Текст книги "Чаша страдания"

В августе 1946 года еврейский комитет Будапешта получил разрешение переименовать в честь Валленберга улицу Феникс, на которой при немцах находилось еврейское гетто. На церемонию открытия памятной доски собрались тысячи спасенных им евреев. Никаких сведений о Валленберге из Москвы не было. В это время он сидел в одиночной камере на Лубянке и подвергался ежедневным допросам. Следователь говорил:

– Ваша политическая деятельность для нас совершенно ясна. Если вы считаете себя невиновным, докажите это.

Валленберг в сотый раз рассказывал о своей миссии по спасению будапештских евреев. На это следователь возражал с усмешкой:

– Для чего богатому шведу, капиталисту, крещеному христианину, браться спасать евреев? Бросьте притворяться. Вы шпион. Вы работаете на американцев.

Через два с половиной года после ареста Валленберга, 17 июля 1947 года, главный врач Лубянской тюрьмы полковник А.Л.Смольцов в написанном от руки рапорте на имя министра госбезопасности Абакумова сообщал: «Довожу до вашего сведения, что известный вам заключенный Валленберг неожиданно умер в камере прошлой ночью. Прошу вашего разрешения на вскрытие». Далее было прибавлено: «.Я лично осведомил министра и получил приказ на кремирование тела без вскрытия».

26. Праздник Победы

Последний, завершающий поворот войны произошел под Берлином. Победа была предрешена с начала 1945 года, когда советские войска с востока, а американо-английские с запада вошли с боями на территорию Германии и взяли ее в тиски. Но полностью война могла завершиться только с разгромом берлинского гарнизона, захватом Берлина и пленением Гитлера. А Берлин был хорошо защищен и отчаянно сопротивлялся. Сталин отдал приказ во что бы то ни стало опередить американцев, первыми войти в столицу Гитлера и 1 мая водрузить красное знамя победы над Рейхстагом. Войска 1-го Белорусского фронта под командованием маршала Жукова и войска 2-го Белорусского фронта под командованием маршала Конева находились в 50 и 70 километрах от города, и пройти с боями такое расстояние за десять дней было чрезвычайно трудно: поля и дороги под Берлином были густо заминированы. Но возражать Сталину и ослушаться его приказа нельзя – лишишься головы.

Чтобы маршалы совершили невозможное, Сталин поставил их друг против друга, столкнув лбами, – кто первым возьмет Берлин, тот и получит еще один орден. При этом, конечно, не учитывались огромные людские потери.

И вот, после массированной артиллерийской подготовки, 22 апреля войска обоих маршалов начали наступление. Вопреки общепринятой военной тактике, когда в бой сначала должны идти танки, а за ними уже двигается пехота, под Берлином, чтобы не терять на минах сотни танков, вперед пустили пехоту. В результате по прихоти Сталина и из-за слепого послушания маршалов за последние дни войны совершенно неоправданно погибли двести тысяч бойцов. Двести тысяч!

Гитлер в это время скрывался в глубоко запрятанном в центре Берлина бетонном бункере. Он был окончательно деморализован, ему было ясно, что война проиграна. По воспоминаниям его личной секретарши, он вызывал жалость и презрение. Она прямо спросила его:

– Почему вы не выйдете наверх и не пойдете сражаться вместе со всеми?

Гитлер ответил:

– Разве вы не видите, что я не в состоянии – у меня дрожат руки.

Но при этом он настаивал, чтобы сопротивление продолжали.

Наверху гремела канонада, а в бункере 28 апреля Гитлер устроил свадьбу, женился на своей давней любовнице Еве Браун. На другой день он приказал своему личному адъютанту майору СС Отто Гюнше:

– Дайте мне честное слово, что после нашего с Евой самоубийства вы сожжете наши тела, чтобы они не достались русским.

Ева Браун оставила секретарше свою норковую шубу.

30 апреля оба покончили с собой, приняв цианистый калий. Отто Гюнше с помощью второго офицера вынес тела наверх, облил бензином и сжег. Позже он рассказал об этом секретарше.

Женщина ушла из бункера. Норковая шуба осталась висеть на вешалке.

Приказ Сталина был выполнен: 2 мая 1945 года красное знамя победы было водружено над Рейхстагом двумя солдатами 150-й дивизии Егоровым и Кантарией. Только одного Сталин не добился: не смог взять Гитлера в плен живым. 8 мая 1945 года немецкий адмирал Дениц подписал с советским маршалом Жуковым и американскими генералами договор о безоговорочной капитуляции Германии.

8 мая 1945 года в Москве генералу Судоплатову положили на стол три расшифрованные секретные телеграммы, переданные в Кремль. Одна была от генерала Эйзенхауэра, командующего американской армией в Европе, другая – от фельдмаршала Монтгомери, командующего британской армией, третья – от генерала де Голля, командующего французской армией. Во всех трех письмах описывался подвиг, совершенный в феврале 1945 года сержантом советской армии Александром Фисатовым, военнопленным, в Дрездене: он сумел передать ценные стратегические сведения, которые помогли определить немецкие военные силы и нанести Германии сокрушительный удар. Рассказывалось, что военнопленный Александр Фисатов был приговорен немцами к смертной казни через повешение, казнь состоялась в момент, когда американские бомбардировщики начали налет на город. Но Фисатов чудом остался жив, спасенный другим военнопленным – американцем по имени Курт Воннегут. Истощенный Фисатов долго находился в американском госпитале и по выздоровлении был передан советским офицерам. Генералы просили поблагодарить Александра Фисатова от имени их народов и в конце каждого письма сообщали: «За героический подвиг, сыгравший значительную роль в ускорении окончания войны с гитлеровской Германией, сержант Советской армии Александр Фисатов награждается высшими боевыми наградами», и приводились названия наград США, Британии и Франции.

Судоплатов прочитал письма и радостно заулыбался: он готов был прыгать от радости – наконец-то он узнал имя того героя. Он знал о его подвиге: это именно по указанию Судоплатова группа Лемана в германском гестапо завербовала человека из советских пленных, который казался наиболее подходящим для сложного задания. И это по его указанию полученные тогда сведения были переданы американской разведке. Именно поэтому три месяца назад, 13 февраля 1945 года, американцы совершили самый массированный за всю войну налет на Дрезден, разбомбили железнодорожный узел со скоплением войск и сам город с военными складами. Погибло большинство населения, но считалось, что почти все они были убежденные гитлеровцы.

К великому сожалению Судоплатова, его агент, завербовавший того пленного, погиб при бомбардировке Дрездена, и поэтому сам он до сих пор не знал – кто этот герой и какова его судьба. Теперь ему известно имя, надо срочно его разыскать. Он вызвал помощника и приказал:

– Срочно разыщите сержанта по имени Александр Фисатов, он был военнопленным. Как только обнаружите, где он, немедленно сообщите мне. Этот человек – наш разведчик, герой. Он мне нужен.

Судоплатов перечитал письма иностранных генералов: «Надо и нам наградить Фисатова». Он написал представление: сержанта Александра Фисатова представить к званию Героя Советского Союза. Опять вызвал помощника:

– Срочно отправьте в Президиум Верховного Совета.

* * *

8 мая 1945 года Сашу Фисатова привезли вместе с другими осужденными бывшими военнопленными в специальный исправительно-трудовой лагерь в заполярном городе Воркуте. За измену Родине ему дали срок – десять лет исправительно-трудовых лагерей строгого режима. Колонну осужденных бывших военнопленных высадили из товарных вагонов, в которых они ехали почти две недели. Часовые кричали:

– Стройся! Шаг вправо, шаг влево считается побегом и наказывается расстрелом на месте. Шагом марш!

Саша качался от слабости. Сосед по шеренге, крестьянский парень, поддержав его, пробормотал:

– Вот мать их туды-растуды! Такого правила, чтобы шаг вправо – шаг влево считался побегом не было и в немецких лагерях. Ты, брат, держись тверже, не то…

Саша подумал: действительно, если он покачнется и оступится, его тут же застрелят. Неужели ему было суждено выжить после жуткой казни у немцев для того, чтобы его застрелили свои же, русские? В его усталом, затуманенном испытаниями мозгу промелькнуло: «Все повторяется сначала, но теперь мне не выжить…»

* * *

В Воркуте 8 мая 1945 года было холодно, лежал снег и выла метель. Группе интернированных польских семей было приказано собираться и погружаться в вагоны: их перевозили с самого севера на юг страны – в Среднюю Азию. Колонна женщин с детьми, нагруженная мешками и чемоданами, понуро шагала к длинному составу из товарных вагонов. Среди них была семья польского майора Адама Сольского – Ядвига с дочкой Гражиной. Шесть лет назад их арестовали на хуторе, при участии Саши. Многое произошло за эти годы: они жили на поселении возле города, Ядвига работала на шахте. Сначала над ними издевались, и красавицу Ядвигу насиловали. Но она работала с советскими политическими заключенными, и они вступились за нее. Тогда они стали жить без страха. Девочка Гражинка выросла, ей уже было десять, она ходила в русскую школу, и теперь ее звали на русский манер Женей. От тяжелой жизни и бесконечных унижений у нее выработался суровый, сумрачный характер. Выжить им помогло то, что Ядвига время от времени продавала вещи своего мужа-майора. Она захватила их при аресте, ей тогда подсказал это симпатичный русский сержант. Кажется, его звали Саша. Спасибо ему. Только одну последнюю вещь – красивый парадный мундир – она хранила как память, говорила дочери:

– Когда будешь выходить замуж, подари этот мундир своему мужу.

Пока колонна женщин шла к железнодорожной станции, кто-то узнал от охранника, что в этот день кончилась война России с Германией. Новость передавали друг другу без особого энтузиазма. Ядвига грустно сказала Жене:

– Говорят, закончилась война. Конечно, хорошо, что убивать больше не будут. Но нам с тобой от этого никакой радости: мы как были рабами, так и остаемся. У нас нет ничего – ни свободы, ни страны, ни отца.

Сквозь поземку они видели, как вдалеке тащилась в лагерь серая масса военнопленных. В ней был и Саша Фисатов, осужденный на десять лет. Так Саша и Ядвига с Женей прошли друг мимо друга в северном русском городе Воркуте в день победы. Никому из них эта победа не принесла освобождения.

* * *

На другой день, 9 мая 1945 года, газеты вышли с приказом Верховного Главнокомандующего генералиссимуса Сталина о праздновании Дня Победы, с его портретом в погонах и с орденами. В Москве на улицах тоже висели его портреты и плакаты с лозунгами «Слава великому Сталину, вдохновителю и организатору наших побед!».

День был на редкость теплый, будто сама природа ликовала вместе с народом. Центр Москвы заполнился людьми, вокруг – радостные, счастливые улыбающиеся лица. Из больших раструбов громкоговорителей на углах улиц лилась бравурная музыка. Мария с Лилей с трудом пробирались через толпу, у Марии на лице цвела такая же счастливая улыбка, как у всех. Лиля почти не узнавала маму, всегда такую грустную и озабоченную. Окончание войны не давало им обеим освобождения от гнета неизвестности: жив ли муж и отец, где он, что с ним? Но радость была общая, и Мария надеялась, что в честь такой большой победы могут объявить какую-нибудь амнистию, и тогда, если Павел Берг еще жив, то… это была хоть капля надежды. Оглядываясь в толпе, она весело переговаривалась с людьми – ликование было общее, ликование было и в ней.

Лиля смотрела на портреты Сталина и транспаранты с его именем, вспоминала стихи, которые она читала раненым бойцам в алатырском госпитале в 1942 году, а потом спросила:

– Мама, это о Сталине написано стихотворение «О доблестях, о подвигах, о славе»?

Мария задумчиво улыбнулась и предпочла ничего не ответить. Она хорошо помнила, что рассказывал ей муж, она усвоила его мысли о неверной и даже преступной военной политике Сталина в 1930-е годы. Мария понимала, что победа досталась народу не благодаря Сталину, а вопреки ему. Это была победа самого народа, сумевшего вынести невероятные муки, нашедшего в себе силы и победившего. Победа досталась народу, но теперь людям навязывали идею, что она была достигнута стратегическим гением Сталина. И с этим приходилось мириться и ликовать вместе со всеми: все равно – это наша победа.

Под гул канонады «Салюта Победы», когда 224 пушки давали тридцать победных залпов, Мария наклонилась к дочери:

– Постарайся запомнить этот день. Такого людского ликования больше не будет. Станешь потом рассказывать детям и внукам.

Тринадцатилетней Лиле было смешно представить себя мамой, а тем более бабушкой.

27. После войны

Вскоре после войны на экраны кинотеатров был выпущен двухсерийный фильм-эпопея «Падение Берлина» – торжественный гимн Сталину как гениальному полководцу, вождю и мудрому другу народа. Фильм сделали с небывалым для того времени размахом – впервые на цветной пленке, с натурными съемками. Роль Сталина играл грузинский актер Геловани, деликатно имитировавший его характерный грузинский акцент. Сюжетная линия кружевом вилась вокруг образа вождя – он гениален и погружен в важнейшие государственные и военные дела, но в то же время по-человечески совершенно прост и обаятелен: отечески опекает молодую влюбленную пару – рабочего и крестьянку, которых разлучает война. В последней сцене фильма Сталин прилетает на берлинский аэродром сразу после окончания войны. Как только он спускается с трапа самолета, к нему со всех сторон сбегаются советские бойцы, окружают его, кричат «Ура!» и благодарят за победу над Германией. Интересно, что в фильме Сталин не благодарит людей за выносливость и героизм, а только призывает их к новому мирному труду. Там же, в толпе, находится та пара влюбленных, и Сталин заботливо и мудро их воссоединяет.

Все это была, конечно, пропаганда: на самом деле Сталин в Берлин не прилетал и летать вообще боялся. Когда в 1945 году он поехал на встречу с американскими и английскими лидерами в Потсдам, под Берлином, специально для его поезда проложили новые рельсы и вдоль железной дороги стояла 17-тысячная армия – по одному солдату на каждые 250 метров. Но люди смотрели фильм, и многие верили: наверное, так оно все и было. Лишь немногие сомневались, и уж совсем мало кто считал этот фильм и этот образ сплошной ложью.

* * *

С самого Дня Победы 9 мая 1945 года люди переживали подъем: их охватило радостное ожидание перемен к лучшему, жизнь непременно должна была наладиться. Теперь они своим трудом залечивали раны войны, восстанавливая разрушенную страну. Им хотелось пожить спокойнее и благополучнее. Наконец-то вместо сводок о боях по радио стали передавать веселые песни, появились веселые кинофильмы, в том числе и западные. Человеческая природа всегда обладала свойством оставлять горе позади.

Но нельзя понять тяжелых переживаний и подавленного настроения советских людей после войны, если не представить себе реальный фон событий послевоенного времени. Советский Союз вынес на себе наибольшую тяжесть, потеряв более двадцати миллионов своих жителей. Многие города европейской части России, Украины, Белоруссии стали сплошными руинами.

Все ожидали, как было обещано, что побежденная богатая Германия начнет платить Советскому Союзу громадные контрибуции и это облегчит жизнь. Германия действительно платила, но… вопреки самым простым гуманитарным нормам, семьям погибших героев не досталось из контрибуции ни одного рубля, а миллионы искалеченных инвалидов войны получали мизерную пенсию, на которую не могли прожить. Продукты продолжали выдаваться по талонам-карточкам так скудно, что вся страна недоедала. Труд оплачивался так низко, что большинство людей едва сводили концы с концами и жили, занимая деньги друг у друга.

Беднее и тяжелее всего была жизнь в деревнях. Пострадавшие от войны колхозы, в которых погибло большинство мужчин, не могли прокормить страну – скота не хватало, техники не было. На полях работали почти исключительно женщины – огрубевшие от работы деревенские бабы. Зачастую, чтобы пахать землю, они впрягались в плуги и бороны вместо лошадей и быков. Тогда и сочинили в деревнях горькую частушку:

 
Ой, спасибо Сталину —
Жить счастливо стали мы:
Я и лошадь, я и бык,
Я и баба, и мужик.
 

И в добавление ко всем бедам с новой силой покатилась волна арестов. Арестовывали тысячи людей, вернувшихся живыми из немецкого плена, обвиняя их в том, что они были шпионами. Арестовывали тех, кто хоть ненадолго оставался на оккупированной территории, – вероятно, они хотели жить под немцами? Арестовывали тех москвичей, кто не эвакуировался, когда немцы подошли близко к столице: а вдруг они хотели сдаться немцам? Арестовывали даже некоторых партизан – с чего это они были в тылу у врага? Госбезопасность все более ожесточалась против собственных граждан.

* * *

Еврейское население страны, большинство которого до войны концентрировалось в городах европейской части, сильно пострадало от войны. В захваченных районах России, на Украине и в Белоруссии немцы уничтожили 750 тысяч евреев, в Латвии – 60 тысяч, в Литве – 104 тысячи. Еврейские семьи, которым удалось эвакуироваться на восток, возвращались теперь в разоренные места, и многим из них там было негде жить и тяжело устраиваться.

Демобилизованный старший лейтенант разведки Михаил Цалюк, который первым вошел в концентрационный лагерь Освенцим и спас Зику Глика, вернулся в июле 1945 года в свой родной Киев после полных четырех с половиной лет войны. Сколько мечтал он об этом моменте, как надеялся выжить! И вот, с небольшим чемоданом в руке и с мешком за плечами, он вышел из поезда на привокзальную площадь. Цалюк остановился, радостно вдохнув воздух родины. Площадь кишела людьми, а за ней были видны остовы разрушенных зданий. Многие оглядывались на высокого боевого офицера с тремя орденами и четырьмя медалями на груди и с тремя полосками на гимнастерке – знаками ранений. Никто его не встречал, и он даже не знал точно, куда ему ехать: к радости возвращения присоединялось горе одиночества – он уже знал, что все его родственники погибли при расстреле евреев в Бабьем Яру еще в 1941 году. Цалюк остановил пустой грузовик-полуторку, спросил водителя:

– Подвезти можешь?

Молодой парень приветливо улыбнулся:

– Могу, лейтенант. Садись. Тебе куда?

– Проедемся по Крещатику.

– Так его уже нет – весь разрушен, до основания.

– Все равно, я хочу видеть.

Цалюк забросил вещи в кузов, сел в кабину, машина тронулась. Он смотрел по сторонам дороги: что осталось от красавца проспекта? Стало грустно, и захотелось услышать что-нибудь приятное о родном городе. Он спросил:

– Ну, что нового в Киеве?

Шофер, крутя баранку, ответил недовольно:

– Что нового-то? Опять жидов понаехало.

Цалюк повернулся в его сторону:

– Что ты сказал?

– Жидов, говорю, опять понаехало.

В Цалюке закипела ярость, он схватился за пояс, где всю войну была кобура с пистолетом, хотя теперь его там не было, и заорал:

– Останови машину!

Увидев движение его руки к пистолету, шофер испуганно вскрикнул:

– Ты чего?

– Останови, говорю, не то я тебя пристрелю.

Шофер резко затормозил и выскочил:

– Ты что, лейтенант, ты один из них, что ли?

– Я один их них, из тех, кого ты убивал в Бабьем Яру. Я тебя пристрелю, ты пожалеешь о том, что сделал с моими родными.

– Да ты что, лейтенант, – ничего я не делал, меня тут и не было.

Цалюку очень хотелось избить его, он едва сдержался, взял вещи из кузова и остался на дороге. Идти ему все равно было некуда[33]33
  Эпизод, рассказанный автору самим Михаилом Цалюком много лет спустя.


[Закрыть].

* * *

Всех евреев, узников Бухенвальда, лечили от истощения в американских госпиталях. Потом представители западных еврейских организаций спрашивали каждого: куда они хотят ехать: возвращаться в Советский Союз, Переселяться в западные страны или переезжать в Палестину, где скапливалось все больше евреев. У Лены был только один выбор: вернуться в Ригу, чтобы встретиться с Зикой Гликом. Еще в госпитале она пыталась наводить о нем справки, но сведений не было. После того как лейтенант Михаил Цалюк привез его в госпиталь в январе 1945 года, Зика, едва выживший, долго лежал в советском госпитале без сознания. Там его лечил майор Ефим Лившиц из Ленинграда. Во время блокады города он был студентом-медиком и чуть не умер от истощения. Зная на своем примере, как правильно выхаживать таких больных, он сумел спасти Зику.

Лена вернулась в свой город с большой тревогой и очень слабой надеждой – жив ли он? Она узнала, что всю его семью убили еще в 1941 году. Это давало ей надежду: они могут соединиться. Она была уверена, что Зика не уедет на Запад, будет искать свою семью, и если не найдет, тогда станет искать ее. Но жив ли он? Господи, может, все-таки жив, может стал инвалидом, может, у него нет руки или ноги, может, он ослеп, может… Она готова была на все, только бы он остался в живых и она снова увидела его.

Да, но где увидеть, как? Тогда, во время коротких разговоров в Бухенвальде, они даже не успели договориться об этом. В тех диких условиях им обоим казалось: вернуться в Ригу – это такое великое счастье, что оно уже означает встречу. Теперь она решала: где и как? Зика наверняка захочет увидеть свой бывший магазин. И Лена решила каждое утро приходить к магазину и ждать его там целыми днями, даже сутками. Может же быть, что и он решит встречать ее именно там.

Здание магазина сохранилось, но обветшало, на стенах были выбоины от снарядов, витрины были заколочены фанерой и досками. Теперь была открыта только часть первого этажа, и там выдавали продукты по карточкам. У входа всегда стояли длинные понурые очереди рижан: да, они страдали от немцев, но не были рады и возвращению русских. И каждый день стоявшие в очередях видели рядом со входом худую молоденькую женщину в голубом платье. Она приносила с собой табуретку и сидела там от зари до заката.

Зика долго добирался до Риги, не знал, жив ли кто из семьи, но чувствовал, что Лена должна ждать его там. Приехав на вокзал, он решил первым делом пойти к своему магазину. Там кто-нибудь должен узнать его и рассказать о семье. Он шел вдоль длинной очереди и пристально всматривался в хмурых людей. Никого из знакомых не было. В конце очереди, у входа в магазин, сидела на табуретке какая-то молодая женщина в голубом платье. Зика никогда не видел Лену прилично одетой, он помнил ее только в серой рабочей робе. Поэтому даже не обратил внимания на женщину в голубом. И вдруг она вскочила и кинулась к нему:

– Зика!.. Зика!.. Это я, Лена, твоя Лена!..

Только жить им пока было негде.

* * *

Подполковник медицинской службы Николай Григорьевич Дамье тоже вернулся в Москву. Всю войну он работал главным хирургом большого фронтового госпиталя, спас жизни тысяч раненых, его наградили тремя боевыми орденами. Но возвращение не было радостным: его жена с дочкой, рожденной в Бутырской тюрьме в 1938 году, всю войну просидела в сибирском лагере «по делу о связи с французом Домье» – им самим, в то время как он был свободен и воевал.

Дамье снова вернулся в Тимирязевскую больницу на должность главного хирурга. Опять к нему везли тысячи больных московских детей. А он все время хлопотал, чтобы освободили его жену и дочь, обивал пороги Лубянки и дошел до замминистра госбезопасности:

– Товарищ генерал, я вылечил тысячи детей и тысячи раненых бойцов. Неужели я не могу соединиться с осужденной по ошибке женой и дочкой?

Пока ничего не помогало.

* * *

О трудностях нового этапа в жизни советских евреев было известно еврейским организациям в Америке, Англии и других западных странах. Для помощи собратьям они предлагали огромную сумму в 10 миллиардов долларов. Сталин рассчитывал ее получить и из-за этого продолжал политику заигрывания с американскими и английскими еврейскими кругами, в том числе даже со столь ненавистными ему сионистами из «Джойнта». Главной «козырной картой» был палестинский вопрос и сама идея создания там еврейского государства, а вторым козырем была возможность создания еврейской автономной республики в Крыму. Для зондирования почвы и ведения переговоров Сталину нужен был Еврейский антифашистский комитет во главе с Соломоном Михоэлсом.

Члены Еврейского антифашистского комитета были энтузиастами и сторонниками образования Израиля. Когда Сталину было нужно, он относился к евреям терпимо, использовал их для помощи в трудных ситуациях. Теперь он пытался всеми средствами склонить будущий Израиль на свою сторону, хотел перехитрить англичан, имевших влияние на Средиземном море и в арабских странах, и внедриться туда. Благодаря этому Советский Союз даже оказывал через Румынию поддержку молодым силам Израиля, поставляя туда некоторое количество трофейного немецкого вооружения.

Глава исполнительного комитета Еврейского агентства Бен-Гурион и другие видные евреи были противниками Англии. Бен-Гурион (в переводе с иврита – «сын молодого льва») был выходцем из России, иммигрировал в Тель-Авив в 1906 году. Генералу Райхману было поручено найти выход на авторитетных евреев: настроить Бен-Гуриона на дружбу и помощь Советского Союза, «прикормить», а потом и «прикарманить» Израиль.

Райхман опять вызвал Михоэлса для беседы:

– Соломон Михайлович, ваша поездка в Америку была настолько успешной, что нам хотелось бы опять послать вас за границу, на этот раз в Палестину. У нас есть сведения, – он значительно добавил, – от ваших же членов комитета, что в еврейских кругах Палестины бродят идеи социализма. Хотелось бы эти идеи поддержать рассказами о жизни евреев в Советском Союзе и узнать настроения по поводу возможности создания еврейского государства – среди евреев там, а заодно и в Америке. У вас хорошие связи, вас там помнят.

Работа в Антифашистском комитете становилась все более опасной. Михлэлс ответил без энтузиазма:

– Это было в военное время. С тех пор я больше ни с кем не общался.

– А вы постарайтесь восстановить те знакомства, мы вам мешать не будем. Вы поймите – карта мира теперь перекраивается. Влиятельные западные евреи все настойчивей ставят вопрос о создании еврейского государства. В случае его создания мы хотели бы, чтобы это было дружественное нам государство.

Это была уже политика, и исходила она не от Райхмана, а из кругов значительно выше, скорее всего от самого Сталина. Но вмешиваться в политику Михоэлс не хотел.

– Мы представляем Антифашистский комитет. Я думаю, что после войны наша прямая задача – выяснить, какие потери понес еврейский народ от гитлеровской Германии.

– Зачем вам этим заниматься? Это дело Комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков.

Михоэлс знал, что эта Комиссия занималась расследованием зверств только на территории Советского Союза и не имела задачи выявлять, какие жертвы понесли именно евреи. Но у него самого были связи с евреями, чудом выжившими в немецких концентрационных лагерях. Его родственник Зика Глик вернулся в Ригу после заключения в Магдебурге, Бухенвальде и Освенциме.

Михоэлс позвонил Зике:

– Мне нужна твоя помощь по данным о числе евреев – жертв гитлеровцев. Собери, что знаешь, и приезжай.

Это была давняя и самая заветная мечта Зики: когда-нибудь он расскажет собранные им в лагерях сведения человеку, который сможет донести их до всего мира. Кто же лучше, чем Соломон Михоэлс, сделает это? А Зика хранил в памяти великое множество цифр.