной между подбородком и лбом.

Добившись предельной твердости взгляда, Александр Петрович позвал жену Марию и сообщил, что завтра вечером к ним приедет Павел Петрович. Приедет погостить. Один, без семьи. Ненадолго. Мария все поняла с полуслова, стиснула тонкие губы и сказала:

– Нужно будет голубцы сделать.

– Лучше сделай фаршированных перцев, – посоветовал Александр Петрович, неспешно расслабляя мышцы лица. – Такие, как на мой день рождения. Павлуша в прошлый раз говорил, что у тебя получаются фундаментальные перцы.

Плато Красс вблизи Триеста, 20 апреля 1751 года

Лейла устало откинулась на спину и спросила Григория:

– Тебе понравилось?

– Да.

– Не ври.

– Я не вру, лишь мое тело врет. Во всякой плоти скрыт обман.

– Не понимаю я твоих премудростей, Григо. Давай лучше спать.

– А тебе?

– Что «мне»?

– Понравилось?

– Мне было приятно и жарко. Из тебя мог бы получиться хороший любовник.

– «Мог бы»?

– Если бы какая-нибудь умная и ловкая синьора занялась твоим воспитанием. Научила бы тебя не спешить и давать женщине время для ее удовольствия. Может, в Святом Писании ты что-то и смыслишь, но в искусстве любви ты пока что настоящий дикарь. Не обижайся на глупую цыганку, я правду говорю.

– А я и не обижаюсь, Лейла. Никогда не обижаюсь. Возможно, я даже хуже дикаря. Возможно даже, что я худший из людей.

– Худший из людей? Olla! Любишь унижаться? Тебя это заводит?

– Не в этом дело.

– Ты меня не стесняйся. Я встречала таких мужчин, которым нравилось унижение. Я умею доводить их до львиной похоти. Если хочешь, в следующий раз мы сыграем в «госпожу и слугу».

– Ты не поняла, Лейла. Я говорю не об унижении плоти, а о мудрости сокрушенного сердца.

– Какого сердца?

– Сокрушенное сердце – это такое сердце, которое не заросло терниями забот жизненных, всегда готовое получить правду и милость Божью: освободитесь и разумейте.

– Снова книжная премудрость! Да какая хитрохвостая! – Лейла зашлась тихим смехом. – Возможно, тебе для начала стоит освободиться от своего проклятия, а потом уже другим толковать об освобождении?

– Моего проклятия? – ледяные мурашки затанцевали между лопаток Сковороды.

– Да, Григо, твоего проклятия, твоей gran peccato[56]56
  Большой беды (итал.)


[Закрыть], – подтвердила ворожея. – Я еще тогда, на границе, когда гадала на Таро, удивилась: почему это каждый раз в центре «звезды» на тебя выпадает перевернутая «Башня»[57]57
  «Башня» – 16-я карта Великого Аркана Таро.


[Закрыть].

– И почему же? – Григорию будто удавкой горло перехватили.

– Я долго-долго наблюдала, Григо, и однажды увидела, как ты прячешься от грозы под возами. Когда рядом ударила молния, у тебя на лице нарисовались все звездные знаки ада. И тогда я все поняла, парень. На карте «Башня» нарисована молния. Ты боишься молнии. Почему? Кто-то нагадал, что ты погибнешь от небесного огня?

– Ты так хорошо знаешь Таро… А какая из карт обозначает Андрогина?

– Кого-кого?

– Существо, в естестве которого равнозначно и благодатно проявляются как мужская, так и женская природа.

– Таких существ не бывает, Григо. Я тебе точно говорю. Если бы такие существа жили под солнцем, цыгане бы о них знали.

– Не бывает? А жонглер Амадео? Он ведь занимается любовью и с женщинами, и с мужчинами. Разве он не представляет собой нечто, приближенное к Андрогину?

– Амадео? – фыркнула Лейла. – Olla! Что ты мелешь, Григо? Мальчик просто любит монеты. Он не имеет в теле женских частей и не может, как настоящая женщина, родить себе подобного. Он способен только удовлетворить чужую похоть теми местами, которые предназначены совсем для других вещей. А что касается Таро… Я покажу тебе одну карту… Зажги-ка лучину, парень.

– Подожди, я сейчас. – Григорий нашел трут и огниво. Спустя минуту в недрах фургона затанцевал золотистый огонек.

– Посмотри. – Лейла поднесла Таро эмблемами к свету. – Это карта «Дьявол» из Великих Арканов. Очень опасная карта. Видишь, страшный старый дьявол сидит на троне и держит цепи, к которым прикованы мужчина и женщина? И мужчине и женщине также нарисовали маленькие хвосты и рожки. Смотри-смотри, Григо, рожки и хвостики, как у дьявола.

– Да, вижу. И что же означает сия эмблема?

– Означает она то, что всякое телесное единение двух натур происходит под присмотром темных сил. Каждый раз, когда одно тело совокупляется с другим, темные силы просыпаются и наблюдают.

– Зачем?

– А затем, парень, что любовь питает темных богов.

«Потому что ею умножается лицемерная и непрочная материя. Умножается посредством рождения новых людей!» – понял он, но вслух спросил:

– Значит, всякая любовь совершается через грех?

– Тьфу, какой вредный! Как ты любишь эти слова книжные: «грех», «ад», «благодать», «Божья правда». Григо, Григо, какой ты еще глупый. Знай, парень, грех и ад придумали папы с бискупами, чтобы выманивать у людей монетки. На самом деле есть темные боги, древние-древние боги. В городах о них уже давно позабыли, но в деревнях и таборах о них помнят. Уважают древних богов, идут к ним за помощью. Те боги питаются ночной страстью влюбленных, как мы питаемся медом и вином. И делятся с влюбленными древними знаниями о наслаждениях. Запрещенными знаниями о наслаждениях. О таких жарких, убивающих и воскресающих наслаждениях, Григо, о которых ты совсем-совсем не знаешь. Даже не догадываешься.

– Так ты язычница, Лейла?

– Держи язык за зубами, – посоветовала ему цыганка и задула лучину.

Яремче, август, наши дни

– Ну, заходи, брат, заходи. – Александр Петрович раскрыл свои объятия младшему Вигилярному. Тот припарковал к стене дорожный чемодан и шагнул навстречу старшему. Братья обнялись. Затем Павел Петрович церемонно поздоровался с Марией и старшей дочерью Александра, тоже Марией.

– Тут я вам привез кое-что… – начал он, но хозяин дома подхватил чемодан и заметил:

– Это же не на улице делается, Пашка. Пойдем, пойдем в хату… Ну и тяжелая у тебя эта чумайдана. Ты ее что, кирпичами набил?

«Чумайдана! – мысленно передразнил младший. – Набрался наш Саша гуцульских приколов».

В гостевой их уже ждал накрытый стол. Тут Павел Петрович подарил обеим Мариям золотые цепочки с крестиками. Глава семьи присмотрелся к цепочкам, заметил, что подаренный жене толще и дороже, чем дочкин, одобрительно кивнул и пригласил гостя к столу.

Младшая Мария взялась было за чемодан, но Павел остановил ее:

– Оставь, Маша, оставь, потом… Я должен показать кое-что папе твоему.

Вигилярный-старший сделал жест рукой, чтобы их оставили вдвоем. Обе Марии немедленно вышли из гостиной.

– Ну, что, Паша, братан, выпьем за встречу, – хозяин дома наполнил стопарики самогоном. – За встречу главных мужчин нашей семьи.

– За встречу! – Стаканы звякнули, братья выпили.

– Ты бери перчик, закусывай. Мария эти перчики специально для тебя готовила. Она твои вкусы помнит.

– Спасибо ей. Конгениальные перчики.

– Еще бы… Ну что же, рассказывай, брат, рассказывай. Какая такая беда тебя сюда сорвала? – Александр Петрович и сам принялся за закуску.

– Сначала я тебе кое-что покажу.

– Давай, показывай.

Младший расстегнул чемодан и вынул из него идола и подсвечники. На дубовом лакированном паркете подсвечники выглядели дорого и празднично, а идол, наоборот, потерялся, превратился в кусок грязного дерева.

– И откуда все это? – Старший снова наполнил стаканы.

– Антиквариат.

– Да я вижу, что антиквариат. Я тебя спрашиваю: откуда?

– Не из магазина.

– Слышь, брателло, – Александр Петрович оперся широкими ладонями на стол, приблизился лицом к младшему. – Ты ведь, как я понимаю, проехал тысячу километров не для того, чтобы мне здесь загадки загадывать. Я прав?

Павел отхлебнул самогона, несколько секунд помолчал, потом принялся рассказывать. Он в деталях описал старшему все, что произошло на профессорской даче. Единственное, о чем он не упомянул, был мешочек с золотыми монетами. Несколько монет он уже успел сбыть ювелирам, а остальные положил в арендованную банковскую ячейку. В течение его долгого рассказа Александр Петрович бросал косые взгляды на дверь. Он, не закусывая, опорожнил треть графина.

– Н-да… Попадалово… – промычал он, когда Павел Петрович завершил свою историю. – Если, конечно, ты мне правду говоришь… Подожди ты, не дергайся! Я тебе верю. Я тебя знаю, ты не мог старпера завалить. Я верю, что все было так, как ты говоришь. И точка. Слышь, что говорю? Точка. Все. Но теперь я спрашиваю тебя: чего ты, брат, в сложившейся ситуации от меня-то хочешь?

– Помощи.

– Какой?

– Помоги спрятать идола. Сделаешь – один из этих подсвечников твой.

– А с чего ты вдруг решил, что я буду прятать вещдоки с места преступления?

– Бери оба подсвечника.

– Слышь, ты не покупай меня. – На лице Александра Вигилярного появилось то самое выражение, которое он накануне шлифовал перед зеркалом. – Не на базаре. Ты отвечай на мой вопрос. Почему это ты вдруг решил, что я буду помогать в таком гнилом деле?

– Ты мой брат.

– А ты, брат мой, уголовный преступник.

– Я?

– А кто? Может, это я сбежал с места преступления и по дороге ограбил господина профессора? Кстати, если помнишь, тех, кто грабит покойников, называют мародерами.

– Люди, убившие Гречика, все равно забрали бы все это. Рано или поздно.

– Это только твое предположение. А согласно уголовному кодексу, ты – преступник. Вор. Мародер. Точка.

– Пусть так. Хорошо. – Павел налил и выпил. – Ты меня сдашь ментам, или как? Я не врубаюсь.

– Не сдам, не бойся. Но и это барахло ворованное прятать не буду. Мне проблемы без нужды. Все, что мне в жизни нужно, у меня есть. Сам знаешь. А чужое барахло мне в доме без надобности. Это, брателло, очень опасное барахло.

– Я же не о твоем доме думал. При чем здесь твой дом, я же не лох. Ты когда-то говорил, что имеешь в горах тайники. Я думал…

– Думал, думал… Не тем местом ты думал, брателло, вот что я тебе скажу.

– А ты знаешь, Саша, сколько оно все стоит?

– И знать не хочу.

– Каждый из подсвечников весит около четырех килограммов. Чистого, заметь, серебра. Если не учитывать антикварную ценность.

– Забери их себе вместе с антикварной ценностью.

– А этого идола, – Павел положил себе на колени фигурку с чашками и погладил ее потемневшие бедра, – можно будет продать за полмиллиона. Полмиллиона евро!

– Что ты гонишь, брателло? – Старший внезапно покраснел, расстегнул воротник рубашки. – Что ты тут пургу гонишь? Что ты о деньгах знаешь? Ты хоть понимаешь, головой своей пустой, что это за бабло: пол-ляма евро? И кто ж это у нас такие деньги отдаст за гребаное полено? Это же бред… Нет, ну я не дурак, понимаю, что где-то там за границей на их аукционах. Но для этого нужно точно указать место находки и все такое… Да и тогда, я не верю, что оно потянет на такие деньги… Ты всегда вот такой, брат. Кидаешь в перетерку такие стремные шняги, что не знаешь, смеяться с тебя или плакать. – Александр неодобрительно покачал головой, подцепил вилкой перчик и отправил его в рот. – Это же надо – «полмиллиона евро»! За полено?

– Ты меня не дослушал…

– Я такие шняги фуфловые и слышать не хочу. Я жизнь знаю, брат, цены знаю.

– Я, Саша, не лось ушастый. Меня консультировал лучший оценщик древностей. К нему обращаются за экспертизой и менты, и коллекционеры, и антиквары, и «черные» археологи. Дядька крупнейший ас в своем деле. Он имеет научную степень, имеет свою фирму, реставрирует картины, иконы. Все цивильно. Его вызывают на экспертизы за границу, оплачивают ему самолеты, отели. Это не сказки, не «шняги фуфловые», как ты изволил выразиться. Это все реальные темы. У дяденьки эксперта солидная академическая репутация. И он мне сразу сказал, что идол уникальный. Что ему тысяча лет.

– Ложь. Дерево за такое время должно было рассыпаться в труху. Я всю жизнь работаю с деревом, меня не проведешь.

– Не ложь и не фуфло. Слушай сюда. Эксперт хотел сам купить идола. Предлагал мне сначала пятьдесят штук, потом восемьдесят. Он завелся, я видел, какими глазами он смотрит на эту вещь. Но я отказался. Категорически. Я сразу понял, что вещь стоит больше. Намного больше. Я заплатил только за официальное экспертное заключение две с половиной штуки. Две с половиной штуки зелени, Саша, за одну сраную бумажку с печатью и подписью дяденьки. Это не базарная экспертиза, это заключение научное. Специалиста высшего уровня. Хочешь почитать?

– Это все бред.

– Смотри сюда. – Младший вынул из чемодана, упакованный в прозрачный файл документ. – Это официальная экспертная оценка артефакта. С оригинальной подписью и мокрой печатью экспертной конторы. И эта подпись, и эта печать очень авторитетны. И для черного рынка, и для международных аукционов уровня «Кристи» или «Сотбиса».

– Дай сюда. – Александр вытер пальцы скатертью, осторожно вынул экспертное заключение из файла и принялся читать. Закончив, достал из кармана охотничьего жилета очки, еще раз перечитал текст, внимательно изучил печать, рассмотрел водяные знаки на гербовой бумаге.

– Нужно над всем этим хорошо поразмыслить, – отложив документ, подвел итог старший. – Кстати, спать будешь на третьем этаже, там тебе Мария все приготовила… Ну что, дорогой брат, еще по сто?

Триест, 21–22 апреля 1751 года

– Вот он, – указал на Григория импресарио «Олимпуса». – Как и договаривались в Лемберге, я доставил его сюда целым и невредимым.

– Мы что-нибудь вам должны? – спросил кавалер Цельбе.

Федеш махнул рукой. Мол, какие там расчеты между своими.

– А в Венецию мы разве не поедем? – удивился Сковорода.

– Ты поедешь конечно же но уже с другими вагантами, позже, – объяснил ему Цельбе, а Федеш кивнул, как бы подтверждая свое участие в этом плане.

Кавалер дал Григорию знак идти за ним, и они зашагали улицей, стиснутой с обеих сторон белыми каменными стенами. Он оглянулся на цирковой караван, но там никто не провожал его взглядом. Старый акробат распрягал повозку, Лейла меланхолически потягивала трубку, а жонглеры развешивали на веревках промокшие после ночного дождя тряпки. Григорий мысленно поблагодарил вагантов, ускорил шаги и распахнул свое естество для новых впечатлений, знакомств и мыслей. Триест начинал ему нравиться. Здесь было много света, а узкие белые дома казались подрастающими мельницами. Еще дорогой он увидел море и торговые барки, пришвартованные к отдаленным пирсам.

Море здесь отличалось от моря в Санкт-Петербурге – веселое, ярко-синее, покрытое бликами. Оно подходило городу, а он, в свою очередь, казался россыпью его известковых и каменных порождений.

Цельбе повел Григория к новостройкам Триеста, к богатым кварталам Борго Терезьяно, где улицы были шире, а фасады домов украшали высокие окна и барочные карнизы. Они подошли к одному из таких роскошных строений. Кавалер трижды постучал в его ворота – два стука и через паузу еще один. Им открыли не сразу. Наверняка разглядывали в секретный глазок, которого Григорий не сумел рассмотреть.

За воротами он увидел прямого, как палка, старика в лакейской ливрее. На нем были черные чулки и старомодный парик с блестящими от свиного жира буклями. Пергаментное лицо привратника казалось неподвижным, но глаза внимательно изучали Григория.

– Его рекомендовали, – сказал старику Цельбе.

Из того странного факта, что кавалер вдруг пустился в объяснения перед слугой, Григорий сделал вывод, что и старик, и Цельбе принадлежат к одному из местных герметических обществ.

Привратник едва склонил голову в знак согласия и повел Сковороду к лестнице, ведущей на bel etage[58]58
  Бельэтаж – второй снизу этаж здания (франц.).


[Закрыть]. Там Григорий увидел длинную анфиладу залитых солнечным светом проходных комнат, окрашенных в белые и голубые тона. Уходящая в перспективу цепочка распахнутых дверей блистала свежей эмалью и позолотой. Мебели в комнатах не было, а в мраморных каминах Григорий не заметил следов копоти. Дом был свежим, стены еще не просохли, и дух влажной извести царил в его просторных помещениях. В одной из комнат, где на пол бросили простой солдатский сенник, привратник остановился.

– Жить будете здесь, – сказал он.

– Ему позволено топить камин? – спросил Цельбе.

– Нет, еще не доделаны дымоходы, – качнул головой старик. – Сейчас уже тепло, не замерзнет.

– Я не замерзну, я привык к холоду, – подтвердил Григорий.

– Воду и еду тебе принесут, – пообещал ему кавалер.

– А здесь есть книги?

– Насколько мне известно, библиотеку еще не перевезли. Какие именно книги тебе принести?

– Я дерзаю изучать эмблематические книги. Особенно те, где имеются толкования эмблем египетских и халдейских. Но ведь такие толковники… Они, наверное, весьма ценные…

– Попробую разыскать для тебя альбомы с египетскими эмблемами, – пообещал Цельбе и направился к выходу.

– Не покидайте этого помещения, – приказал Григорию привратник, двинувшись следом за кавалером. – Ночной горшок стоит под сенником.

Оставшись в одиночестве, Сковорода впал в меланхолию.

«Сие несправедливо, – мысленно сетовал он. – Вот я в славном граде Триесте. В граде портовом и многолюдном, исполненном диковинок и реликвий. За окном вольная жизнь, теплое море, а мне приказали безвылазно сидеть в пустой холодной комнате».