Текст книги "Чаша страдания"

58. Страдания первой любви

Лиля все больше и больше влюблялась в Виктора Касовского. Она старалась быть поближе к нему на занятиях и на лекциях, ожидая хоть какого-то теплого слова или взгляда. Она даже сердилась на себя: «Жду от него ласки, как собачка от хозяина!» Но ничего не могла с собой поделать и опять подвигалась поближе – ее тянуло к нему как магнитом, магнитом влюбленности. Виктор был позером, при девушках вел себя довольно развязно, любил рассказывать двусмысленные, а то и просто циничные анекдоты, каких Лиля никогда раньше и не слышала. Девушки сердились:

– Витька, не хами!

Он отвечал, напуская на физиономию подкупающую наивную улыбку:

– Подружки, но вы ведь должны знать поговорку: курица – не птица, медичка – не девица.

– Ну тебя к черту…

Впрочем, некоторым из них его соленые шутки нравились, они охотно смеялись и кокетливо грозили ему пальчиком: видно было, что это их интересует.

Лиля смущалась больше всех. Она делала брезгливую гримаску, надувала губки и морщила носик. Он это заметил и часто поддразнивал ее, обращая свои остроты именно к ней. А она продолжала принимать эти подколки за знаки внимания, ей так хотелось.

В другой раз он подзывал их, показывая что-то:

– Дамы, дамы, смотрите сюда.

– Витька, мы еще не дамы, мы девушки.

– Да? Ну что ж, это ваша проблема, и она скоро решится. Только имейте в виду, что все дамы делятся на три категории: на «дам», «не дам» и «дам, но не вам».

– Опять ты за свое!

– А что такого? Вы должны знать, что вас ожидает. Запомните эти строчки:

 
Лучшее из наслаждений
На самом деле —
Это совокупность движений
Вдвоем в постели.
 

– Откуда ты вычитал такую пакость?

– Я не вычитал, я сам сочинил.

– Так мы тебе и поверили, что сам!

Но постепенно все поверили, что он действительно сочиняет стихи. А любительница поэзии Лиля влюбилась в него из-за этого еще сильнее.

Однажды в перерыве между лекциями, стоя в холле, Лиля заметила его какой-то особенно пристальный взгляд: он как будто разглядывал и даже оценивал ее. Она смутилась, но ей стало приятно. А после лекции он невзначай сказал:

– А знаешь, Лилька, я впервые заметил, что у тебя, оказывается, красивые ноги – стройные и длинные.

Она залилась краской удовольствия и не знала, что ответить. Значит, он все-таки обратил на нее внимание. Надо было бы сказать в ответ что-то, чтобы привлечь его еще больше, но что?.. Через несколько дней, на занятиях по анатомии, Виктор сообщил:

– Ребята, девчонки, я сочиняю цикл стихов «Анатомия любимой». Про разные там женские анатомические детали. Хотите послушать первый стих под названием «Ножки»?

Мальчишки заранее заулыбались, предвкушая что-нибудь не очень пристойное, а девушки нерешительно предложили:

– Ну давай, читай, если не очень неприлично.

– Подружки, что же может быть неприличного в ножках?

И он прочитал с ласковым и игривым выражением:

 
Скрыты юбкой по колено
Ножки стройные у вас,
С них украдкой неизменно
Не свожу я жадных глаз;
И, скользя наверх за ними,
Потерял совсем покой —
Только ножками одними
Вечно занят разум мой.
Как они умеют скрыто
Приманить, потом спугнуть,
Топнуть об пол так сердито
И кокетливо чуть-чуть,
Как, играя, незаметно
Могут все они сказать;
Неужели, ножки, тщетно
Суждено мне вас желать?
Я прошу совсем немножко,
Каплю вашего огня —
Ах, придите, прелесть-ножки,
Ах, раздвиньтесь для меня.
 

Ребята заржали, как молодые жеребцы, а девушки, хотя слушали с улыбкой, на последней строчке замахали на него руками и закричали:

– Дурак!.. У тебя всегда на уме одни непристойности! Как не стыдно сочинять такое!..

Пока он читал, Лиля слушала с наслаждением, она решила, что он написал это про нее и для нее. Но при такой неожиданной концовке она залилась краской до пунцовости – если это действительно про нее, то неужели это иносказательное предложение? Она отошла в сторону и украдкой вытерла слезы. Этого не заметил никто, кроме Риммы. Подруга сразу увидела реакцию Лили, поняла ее состояние:

– Не принимай близко к сердцу. Это все только поза.

А Лиля все втихомолку мечтала, чтобы Виктор угадал ее чувства. Она знала, что по натуре он позер, но Римма уверяла, что все мальчишки такие, это они напускают на себя лихость перед девушками. Она добавляла:

– Как самцы птиц – перед самочками.

Лиле было уже двадцать, Виктор стал первым мужчиной, к которому она почувствовала женское влечение. Кто знает, может быть, это он, тот, кто сделает ее женщиной? Как его привлечь? Римма говорила, что надо распространять вокруг себя флюиды… А как?..

Однажды Виктор неожиданно сам навел ее на мысль – как. Они шли втроем – он, Лиля и Римма – к станции метро «Дворец Советов» на бульваре и говорили про любовь: есть она на самом деле или нет. Он рассмеялся и сказал:

– Все поэты писали про любовь. Как раз прямо сейчас я тоже сочинил двустишие на эту тему. Всего две строчки, а мысль глубокая. Хотите послушать?

 
Чтоб ее слегка привлечь,
Надо с ней сперва прилечь.
 

Ну как, нравится?

Лиля смутилась, а Римма рассмеялась:

– Это твой подход к любви?

– Ну, не только мой. Это очень распространенное начало любви, – и, подмигнув, добавил: – Правда, Лилька?

* * *

Однажды все собрались у Виктора на вечеринку. Он жил с родителями в трехкомнатной квартире в Тихвинском переулке. Такая квартира была большой редкостью. Родители его как раз ушли в театр, чтобы дать возможность молодежи повеселиться. Они оставили им немного еды и вина, девушки принесли с собой еще еды, а мальчишки добавили еще вина и водки – выпивки им всегда было мало. Девушкам хотелось пофлиртовать и потанцевать, а парням – пить и пьянеть. И пьянели они быстро – молодым много не надо. Виктор, чем больше пил, тем больше сыпал неприличными анекдотами и солеными остротами.

Лиля прервала его словоизлияния:

– Хочешь потанцевать?

Он посмотрел снисходительно, пьяно обнял ее за талию и повел в танце. Она затихла от удовольствия, положила голову ему на плечо, мечтала, что он коснется ее щеки, а может быть, даже поцелует. Обдавая ее водочными парами, он напевал в такт музыке:

 
Фокстрот я танцевала
С одним нахалом,
В отдельном кабинете,
Под одеялом.
Ах, мама, мама, мама,
Какая драма:
Вчера была девица,
Сегодня – дама…
 

Лиле так хотелось сказать: «Неужели ты не понимаешь, что я влюблена в тебя?» Но она только смущенно прошептала:

– Не болтай пошлостей…

Римма, как более старшая, смотрела на ребят в компании с едва сдерживаемой скептической улыбкой. Она видела и страдания, и старания Лили, понимала, что ей хотелось бы остаться с Виктором вдвоем. Чтобы помочь ей, предложила:

– Давайте играть в «кис-кис-мяу».

– Что это за игра?

– Это игра в поцелуи.

– В поцелуйчики? Конечно, давайте играть. Кто кого целует?

– Никто не знает, кого целует.

– Это как – зажмурившись, что ли?

– В темноте.

– О, в темноте! Это совсем интересно. Готовы. А как играть?

– Один уходит в темную комнату, совсем темную. Вот хоть в комнату Виктора. А остальные кричат ему: «Кис-кис» и сами для себя указывают на одну из нас. Он или она в темной комнате отвечает: «Мяу», не зная, на кого указывали. Если – «Мяу», то тот или та, на кого указывали, идет в темную комнату и там они целуются.

– Здорово. А регламент какой?

– Кому сколько захочется.

Подошла очередь Виктора идти в темную комнату. Римма указала на Лилю и крикнула:

– Кис-кис?

Он комично промяукал: «Мяу». Лиля застеснялась, но Римма толкнула ее к двери:

– Иди, – и шепнула: – Не торопитесь, я отвлеку остальных.

Захмелевшая от вина и от ожидания Лиля, спотыкаясь в полной темноте, робко сделала шаг к Виктору и подумала: «Знает он или нет, что это я?» Он дышал где-то совсем рядом, она ждала, и он вдруг сильно притянул ее вплотную к себе. Целоваться она не умела, но он мгновенно закрыл ее рот губами и просунул руку за блузку, сжимая грудь. Лиля застонала, у нее подкосились ноги, она на минуту оторвалась от его губ:

– Ой, не надо… Умоляю…

Он то ли не слышал, то ли был слишком пьян, целовал ее взасос, одной рукой мял грудь, а другой – схватил за зад и вжимал в себя.

– Ой, умоляю… Виктор…

Он как будто оторопел и небрежно бросил:

– Лилька, это ты?

В светлой комнате давно ждали своей очереди:

– Эй, вы там что, увлеклись? Другим тоже хочется. Римма, искусственно смеясь, подливала всем в рюмки, уговаривала пить еще и еще:

– Пускай целуются, давайте лучше выпьем. Что-нибудь еще осталось?

Лиля с Виктором все стояли друг против друга и тяжело дышали от возбуждения. Она сама приблизилась к нему, положила голову ему на грудь и ждала, что он сейчас еще раз ее поцелует и что-то скажет. Что? Это было так важно!.. Он и сказал:

– Ты вот что, ты приведи себя в порядок.

Лиля заплакала и стала поправлять блузку…

Скоро настала пора расходиться. Она ждала: может, Виктор пойдет проводить ее до метро. И решилась: тогда она сама признается ему в любви. А он, как вышли из темной комнаты, как-то сразу скис, сидел на диване с рюмкой в руке и смотрел куда-то в угол. Вышли они с Риммой вдвоем, та искоса смотрела на Лилю, вытиравшую тихие слезы. А потом сказала:

– Витька, конечно, свинья. Если хочешь его заполучить, ты должны ему отдаться. Мужика надо брать телом. Говорят, у него есть девушка с младшего курса, Надя.

Лиля молчала, глотая слезы.

– Надо было отдаться ему прямо там, в темной комнате. Я все равно никого не впустила бы.

– Ой, как можно!? Так потерять невинность? Это же страшно. А вдруг я бы вскрикнула от боли?

– Не вскрикнула бы. Ничего это не больно. Мне в первый раз не было больно. Мое тело – это мое оружие с шестнадцати лет. Я дам себя трахнуть любому, кто поможет мне получить московскую прописку.

– Это называется «трахать»?

– «Трахать», «шпокать», а по-русски так просто – «…бать», – в выражениях Римма не стеснялась.

– Ты матерщинница, – стыдливо усмехнулась Лиля.

– Станешь тут матершинницей, когда жизнь не устраивается.

В ту ночь Лиля долго вспоминала вкус его пьяного поцелуя и думала: «Может, Римма права, может, он ждал, что я ему отдамся?.. А я, дура, все говорила «не надо» да «не надо»… Но почему он сам не решился? Я ж чувствовала, что вот-вот потеряю сознание… Если в другой раз мы останемся вдвоем, я отдамся ему… точно… Интересно, где это будет?.. Да, да, я не буду больше такой дурой, я сразу отдамся ему, если он попросит».

* * *

Но получилось так, что просить пришлось ей самой.

В середине четвертого курса Виктора мобилизовали в армию вместе с несколькими другими студентами – продолжать учебу на военно-медицинском факультете в Саратове. Виктор идти в армию не хотел, грубо матерился, но отказаться не мог – закон! Советский Союз оставался милитаристской страной и после смерти Сталина.

Перед отъездом Виктор устроил дома прощальную вечеринку. Лиля решила: «Если я пропущу это вечер, то потеряю его навсегда, а если я отдамся ему, он поймет, что я его люблю, мы станем переписываться, видеться во время его отпусков, а потом поженимся». Так она мечтала и ей очень хотелось обсудить все это с Риммой, но та уехала к отцу в Восточную Германию, где он служил военным врачом в авиационной армии под Берлином.

За вечер она перемерила несколько своих платьев и решила идти в красном крепдешиновом, надела свои единственные туфли на высоких каблуках, тщательно намазала губы, надушилась модными духами «Белая сирень». С особым вниманием она надевала шелковое белье и мечтала, что оно будет приятным ему, когда он станет раздевать ее. Целый час ушел на укладку волос перед зеркалом. Если бы Римма была здесь, она быстро соорудила бы ей красивую прическу.

Как на всех традиционных прощаниях, пили больше обычного, быстро захмелели. Все обнимали Виктора, клялись в вечной дружбе:

– Прощай, лейтенант, ждем тебя генералом. Выпьем за будущего генерала!

Виктор валял дурака:

– Служу Советскому Союзу и красивым бабам! – он тоже был сильно пьян.

Лиля с грустью любовалась им – какой он красивый! И ждала, ждала, когда сможет остаться с ним вдвоем. Сегодня это случится.

Часа через два многие заснули кто где был, некоторые бегали в туалет: их рвало, им было плохо. Тогда Лиля решительно подошла к Виктору, потянула его за руку:

– Пойдем в твою комнату.

Виктор мутно посмотрел, пошел. Она легла на кровать, стесняясь, попросила:

– Погаси свет, иди ко мне.

Слегка покачиваясь и с трудом выговаривая слова, он нерешительно сказал:

– Лилька, может, не надо?.. Я, знаешь, я боюсь…

Она страстно прошептала:

– Если я, девушка, не боюсь, чего ты боишься? Надо, дурачок, надо, я так хочу. Только будь осторожен. Понимаешь?

Она ждала: сейчас он станет раздевать ее. А он все не решался. Удивляясь и стесняясь, она сама подняла подол платья и положила его руку себе на живот – ему должно быть приятно ощутить шелк трусов, а под ними ее горячее тело. А он все еще ничего не хотел делать. Изогнувшись дугой, она прижалась к нему и сама стала стягивать трусы. Только тогда он тяжело задышал, расстегнул брюки, и она почувствовала его касание. Раздвинув ноги, она подалась ему навстречу и почувствовала: он уже проникает в нее. Она ждала, что сейчас ей будет больно и она вскрикнет. Ну и пусть вскрикнет, пусть хоть все слышат – ей все равно. Теперь она уверена: Виктор – ее. На секунду оторвав свои губы от его губ, вместо крика она шепнула с выдохом:

– Витя, Витя, я твоя, твоя… Ой, как хорошо!..

* * *

Он не позвонил ей, не прислал телеграммы, не написал письма. Через неделю она узнала, что другая девушка, та самая Надя с младшего курса, поехала к нему и они поженились.

59. «Besame mucho»

О, что творилось с ней! Горечь обиды, чувство унижения, крушение мечты – все смешалось в душе. Лиля не проклинала Виктора, она винила себя: надо же было ей оказаться такой идиоткой, обмануться, не понять холодно-покровительственного отношения. Ее буквально охватывала дрожь, когда она вспоминала, как сама легла под него, упросила, дура, чтобы он лишил ее невинности. Упросила даже против его желания!.. Матери Лиля ничего не говорила, дети обычно не посвящают родителей в свои любовные переживания. Но сама так осунулась и выглядела такой потерянной, что Мария и без объяснений поняла: дочь переживает глубокую личную трагедию. Она ждала, что, может быть, Лиля хоть что-то ей скажет, тогда она постарается помочь и успокоить. Но дочь молчала, и Мария только следила с тревогой: что будет дальше?

Но надо же выплакать душу хоть кому-то. Как раз в это время Римма вернулась от отца из Германской Демократической Республики. Она хотела рассказать Лиле о своей первой поездке за границу и показать привезенный для нее подарок, но, увидев ее осунувшейся и хмурой, все поняла и решила ждать ее рассказа. Едва дождавшись конца занятий, Лиля схватила Римму за рукав и потащила на улицу, чтобы все рассказать и выплакаться без свидетелей. На улице мела такая на редкость густая снежная метель, так резала лицо, так сыпала снегом в глаза и залепляла рот, что говорить было невозможно. Обе закрыли лица шарфами по самые глаза и, дрожа и поеживаясь, забежали в вестибюль старого клуба «Каучук» – туда они иногда ходили смотреть кино. Только они переступили порог и стащили заснеженные шарфы, как Лиля начала всхлипывать и жаловаться:

– Ой, мамочка, что я надела! Римка, я такая дура, идиотка, я так хотела удержать Виктора, что сама, сама, дура, легла под него и почти насильно заставила его лишить меня невинности! А он, – она чуть не разрыдалась, – а он уехал и сразу женился на той, на Наде…

Римма тяжело вздохнула:

– Да, я слышала, что он женился, мне рассказали, и догадалась по тебе, что произошло. Ты уж слишком заметно переживаешь, девчонки о тебе перешептываются.

– Ну и пусть перешептываются. Но что мне делать?

– Ничего – утешишься.

– Что ты говоришь?! Как утешиться? Ведь я теперь – ни с того ни с сего уже больше не девушка.

– Ты болтаешь глупости. Девичья невинность, девственность – это все только глупые предрассудки прошлых веков.

– Предрассудки? Но ведь так всегда считалось, так заведено.

– Было заведено, а теперь уже разведено. У мужчин, у них какая невинность, где она? Им можно, а нам нельзя? Подумаешь – потеряла невинность! Все мы, дуры, теряем. Ну и что? И у меня так же было с первым мужчиной.

– Ты, ты… тоже обманулась?

– Ну, не совсем я обманулась, скорее – он меня обманывал. Мужики все такие.

Лиле нужно было какое-то утешение, ей хотелось узнать побольше о том, как это было у Риммы:

– Ты страдала?

– Пострадала, конечно, дура была. А потом поняла, что это глупость, и забыла.

– Дура и я, идиотка. А как тебе удалось забыть?

Теперь обе они слегка отогрелись, Римма закурила свой «Беломор», выпустила дым из ноздрей и усмехнулась:

– Удалось, забыла. Сначала от обиды отдалась другому парню, потом еще одному, потом еще… И забыла.

– Но, Римка, это же… это знаешь как называется? Я не могу…

– А я могу – это называется бл…дством. Ты это хотела сказать? Ну и что? Дело не в слове, это сама жизнь как она есть. Большинство женщин обожгутся сначала, а потом горят синим пламенем.

– Почему синим пламенем? – сквозь слезы улыбнулась Лиля.

– Так, к слову пришлось. Поговорка такая есть: «Гори оно все синим пламенем». Все у нас, у баб, так и горит.

Лиля слушала с удивлением и смущением, рана была слишком свежа. Для нее Римма была оракулом, но она никак не могла представить себя в той категории, о которой говорила подруга. Римма решила ей объяснить:

– Мы самочки, а самочки должны делать выбор. Нас так и по биологии учили. А чтобы сделать правильный выбор, надо научиться выбирать. Я слышала, что есть американская или английская поговорка: «Прежде чем найдешь своего прекрасного принца, ты должна перецеловать много жаб». Вот!

– Ну, целовать – это другое дело. Но не отдаваться же.

– И отдаваться тоже.

Лиля купалась в своем страдании, и ей трудно было все это переварить. Может, и вправду ей предстоит переспать еще с какими-то мужчинами? Теперь, после того как это с ней произошло, она уже не невинна и ей уже не надо так бояться. Римка опытная, она знает, что говорит. Какое-то утешение она все-таки от нее получила.

* * *

Метель все мела и мела, в подъезде дома Лиля тщательно стряхивала с себя снег, чтобы не намочить пол в общем коридоре квартиры и не вызвать недовольства ворчливых соседей. Она вошла к себе, дрожа и ежась от холода, растирая замерзшие вконец руки. Мария кинулась к ней, помогая снимать пальто:

– Скорей поешь горячего супчика. Где ты была так поздно? – она смотрела на нее с тревогой.

– Гуляли с Риммой.

– Господи, гулять в такую погоду! Ты такая бледная, – она смотрела, как дочь отогревается супом. – Знаешь, я решила купить тебе на каникулы путевку в дом отдыха нашего министерства «Красная Пахра». Директор лечится у нас в поликлинике, я с ним договорилась.

– В дом отдыха? Это, наверное, дорого. Зачем?

– Я волнуюсь за твое здоровье. Тебе надо отдохнуть, подышать свежим воздухом. Зимой в Подмосковье такой хороший воздух, так красиво. Ты походишь на лыжах, отвлечешься, – Мария заглянула дочке в глаза, надеясь услышать, от чего ей надо отвлечься. Но Лиля только пожала плечами:

– Но, мам, я же буду там совсем одна, среди каких-то незнакомых людей, с какой-то чужой женщиной в комнате.

– Спроси Римму, не согласится ли она поехать с тобой. Я попрошу две путевки. Но я не могу заплатить за обе, она сама должна купить, сто рублей за две недели.

Мария знала, что Лиля находится под влиянием более взрослой и опытной подруги, и не пыталась прерывать это влияние. Девочке надо взрослеть.

Лиля сразу обрадовалась:

– А, если с Римкой – тогда другое дело. Я ее уговорю.

Когда она отогрелась и успокоилась, Мария заговорила с ней о том, что все время занимало ее мысли, – об освобождении отца:

– Знаешь, ходят слухи, что уже начали реабилитировать политических. У меня предчувствие, что папа может скоро вернуться. Я была сегодня в прокуратуре и подала заявление о пересмотре дела. Я давно собирала для этого документы: кто был его прокурор, какие обвинения предъявляли. Папа сам не сможет это собрать, и пережить все это заново не сможет. В прокуратуре нас много собралось – так называемых «жен и матерей врагов народа». Ты бы видела, как оживились эти женщины, когда теперь, после смерти Сталина, прошел слух о реабилитации!.. И со всеми нами теперь в прокуратуре по-другому стали разговаривать, вежливо, терпеливо. Я почти уверена, что папу скоро выпустят. А поэтому я хочу, чтобы к его возвращению ты выглядела очень здоровой, чтоб он порадовался, глядя на тебя.

Лиля слушала, как будто мама рассказывала ей сказку: уже столько лет они обе жили надеждой на освобождение Павла, но ничего не происходило, и вот наконец затеплился луч надежды.

– Правда? Ты думаешь, папу скоро выпустят? Конечно, я приду в норму, – она хотела успокоить мать. – Не волнуйся, все пройдет.

А что это за «все», Мария так и не узнала.

На следующий день Лиля предложила Римме ехать с ней в дом отдыха, та сразу с радостью согласилась:

– В подмосковный дом отдыха? Как хорошо! Я так соскучилась по лыжам! Ведь в Карелии мы все много ходили на лыжах. Правда, мои финансы поют романсы, но я уверена: один мужик даст мне деньги. Жена подозревает его, и он рад будет откупиться от меня.

– Как это у тебя все связано с мужчинами…

– Куда же от них денешься? Как говорится – «такая се ля ви», такая жизнь… Хочешь жить – умей вертеться. А нам женщинам, надо уметь вертеться перед мужиками. Или, – она хитро взглянула на Лилю, – могу добавить: зачастую и под мужиками.

– Ну тебя, Римка, ты в своем репертуаре, – теперь Лиля слушала такие шутки, уже почти совсем не краснея.

Римма решила, что она передаст Лиле привезенный подарок уже в доме отдыха, чтобы это еще больше улучшило ее настроение.

* * *

В конце января они сдали экзамены, закрыли надоевшие учебники, сложили в чемоданы зимние свитера и спортивные брюки и на следующий день выехали на пригородной электричке в «Красную Пахру». Только поезд тронулся, Лиля опять стала изливать душу:

– Как я могла не понять его? Как настоящая дура, сама уложила его на себя. Знаешь, он даже сказал мне тогда: «Может, не надо?», а я ему: «Надо, надо». Вот идиотка! – глаза у нее наполнились слезами.

Римма терпеливо слушала, потом сказала:

– Нет, Лилька, ты не вылечишься, пока не найдешь другого. Обязательно надо, чтобы тебя трахнул кто-то другой.

Лиля опешила:

– Что ты говоришь такое?

– Я правду говорю. Слушай, я живу без заблуждений. Была помоложе – заблуждалась, как ты, как все. А на жизнь надо смотреть трезво, по-деловому. Найдешь себе другого, он тебя трахнет – и ты успокоишься.

Лиля, задетая такой грубоватой прямотой, насупилась:

– Ты снова за свое.

Римма погладила подругу по голове и решила развлечь:

– Не дуйся. Вот послушай, какую замечательно красивую песню я слышала в Германии – это теперь самая модная песня, ее поет весь мир, кроме нашего замшелого Советского Союза, – и стала напевать:

 
Besame, besame mucho,
Como si fuera esta noche la ultima vez…
 

Называется по-испански «Besame mucho» – «Целуй меня много раз». Мне понравилось, и я запомнила мелодию и записала слова. Перевод такой: «Целуй меня, целуй меня много раз, как будто эта ночь – наша последняя ночь». Здорово? Давай я тебя научу и будем с тобой вместе петь в доме отдыха. А ты потом станешь петь своим любовникам.

– Моим любовникам… – с иронией повторила Лиля, но уже больше не дулась, и обе замурлыкали песню под стук колес электрички.

Подмосковное местечко Красная Пахра находится в сорока километрах к югу от города, у реки Пахры, по Старокалужской дороге. (Дорога знаменита тем, что по ней в 1812 году отступал из Москвы Наполеон.) Река протекает между живописных берегов, это одно из самых красивых мест Подмосковья. Там располагались имения русских дворян, один из них, калужский наместник генерал Кречетников, еще в XVIII веке построил великолепную усадьбу в селе Михайловском – дворец, сохранившийся до сих пор. Потом имение принадлежало князю Шереметьеву, который еще больше расширил дворец. После Великой Отечественной войны, в конце сороковых годов, министерство строительства построило в шести километрах от Михайловского большой трехэтажный дом отдыха «Красная Пахра». Он скоро стал популярным местом отдыха многих москвичей, сумевших достать в него путевку.

У железнодорожной платформы девушек встретил автобус дома отдыха. Ехали по заснеженной проселочной дороге, недавно расчищенной от снежных завалов, по бокам высились сугробы, на ветвях больших сосен и елей лежал красивыми хлопьями снег. От этого вида настроение у Лили сразу улучшилось:

– Римка, смотри, какая красота вокруг!

– Да, почти как у нас в Карелии.

– А Карелия красивая?

– Очень – зеленые леса, голубые озера, серые скалы. Только бедная, а потому жизнь там поганая.

* * *

Выйдя из автобуса у подъезда с массивными колоннами, они сразу почувствовали чистоту и свежесть лесного морозного воздуха, он щекотал ноздри приятным холодком и вселял бодрость. В доме отдыха было два корпуса для отдыхающих: один корпус большой, с хорошими условиями, в нем была и столовая, и кинозал, и гостиная, – для более солидных отдыхающих; другой – поменьше и попроще, с условями похуже – для молодежи, студентов, школьников. Имелся еще и отдельный домик директора. Девушки нерешительно вошли в большой корпус. В нем было чисто, просторно, в вестибюле – натертые полы, ковровые дорожки, шелковые занавеси, громадная люстра. В высокой стенной нише стояла пустая тумба под бордовой парчой, очевидно, здесь раньше красовался бюст Сталина, который поспешили убрать. От его основания остался круглый отпечаток, а вместо бюста кто-то вывесил в нише самодельный шуточный плакат большими буквами «ПРИВЕТ ВАШЕЙ НАЦИИ ОТ НАШЕЙ ОРГАНИЗАЦИИ».

Они посмеялись, и Римма деловито сказала:

– Привет-то привет, но хорошо бы нам поселиться в этом корпусе, а не в том. И обязательно надо просить директора, чтобы нас поселили вместе. Но эти сухие бюрократы всегда любят отказывать. Его надо будет обворожить.

– Ну, это по твоей части, – со смешком ответила Лиля.

Обвораживать не пришлось. Крупный, лысоватый, лет за сорок, директор Николай Алмазов вскочил навстречу из-за стола и сам обворожил их приветливой улыбкой:

– Ага, так это вы дочка Марии Яковлевны Лиля, и с подругой?! Очень, очень рад. Хочу сказать, что маму вашу я уважаю, она давала мне советы лучше любого доктора. Про вас рассказывала. А вы – подруга? – яркая внешность Риммы, накрашенные пушистые ресницы и подведенные глаза произвели на него впечатление. – Лиля, у вас очень красивая подруга.

– Лиля и сама красивая, – игривым грудным голосом кокетливо парировала Римма.

– Да, да, конечно, вы обе очень красивые. Ну, добро пожаловать к нам на отдых, я уверен, что вам у нас понравится. Народ подобрался хороший, есть строители-начальники, есть молодежь, студенты. Вам будет весело.

– Вы где нас поселите? Пожалуйста, только вместе, – Римма играла и голосом, и глазами и приготовилась уговаривать.

– Конечно, вместе. У вас вид из окна на лес – загляденье. Вы на лыжах ходите? Вот и прекрасно. Сегодня вечером как раз фильм специально для лыжников – американская картина «Серенада Солнечной долины». Романтика, все про любовь в Колорадских горах, одним словом – Америка, почти как у нас, – и сам весело расхохотался над сравнением.

Провожая их до двери, он поддерживал Римму за локоть и слегка пожал его, почти незаметно. Она это заметила.

Девушки тащили чемоданы по коридору, и Римма говорила:

– А директор-то – комплиментщик, сразу глаз на меня положил.

– А ты на него. Ох, Римка!

– Ну и что? Будет потом, что вспоминать.

Комната на третьем этаже привела их в восторг – просторная, с красивой мебелью из светлого дерева, две широкие кровати, торшер, туалетный столик с зеркалом, глубокие кресла, все необычного для того времени современного стиля. На стене большая картина с изображением зимнего пейзажа. Лиля, как вошла, возбужденно забегала по комнате:

– Смотри, Римка, какая мебель шикарная!

– Да, хороша, финская. Своего-то ничего хорошего нет, все лучшее в маленькой Финляндии покупаем. А у них почему-то все есть.

Лиля отдернула занавесь на застекленной стене, за ней был заснеженный балкон, а дальше открывался вид на крутой откос к реке Пахре, затянутой голубым льдом, с катком посреди реки. А дальше внизу был необозримый простор заснеженного леса. В восторге она опять позвала подругу:

– Красота-то какая, Римка, посмотри!

Римма в это время заглянула в большую ванную комнату:

– Это ты посмотри, какая красота.

Там на фоне стены из голубых кафельных плит красовались белоснежная ванна, отливающая ярким глянцем от света ламп, с большим никелированным краном и фаянсовыми ручками, душ с мягким и жестким напорами и красивая синяя занавеска. Рядом висел набор белых махровых полотенец, два банных халата, лежали два больших банных и два малых лицевых мыла в ярких бумажных обертках, стояли бутылочки с шампунем для мытья головы и с ароматной мыльной пеной для ванны. А за стенкой – необычный большой белый стульчак и рулоны туалетной бумаги. Римма развела руками:

– Лилька, это же сказка! Ну, ерш твою мать, живут же советские начальнички! Смотри, даже туалетная бумага. и конечно, финская, у нас-то ведь ее вообще не выпускают.

В восторге обе повалились на широкие кровати и запрыгали на них, хохоча от радости.

– Что будем делать – пойдем пройдемся? – спросила Лиля.

– Ну нет, я первым делом залезу в ванну.

– Правильно, и я тоже.

Голубая ванная манила их больше всего, они не могли уступить соблазну, напустили мощной струей горячей воды, добавили в нее ароматный мыльный раствор для пузырей.

– Кто полезет первой?

– Ты.

– Нет, ты.

– Тогда полезем вместе – ванна большая.

И обе сразу влезли в нее. Наслаждаясь, Римма говорила:

– Хорошо-то как, Лилька! Знаешь, я, кажется, могла бы весь отдых так и просидеть в этой ванне. Вот так бы сидела и сидела в воде, как лягушка в болоте.

– И квакала бы, как лягушка: «Ква, ква, ква!» – захохотала Лиля.

– Да, сидела бы и квакала: «Ква, ква, ква!»

Обе стали квакать, квакать и истерически хохотать от удовольствия.

Наконец успокоились. Римма сказала:

– Спасибо твоей маме, что отправила нас сюда.

– Это спасибо директору Алмазову и тебе, что он дал нам такой номер.

– Почему мне?

– Потому что ты ему сразу приглянулась.

– А что? Он мужчина видный. Если с ним закрутить, можно будет приезжать сюда почаще.

– У тебя только это на уме.

– Почему нет? Ванна-то какая. За такую ванну можно и отдаться. Знаешь, я ведь никогда не мылась в такой красивой ванной.

– Да, и я тоже. У нас в квартире одна ванная на одиннадцать семей, стены какого-то поганого серого цвета, сама ванна желтая, подогретая вода в нее льется из бачка, течет тонкой струечкой – не дождешься, пока нальется. Принимаем только душ, моемся по расписанию, и надо обязательно вытереть после себя все досуха, чтобы соседи не ворчали. А еще того хуже, у нас есть одна семья – бабушка, дочка и маленькая внучка. Бабушка тихая и интеллигентная, а дочка – самая настоящая проститутка. Она принимает своих любовников прямо в ванной, говорит, что моет их там. Тогда все соседи поднимают шум.