Текст книги "Чаша страдания"

42. Лиля Берг оканчивает школу

Как хотелось Лиле тоже расплести косы, надеть красивое платье и пройтись по улице с другими девочками – так делали все из ее класса! Но она боялась вызвать неудовольствие учителей. Если это заметят, могут не дать золотую медаль по окончании школы. На медаль они с мамой рассчитывали. Мария говорила:

– С медалью тебя обязаны принять в любой институт.

Вопрос о награждении медалью решался на педагогическом совете с представителем районного отдела образования. Мнения разделились. Директор школы считал, что Лиля заслуживает медали:

– Лучше Берг у нас ученицы нет.

Ему возразила завуч, она была секретарем партийной организации школы:

– Да, учится она хорошо. Но, во-первых, она не комсомолка, а во-вторых – мы не можем не учитывать ее происхождения.

При этих словах учительница истории Елизавета Яковлевна, еврейка, потупилась.

Завуч продолжила:

– Я хотела сказать, что всем известно, что она дочь врага народа, да и вообще… ее происхождение…

Елизавета Яковлевна совсем опустила голову. Директор заерзал на стуле:

– Ничего плохого за ней не замечали. Что же нам делать, если она всегда отвечает на одни пятерки?

Представительница районного отдела образования выразила линию партии:

– Отдел образования не поддержит кандидатуру этой Берг. Вы говорите, что она не комсомолка. А почему она не вступила в комсомол? Кто знает, может, она растет скрытым недоброжелателем советской власти. Она должна быть благодарна, что ее и ее семью не выслали из Москвы, как многих других врагов народа.

Директор совсем смутился:

– Ну, это вы уже слишком. Что я знаю, так это то, что у нее все годы были одни пятерки.

Представительница выпалила:

– Идеологическое лицо молодого советского человека важней, чем академические успехи. Вы говорите – «пятерки». А по истории она как?

Тут Елизавета Яковлевна с радостью воскликнула:

– По истории – пятерка с плюсом. Она знает предмет глубже, чем дает учебник.

– Да? Я сама историк и буду присутствовать на экзамене по истории. Я задам ей вопрос, и мы увидим, сможет ли она ответить правильно. В общем, я предлагаю снять ее кандидатуру на медаль – ни золотой, ни серебряной она получить не должна. Кто «за»?

У многих учителей было гадливое чувство несправедливости, но проголосовали за награждение медалью другой ученицы, активной комсомолки. Одна Елизавета Яковлевна не голосовала, сделав вид, что ей срочно надо выйти.

Директор был мягкий и безвольный человек, случайно по призыву вступивший в коммунистическую партию и после этого навсегда запуганный ее диктатом. Только из-за того, что он был членом партии, его и назначили директором, сам он этого боялся и отказывался. Директор не хотел наносить Лиле удар из-за угла и вызвал ее к себе в кабинет для разговора. Он с грустью смотрел на вошедшую – перед ним, потупясь, стояла хорошенькая девочка в форменном платье, с двумя косичками. Он считал ее гордостью их школы, а теперь… Лиля ждала.

– Послушай, Берг, такое дело… ты у нас лучшая ученица… это хорошо, конечно, это отлично, ты молодец… вот… но не можем мы дать тебе золотую медаль… и серебряную тоже… такое было решение на педсовете… ты сама знаешь почему…

Лиля вспыхнула, у нее на глазах выступили горькие слезы обиды. Это было оскорбление, которого она всегда ждала и боялась. Директор и сам чуть не плакал:

– Ты не обижайся на меня… пойми, не могу я идти против всех… если я допущу, мне же влепят партийный выговор, а то и с работы могут выгнать… вот…

Оба молчали, не глядя друг на друга.

– Ты знаешь… ты садись… вот… я тебе откровенно… тебе зададут на экзамене по истории какой-то вопрос… так ты имей в виду: если ты все-таки ответишь правильно, может, они и поставят тебе пятерку… ты уж постарайся… тогда не смогут лишить тебя медали… вот… не обижайся на меня…

Когда она рассказала об этом Марии, мать обняла дочь, прижала к себе:

– Бедные мы с тобой, униженные и оскорбленные, всю жизнь нам суждено пить из этой чаши страдания.

А знаешь, ведь когда Ленин оканчивал царскую гимназию, его брата казнили за организацию покушения на царя. Понимаешь – покушение на царя! Ульянову тоже не хотели давать медаль, но директор гимназии настоял, и золотая медаль гимназисту все-таки досталась.

На всех экзаменах Лиля получила пятерки и вот наступил последний экзамен – по истории. Она его не боялась, потому что знала историю, а учительница Елизавета Яковлевна ее любила и явно ей сочувствовала. Но на этот раз за столом сидела представительница районного отдела образования. Лиля отвечала по билету, и Елизавета Яковлевна с удовольствием утвердительно кивала головой. Когда она закончила, чиновница сказала:

– Я хочу задать вам дополнительный вопрос: какова роль личности в истории?

Лиля читала, что по марксистской теории личность не играет в истории большой роли, потому что общество все равно движется по своим экономическим законам. Так она и ответила, ссылаясь на Маркса. Представительница вдруг повысила голос:

– Так, значит, личность не играет роли в истории? Что ж, по вашему, получается, что личность товарища Сталина тоже не играет в истории никакой роли? Это уж слишком!

Лиля заметила ловушку и сказала:

– Но я не имела в виду личность товарища Сталина. Это действительно другое дело.

Представительница взвизгнула:

– Что значит – вы не имели в виду личность товарища Сталина?! Вы член советского общества и всегда должны иметь в виду личность товарища Сталина. Вы что, не знаете, что все советские дети благодарят товарища Сталина, может быть, вы не знаете и лозунга «Спасибо великому Сталину за наше счастливое детство»?

Ее демагогический выкрик был противен всему миропониманию Лили. Она вспыхнула и уже открыла рот, чтобы возразить, но вспомнила, что ей говорила мама, и выскочила из класса. За закрытой дверью слышалось, как представительница кричала:

– Тройку! Вы должны поставить ей тройку!

Елизавета Яковлевна побледнела и тихо, но твердо сказала:

– Я этого не сделаю.

Вызвали директора и долго перебранивались. Лиле поставили четверку и этим лишили ее медали.

* * *

Два дня она плакала, не хотела идти на выпускной вечер:

– Не желаю иметь ничего общего с этой школой.

Мария ее утешала как могла. Она уже две недели шила ей платье для выпускного вечера: белый верх в крупный синий горошек, с глубоким вырезом впереди, рукава короткие, с небольшими пуфами; а темный низ платья, чуть ниже колен, слегка расклешен.

– Доченька, будь выше них. Иди с гордо поднятой головой, пусть не ты, а они чувствуют несправедливость. Знаешь, есть такая истина: кто меня не хочет, тот меня недостоин. Может, они и недостойны, но не все же. Это твоя школа, твои подруги, ты провела с ними столько лет.

Мама была права, да и платье Лиле очень понравилось: это было ее первое настоящее праздничное платье. Куда же еще ей идти в нем? Она расплела косы, пошла с мамой в парикмахерскую, и ей сделали первую в жизни прическу. И лакированные туфли-лодочки тоже были ее первыми туфлями на каблуках. На вечере девушки с удовольствием оглядывали друг друга, Лилино платье все одобрили:

– Лилька, тебя просто не узнать – ты такая шикарная.

Приятно, когда хвалят: настроение сразу улучшилось. После речей директора и учителей нарядные девушки пошли толпой гулять по вечерней Москве. На улице им навстречу вышли юноши из соседней школы. Они показались Лиле как-то сразу выросшими, тоже были одеты празднично – в белых рубашках с галстуками. У Лили чуть ли не впервые за все школьные годы было приподнятое беззаботное настроение, она громко смеялась. К ней протиснулся один из мальчиков, который как-то раз провожал ее домой под руку, Игорь Никитин. Она помнила, как испугалась и смущалась тогда. Теперь он казался Лиле симпатичнее остальных.

– Поздравляю с окончанием!

– Спасибо, и тебя тоже, – она придала липу самую теплую улыбку, на какую была способна. Игорь нерешительно помялся и добавил:

– У тебя красивое платье.

– Да? Тебе нравится?

– Нравится. Ты и сама красивая.

Лиля покраснела от комплимента, подумала: «Вот что значит быть красиво одетой».

– Ты что собираешься делать после школы? – теперь Игорь посмотрел ей прямо в глаза, и от этого взгляда она пришла в волнение. Но надо было не подавать вида.

– Хочу подать документы в медицинский. А ты?

– Я – на геологический факультет. А почему в медицинский?

– Так… А ты почему на геологический?

– Я тебе признаюсь: у меня отец был крупный геолог, он многое открыл в Сибири. Только его арестовали в тридцать восьмом. С тех пор ничего о нем не известно. Мать вышла замуж, и мы живем у отчима. Я думаю, что отцу было бы приятно знать, что сын пошел по его пути.

Что-то екнуло у Лили под ложечкой: «Значит, не одна я такая; значит, и он страдает… а что вообще я знаю про других, даже вот и про этого Игоря тоже?..» Она остановилась и сбоку внимательно посмотрела на него: он сразу показался ей ближе и приятнее.

– Ты что так смотришь? – удивился он.

– Я тебе тоже скажу: моего папу арестовали в том же году, а маму из-за него исключили из медицинского. Я хочу докончить то, чего она не смогла.

Игорь, очевидно, почувствовал то же самое, что и она. Но больше они об этом не говорили, их вдруг поглотило одно чувство: каждый думал, как им стать еще ближе. Он взял ее под руку, и на этот раз она не смутилась, ей было приятно. Они проходили вдоль набережной Москвы-реки, под кремлевской стеной, укрытые тенью листвы. И так получилось, что отстали от других. Им видно было, что многие впереди тоже разбивались на парочки. Игорь осторожно обнял Лилю за талию. Она сделала вид, что не заметила, думала: «Если он захочет целоваться?., что тогда делать?., а почему не разрешить ему?., я никогда не целовалась, даже не знаю – как это?., надо показать ему, что я не против…» И тоже обняла его и положила голову ему на плечо. Он еще крепче прижал ее, и они шли, счастливые, поглощенные молодым желанием близости, вызывая улыбки редких прохожих, которых не замечали. У Лили немного ныли ноги от новых туфель и непривычной ходьбы на каблуках, но она была так поглощена новым ощущением близости с мальчиком, что не обращала на это внимания.

Уже ближе к полуночи они в обнимку пришли на Тверской бульвар. Прохожих не было, Игорь увлек Лилю в темную аллею, подальше от фонаря, повернул к себе, взял в руки ее голову и стал нежно целовать ее щеки, лоб, шею. Неиспытанное чувство наплывающей страсти заставило Лилю закрыть глаза и подставить ему полуоткрытые губы. Он закрыл ее рот поцелуем. Ох, что это? – по всему ее телу разливалось новое чувство: чувство изнеможения от страсти, в голове закружилось, подкосились ноги. Как хорошо, как сладостно, когда он ласкает ее губы своими. Так вот он, первый поцелуй, о котором она думала и мечтала, – жаркий, захватывающий. И вот оно – это ощущение близости с мужчиной! Он долго-долго впивался в нее губами, и ей стало тяжело дышать. Она пошевелила плечами, чтобы освободиться, но он не отпускал, еще и еще прижимаясь к ней. Почти задохнувшись, Лиля еле оторвалась от его губ и засмеялась:

– Дышать же надо.

Но тут же сама подставила ему губы, и опять начались долгие поцелуи. Они сидели на скамейке и целовались почти беспрестанно. Расставаться совсем не хотелось, и она даже забыла, что туфли жали.

– Надо идти домой.

– Посидим еще.

– Мама станет волноваться.

И еще сладкие поцелуи… Они ничего не говорили, только задыхались от страсти. Он, молодой мужчина еще без опыта любви, осторожно проявлял инстинктивную мужскую настойчивость: гладил ее груди и целовал их, зарывшись лицом в вырез платья. И с такой же инстинктивной женской податливостью Лиля давала себя целовать и гладить, слегка стонала и со сладким чувством отдавала себя его ласкам. Как было хорошо! Но новые туфли все-таки жали, она наклонилась их снять. Задравшаяся юбка открыла ее ноги выше колен. Тогда он подхватил ее и усадил себе на колени. Прижавшись еще сильней, он все не отнимал руки от ее ног, проводил ею под платьем все выше и выше. Она вздрогнула, съежилась. Когда его рука скользнула до трусов, Лиля испуганно вскочила:

– Пора, надо…

– Еще…

– Нет, пора…

Не доходя до ее дома, Игорь опять увлек ее в темноту возле ворот решетки старинного особняка и впился в нее губами, а она жарко прижалась к нему. Одной рукой обнимая ее, он другой рукой водил по ее телу, лаская ее груди, живот, бедра. Так они постояли еще несколько минут. Она оторвалась от него, вздохнула, привела платье в порядок:

– Надо идти.

– Постой еще. А знаешь, ведь мне очень хотелось поцеловать тебя тогда, в первый раз, когда я тебя провожал с танцев. Помнишь?

– Да, помню, – и Лиля рассмеялась: – Я этого очень боялась. А почему не поцеловал?

– Ну, я не знаю… Мне-то хотелось, но ты была такая напряженная, сердитая.

– Это я напускала на себя строгость.

– Давай встречаться. Ты хочешь?

– А ты?

– Хочу.

– Давай.

Поднявшись на пятый этаж, она постояла перед дверью, успокаивая дыхание. Мама, конечно, не спала:

– Хорошо погуляла?

– Очень хорошо.

Мария слышала, что дочь долго не засыпала, ворочалась. Волнение не давало ей заснуть. Она вновь переживала томление каждой минуты прошедшего вечера: «Что это было со мной? Я почти теряла сознание… неужели это и есть любовь?., если он так целовал меня, наверное, он влюбился… а я сама? Наверное, тоже… конечно, тоже, если я так много ему позволяла…»

43. Это любовь?

Лиля жила в ожидании любви, как ожидает ее каждая молодая девушка.

Наивная, начитавшаяся романов, в мечтах она уже все решила за Игоря. Он станет за ней «ухаживать»: будет приносить ей цветы, водить в театры и кино, и они будут целоваться. Она представляла себе, что он, может быть, захочет большего, чем поцелуи. Девчонки из класса говорили, что все мальчишки только об ЭТОМ и думают. Но ее Игорь, конечно, не такой: сначала он сделает ей предложение, она скажет «да» и они твердо решат, что поженятся. Как непривычно и интересно думать об этом! А потом? Девчонки шушукались, что почти все спят с мальчишками еще до замужества. Может быть, ЭТО произойдет и с ней с Игорем?

Одним из многих парадоксов советского общества было навязанное лицемерие по отношению к реальности жизни. Никакое сексуальное воспитание не проводилось, никакого отражения его в искусстве не было, а говорить на эту тему считалось неприличным. Но, как во всем мире, добрачные половые связи существовали, и их плохо удавалось скрывать. Серьезно мешали лишь тесные квартирные условия – юным любовникам негде было оставаться наедине. И еще – главным страхом девушек был страх забеременеть. Средств для предупреждения беременности еще не было, и мужчины почти никогда не пользовались презервативами: они были редкостью, их лишь иногда «выбрасывали» на продажу в аптеках. Мужчины к ним не привыкли, а юнцы – тем более. Девчонки иногда шептались об этом, и Лиля слышала их разговоры, но считала неприличными. Однако все-таки: если Игорь станет мягко настаивать, то… что же ей тогда делать? И чувствовала, что должна будет уступить. Только маме об этом нельзя говорить. Ну а потом? А потом они поженятся. Но это, конечно, будет не скоро, им обоим надо учиться. Пока что она с волнением ждала, что при следующей встрече Игорь станет объясняться ей в любви и готовилась сказать, что тоже любит его. Интересно, как пройдет их объяснение?

Лиля весело напевала вполголоса, поводя плечами, романс на слова Пушкина:

 
В крови горит огонь желанья,
Душа тобой уязвлена,
Лобзай меня, твои лобзанья
Мне слаще мирра и вина…
 

Мария заметила, с какой жадностью дочь слушала по радио романсы в исполнении Клавдии Шульженко. Сердце матери чувствовало: дочь переживает первое увлечение. Но спрашивать, а тем более советовать она не хотела: пусть девочка сама пройдет через все это.

* * *

Когда Лиля с Игорем снова встретились, он побежал к ней навстречу, радостно смеясь. И она смеялась. Чему смеются юнцы? Они смеются просто своей юности. Они взялись за руки и пошли. Она заглядывала ему в глаза: видна в них любовь? Когда он заговорит о ней? Игорь весело предложил:

– Пошли пить воду «Боржоми» в магазин «Грузия». Там грузины продают ее с особенно вкусным сиропом. Ты когда-нибудь пила там?

– Нет, не пила. А это дорого?

– У меня есть деньги.

Магазин «Грузия» на улице Горького, в новом большом доме, построенном после войны, быстро стал популярным местом встреч. Молодые грузинские продавцы, высокие красивые парни в национальных костюмах, наливали пенящийся от газа боржоми в высокие стаканы, добавляли туда сиропы по заказу. Игорь попросил с вишневым сиропом и с апельсиновым, ребята размешивали их стеклянной палочкой, обменивались стаканами для пробы. Это было ново, интересно и вкусно. И они опять все время почему-то смеялись. Лиля думала: «Он такой веселый, наверное, влюбился в меня и сегодня станет объясняться…» Потом пошли в кинотеатр «Москва», Игорь купил билеты.

– Два в последнем ряду, – попросил он кассиршу.

– Зачем в последнем? – удивилась Лиля.

Он загадочно улыбнулся. Когда они уселись, за ними была только стена, рядом – никого. Он был намного смелее, чем в первый раз, и, как только погас свет, сразу обнял и стал целовать ее. И она тоже поддавалась ему смелее. Они долго целовались, не глядя на экран. Лиля ждала: «Что он будет делать со мной сегодня?., почему ничего не говорит про любовь?., неудобно же мне спрашивать – любит он меня или нет…» В темноте он почти полностью перешел на ее сиденье и потянул ее вниз, так что она почти соскользнула с кресла. Он прижимался к ней всем телом, зарывался лицом в ее груди. Она впервые испытывала на себе тяжесть тела мужчины, но не останавливала его. Он опустился между кресел, встал на колени, наклонился над ее бедрами, приподнял край платья и стал гладить и целовать ее ноги. Лиля испытывала сладостную дрожь. А он просовывал руку все выше и выше, до трусов. Придавленная его телом, Лиля пыталась осторожно и мягко остановить его, стиснула колени. Но он все настойчивее и сильнее старался раздвинуть ее ноги и лез рукой под трусы. Лиля испугалась такой агрессивности, несколько минут шла молчаливая борьба, оба сдержанно и тяжело дышали. Она шепнула ему в ухо:

– Пожалуйста, не обижай меня.

Ей тут же показалось, что он сам обиделся, сел в кресло и до конца картины был скучным. Она не понимала, что с ним, не знала, что ей делать. Ну, если ему так хочется… Она взяла его руку и положила себе на колени. Но рука была вялая. Выйдя из кино, он уже не обнимал ее, а шел рядом вразвалочку, расслабленной походкой обиженного мужчины. Лиля чувствовала себя виноватой и незаметно прижималась к нему. Она все еще была смущена и ждала, что он что-то скажет. Они молча подошли к мороженщице. С лотка на колесах продавалось сливочное мороженое: в цинковую форму закладывалась круглая вафля, на нее ложкой накладывалось мороженое и прикрывалось сверху такой же вафлей. Формы были большие, средние и маленькие.

Игорь спросил небрежно:

– Тебе какое – большое или маленькое?

– А можно большое? – она заискивающе улыбнулась.

– Можно и большое, – но на улыбку не ответил.

Они облизывали круглое мороженое по краям, но почему-то уже не смеялись. Наконец она вздохнула глубоко и решилась спросить:

– Ты сердишься?

– Я? За что я должен сердиться?

– Ну ты знаешь – за то, что я сказала…

– Ничуть не сержусь. Я думал, что тебе это приятно, как и мне.

– Мне приятно, но я боюсь.

– Чего?

– Ну, ты сам знаешь…

– Ну и зря.

– Почему зря?

Она ожидала, что он скажет: «Потому что я люблю тебя». Но он не сказал. Все-таки на прощание она потянулась к нему. Но поцелуй, какого она ждала, как-то не получился. Глядя немного в сторону, он сказал:

– Завтра мы с мамой и отчимом уезжаем отдыхать на Черное море.

– Завтра? А я думала…

Той ночью Мария слышала, что дочь не спала и все време ворочалась.

В отсутствие Игоря Лиля говорила себе: «Нет, наверное, это не любовь, он ведь не сказал ни одного слова про любовь. А что это тогда? Если это не любовь, я не должна разрешать ему делать со мной все, что он хочет…» В мир наивного идеализма с романтическим пониманием любви, вычитанным из книг, впервые вошла реальность простых эротических желаний. О, как ей было нужно, очень нужно поговорить об этом с подругой, с такой, у которой есть опыт. Но близкой подруги не было. Не станешь же рассказывать маме, что мальчишка залез тебе под юбку, и не будешь ее спрашивать – что с этим делать… А интересно, как это было у мамы, когда она была в ее возрасте?

Игорь так больше и не появился. Лиля ждала, расстраивалась, удивлялась, а потом решила: «Ну и пусть не появляется; все равно это не любовь. Все-таки эти два свидания кое-чему меня научили: я знаю вкус поцелуя, я знаю волнение желания и я поняла, что девчонки в классе были правы, когда говорили про мальчишек, что у них на уме только одно это…. Да, наверное, я становлюсь женщиной». Лиля тихо напевала из своей любимой оперетты «Сильва»:

 
Этот маленький роман, без сомненья,
Мог иметь свое продолженье…
 

И Мария заметила, что в дочери как-то вдруг появилось что-то неуловимо женственное.