Текст книги "Чаша страдания"

Автор книги: Владимир Голяховский
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 26 (всего у книги 33 страниц)
52. 12 августа 1952 года
Членов Еврейского антифашистского комитета везли на расстрел. Три с половиной года продолжалось следствие, их судили как изменников Родины, американских и английских шпионов и агентов сионистской еврейской организации «Джойнт», которые готовили диверсии с целью свержения советского правительства. Три с половиной года они отвергали обвинения, их мучили, пытали, заставляли признаться.
Накануне был жаркий солнечный день, москвичи отдыхали на загордных дачах, наслаждались погодой, загорали на речных пляжах. В тот день интенсивно работала только «тройка» судей – полковников государственной безопасности. Они для проформы заглядывали в протоколы допросов, там везде фигурировала одна и та же строка: «Подсудимый признал себя виновным во всех обвинениях». Под обвинениями стояли подписи обвиняемых. Теперь перед «тройкой» одного за другим приводили и ставили обычных советских людей, интеллигентов – известных писателей, ученых, врачей, которые ни при каких условиях не только не могли сами на себя возложить все эти обвинения, они просто не могли быть такими отъявленными врагами своей страны. Каждому из осужденных «тройка» произносила приговор: «Признать виновным и приговорить к высшей мере наказания – расстрелу».
Верила ли «тройка» этим обвинениям? Скорее всего, во многом сомневалась, верила, но не полностью. Были ли эти судьи антисемитами? Возможно, были, но не до такой степени, чтобы уничтожать евреев, как это делали гитлеровцы. Но сомневалась ли эта «тройка» в том, что обвиняемых надо казнить? Нет, не сомневалась. Указание шло с самого верха. Они не сомневались, что таких людей в таких преступлениях могли обвинить только Сталин и Берия. Ну а раз они уже обвинены ими, то дело «тройки» – довести обвинение до конца.
Диктатура тем и характеризуется, что приказы диктатора беспрекословно и механически исполняются всеми подчиненными по всей цепочке: сверху вниз. «Тройка» была лишь частью этого механизма, средним звеном громадной машины, которая десятилетиями выполняла указания Сталина. А за «тройкой» стояло звено низшее: исполнители, нажимавшие на курки винтовок без вопросов и сомнений.
Наказывать для них было привычной «технической» работой. Приученные за много лет к жестокости, они отправили на расстрел тысячи разных людей – партийных, беспартийных, интеллигентных и не очень. «Тройка» работала профессионально: посылала на расстрел без сомнений и без чувства вины.
* * *
Из передачи радио «Голос Америки» узнала об этой казни семья Гинзбургов – Семен, Августа и Алеша. Они сидели у приемника и плакали. Оплакивали всех, но Алеше особенно жалко было детского поэта Квитко. Он вспоминал его веселые стихи. Ведь это Квитко пробудил в нем желание сочинять. В ту ночь Алеша написал:
Его вели недалеко
И прислонили у стены,
Шел на расстрел поэт Квитко,
Прощался с жизнью без вины.
Огонь! – и мир в глазах застыл,
Погас в них жизни свет…
С Квитко расстрелян вместе был
Антифашистский комитет
Еврейский… В этом вся вина.
В ту ночь, как по злодеям,
Сама советская страна
Стреляла по евреям.
Лозовский, Перец, Бергельсон,
Шимелиович, Зускин…
Раздался их предсмертный стон.
Не враг стрелял, а русский.
Он слепо верил в их грехи,
Антисемитским бредням…
………………………………..
Прощайте, детские стихи, —
Квитко упал последним.
* * *
Старую женщину, академика Лину Штерн тоже заставили подписаться под обвинениями, но ей одной расстрел заменили на ссылку. Она не знала о наказаниях других, но понимала, что решение оставить ее в живых исходило тоже от Сталина. Почему ее не казнили? Очевидно, все-таки дрогнула верховная рука, он постеснялся поставить знаменитую старуху к стенке. Когда «тройка» объявила ей приговор, Штерн наивно попросила:
– Пошлите меня в Алма-Ату, я жила там во время эвакуации.
Прокурор прикрикнул на нее:
– Враги народа не имеют права жить в столичных городах! Алма-Ата является столицей Казахской Советской Социалистической Республики. Вы поедете в… – он поискал на карте точку поменьше, – вы ссылаетесь в город Джамбул.
* * *
Из всего Еврейского комитета на свободе остался только писатель Илья Эренбург. Когда министр госбезопасности Абакумов представил Сталину список лиц, подлежащих аресту, имя Эренбурга стояло на первом месте. Сталин отметил галочками имена членов комитета и написал против каждого «ар», что значило – «арестовать». Но против имени Эренбурга Сталин поставил лишь какую-то закорючку, половину вопросительного знака. Абакумов, не зная, как ее расшифровать, и опасаясь уточнять у Сталина, оставил писателя на свободе. Так закорючка спасла Эренбурга[46]46
Этот документ с закорючкой сохранился в архиве.
[Закрыть].
Что мог думать Эренбург, когда узнал, что его давнего друга писателя Переца Маркиша и других его друзей расстреляли? Он не был ни сионистом, ни узким еврейским националистом, он был русским интеллигентом и писателем. Это он сказал: «Мы принадлежим к тому народу, на языке которого мы говорим». Но вопросы жизни и ассимиляции евреев в России всегда глубоко волновали его. Если попробовать проникнуть в его думы, то само собой напрашивается объяснение: начинались сбываться пророчества Эренбурга, высказанные им в романе «Хулио Хуренито» еще в 1922 году: главными проблемами XX века будут немецкий фашизм, советский социалистический тоталитаризм и еврейский вопрос. Он показал тогда, что фашизм и социализм имеют много общих черт и что евреи окажутся врагами и для того, и для другого строя.
53. Диссертация декана Жухоницкого
С 1948 года в газетах, по радио и на собраниях в институтах велась кампания против «безродных космополитов». Под это определение попадали все интеллигенты, которые в печати или в своих выступлениях неосторожно ссылались на иностранных авторитетов или просто упоминали их. В число «безродных космополитов» чаще всего попадали евреи – ученые и деятели искусств. Даже упоминание имени Альберта Эйнштейна становилось опасным. Остряки переделали его фамилию на русский лад: «Эйн» значит «один», «штейн» – «камень». Вместе получалось «Однокамешкин». Ходил анекдот про лектора, который постоянно ссылался в своей лекции: «По теории относительности товарища Однокамешкина…», «Как было открыто товарищем Однокамешкиным…» И даже научную латинскую терминологию в литературе стали заменять неуклюже подобранными русскими определениями.
В медицинском институте тоже постепенно нагнеталась атмосфера. Почти половину старых заслуженных профессоров и преподавателей заменили новыми молодыми коммунистами, которые ничем себя в науке не проявили. Все уволенные были евреями. Вдруг исчезла профессор Лина Штерн, академик, член бывшего Еврейского антифашистского комитета. И сразу прошел слух о ее аресте. Затем прошел слух, что арестованы профессор Яков Этингер и его жена. В 1952 году так же загадочно исчезли прямо с работы профессора Мирон Вовси и Владимир Виноградов, оба академики. За ними пропали профессора Гринштейн, Гелыитейн, Фельдман, Раппопорт, Зеленин. К ним прибавились русские профессора Егоров и Бусалов, начальники Кремлевского лечебного сануправления. Каждый день ходили упорные слухи, что арестовали то одного, то другого.
Студенты не могли понять, что происходит.
* * *
В разгар этой кампании арестов студенты узнали, что декан их факультета доцент Жухоницкий будет защищать докторскую диссертацию. Они любили его, он относился к ним с отеческой теплотой, в деканате у него была дружеская атмосфера, к нему могли свободно обращаться с разными просьбами, и он всегда старался помочь. Лилю он запомнил с того дня, когда своим решением и под свою ответственность включил ее в список принятых. При встречах с ней в коридорах института он спрашивал, как идет учеба, не нужно ли ей чего-нибудь, просил передавать привет маме и каждый раз добавлял:
– Как вы похожи на маму!
Лиля передавала приветы и упоминание о сходстве, и мама всегда чему-то улыбалась. В этот раз Лиля сказала:
– Мам, декан Жухоницкий будет защищать диссертацию. Он теперь станет профессором.
Перед мысленным взором Марии мелькнул образ высокого, худого, влюбленного в нее Миши, который хотел на ней жениться. Теперь он станет профессором. Это хорошо. А она вот всего-навсего медицинская сестра. Что ж – так сложились их жизни.
– Мам, несколько наших ребят хотят пойти на защиту диссертации – интересно ведь, мы никогда не были. И я пойду, мы поздравим его.
– Знаешь, дочка, поздравь и от меня тоже и отнеси ему цветы от нас обеих. Обязательно скажи, что это от тебя и от меня.
В аудитории на заседании ученого совета студенты скромно уселись вверху амфитеатра. Лиля положила букет на скамейку рядом с собой.
Внизу сидели члены совета, заведующие кафедрами. Состав совета сильно изменился за последнее время: арестованных профессоров исключили и на их место выбирали новых по рекомендации партийного комитета, в основном – молодых и партийных, ничем еще себя в науке не проявивших.
Диссертация Жухоницкого называлась «Метод лечения переломов внутрикостным соединением штифтом» и была первой в стране научной работой на эту тему. Он рассказывал о новой операции, которую сам предложил, и о новом изобретенном им металлическом штифте. По таблицам и иллюстрациям было видно, что с новой операцией результаты лечения намного улучшались. Три профессора, официальные оппоненты, известные хирурги, хвалили новую операцию и все закончили стандартной фразой: «Работа вполне соответствует требованиям, предъявляемым к докторским диссертациям, а автор заслуживает искомой степени доктора наук». После этого оставалось только провести тайное голосование – положить в деревянный ящик бюллетени с указанием «за» или «против». Студенты наверху в нетерпении готовились спуститься вниз и поздравить декана, Лиля сжимала в руке букет и готовилась сказать: «Это от мамы». Ректор института Сергей Миловидов, генерал и бывший заместитель министра, обвел аудиторию глазами:
– Может быть, кто-нибудь желает выступить неофициальным оппонентом?
Неожиданно руку поднял Степан Бабичев, член партийного комитета, хотя и не член ученого совета. Всего три года назад он закончил институт и, как секретаря комитета комсомола, его оставили в аспирантуре, дали ему «зеленую улицу» и позволили быстрее обычного защитить кандидатскую диссертацию по фармакологии (ходили слухи, что диссертацию ему написал под давлением парткома его профессор). В студенческой и аспирантской среде всегда выделялась и поощрялась прослойка карьеристов: малоспособных учеников, которые вступали в партию и занимались общественной работой больше, чем учебой. Таким был и Бабичев. Он не был хирургом, не мог компетентно оценить работу Жухоницкого, и старые члены совета удивились его желанию выступить. Бабичев начал с большим пафосом:
– Я вот внимательно просмотрел диссертацию. В библиографическом списке диссертант привел двести работ иностранных ученых. К сожалению, там есть даже имена так называемых «ученых», известных реакционными взглядами. Например, упоминается немец Ктончер. Нам известно, что он работал в гитлеровской Германии. А между тем на отечественных – русских и советских – ученых ссылок всего менее ста, и совсем нет ссылок на классиков марксизма-ленинизма.
Старейший член совета профессор анатомии Петр Дьяконов с места возразил:
– При чем тут работы по марксизму? А русских мало потому, что наш уважаемый диссертант написал совсем оригинальную работу по своему методу операции; на эту тему у нас пока опубликовано всего несколько научных работ. Все это ерунда.
Бабичев строго уставился на Дьяконова:
– Нет, это не «ерунда», уважаемый профессор Дьяконов. Это преклонение перед прогнившим буржуазным Западом, и пахнет оно политической близорукостью и космополитизмом.
Слово «космополитизм» стало в обществе расхожим обвинением в неблагонадежности, члены совета насторожились. Бабичев продолжал:
– Партийный комитет считает это фактом политической безграмотности диссертанта. Почему он это допустил? Потому что он не член партии и по своему происхождению близок к тем, кого товарищ Сталин гениально метко назвал «талмудисты и начетчики».
Обвинение в беспартийности и сравнение с «талмудистами» было явным выпадом против Жухоницкого, еврея. Услышав это, он вздрогнул и повесил голову, а вся аудитория затаила дахание. Но никто из членов совета уже не решался возражать. Бабичев победоносно продолжал:
– Наш институт долго терпел некоторых пресловутых так называемых «профессоров», которых теперь уже нет в этом зале. В нашем долготерпении скрывается отсутствие бдительности. Партийный комитет считает, что если члены совета теперь проявят необходимую партийную бдительность, то подобная диссертация не выйдет из стен нашего института.
Это прозвучало прямым приказом голосовать «против». За Бабичевым на трибуну поднялись два новых члена ученого совета и почти слово в слово повторили за ним все обвинения. Пока они говорили, по аудитории волнами проходил приглушенный гул возмущения: становилось очевидным, что это заранее выработанная тактика, направленная на провал диссертации. Напуганные члены совета молча и понуро слушали. Многие понимали несправедливость и даже глупость критики, но – она исходила от партийного комитета. Возразить против его решения у них не хватало ни мужества, ни решимости, ни научной объективности.
Лиля и ее приятели-студенты сидели с открытыми от удивления ртами: перед ними происходила научная казнь уважаемого ими декана. Студенты получили наглядный урок предвзятости, несправедливости и научной беспринципности. Виктор Касовский шепнул:
– Если бы они могли, они сожгли бы Жухоницкого на костре, как инквизиция сожгла Джордано Бруно.
Лиля поразилась этой мысли, а Римма парировала:
– Подожди еще немного – они начнут сжигать.
Потом прочли результаты тайного голосования: кроме одного, все проголосовали «против». Наступила полная тишина – диссертацию провалили. Жухоницкий сидел с опущенной головой. Бабичев бодрой походкой прошел мимо своей жертвы.
У Лили в глазах стояли слезы, она бы и расплакалась, если бы не такая жуткая тишина. Девушка молча вышла из аудитории, букет цветов остался лежать на скамейке.
Когда Мария пришла домой, Лиля сидела заплаканная.
– Что случилось?
– Мам, они провалили его диссертацию.
– Провалили?
– Да. И знаешь почему? Потому что он беспартийный и еврей.
Мария закуксила губу и подсела к Лиле. Перед ней опять мелькнул образ веселого парня Миши.
* * *
Через несколько дней в институте был вывешен приказ: «Доцент М.С.Жухоницкий отстранен от обязанностей декана, на его место назначен С.И.Бабичев». Атмосфера в деканате сразу изменилась, стала сугубо официальной и холодной, студенты боялись заходить туда лишний раз. Новый декан Бабичев вызвал к себе доцента Жухоницкого. Студенты узнали, что он пришел в отнятый у него кабинет, и собрались перед дверью, чтобы выразить бывшему декану свою солидарность и признательность.
Не предложив Жухоницкому сесть, Бабичев сухо сказал: – Вы понимаете, что после неуспеха вашей диссертации вам нельзя оставаться доцентом на кафедре. Коммунистическая идеология не может допустить, чтобы преподавание вели люди, преклоняющиеся перед буржуазным Западом. Деканат и партийный комитет дают вам один месяц срока, чтобы вы подыскали себе другую работу. После этого вы напишете заявление об увольнении по собственному желанию. Если вы этого не сделаете, будете уволены за несоответствие должности и это будет записано в вашей трудовой книжке. Тогда вам трудно будет устроиться в Москве. Все.
Студенты, включая Лилю, стояли в коридоре у дверей деканата. Когда Жухоницкий вышел, они хотели подойти к нему, но застыли на месте – они не узнали его: вместо приветливого, улыбающегося, прямого и высокого человека мимо них прошел сгорбленный и постаревший страдалец, никого из них он не заметил, никому не улыбнулся.
Дома Лиля грустно рассказывала:
– Мам, декана Жухоницкого уволили. Мам, а меня не исключат из-за него?
– Почему ты так думаешь?
– Это ведь он меня зачислил в институт.
Мария поняла, что Лили коснулся страх, тот самый страх, который всегда жил в ней самой, который жил во всех. Так во второе поколение семьи Бергов переходила та неуверенность, от которой первое поколение хотело и не смогло избавить свой народ, – Лиля все больше становилась жертвой страха. Но надо было ее успокоить: – Нет, доченька, успокойся: тебя не исключат. Ведь нигде не написано, что это сделал именно он.
– Мам, Боря Лемперт слышал по «Голосу Америки»: многих из наших профессоров арестовали.
– Да, милая моя, к сожалению, это правда.
– Но за что, за что, мам?!
– Не знаю… Ты меня не спрашивай, я сама ничего не понимаю.
54. Заговор врачей-отравителей
В 1951 году, когда Сталину было семьдесят два года, его здоровье стало ухудшаться. Он никогда не любил лечиться и терпеть не мог врачей. Но для ухода за его здоровьем от Кремлевской клиники к нему был прикреплен лечащий врач – профессор Владимир Виноградов, один из лучших терапевтов. Осматривать Сталина было трудной задачей, неприятной и опасной. Нормального, спокойного разговора между пациентом и врачом не было. Сталин молча смотрел на врача, настороженно и злобно, и врачу приходилось больше угождать, чем проявлять профессионализм. В начале 1952 года Виноградов измерил артериальное давление Сталина и нашел его опасно высоким. Сталин молчал, и профессор тоже молчал, никто из них никакой эмоциональной реакции не выказывал. Но Виноградов был обязан дать медицинское заключение и записать в медицинскую карту рекомендации. Назначая лекарства, он написал, что состояние здоровья пациента опасно, поэтому ему рекомендуется полный отдых от работы. Сталин не интересовался тем, что написал Виноградов. Об этом заключении ему сказал Берия.
Диктатору – удалиться от дел?![47]47
По позднему рассказу Никиты Хрущева, Сталин так рассвирепел, что закричал: «Заковать его в кандалы!» Рассказам Хрущева не всегда можно верить, он любил преувеличивать. Но Сталин действительно впал в дикий гнев.
[Закрыть] Его деспотическая натура заподозрила вредительство и воспламенилась жаждой мести.
***
Как раз в это время следователю Рюмину было поручено допрашивать профессора Этингера, арестованного полтора года назад. Рюмин все вынашивал в голове сфабрикованный заговор. Профессор мог дать ему ключ к его «раскрытию». Он предложил Этингеру:
– Мы знаем, что профессора-консультанты Кремлевской больницы устроили заговор, и знаем, что вы тоже к этому причастны. Это грозит тюрьмой, а может быть, и кое-чем похуже. Вы меня понимаете? За ваше чистосердечное признание в том, что они состоят в заговоре и ими руководит еврейская сионистская организация «Джойнт», я обещаю вам полное освобождение. Вы вернетесь домой и на работу.
У Этингера давно было слабое сердце, а пребыванием в заключении он был ослаблен еще больше. Что он думал, о чем переживал? Очевидно, об очень многом, потому что неожиданно умер, не написав ничего. Казалось, это разрушит план Рюмина. Но у него был талант фабриковать фальшивые заговоры даже против своих начальников. На этот раз он решился на рискованный шаг: он написал докладную записку прямо в секретариат Сталина, о том, что он, дескать, открыл заговор профессоров-евреев, что узнал об этом от Этингера и доложил министру Абакумову; но Абакумов, чтобы не расстраивать Сталина, приказал убить Этингера. К докладу он приложил заключение врача Тимашук.
Для параноидальной натуры Сталина сведения о раскрытии нового еврейского заговора были радостной новостью. Министр Абакумов был сразу арестован как изменник, на его место назначен Игнатьев. Рюмин был произведен в генералы, назначен заместителем министра, и ему было поручено провести расследование заговора врачей, раскрыть его до конца.
* * *
Повальные аресты профессоров-консультантов «Кремлевки» начались осенью 1952 года. Мирона Вовси арестовали 10 ноября. Владимира Василенко арестовали в поезде, во время научной командировки в Китай. При всех арестах в квартирах производился обыск: простукивали стены, взламывали паркет – искали обличающие бумаги и даже секретное оружие. Члены семей арестованных должны были сообщать об арестах на работе, их сразу увольняли. А вскоре стали арестовывать и жен профессоров.
Всем арестованным предъявлялись одни и те же обвинения в том, что они агенты американской и английской разведок и выполняли задание сионистов из еврейского общества «Джойнт» – отравляли членов правительства.
Рюмин сам допрашивал многих. Имея столь высокое положение, он мог и не вести допросы, а давать своим подчиненным заранее написанные показания, которые они должны вынудить подписать обвиняемых. Но он был профессионалом и любил этот привычный процесс – выбивать признания из арестованных. Для этого у него был помощник, полковник: теперь полковники были его подчиненными. Обычно полковник держал жертву, а Рюмин бил.
Обвиняемому Мирону Вовси он наносил резкие удары резиновой дубинкой по ногам – по передней стороне ниже колен. От этих ударов лопалась надкостница, а в ней, он знал, сосредоточены все нервные окончания. Это причиняло страшную боль. Вовси стонал, корчился и признавался, что он шпион американской разведки и агент еврейского «Джойнта».
– Через кого ты получил задания?
– Я уже не помню.
– Ну-ка, вспомни! – несколько ударов по одному и тому же больному месту. – Получал от своего двоюродного брата актера Михоэлса? – и опять удары.
– Получал.
– Еще от кого?
– Больше ни от кого.
Еще серия ударов:
– От врача Шимелиовича получал? Признавайся! – занесенная над головой дубинка.
– Получал.
– Подписывай, сволочь! Увести!
Фантазия Рюмина разыгралась, и он потребовал от арестованного, генерала и главного терапевта Советской армии:
– Признавайся, что еще во время войны ты был связан с разведкой гитлеровской Германии.
Вовси хмуро бросил ему:
– Вы сделали меня агентом двух разведок, не приписывайте хотя бы германскую – мой отец и семья брата во время войны были замучены фашистами в Двинске.
Рюмин заорал:
– Не спекулируй кровью своих близких! Увести!
Но идти Вовси не мог. Рюмин отдал полковнику приказ:
– Волочи его в коридор, чтобы духу его тут не было[48]48
Через несколько лет на месте этих ударов у Вовси возникла саркома кости, ногу пришлось ампутировать, но вскоре он умер от метастазов опухоли.
[Закрыть].
* * *
Звезда генерала Рюмина сияла в зените: он стал приближенным Сталина, часто ездил информировать его о ходе дальнейшего расследования. Какими путями он выбивал из обвиняемых новые сведения, Сталину он не докладывал. Великий гений и сам знал, как это делается.
Убивать в процессе следствия не входило в планы Рюмина, он считал, что они заслуживают настоящей казни. Поэтому Елизара Гелыптейна, у которого было больное сердце, просто держали без сна по много суток.
Самый старший из обвиняемых, Владимир Виноградов, поражал Рюмина тем, что охотно и сразу подписывал все предъявляемые ему нелепые обвинения. Он даже спросил его однажды с интересом:
– Вы уверены в том, что вы подписали?
Вингорадов посмотрел на него из-под густых бровей и сказал:
– Там разберутся.
Рюмин усмехнулся наивности старика – где это «там»? «Там» – это как раз и есть «тут», где сидит он, генерал и заместитель министра, возможно – будущий министр.
* * *
13 января 1953 года, еще затемно, в квартире диктора Всесоюзного радио народного артиста РСФСР Юрия Левитана раздался телефонный звонок:
– Юрий Борисович, говорит дежурный офицер Комитета безопасности майор Пронин. В шесть часов утра вам поручено передавать важное сообщение. Через полчаса машина будет у вашего поъезда. Будьте готовы.
Его привезли в студию ДЗЗ (Дома звукозаписей) на улице Качалова и положили перед ним текст. Чего только не приходилось читать еврею Левитану за многие годы, но такого он не ожидал. Пробегая текст глазами для подготовки к вещанию в эфире и делая пометки для пауз и акцентирования речи, он не мог поверить, что ему придется объявить это всему населению страны. Это же ложь, наглая ложь и антисемитское заявление! Что же делать – отказаться, не читать, бросить бумагу и уйти из студии? Тогда все кончено: его арестуют сразу на пороге, там всегда наготове стоят агенты КГБ. Придется читать… Он старался успокоиться, чтобы сдерживать дрожь в голосе. Страх заставлял его читать:
«Внимание! Работают все радиостанции Советского Союза. Передаем важное сообщение: арест группы врачей-преступников.
Некоторое время назад органы государственой безопасности раскрыли группу врачей, которые поставили себе целью сокращение длительности жизни выдающихся общественных деятелей Советского Союза путем проведения пагубного лечения. Эта группа террористов включает профессоров М.С.Вовси, В.Н.Виноградова, М.Б.Когана, П.И.Егорова, А.И.Фельдмана, Я.Г.Этингера, А.М.Гринштейна, Г.И.Майорова. Документальные данные, патологоанатомические исследования, заключения медицинских экспертов установили, что эти скрытые враги народа назначали своим пациентам неправильное лечение и тем самым подрывали их здоровье. Так они погубили секретарей Центрального комитета партии Жданова и Щербакова, навредили здоровью маршалов Василевского, Говорова, Конева и других.
Большинство членов этой террористической организации состояли в связи с международной националистической еврейской организацией «Джойнт», которая организована американской разведкой якобы для помощи евреям в разных странах. Фактически, по указаниям американского Центрального разведывательного управления, эта организация проводила шпионскую деятельность, прибегала к терроризму и совершала другие вредительские акты во многих странах, включая Советский Союз. Вовси признался следователям, что через Шимелиовича, живущего в Москве, и известного буржуазного националиста Михоэлса «Джойнт» давала ему указания уничтожить главных руководителей СССР. Установлено также, что другие участники террористической группы были давнишними агентами британской разведки. Расследование будет скоро закончено»[49]49
Подлинный текст сообщения по радио 13 января 1953 года.
[Закрыть].
* * *
Со времени объявления о вероломном нападении Германии и начале войны не было более будоражащего народ сообщения. Медицина – это чувствительный нерв общества, медицина касается всех. Если правительство обвиняет группу самых известных врачей, то под подозрение людей могут попасть очень многие врачи. Если обвиняют врачей-евреев, то под подозрение попадут все еврейские врачи. Именно на это и было рассчитано сообщение. Многие, особенно интеллигентная прослойка, понимали, что каждое слово в нем было взвешено самим Сталиным – без него делать такое сообщение не посмел бы никто. Но если это так, то оно могло отражать только два факта: или это невероятное сообщение – правда, исходящая от главы страны, или этот глава страны обезумел и открыто публикует провокационную ложь. И в то, и в другое трудно было поверить.
Газеты 13 января 1953 года вышли с передовой статьей «Подлые шпионы и убийцы под маской профессоров-врачей». Сталин сам редактировал эту статью.
Все обвиняемые были москвичи, известные многим людям по фамилиям, и общество Москвы в один день разделилось на две группы – веривших и не веривших в обвинения. Малоинтеллигентные люди почти все поверили. Русские интеллигенты и все евреи не верили в обвинения. Преимущество поверивших было в том, что они могли говорить об этом вслух – они были заодно с линией партии. Те, кто не верил, должны были молчать или шептаться по углам и на своих кухнях. Волна эмоций постепенно расходилась по другим городам.
Было довольно много людей, которые радостно высказывали националистическое злорадство:
– Попались, сволочи! Так евреям и надо – неповадно больше будет травить русских людей. Теперь ответят за свои преступления.
– Евреям ни в чем доверять нельзя. У нас в районной поликлинике половина врачей – евреи. На прием к ним не пойдем.
Все-таки некоторые сомневались:
– Может, еще не доказано. Уж очень малоправдоподобно, связей с заграницей нет почти никаких. Как же у ученых могли быть шпионские задания от империалистов?
– Доказано! Они могли получить их намного раньше, – и опять всплывало то обывательское, что жило в людях все годы: – У нас зря не посадят.
По указанию ЦК партии местные партийные организации собирали «митинги трудящихся» на заводах, в колхозах, в министерствах и институтах – с осуждением врачей-отравителей. На этих митингах партийные руководители разжигали истерию ненависти против «врачей-отравителей», которая на самом деле была только прикрытием ненависти к евреям. Говорили «о великой вине евреев перед советской властью», о том, что «евреи должны искупить свою вину тяжким трудом на благо своего социалистического общества»[50]50
Цитаты из книги И.Бродского «Случай Эренбурга».
[Закрыть]. Через два дня после опубликования обвинения на митинге студентов Сталинградского механического института секретарь парткома предложил написать коллективное письмо в ЦК партии с просьбой выселить всех евреев за пределы европейской части страны, то есть в Сибирь.
Интеллигенция страны считала прямое обвинение еврейских профессоров искусственным раздуванием антисемитизма, опасной провокацией. Все евреи отождествляли себя с обвиненными, на всех них вдруг обрушилась лавина лжи и обвинений. Многие ожидали, что это приведет к распространению гонений. Каких гонений? Ходили слухи о депортации всех евреев из Москвы, о том, что к городу сгоняют железнодорожные составы из товарных вагонов – насильно вывозить евреев. Ходили злорадные слухи о публичном суде и даже о публичной казни обвиняемых. Были люди, которые эти слухи распускали, и еще больше таких, которым эти слухи нравились.
* * *
В самом начале кампании против «врачей-вредителей» в советском посольстве в Израиле была взорвана бомба. Никто не пострадал, и подозревали, что это тоже было спровоцировано. Но Советский Союз сразу, без расследований, громогласно заявил, что прекращает дипломатические отношения с Израилем. Это подлило масла в огонь антисемитской кампании.
Больше всего волнений и обсуждений было в больницах и в медицинских институтах. В них была большая прослойка врачей-евреев, и обвинение затрагивало почти всех. Но говорить открыто и громко они боялись, и обсуждать тоже было опасно – люди шептались по углам, поминутно оглядываясь.
В Лилиной группе студенты-евреи и полуевреи – Руперт Лузаник, Боря Ламперт, Саша Кальмансон, Толя Ашкенази, Муся Сморгонская, Виктор Касовский и Лиля с ними – украдкой собирались отдельно где-нибудь в углу коридора и обсуждали то, что знали. Самые последние сведения приносил Боря Ламперт: он слушал передачи «Голоса Америки» на английском, а передачи на русском усиленно глушили. Боря говорил:
– Американские и английские корреспонденты в Москве передают все как оно есть. Президент Америки Эйзенхауэр отрицает участие его страны и приказал создать комиссию для выяснения правдоподобности обвинения Америки.
Потрясенный Руперт тихо и горячо говорил:
– Конечно, все это абсолютно неправдоподобно. Не может быть, чтобы такие заслуженные ученые шли на медицинское преступление. Вот увидите, скоро разберутся, и их наверняка оправдают.
Виктор слушал мрачно и пытался ему втолковать:
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.