Текст книги "Супербомба для супердержавы. Тайны создания термоядерного оружия"

«Ядерные мины» на орбитах?

Пожалуй, даже самые отчаянные фантасты не способны соперничать с проектами военных. И история «холодной войны», к сожалению, знает немало случаев, когда в сугубо секретных ведомствах рождались столь необычные проекты, что при упоминании о них даже сегодня волосы (если они есть, конечно) способны стать дыбом!

Один из таких проектов удалось предотвратить нашему научному руководителю Арзамаса-16 академику Юлию Борисовичу Харитону. И случилось это в самый разгар противостояния в космосе между США и СССР, то есть в то время, когда президент США Рональд Рейган назвал нашу страну «империей зла» и дал «добро» на разворачивание СОИ – системы, образно названной «звездными войнами».

Как всегда, планы американских военных были обширны: они предлагали разместить на околоземных орбитах не только разнообразные боевые спутники, но и оснастить некоторые из них ядерными зарядами.

Чем же могли ответить мы потенциальному противнику?

В ракетных и космических КБ прошла серия совещаний, на которых обсуждались разные проекты нашей системы «звездных войн». Предложения ученых стекались в Оборонный отдел ЦК КПСС и Военно-промышленную комиссию Совета Министров СССР. Именно здесь принимались окончательные решения.

Одно из первых – это выпуск «ракетных поездов» в Днепропетровске. Эти необычные стартовые комплексы на колесах были поистине неуязвимы. Они выглядели как обычные пассажирские поезда, но всего лишь несколько минут требовалось, чтобы они превратились в мощные ракетные старты. Пуски с железнодорожных платформ предотвратить было невозможно: где и когда они произойдут, противник определить не мог.

Ракетные поезда создавались в КБ «Южное» под руководством академика В.Ф. Уткина.

Пройдет всего несколько лет, и наступит «эпоха разоружения». Одним из первых требований американцев станет «ликвидация» ракетных поездов. Им не удастся этого добиться, но все-таки мы вынуждены будем поставить все 12 составов в одном месте, чтобы со спутников можно было постоянно контролировать эту базу. Постоянно – днем и ночью, в любое время года, не прерываясь ни на секунду, – средства космического контроля США ведут наблюдение за этими поездами. По соглашению между Россией и США железнодорожные ракетные комплексы обязаны быть «на приколе».

Между КБ «Южное» и КБ «Энергия» всегда была конкуренция. Особенно если речь заходила о крупных военных проектах, на которые в СССР денег не жалели.

Знаменитое КБ «Энергия» возглавлял в 80-е годы академик Валентин Петрович Глушко, который вместе с С.П. Королевым начинал космическую эпоху человечества.

Под руководством В.П. Глушко проходило совещание Совета главных конструкторов, посвященное созданию космических средств нейтрализации американского СОИ. То есть речь шла о защите страны от нападения из космоса.

Американцы предполагали разместить на околоземных орбитах серию спутников Земли, которые не только контролировали бы запуск наших ракет, но и управляли своими ракетами-перехватчиками, а также нацеливали бы ядерные боезаряды на наземные цели. Причем эти бомбы предполагалось размещать на разных орбитах.

Как перехватывать ракеты, стартующие за океаном, нашим военным было ясно. Еще в середине 60-х годов появились расчеты, доказывающие, что это сделать можно. Тогда же прошли и первые испытания систем перехвата. Но как бороться с космическими бомбами?

На совещании главных конструкторов родилась необычная идея: использовать для этой цели так называемые «космические мины». Их можно было «развесить» на орбитах таким образом, чтобы они находились на траектории полета «бомб». Если вдруг возникнет необходимость, то с помощью несложных маневров можно будет взорвать «мину» неподалеку от пролетающей мимо «бомбы». Этого будет достаточно, чтобы нейтрализовать ее.

Академик Глушко всегда любил и поддерживал все необычное. Идея с «минами» ему понравилась, и он тут же начал фантазировать, мол, взрыв всего одной такой «мины» способен поразить всю группировку противника, так сказать «очистить космос от неприятеля».

На совещании присутствовал академик Юлий Борисович Харитон. Он не вмешивался в ход дискуссии, пока речь не зашла о ядерном оружии. Тут его мнение всегда было решающим. Он сказал коротко:

– Если мы выведем из строя спутники противника, то он немедленно начнет уничтожать наши аппараты. И, без сомнения, ядерная война, начавшаяся в космосе, перейдет на Землю. Вы этого хотите?

Мертвая тишина продолжалась очень долго. Так показалось всем присутствующим. Академик Глушко закрыл совещание, хотя и заметил, что не разделяет точку зрения Харитона.

Вскоре в правительство и ЦК партии было направлено два письма. Свои точки зрения высказывали Глушко и Харитон. Первый поддерживал идею «космических мин», второй был категорически против. После ряда совещаний «на высшем уровне» победил все-таки Ю.Б. Харитон, который прекрасно понимал, что созданное под его руководством ядерное и термоядерное оружие может уничтожить все живое на Земле.

Каким-то образом американцы узнали о тех планах противодействия СОИ, которые обсуждаются в СССР. Они поняли, что выводить ядерное оружие в космос нельзя, – лучше подписать соглашения о контроле над вооружениями. В том числе и о противоракетной обороне.

К сожалению, нынче времена изменились. В Америке вновь разрабатываются планы «защиты от ракет». Они предусматривают и строительство элементов ПРО в Чехии и Польше, и выведение на орбиты боевых спутников. Следующий шаг – оснащение их ядерными зарядами.

Неужели прошлое возвращается?

Мы узнаем об этом абсолютно точно, если ракетные поезда покинут свою базу…

Атомное сердце России

В фильме «Укрощение огня» есть такой эпизод:

«Красная площадь. Демонстрация 1 мая. На трибуне Главный конструктор. Ему сообщают, что американский самолет пересек границу СССР и есть опасность, что он несет атомную бомбу, чтобы сбросить ее на Москву. Потом Главному конструктору сообщают, что самолет сбит…»

Это был полет Фрэнка Пауэрса. Действительно, он состоялся 1 мая 1960 года, и правда, что самолет был сбит.

Вот только цель полета была иная. У-2 не мог нести атомную бомбу. Он был оборудован для фотосъемки. А цель его – не Красная площадь, а атомные города Урала. И первый из них – Челябинск-40. Американцев очень интересовало, как идут дела именно на этом атомном предприятии…

На процессе над Пауэрсом об этом не упоминалось, потому что Челябинск-40 по-прежнему оставался самым секретным городом Советского Союза.

Эмблема

Под пение хора лягушек…

Мы живем в профилактории комбината.

Несколько дней по утрам обязательно приходим на смотровую площадку, откуда открывается вид на озеро, горы и окраину города, где уже появились высотные дома. Но пока они лишь дополняют пейзаж, не безобразят его, как это бывает повсюду. Высотки оттеняют ту красоту, что еще не удалось попортить людям. Надеюсь, что здесь такого не случится.

Внизу у наших ног маленькое болотце. И здесь каждое утро свои концерты дают лягушки. Слышите?

Я думаю о том, что в 1946 году, когда здесь появились первопроходцы – строители будущего атомного гиганта, они слышали эти лягушачьи концерты, потому что это крохотное болотце сохранилось с той поры.

Раньше болота были везде…

В октябре 1945 года над озерами и лесами, что раскинулись между Свердловском и Челябинском, кружил «Дуглас». Создавалось впечатление, будто ищет он место для вынужденной посадки, иначе его полет, со стороны кажущийся бессмысленным, объяснить было трудно.

На его борту было несколько генералов. Они всматривались в озера и речушки, что бежали в иллюминаторах, пытаясь найти то самое «заветное место», где и воды было бы побольше да и деревень поменьше.

Выбрали две площадки.

Одна – поближе к Свердловску. Другая – к Челябинску.

«Северная» площадка, казалось бы, лучше: озеро Иртяш большое, воды в нем много. Гораздо больше, чем в Кызылташе, где предлагался запасной вариант. Впрочем, именно обилие воды и определило главный выбор. В случае аварии (а такое не исключалось!) при первом варианте заражались все озера Каслинско-Кыштымской системы, так как радиоактивная вода самотеком распространилась бы по ней. Ну а озеро Кызылташ находилось как бы в «хвосте» системы, и ликвидировать аварию (опыт американцев показывал, что они практически неизбежны!) было бы намного легче.

Пришлось учитывать и розу ветров.

На борту самолета вместе с генералами Завенягиным и Комаровским были и строители крупных предприятий и городов. Кто-то из них заметил, что розу ветров необходимо учитывать, когда начинаешь большую стройку, и все тут же согласились с ним. Поэтому пришлось «поменять местами» промплощадку и город – теперь никакие выбросы не попадали на Озерск.

Предусмотрительность или везение?

И то и другое.

Дело в том, что было весьма смутное представление о будущем предприятии, так как никто еще не строил в стране ничего подобного. Ясно было только одно: это огромный, весьма сложный комплекс заводов, каждый из которых очень опасен. А потому нужно было выбрать место глухое, малонаселенное. Да и укрыться от врагов там полегче, а то, что они будут интересоваться новым предприятием, сомнений не вызывало.

Болота, тайга, отсутствие дорог, комары и гнус?

Это все преодолимо. Иное дело – разные там атомы, нейтроны, излучения…

1 декабря 1945 года Л.Берия подписывает Постановление СНК СССР № 3007-892сс «О заводе № 817»:

«Утвердить под строительство завода № 817 Первого главного управления при СНК СССР площадку «Т».

А 9 апреля 1946 года Постановление СМ СССР № 802-324 сс/оп «О подготовке и сроках строительства и пуска завода № 817» подписывает уже И. Сталин. В нем, в частности, говорится:

«Совет Министров СССР ПОСТАНОВЛЯЕТ:

1. Принять разработанные и представленные акад. Курчатовым И.В. следующие предложения о мощности, составе и характеристике завода № 817, рассмотренные и утвержденные Техническим и Инженерно-техническим советами Специального комитета:

Мощность завода по выработке плутония – 100 г/сут.

Расход урана – 1000 кг/сут.

Количество урана в уран-графитовом котле – 100–150 т…»

Так начинается эпопея строительства комбината «Маяк», эпопея, которую мы, потомки, должны называть «великой»…

Из Челябинска пришли первая «строительная техника» – три тяжелых танка «ИС». Они не успели принять участие в сражениях Великой Отечественной и теперь должны были послужить иному делу. С танков сняли башни, и теперь грозные машины, носящие имя вождя: «Иосиф Сталин», стали сугубо мирными – на них нужно было перевозить дрова и материалы для стройки.

Однако танки прослужили недолго: один за другим они утопали в болотах, проваливаясь в трясину полностью, а вытаскивать их было нечем… И тогда руководство стройки приняло решение – заменить танки лошадьми. Они верой и правдой служили здесь, пока не проложили железную дорогу и «лежневку» не заменили асфальтом. Но это все будет попозже, когда среди тайги начнет вырастать корпус «Аннушки».

Извечный и самый больной вопрос ХХ века: быть нам или не быть, как ни странно, решался здесь. Нет, не в Кремле в Москве, не в Белом доме в Вашингтоне, а именно здесь на Южном Урале.

Когда я бываю в Озерске, невольно спрашиваю себя: могли ли американцы в 45-м году, в 46-м или 47-м, то есть в те годы, когда начиналась «холодная война», сбросить атомные бомбы на нас? Сейчас многие пытаются утверждать: нет, это невозможно. На самом деле все было иначе. Мы должны помнить Хиросиму и Нагасаки. Мы должны помнить о том, что это уже случалось в ХХ веке… Разные были оправдания. Я был во время торжеств по случаю 50-летия бомбардировки Хиросимы и Нагасаки и в Америке, и в Японии. И там и здесь отмечали по-разному эту дату. Понятно, как это было в Хиросиме. Но совершенно иначе это было в Америке. Это был праздник. Эта дата отмечалась как праздник. Представьте: бомбардировка Хиросимы и Нагасаки отмечается как праздник?! Оправдание простое: эти две бомбы спасли миллион американских парней, которые должны были высадиться в Японии. Поэтому когда меня спрашивают: «Могли ли американцы атаковать Советский Союз в начале «холодной войны»?», я отвечаю – «могли» – как ни страшно это звучит…

Однако именно здесь, на «Маяке», именно здесь, на «Базе-10», именно здесь, в «Челябинске-40», «Челябинске-65», был дан четкий ответ: «Не могли!», потому что сюда пришли люди, люди, которые совершили подвиг, до конца еще не оцененный, не понятый. В последние годы много пустозвонства, пустых слов, говорится, что «Маяк» чуть ли не болячка на теле нашей страны. Но мы должны понимать, что именно здесь совершен подвиг в ХХ веке, равный которому был только во время Великой Отечественной войны. Для тысяч людей, которые жили, работали и создавали ядерный щит, война продолжалась еще много лет. Причем война жестокая, беспощадная, с невидимым врагом, который называется «радиацией».

Мы постараемся рассказать об этом городе то, что мало известно. Встретимся с теми людьми, которые могут помочь нам представить, сколь велик подвиг, совершенный на этой земле.

Свидание с «Аннушкой»

В истории «Атомного проекта СССР» ночь с 7 на 8 июня 1948 года была, пожалуй, самой драматической. Ну, по крайней мере, волнующей.

Все происходило на пульте управления реактора «А». В центре на стуле, принесенном из соседней комнаты, сидел Игорь Васильевич Курчатов. Чуть в сторонке стояли все руководители Первого Главного управления (ПГУ). Все. Шел физический пуск первого в нашей стране промышленного реактора. Физический пуск – значит «сухой» пуск, без воды. Не будем скрывать: была вероятность, что реактор взорвется. И, наверное, эти люди приехали сюда специально: взорвется, никого не останется…

Но Игорь Васильевич Курчатов верил в точность расчетов, и именно в эту ночь все поняли, что наши ученые, наши конструкторы, наши инженеры рассчитали точно. «Аннушка» начала работать. Мощность была всего несколько процентов, по-моему, до 10 процентов, но именно в эту ночь стало ясно, что первый промышленный реактор будет действовать. Ну а через несколько дней произошел «мокрый» пуск, и реактор был выведен на полную мощность.

Реакторщики

Нам, живущим в XXI веке, трудно представить, что происходило здесь в 48-м году. Мне кажется, что график, висящий на стене у пульта управления реактором (здесь сейчас музей), убедительно доказывает, насколько сложна и опасна была работа. График показывает, как шло освоение реактора и сколь много непредвиденных ситуаций возникало на нем.

Несколько десятков мелких аварий ежемесячно. Это распухание урановых блочков, отсутствие воды и так далее и тому подобное.

148 дефектных ячеек, это те ячейки, которые уже не работали к 68-му году.

Но самое главное: это тяжелые аварии – «козлы». Этот термин пришел из металлургии… Они случались… раз, два, три, четыре, пять… девять раз!

О первых «козлах» написано много. В их ликвидации принимали участие и Игорь Васильевич Курчатов, и ученые, инженеры, рабочие – все, кто был допущен к реактору. А вот история последнего «козла» известна мало.

Мне повезло: здесь, на «Аннушке», встретился с человеком, который принимал участие в ликвидации последнего «козла».

Б.Н. Ентяков

Это ветеран «Маяка» Борис Николаевич Ентяков. Он рассказал:

– Много лет проработал я по техническому обслуживанию реактора «А». Знал его особенности, его недостатки и преимущества. Влюблен был в него, и остаюсь влюбленным… Жизнь реактора требовала постоянного творчества. Начиная с первых «козлов», сразу же потребовался специальный инструмент, которого раньше не было. Аварии не были предусмотрены. А они случались. Крупных аварий было семь. Это тяжелые аварии, когда нарушается герметизация канала. Образуется сплав, и эксплуатировать канал невозможно. Он «распухает». Ликвидация каждого из семи «козлов» требовала своего творческого подхода… Последний «козел» случился в 1964 году. В графите образовалась ниша, в которой лежит семь блоков. Их нужно убрать. В предыдущие смены убрали два блока, осталось пять. Ночная смена. Первое впечатление – не справимся. Но… в смене оказался Юрий Семенович Поздняков. Рабочий. С первых дней работал на реакторе механиком. Принимал участие в ликвидации первых «козлов». Он был уже выведен в «чистую зону». Но директор завода Борис Васильевич Брохович попросил его как консультанта принять участие в ликвидации аварии. Он пришел, посмотрел, почитал документацию, посмотрел через перископ состояние ячейки. Ушел на два с половиной часа в мастерскую. Возвращается и приносит инструмент. Вот здесь на нашей выставке представлен прототип этого инструмента. Уже выполнен по чертежам, но на базе того, поздняковского… Блок, который лежит на глубине 16 метров, небольшой цилиндрик… Юрий Семенович направляет свое приспособление, захватывает блок, в узком горлышке он разворачивается… Сейчас смотришь на это приспособление – идеально простое, примитивное – но оно решило сложнейшую проблему. Сразу стало штатным инструментом. Разработали чертежи для всех размеров, всех видов уран-графитовых реакторов, разослали по всему ведомству… Такого уровня представлено много разработок, которые сделаны на базе предложения простого рабочего. Мы считаем, что это память о тех людях, которые 39 лет эксплуатировали реактор, находили приемы устранять любые ситуации, и сюда мы водим молодых рабочих, будущих молодых рабочих, школьников водим и рассказываем, что такое атомная промышленность с самых первых дней.

От пульта управления до самого реактора недалеко, за массивными дверями, открыть которые нужны немалые усилия. Понятно, что нас тянет туда, в реакторный зал – он все же первый в истории…

Проходим. Площадка, изрядно проржавелая. И пустота внизу и везде… Нет ни кранов, ни механизмов, ни стержней, что обычно висят вдоль стен.

Ничего нет, потому что реактор не работает. Остановлен уже давно.

Ощущение странное, и ты понимаешь почему…

Остановка «Аннушки»

Реакторы, как и люди: рождаются, живут и умирают. Их хоронят. Такая же судьба у «Аннушки». Она прожила 39 лет. Потом была остановлена, захоронена вот здесь. Реактор там, в глубине. И он будет в таком состоянии минимум триста лет. Такая судьба у атомных реакторов и у атомных установок.

Школа Курчатова

Все в Озерске связано с именем Курчатова. Казалось бы, естественно, что памятник ему стоит в центре города. Однако история его появления не такая простая. Всего было сделано два таких памятника. Один для Озерска, другой для Снежинска. Кстати, в Снежинске так и не удалось установить памятник в центре города, местные власти не давали разрешения, и его пришлось ставить на территории промплощадки. Здесь же памятник появился благодаря настойчивости и энергичности Бориса Васильевича Броховича – легендарного директора «Маяка», который много лет руководил комбинатом.

Они были дружны – Брохович и Курчатов. Курчатов звал его «Брох». Много легенд о Курчатове ходит в этом городе, и меня больше всего поразило, что они забавны, даже анекдотичны. К примеру, едет сюда Анатолий Петрович Александров (кстати, жаль, что в Озерске нет памятника Александрову, который многое сделал для города). Курчатов зовет его к себе и говорит: «Отвези этот подарок Броховичу». Приезжает Александров в Озерск, приходит в кабинет Броховича, передает ему коробку. Тот открывает и говорит: «Этот подарок не мне, а вам, Анатолий Петрович!» В коробке – рыжий парик. Как известно, Анатолий Петрович был лысым… Но АП «отомстил» Игорю Васильевичу. Вскоре на ближайшем дне рождения он подарил ему гигантские ножницы, чтобы тот сбрил свою бороду.

В общем, огромное количество забавных историй ходит вокруг трех друзей – Курчатова, Александрова и Броховича. И мне об этом хотелось вспомнить именно в этом месте. Великая благодарность Броховичу, что он добился, чтобы памятник стоял в центре города.

Озерск бережно хранит память о величайшем ученом ХХ века, с именем которого связана его судьба.

В центре города – Домик Курчатова. Здесь Игорь Васильевич жил и работал. Впрочем, для него эти два понятия были вместе.

Вот рабочая комната. Здесь в канун пуска и во время пуска собирались соратники, товарищи по работе, и они вместе обсуждали итоги минувшего дня, намечали план работы на будущий. Казалось бы, здесь надо говорить об Игоре Васильевиче Курчатове. Но очень многое рассказано о нем – написаны книги, сняты фильмы – как о крупном ученом, как о выдающемся организаторе, как о научном руководителе «Атомного проекта СССР».

Памятник Курчатову

Все годы, когда я по крупицам собирал эпизоды жизни Игоря Васильевича, я все время думал: что же в нем главное? Почему ни один человек – подчеркиваю: ни один! – дурного слова не сказал о Курчатове. Всегда говорили с восхищением, с уважением, с пониманием и с каким-то трепетом. Потом я понял, в чем дело.

У каждого из нас есть какие-то достоинства и недостатки. У каждого из нас есть какие-то таланты. Курчатов отличался тем, что он очень точно замечал, в чем и как талантлив человек. Он ни в ком не ошибался, он отыскивал и находил в человеке лучшее и говорил ему об этом, поддерживал его. И оттого люди как бы поднимались над самими собой, и Курчатов это замечал, поддерживал. Это очень редкое качество. Всего у двух-трех человек в ХХ веке был талант поиска талантов.

Нет такого понятия «школа Курчатова». Есть школа Харитона, школа Зельдовича, школы других крупных ученых, а вот понятия «школа Курчатова» нет, и в то же время все «школы», о которых мы говорим в науке ХХ века, они как бы сливаются в великую школу Курчатова. Те люди, которые работали с ним, потом возглавляли другие комбинаты, научные центры, заводы. Он как бы подталкивал их в большую науку, в большую жизнь, в большое производство… Это уникальный талант! И в этом, мне кажется, самая великая заслуга Игоря Васильевича Курчатова перед нашей страной, перед народом, перед прошлым и будущим.

Иногда хочется прийти в Домик Курчатова, посидеть за его рабочим столом. Понятно волнение, которое испытываешь. И кажется, что все лучшее, что есть в тебе, Игорь Васильевич уже заметил и отметил…

Прошло много лет, но это ощущение живет в каждом из нас, кто хоть однажды прикоснулся к жизни и человеческому подвигу Игоря Васильевича Курчатова.

Даже не хочется называть какие-то награды, звезды Героя, лауреатские значки – то, чем официально отмечался труд Игоря Васильевича. Хочется именно отметить его отношение к людям, его любовь к людям, его понимание природы людей, жизни. В этом доме, который Курчатов очень любил и в котором он жил, когда приезжал сюда, это особенно остро чувствуется. И великая благодарность работникам «Маяка», что они бережно хранят память об Игоре Васильевиче.

И все-таки воспоминания о Курчатове двух руководителей «Маяка» я хочу привести, потому что они, на мой взгляд, точно отражают роль академика Курчатова в создании атомного гиганта на Южном Урале.

Из воспоминаний Б.В. Броховича:

«Душой же и здесь оставался Игорь Васильевич. Он – культурный, умный, интеллигент, большой ученый, тонкий эстет, никогда не переходивший невидимой грани дозволенного в отношениях с людьми, где бы они ни стояли на служебной лестнице. Это подчеркивало истинную высокую культуру и порядочность Игоря Васильевича. Но, в первую очередь, все помыслы и действия «могучей кучки», да и всех стоящих, монтирующих, затем и осваивающих объект, конечно же, наш внутренний патриотизм объединились в желании во что бы ни стало выполнить задание Родины в срок, чтобы избежать атомного шантажа США, катастрофы. В этом мы были едины – от академика Курчатова до любого инженера, рабочего, солдата, строителя и даже заключенного. Поэтому жертвы, облучение, плохие условия быта и труда, недоедание казались незначительными упущениями. В присутствии Курчатова, как правило, не ругались матом, даже такой виртуоз, как Славский, сдерживался и не кричал, не разносил подчиненных. Крикливые споры стихали, и все приходило в более мирное русло. Он был человеком, присутствие которого облагораживало окружающих. Я был свидетелем, когда Игорю Васильевичу приходилось давать поручения или требовать ускорения выполнения работ и от маститых академиков, имевших свои школы и большой круг учеников, и от докторов наук, имевших большой «вес», но по тем или другим причинам не выполнявших или своевременно не выполнивших поручение, которое действительно нужно было сделать. Это были Алиханов А.И., Виноградов А.П. При этом мне запомнилось, что у Игоря Васильевича при этом не сходила с лица улыбка, но лицо слегка вытягивалось, становилось напряженным. Оппонент, как правило, горячился, оправдывался, в этом состоянии говорил много лишнего. Но Игорь Васильевич внимательно слушал, не перебивал. А потом опять обращался к нему: «Но как же быть, скажите?» И, в конце концов, тот соглашался, называл сроки и, главное, делал. Но это стоило дорого Игорю Васильевичу. С техническими работниками было проще. Авторитет Курчатова для всех был непререкаем, и мы выполняли все, что только можно было физически сделать».

Ефим Павлович Славский много лет провел рядом с Игорем Васильевичем. Кстати, именно Курчатов рекомендовал его на должность министра Средмаша. Почти 30 лет Славский занимал этот пост. Был освобожден от должности после Чернобыльской катастрофы. Но на то заседание Политбюро ЦК, где шло обсуждение, Ефим Павлович не поехал – не захотел.

Так случилось, я был тогда в его кабинете.

– Пусть снимают, – сказал он. – Жаль, что не дали доработать несколько месяцев – у меня было бы тридцать лет министром… Но так уж случилось… Да и плохо слышать стал… Замечаешь, что я прошу говорить погромче?

Мы беседовали о разном, обыденном, не связанном с работой министерства. И это было странным, потому что я всегда замечал, что Ефим Павлович полностью отдается своему делу и о другом даже думать не мог.

Потом он пригласил меня на заседание коллегии министерства, на котором он хотел попрощаться с коллегами.

Зал коллегии был переполнен. Люди стояли даже в проходах. Все ожидали, что Ефим Павлович будет говорить о том, что удалось сделать в отрасли за минувшее время. Ну а достижения, как известно, были велики и масштабны, и все они были связаны с работой Славского.

Но Ефим Павлович ни слова не сказал о них и о себе. Он вышел на трибуну, помолчал, а потом начал рассказывать об Игоре Васильевиче Курчатове. И в этот день мы поняли, насколько близок и дорог он был ему. Он говорил о Курчатове, будто тот был жив, а не ушел более четверти века назад. Впрочем, для Славского он оставался другом и соратником всегда.

Из воспоминаний Е.П. Славского:

«Самое замечательное в моей жизни – это работа с Курчатовым. Когда «кошки на душе скребли», – не заметить, он всегда веселый. Великий был оптимист, эрудит! Хрущев хотел сделать его президентом Академии наук. Игорь Васильевич отговаривался. И я говорил, что нельзя его загружать из-за здоровья, – несколько инсультов было уже.

Самоотверженным и отважным он был. Никакой черной и тяжелой работы, когда от нее успех общего дела зависел, не боялся. Надо было лично перепроверять облученные урановые блочки – перепроверял лично, своими руками. Когда на комбинате работали, со временем не считались вовсе. Спали два-три часа в сутки, нередко в производственных корпусах, – напряжение колоссальное. Народ – самоотверженный…

Все, что было с чудовищным перенапряжением сделано, всем верховодил Игорь Васильевич Курчатов. Он отдал делу всю свою жизнь, всю свою кипучую энергию, все свое обаяние. Именно под его руководством в такой кратчайший срок было создано и противопоставлено нашим недругам наше ракетно-ядерное могущество…»

26 июня 1953 года был арестован Лаврентий Берия.

В этот же день был подписан Указ Верховного Совета СССР «Об образовании министерства среднего машиностроения СССР».

А вскоре к Игорю Васильевичу Курчатову пришли из ЦК партии с требованием подтвердить, что Берия был врагом народа и английским шпионом.

Курчатов остался верен себе: ходоков он выгнал, сказал: «Не было бы Берии – не было бы бомбы».