Текст книги "Чаша страдания"

30. Гибель Михоэлса, арест Еврейского комитета

К концу войны Еврейский театр Михоэлса вернулся из эвакуации в Москву и с большим энтузиазмом готовил новый спектакль «Принц Реубейни» по пьесе Бергельсона, на историческом материале древних времен. В пьесе присутствовала тонкая и сложная интрига, искусно превозносились положительные черты еврейского характера. Для утверждения спектакля сначала был устроен просмотр комиссией Министерства культуры. Приехал министр Храпченко и его первый заместитель критик Иван Анисимов. Это насторожило Михоэлса – такая комиссия означала строгий разбор и ничего хорошего не предвещала. Актеры хотели остаться на разбор спектакля, но министр сурово сказал:

– Соломон Михайлович, оставайтесь только вы и ваш заместитель Зускин.

Не всегда важно, что люди говорят, но всегда важно – как они это говорят. По тону сказанного Михоэлс понял, что спектакль зарежут. Храпченко с 1930-х годов возглавлял министерство культуры. Параноидальная склонность Сталина считать себя универсальным гением привела к тому, что он выдавал себя за знатока и ценителя искусств. Поэтому никакой свободы мнения у министра Храпченко не было и быть не могло.

Говорил его заместитель Анисимов, известный литературный критик, – у него был хорошо отточенный язык: – Соломон Михайлович, вы нас этой работой очень разочаровали. При всем уважении к вам должен сказать, что это не советский спектакль. Где большая идея, где передовой призыв, где патриотизм? Партия учит нас, что задача советского искусства – вдохновлять на идеи коммунизма, создавать национальные по форме, но главное – социалистические по содержанию книги, спектакли, кинофильмы. И сам товарищ Сталин в своих гениальных выступлениях учит нас готовить нового советского человека. Вот это и есть задача советского театра. А то, что вы нам показали, – это узко, не идейно. Пусть это историческая тематика, но что же получается? Все ваши герои – евреи. Неужели вы думаете, что советский зритель может поверить, будто тогда не было неевреев? Я бы даже сказал, что это слишком прямолинейно-сионистский спектакль.

Доказывать что-то и спорить после этого было бесполезно. Настроение у Михоэлса было плохое. Он жаловался своему двоюродному брату и большому другу Мирону Вовси, профессору медицины и генералу:

– Получается, что все национальные достижения советских евреев все больше ставят под контроль. В конце концов наше положение вернется к политике притеснения. Я знаю, что за мной и нашим театром ведется тайная слежка: агенты внутренних дел постоянно вьются вокруг и в фойе и берут под надзор всех, кто смотрит спектакли, и особенно тех, кто купил абонементы на несколько спектаклей.

– Да, похоже на то, что все больше развивается психоз раболепия перед вождем всех народов, который, мягко говоря, не очень жалует евреев, – говорил Вовси. – Над профессорами медицины, евреями, тоже устанавливается все больший контроль. Меня пока не притесняют, потому что я генерал и консультант Кремлевской поликлиники. Но кто знает, что будет дальше?

Ко Дню Победы 9 мая 1945 года Михоэлс поставил веселый спектакль «Фрейлекс» по пьесе Шнеера (псевдоним автора Григория Окуня). Хотя спектакль тоже был на еврейскую тему, но в общем ликовании праздника его не запретили, а Михоэлсу даже дали за него Сталинскую премию.

Эти премии считались высшим поощрением в искусстве и в науке. Их раздавали как особую милость тем, к кому благоволил Сталин, от его имени и под его личным контролем. Быть лауреатом Сталинской премии, получить большую сумму денег и носить на груди медаль с профилем Сталина считалось высочайшей честью.

Московские евреи радовались за своего великого артиста: он лауреат, значит, Сталин ценит его.

* * *

Зика Глик приехал в Москву со своей новой женой Леной. Это была первая встреча Зики с Михоэлсом после войны. Они остановились у Михоэлса и долгими поздними вечерами, после спектаклей, рассказывали ему и его жене о своих лагерных годах. Те слушали затаив дыхание, не в силах представить себе – что перенесли эти люди. Михоэлс восклицал:

– Вы оба так много выстрадали, но все-таки остались в живых! Это чудо! А что говорить о миллионах тех евреев, кто погиб в немецких лагерях? Какое горе, какое великое испытание для еврейского народа!

Анастасия Потоцкая, пока слушала, медленно тянула водку, и постепенно у нее начиналась истерика:

– Евреям было хуже всего… А моему народу?! Моим полякам?! Они тоже страдали…

Михоэлса особенно поразил и взволновал рассказ Зики о сватовстве, о том, как он выменял золотой зуб на гнилую луковицу, которую подарил Лене в качестве традиционного предсвадебного подарка. Актерское и режиссерское воображение Михоэлса разыгралось, он восхищался:

– Это же сцена для трагического спектакля! Это все обязательно надо написать и сыграть. Зика, я тебя познакомлю с драматургом, он напишет пьесу по твоему рассказу. Да вы ее вместе напишете! А я буду играть в ней тебя.

По ночам они вместе с Зикой составили приблизительный список: попробовали сосчитать число жертв среди евреев по странам Европы. Зика говорил:

– Знаешь, Соломон, все годы моего лагерного существования я только и жил мечтой отдать кому-нибудь собранные мной по крохам данные. Уже потом я узнал, что в январе сорок второго года немцы начали «окончательное решение еврейского вопроса». Я привез тебе собранные мной холодные цифры, за которыми стоит океан нашей горячей еврейской крови.

Михоэлс переписывал цифры на бумагу и хватался за голову:

– Боже мой, боже мой! Сколько же горя пришлось на долю нашего народа!

* * *

Михоэлс принес составленный список генералу Райхману:

«С 1939 по 1945 год из 8 650 000 евреев, проживавших в Европе, гитлеровскими фашистами были убиты:

В Польше – из 3 000 000 убито 2 600 000.

В европейской части России, Украине и Белоруссии – из 2 500 000 убито 750 000 (большая часть советских евреев успела эвакуироваться на восток страны).

В Венгрии – из почти 800 000 убито около 600 000.

В Германии – из 250 000 убито 180 000 (многие евреи успели сбежать от Гитлера).

В Голландии – из 140 000 убито 104 000.

Во Франции – из 300 000 убито 65 000.

В Латвии – из 100 000 убито 60 000.

В Литве – из 140 000 убито 104 000.

В Чехословакии – из 90 000 убито 60 000.

В Австрии – из 70 000 убито 60 000.

В Греции – из 67 000 убито 40 000.

В Югославии – из 70 000 убито 58 000.

В Италии – из 120 000 убито 9000.

В Дании – из 6000 убито 1000.

Всего гитлеровскими фашистами уничтожено 5 470 000 евреев»[36]36
  Эти приблизительные цифры были опубликованы намного позже в книге “History of the World – the Last Five Hundred Years”, опубликованной в Югославии в 1984 году. Они были собраны на основании документов, а также воспоминаний и записей самих узников, таких как рижанин Зика Глик.


[Закрыть].

Райхман быстро и без особого интереса просмотрел список, спросил:

– Зачем вы это сделали?

– Мы – Антифашистский комитет, наша задача – разоблачить зверства фашистов.

– Мы перед вами такой задачи не ставили. Я сказал, что этим занимается другой комитет. Вы сильно превышаете свои полномочия. Конечно, я покажу этот список кому надо. Но вас я прошу давать нам сведения только о веяниях в еврейской среде относительно идеи создания еврейского государства.

* * *

К разочарованию Сталина, стала выявляться ошибочность его ожиданий и прогнозов. Хотя он помогал израильтянам трофейным немецким оружием, пересланным через Румынию, но «неблагодарный» премьер-министр страны Бен-Гурион явно предпочитал дружбу с Америкой. Это был провал политики на Средиземном море. А провалов Сталин не терпел. Преданный Сталину генерал Райхман был арестован за измену как враг народа. Генерала арестовали первого, но наказаны пока что были не все – пока что…

Арест Райхмана показал Михоэлсу, что над членами комитета нависла туча. Но в 1947 году по указанию Сталина пышно праздновали 800-летие Москвы. К этому празднику проводились церемонии награждения. Членам Еврейского комитета Михоэлсу, Маркишу, Феферу, Шимелиовичу и Штерн присудили высшие награды – ордена Ленина. Это был как бы знак признания заслуг еврейско-русской интеллигенции. После награждения прошла серия поздравительных банкетов – евреи Москвы радовались за награжденных. И за себя тоже.

Окрыленные высокими наградами, многие из членов комитета решились просить советское правительство перенести Автономную еврейскую область из Сибири в Крым – сделать Крым Еврейской областью. В начале 1920-х годов такая идея уже обсуждалась среди евреев: в Крыму жили тогда 26 тысяч евреев и работали еврейские колхозы.

Ходили слухи, что советское правительство и само планирует создать в Крыму Еврейскую автономную область.

В 1944 году по приказу Сталина все татарское население, 150 тысяч человек, было выслано в Сибирь за то, что они якобы поддерживали гитлеровцев. Так у членов комитета возникла идея – просить правительство основать в Крыму Еврейскую автономную область. За это особенно горячо ратовали Ицик Фефер, Перец Маркиш, Лев Квитко и Лина Штерн.

Михоэлс чувствовал возможную опасность такой идеи:

– Решать, кого куда переселять, – не в компетенции нашего комитета. Это вмешательство в государственные дела.

Широкообразованный Маркиш говорил:

– Известно, что после победы над евреями Симона Бар-Кохбы римский император Адриан в сто тридцать седьмом году нашей эры насильно переселил еврейских пленников в Крым, который назывался тогда Босфорским царством. Так что евреи жили в Крыму еще задолго до образования Киевской Руси. И после революции там жили несколько тысяч евреев и было семнадцать еврейских колхозов.

Наивная и горячая Штерн поддерживала:

– Вот видите! Почему же нельзя вновь поселить евреев на их древней земле? Тем более что с тех пор, как из Крыма выслали татар, эта область теряет свое лицо. Если переселить туда евреев, Крым снова расцветет.

У Маркиша было принципиальное и безапелляционное обоснование:

– Важна не только история. Если в России появится настоящая еврейская область, то советские евреи не станут стремиться в Израиль, где их может ждать война с арабами.

Лев Квитко добродушно настаивал:

– Да, да, да, даже наоборот: евреи из других стран станут переселяться в Крым, из Палестины тоже. Для них это будет как бы Калифорния в Крыму. Да, да, именно так. Я даже напишу такое стихотворение – «Калифорния в Крыму». Евреи жили в Крыму с давних пор, и при татарах тоже. Их называли «караимы» – крымские евреи. Пускай они поселятся там опять. Расстояние от Израиля до Крыма в общем-то небольшое: переплыл по морю до Босфора – и ты уже в Черном море. Такие небольшие расстояния сблизят евреев Израиля с крымскими евреями. Это приведет к единению евреев двух стран.

Михоэлс возражал:

– Поймите, это вопрос не исторический – поселять снова евреев в Крыму или нет, и не географический – как близко Крым от Израиля. Это вопрос политический. И не надо нам вмешиваться в такие решения.

Штерн горячилась:

– Глупости! Нонсенс! Мы не вмешиваемся, мы только предлагаем очень рациональную идею. Как раз теперь будет очень кстати создать еврейскую область и у нас в стране.

Ицик Фефер, который стал секретарем комитета после смерти Эпштейна и аккуратно записывал все дискуссии, сказал:

– Мне Полина Семеновна Жемчужина, жена Молотова, говорила, что ее муж очень благосклонно смотрит на идею создания еврейской республики в Крыму. А он – первый заместитель самого Сталина и министр иностранных дел. По-моему, мы должны подать Молотову докладную записку с нашими соображениями.

* * *

В январе 1948 года Михоэлса послали в Минск как представителя Комитета по Сталинским премиям. Никогда он этим не занимался и очень насторожился, говорил дома жене:

– Странное поручение, не понимаю, зачем посылают именно меня.

По воспоминаниям дочери Сталина Светланы Аллилуевой, опубликованным через двадцать лет после этих событий, вечером 12 января она слышала, как ее отец, разговаривая с кем-то по телефону, сказал:

– Ну, может быть, автомобильный наезд, – и прекратил при ней разговор.

Вечером того же дня Михоэлс пришел в гости на квартиру старой знакомой, актрисы местного театра Юдифи Арончик. Она потом вспоминала: «Соломон Михайлович просидел у нас до половины восьмого утра. Говорили, говорили, говорили. От усталости ли, от горького ли какого-то предчувствия при прощании он вдруг подавленно вымолвил: “Я, наверное, скоро умру…” Я стала растерянно укорять его за эти слова. Хотя в самой что-то дрогнуло. Попрощались мы только до вечера. Кто мог подумать, что это прощание было навсегда!»[37]37
  Строки из опубликованных позже воспоминаний Юдифи Аронник.


[Закрыть]

Рано утром 13 января на пустой, заснеженной и еще темной улице на Михоэлса и его спутника, литератора Сергея Голубева, налетела грузовая машина без номера, сбила их и тут же скрылась[38]38
  По другой версии, Михоэлса и Голубева сначала привезли на дачу министра внутренних дел Белоруссии Цанавы, якобы для встречи с актерами. Там им сделали смертельные уколы и потом бросили их трупы под колеса грузовика, за рулем которого сидел сотрудник госбезопасности. Всей «операцией» руководил заместитель министра Огольцов.


[Закрыть].

* * *

Слух о гибели Михоэлса разлетелся среди евреев Москвы мгновенно. И так же мгновенно все поняли, почувствовали нутром, что это было преднамеренное убийство. Проницательным людям было ясно: убийство такого человека должно быть санкционировано кем-то с самого верха. Михоэлса никто не мог убить без согласия… кого? Даже сами себе они страшились называть это имя – Сталин. С окончанием войны и изменением политики Сталин мог начать думать, что популярность Михоэлса, его связи с международными еврейскими организациями становятся опасны. Всех евреев, хоть как-нибудь связанных с заграницей, подозревали в том, что они замаскированные враги. А Михоэлса, который во время войны собрал в Америке 16 миллионов долларов на войну с Германией, считали главным врагом. До времени его щадили и даже награждали, но потом – решение наверху было принято.

Только наиболее проницательные увидели в этом начало очередного витка террора, но говорить о таком не решался никто. Все всего божись, вся страна жила под гнетом, а евреи жили просто в оцепенении от ужаса.

Услыхав эту страшную новость, Мария после работы поехала навестить дядю Арона и тетю Олю Бондаревских – Соломон Михоэлс был племянником дяди Арона.

Старики Бондаревские тихо доживали свой век в старом доме в Пименовском переулке, обоим было уже далеко за семьдесят, они давно отметили золотую свадьбу и казались чудом уцелевшими осколками дореволюционной Москвы. Верующий дядя Арон упорно продолжал соблюдать традиции своей веры: его голова всегда была покрыта кипой, он ходил в длинном лапсердаке, постоянно читал истрепанный за десятилетия томик Талмуда и пять раз в день бормотал про себя молитвы.

Мария застала старика молящимся в своем углу. Он быстро-быстро кланялся, раскачивался и пел еврейскую заупокойную молитву «Каддиш». Тетя Оля и обе ее дочери, Клара и Зина, сидели на полу, распустив волосы, тоже раскачивались и плакали. Молитв они не знали: еврейским женщинам и не полагается читать заупокойные молитвы, это дело мужчин. Но по традиции им так и полагалось сидеть на полу с распущенными волосами. Марии никогда не приходилось этого делать, но она тоже подсела к ним и так же распустила волосы. Все они молча плакали.

В газетах появилось краткое сообщение: «В результате несчастного случая скончался народный артист Советского Союза, лауреат Сталинской премии Михоэлс». Подписи нескольких высокопоставленных деятелей культуры удостоверяли эту ложь. Все же хоронить Михоэлса было разрешено с почетом. Малая Бронная улица, где находился Еврейский театр, была запружена такой толпой, какой давно не бывало в Москве. Все театральные работники и многие деятели искусств шли сюда, дипломаты и иностранные корреспонденты останавливали свои машины за несколько кварталов и шли в толпе пешком. Было там и множество агентов КГБ.

Только одной важной черной машине с правительственным номером милиционеры разрешили подъехать почти вплотную к театру. Толпа, состоявшая почти исключительно из евреев, жителей столицы и приехавших на прощание из других городов, была удивлена и недовольна, когда из машины вышла немолодая женщина с лицом, скрытым под густой вуалью.

– Кто это такая? Евреи не ездят на правительственных машинах. Чего ей здесь нужно?

Кто-то узнал:

– Это жена Молотова, Полина Семеновна Жемчужина.

– А она что – еврейка?

– Еврейка, у нее даже сестры живут в Израиле.

Перед Жемчужиной расступились, она подошла вплотную к гробу, встала рядом с членами Еврейского антифашистского комитета. Ближе к ней стоял Ицик Фефер. Она наклонилась с нему:

– Я не верю, что это был несчастный случай.

Фефер покивал головой и на всякий случай испуганно оглянулся: не подслушивает ли кто? Жемчужина достала что-то из сумочки и положила на край стола, где стоял гроб. В толпе, ближе к ней, прошел шепот:

– Она положила камень. Вы видели? Жена Молотова положила не цветы, а традиционный камень, как полагается по еврейскому обычаю.

– Да, это старинный еврейский обычай…

Сразу после этого Жемчужина ушла.

* * *

Мария Берг спешила с работы. С трудом протискиваясь сквозь толпу, чтобы войти в фойе театра, она видела, как недалеко от нее так же протискивается Илья Эренбург. Сначала она даже не узнала его: у него был абсолютно потерянный вид. Такое выражение лица бывает у человека, когда он понимает, что рухнули все надежды. Потом Мария присоединилась к группе родственников – жене и двум дочерям Михоэлса, и поддержала под руку растерявшуюся от горя тетю Олю. В традиционной черной кружевной накидке на голове, тетя все время рыдала:

– Ой, Соломончик, Соломончик наш!..

Дядя Арон стоял в окружении стариков из синагоги, рядом с ним – главный раввин, они постоянно шевелили губами – почти беззвучно шептали еврейские молитвы – и качались. Арон и старики были недовольны, что Михоэлса хоронят не по еврейскому обычаю. Они собрали группу из десяти мужчин и читали полагающуюся на похоронах молитву «Каддиш». В этой группе стоял и Зика Глик, приехавший из Риги. Но внимание окружающих привлекал генерал, он выделялся своей военной формой.

Многие удивлялись, спрашивали:

– Кто этот генерал?

– Это двоюродный брат Михоэлса – профессор медицины Мирон Вовси. Он очень знаменитый человек, академик и главный терапевт Советской армии.

* * *

Михоэлса похоронили на Новодевичьем кладбище. И вслед за похоронами был закрыт Московский еврейский театр, а за ним еврейские театры в Минске, Одессе, Черновцах, Биробиджане – повсюду. Председателем Еврейского антифашистского комитета был назначен Ицик Фефер.

Желая проявить инициативу, он написал докладную записку Молотову, заместителю Сталина, с предложением образовать в Крыму Еврейскую автономную область, и ждал ответа. Феферу передали, что товарищ Молотов отнесся к его предложению положительно. Но откуда было ему, да и кому бы то ни было знать, что Молотов – это человек, предававший всех, кто к нему обращался? Так он предал доктора Льва Левина, который лечил его и с которым он дружил, так он предал его сына. Теперь Молотов передал бумаги Еврейского комитета в КГБ, а там вопросы решали по-своему и всегда на один лад: измена!

Неожиданно Фефера вызвал новый генерал КГБ, назначенный вместо Райхмана:

– Кто вел протоколы заседаний комитета?

– Я вел.

– Прошу вас представить их мне лично.

И Фефер передал ему все свои записи протоколов заседаний. Вскоре Еврейский комитет был распущен, а потом были арестованы все его члены.

31. После Михоэлса

Через неделю после похорон Михоэлса на правительственную государственную дачу Молотова, расположенную рядом с дачей Сталина, под Москвой, явился генерал КГБ в сопровождении нескольких офицеров. Молотов вышел к ним в прихожую, удивился:

– Что вам нужно?

– У нас приказ арестовать вашу жену Полину Семеновну.

Молотов не спросил – от кого приказ, такое распоряжение могло исходить только от Сталина. Почему? Молотов работал с ним сорок лет, с 1912 года. Когда-то, в 1921 году, он уступил Сталину свое место секретаря ЦК партии. Сталин превратил формальную должность в пост генерального секретаря и сумел выдвинуться. С тех пор Молотов всегда был его заместителем, всегда оказывался на вторых ролях. Они дружили семьями, их жены и дочери были подругами. И не было случая, чтобы Молотов не исполнял все его указания. Что же могло случиться?

Как министр иностранных дел, Молотов понимал, что ненависть Сталина к евреям усилилась после провала его планов относительно союза с Израилем. Молотов знал Сталина: это было проявлением его нелюбви к евреям. Она накапливалась в нем давно, но с тех пор как его дочь Светлана вышла замуж за еврея Морозова, против его воли, Сталин все более подозрительно относился к евреям, он становился открытым антисемитом. Молотов лучше других видел, как менялся его характер. Сталин даже стал отдалять от себя его, близкого друга и преданного соратника.

Молотов испугался: он знал, что Сталин не пощадит никого. Страх перед Сталиным жил в его душе всегда, и в этот трагический момент страх победил в нем все, он был сильнее всех его душевных сил и привязанностей. И Молотов предал жену, с которой прожил больше тридцати лет, как предавал многих своих друзей. Он не стал звонить Сталину, спрашивать, спорить, просить, умолять. Он сел в кресло и зарыдал. Полина Жемчужина оказалась более стойкой, она только прищурилась, когда ей показали ордер на арест, потом наскоро собрала небольшой чемодан с бельем и вещами. А Молотов все сидел и плакал. Он встал только, чтобы проводить ее до двери, шел, еле таща ноги. И ее увезли.

Вернулась домой дочь:

– Где мама?

Что было сказать ей? Он затрясся от рыданий:

– Маму арестовали.

– Как арестовали? – она плакала, просила: – Поговори со Сталиным, чтобы маму отпустили.

– Поговорить? – Молотов знал, что Сталин не изменит решения, только арестует его самого. – Я не буду с ним разговаривать.

Полину Молотову-Жемчужину без суда выслали в лагерь Кустанайской области на общих основаниях.

Через две недели самого Молотова сняли с поста министра иностранных дел, заменили прокурором Вышинским и понизили до положения министра Госконтроля СССР. По слухам, его наказали за то, что он окружал себя евреями и даже поддерживал идею создания еврейской республики в Крыму.

* * *

Зловещий слух об аресте жены Молотова быстро распространился среди еврейской интеллигенции в Москве. Арестовать жену второго лица страны мог только Сталин, а причиной могло быть только то, что она еврейка. Проницательным людям было ясно, что это занесенный над евреями дамоклов меч. Они ожидали еще одного удара, только не знали – когда и с какой стороны.

И вот 28 января 1949 года в газете «Правда» появилась редакционная статья «Об одной антипатриотической группе театральных критиков»: «Эти критики утратили чувство ответственности перед народом; они являются носителями глубоко отвратительного для советского человека, враждебного ему безродного космополитизма; они мешают развитию советской литературы, тормозят ее движение вперед. Им чуждо чувство национальной советской гордости». В статье провозглашалась цель создания культуры, «национальной по форме и социалистической по содержанию», обязательность «советского патриотизма» и борьба с «низкопоклонством перед Западом», защита советской культуры «от тлетворного влияния Запада».

Кому, казалось бы, было дело до того, как театральные критики пишут свои статьи? Но в «Правде» говорилось о них как об очень важной для идеологии общества группе. А по-настоящему важным было то, что почти все перечисленные критики были евреями – звучали только еврейские фамилии. Статья была написана по заказу несколькими писателями во главе с Александром Фадеевым и отредактирована самим Сталиным, в ней отражался стиль его выступлений.

Фадеев был в литературе фигурой реакционной. Сталин назначил его после смерти Горького на место первого секретаря Союза писателей, когда ему было всего тридцать пять лет и он написал только один роман «Разгром» – о борьбе коммунистов за Дальний Восток в 1920-х годах. Фигуры Горького и Фадеева были несоизмеримы по авторитету. Но Сталин сделал из Фадеева «выдвиженца» – молодого преданного энтузиаста, ввел его в ЦК партии и возложил на него всю ответственность за создание идейной социалистической литературы – возвысил до положения литературного «гуру». Но важнее всего было то, что под прикрытием Фадеева Сталин начал расправы с писателями – неугодных ему арестовывали, отправляли в лагеря, казнили. Одной из первых жертв стал поэт Осип Мандельштам, за ним последовали Исаак Бабель и десятки других.

И сразу вслед за статьей Фадеева в «Правде» по всей стране началась массовая кампания травли «безродных космополитов». На собраниях на заводах, в институтах, в различных учреждениях отобранные партийными организациями сотрудники обвиняли евреев – писателей, актеров, ученых – в отсутствии патриотизма, в преклонении перед Западом. Большинство выступавших сами не знали – кого и за что они громили, но всех критикуемых увольняли и исключали из партии, что было равносильно изгнанию из общества – потом их не принимали ни на какую работу.

Послевоенная атмосфера в Москве была удушающей и крайне тяжелой. И вдруг среди евреев прокатился самый зловещий из всех слухов: Еврейский антифашистский комитет объявлен «органом вражеской агентуры» и распущен, все его члены арестованы.

* * *

Аресты были произведены в январе 1949 года, сразу после опубликования статьи в «Правде». Переца Маркиша, Лозовского, Квитко и Фефера арестовали, когда они собрались на очередное заседание комитета. Актера Beниамина Зускина, самого близкого друга Михоэлса, арестовали в больничной палате Института хирургии имени Вишневского, вытащив его ночью прямо из постели.

Арестовывать старую женщину Лину Штерн явились в час ночи в ее квартиру в Староконюшенном переулке. Трое незнакомых людей, двое мужчин и женщина, вошли, когда Штерн была уже в постели. Они сказали:

– Вас срочно хочет видеть министр госбезопасности Лаврентий Павлович Берия.

Наивная Лина Штерн поверила, что это будет деловая встреча, и сказала:

– Конечно, я приду, если он меня приглашает. Но лучше отложить это до утра, потому что я уже раздета и в постели.

– Вы не понимаете – он ожидает вас сейчас и неудобно будет не явиться.

Тогда Штерн стала одеваться с помощью своей домработницы. К ее удивлению, пришедшая женщина тоже приняла участие в одевании и просматривала каждую деталь белья, прежде чем отдать Лине. Эта женщина даже последовала за ней в уборную. Штерн увезли в тюрьму на Лубянку.

На этом закончилась блестящая научная карьера первой женщины – члена Академии наук и Академии медицинских наук.

У Лины Штерн не было в России близких родственников, и многие годы потом о ней никто ничего не слышал[39]39
  Эпизод ареста Лины Штерн описан со слов ее домработницы в книге профессора Якова Раппопорта «Дело врачей» (1991 г).


[Закрыть].