Текст книги "На краю небытия. Философические повести и эссе"

Император вычеркнул себя из списка живых деятелей, разбудив бессудными расправами с инакомыслящими бесовщину, уничтожив тем самым возможные благие последствия Великих реформ. Его убили народовольцы с той же жестокостью упрямого произвола, с которыми он пытался уничтожить мыслителя. В гробу он лежал торжественно, как и положено большому государственному деятелю, владыке страны.

Портрет Александра II на смертном одре (Маковский К.Е., 1881)

Но не случайно, наверно, шутили в советское время, что некоторых русских царей необходимо посмертно наградить орденом «Октябрьской революции» за создание революционной ситуации в стране. Это надо уметь – выкинуть из жизни человека, который мог воздействовать благотворно на развитие страны, выкинуть из страха перед его самостоятельностью и независимостью! Обратимся к В.В. Розанову, человеку неожиданных, но точных, как правило, характеристик, чтоб оценить государственный масштаб Чернышевского. Розановская неприязнь к Герцену сказалась и в этих словах, зато разночинца он поднял на пьедестал: «Конечно, не использовать такую кипучую энергию, как у Чернышевского, для государственного строительства – было преступлением, граничащим со злодеянием. <…> С самого Петра (I-го) мы не наблюдаем еще натуры, у которой каждый час бы дышал, каждая минута жила и каждый шаг обвеян “заботой об отечестве”.<…> Каким образом наш вялый, безжизненный, не знающий, где найти “энергий” и “работников”, государственный механизм не воспользовался этой “паровой машиной” или, вернее, “электрическим двигателем” – непостижимо. Что такое все Аксаковы, Ю. Самарин и Хомяков, или “знаменитый” Мордвинов против него как деятеля, т. е. как возможного деятеля, который зарыт был где-то в снегах Вилюйска? <…> Я бы <…> как лицо и энергию поставил его не только во главе министерства, но во главе системы министерств, дав роль Сперанского и “незыблемость” Аракчеева… Такие лица рождаются веками; и бросить его в снег и глушь, в ели и болото… это… это… черт знает что такое. <…>

Именно “перуны” в душе. <…> Он был духовный, спиритуалистический “s”, ну а такие орлы крыльев не складывают, а летят и летят, до убоя, до смерти или победы. Не знаю его опытность, да это и не важно. В сущности, он был как государственный деятель (общественно-государственный) выше и Сперанского, и кого-либо из “екатерининских орлов”, и бравурного Пестеля, и нелепого Бакунина, и тщеславного Герцена. Он был действительно solo. <…> Это – Дизраэли, которого так и не допустили бы пойти дальше “романиста”, или Бисмарк, которого за дуэли со студентами обрекли бы на всю жизнь “драться на рапирах” и “запретили куда-нибудь принимать на службу”. Черт знает что: рок, судьба, и не столько его, сколько России. <…> Поразительно: ведь это – прямой путь до Цусимы.

Еще поразительнее, что с выходом его в практику мы не имели бы и теоретического нигилизма. В одной этой действительно замечательной биографии мы подошли к Древу Жизни: но – взяли да и срубили его. Срубили, “чтобы ободрать на лапти” Обломову…»[50]50
  Розанов В.В. Уединенное // Розанов В.В. Соч.: В 2 т. Т. 2. М.: Правда, 1990. С. 207–208.


[Закрыть]

А уж от цусимского поражения лишь один шаг до первой русской революции и далее. Иными словами, Розанов считал, что губительное преступление самодержавия, – испугавшись существования в стране личности такого масштаба, уничтожить его и как деятеля, и как соперника (вины не было!), убрав подальше от способной к самодвижению России. Он бы Россию благоустроил, но его согнали с причитавшегося ему кресла законодателя, а когда свято место стало пусто, место это заняли бесы.

И у бесов возникла сатанинская идея увековечить труп главного беса. Когда рыли котлован для постановки египетского сооружения (мавзолея), прорвало канализационную трубу. И патриарх Тихон произнес классическую фразу: «По мощам и елей».

Мумия В.И. Ленина

А вот фото человека, на мой взгляд, почти святого. Это фото Чернышевского на смертном одре с Библией в руках. Он, как книжный человек, все время думал о России как о книге, которую надо прочитать и понять. И, как передают родственники, последние его слова были: «Почему в этой книге нет ни слова о Боге?»

Чернышевский на смертном одре с Библией, фотограф И. Егерев

* * *

Был выбор. Выбор Чернышевского, отстаивавшего свое человеческое достоинство. И выбор самодержавия – не желавшего реформирования, а потому шедшего к гибели, amor fati по словам Ницше. И, конечно, страшный выбор Ленина, задавившего мысль и свободу в огромной стране.

Но все же еще Шиллер говорил (потом повторил эту мысль Гегель), что суд истории – это всемирный (или Страшный) Суд. И, думается, на этом Суде будет ясно, кто искал истину и добро, а кто внешнего успеха и политической власти.

Гефтер

Вступление в эпоху ужаса
(русские революции 1917 года)
Эссе

Агрессия как фактор человеческой цивилизации

Конец XIX и ХХ век называют (и справедливо) эпохой войн и революций. В 1900 году в «Трех разговорах» это предсказал Владимир Соловьев. Предсказание исполнилось сполна. Две огромных войны, не считая мелких, но кровавых, а также три русских революции – 1905 года, две в 1917 году, революция в Италии (1922 – Муссолини), революция в Германии (1933 – нацисты и Гитлер). Но гораздо точнее назвать это время эпохой ужаса. Прошли революции, анархизм, коммунизм, большевизм, бывшие псевдонимами разных частей наступившего на миру ужаса, растворились во времени, от них остались воспоминания. Но какой-то закон агрессии по отношению к ближнему под разными названиями пылает как незатухающий подземный костер.

Как отмечал выдающийся австрийский этолог Конрад Лоренц, «более чем вероятно, что пагубная избыточная агрессивность, которая еще и сейчас сидит у нас, людей, в крови, как дурное наследство, является результатом внутривидового развития, действовавшего на наших предков десятки тысяч лет на протяжении всего палеолита. Едва лишь люди продвинулись настолько, что смогли благодаря оружию, одежде и социальной организации в какой-то степени избавиться от угрожавших им внешних опасностей, – голода, холода и нападений крупных хищников, так что эти опасности утратили роль существенных факторов отбора, – тотчас же, по-видимому, в игру вступил пагубный внутривидовой отбор. Отныне движущим фактором отбора стала война»[51]51
  Лоренц Конрад. Так называемое зло. М.: Культурная революция, 2008. С. 124.


[Закрыть].

Агрессивность прошлых времен, пришедшая в сегодняшний день из дикости, как ни странно, временами не уменьшалась, но усиливалась. Вопрос – почему, что заставляло людей нарушать не только инстинкт. И тут мы должны ввести понятие безумия, о котором писали разные мыслители, из последних – Мишель Фуко. В культуре и философии существуют диалектические пары: Добро и Зло, Свет и Тьма, Мир и Война, Бог и Сатана, Христос и Антихрист. И т. д. Думаю, что для интеллектуального прояснения некоторых исторических ситуаций имеет смысл обратить внимание на пару Разум и Безумие. Обычно безумие рассматривается в контексте бытования человеческой особи. Все знают о безумцах, сидящих в сумасшедших домах. Но история показывает и социальные движения, влекомые безумием. Речь, разумеется, идет о движении масс, ибо разум – это достояние личности.

В конце XVIII века гениальный испанец Гойя создал серию офортов «Капричос», где центральной была картина, изображавшая спящего человека, которого окружают монстры и чудища, с знаменитой подписью «Когда разум спит, фантазия в сонных грезах порождает чудовищ». Разум не раз засыпал в истории, а чудовища выходили наружу и творили бесконечные злодеяния. Гойя оказался провидцем, точнее сказать, мыслителем, видевшим ущербность бытия.

Франциско Гойя. Сон разума рождает чудовищ

Регуляторы цивилизации ломались под натиском безумия. Этого Лоренц не увидел, хотя войну видел изнутри. Накопление избыточных злых энергий в человеке, не сдерживаемых уж социальными регуляторами, я бы назвал безумием. Он, правда, фиксирует, что существует особый тип социальной организации, это не сбившаяся вместе «анонимная стая», влекомая поиском спасения, в этой организации идет коллективная борьба одного сообщества против другого. Эта модель может претендовать на роль «зла» как такового. Лоренц имеет в виду крыс, способных соединяться в партии, когда внутри одного вида возникает смертельная вражда. И великий этолог резюмирует: «Такая социальная организация представляет собой модель, позволяющую наглядно увидеть опасности, угрожающие нам самим»[52]52
  Там же. С. 218.


[Закрыть]. Безумный зверь тот, кого перестает держать в узде даже сила инстинкта.

Через эпоху варварства и дикости прошли все культуры. Архетипы дикости и варварства, несмотря на попытки религиозных героев вернуть людей в состояние разума, не умирают, они засыпают. Но бывает какой-то внешний толчок, который их пробуждает.

Датчанин Сёрен Кьеркегор писал, что в мире существует ничто, не знающее разницы между добром и злом, и оно «порождает страх»[53]53
  Кьеркегор Сёрен. Понятие страха // Кьеркегор Сёрен. Страх и трепет. М.: Республика, 1993. С. 143.


[Закрыть]. Angest у Кьеркегора и Angst у Хайдеггера можно перевести, как страх, но у Хайдеггера сегодня это слово переводят, как ужас, и в смысловом плане эти понятия близки, хотя у датского мыслителя Angest – более психологическое понятие[54]54
  «У Киркегарда Angst носит скорее психологический характер, у Гейдеггера (так произносился Хайдеггер до войны русскими мыслителями – В.К.) же космический» (Бердяев Николай. Экзистенциальная диалектика божественного и человеческого // Бердяев Николай. Диалектика божественного и человеческого. М.: Фолио, 2003. С. 390).


[Закрыть], но поскольку это слово связано с библейскими темами, то его можно сблизить и с хайдеггеровским онтологическим понятием. Бердяев, несмотря на свой перевод хайдеггеровского Angst как страха, почувствовал здесь и нечто другое: «Страх лежит в основе жизни этого мира. <…> Если говорить глубже, по-русски нужно сказать – ужас»[55]55
  Там же. С. 388.


[Закрыть].

Хайдеггер задавал вопрос: «Бывает ли в нашем бытии такая настроенность, которая способна приблизить к самому Ничто?» И сам отвечал на него: «Это может происходить и действительно происходит – хотя достаточно редко, только на мгновения, – в фундаментальном настроении ужаса»[56]56
  Хайдеггер Мартин. Что такое метафизика? // Хайдеггер Мартин. Время и бытие. Статьи и выступления. М.: Республика, 1993. С. 20.


[Закрыть]. Это чувство стало определяющим в ХХ столетии. Не случайно Хайдеггер делает это понятие одним из основных в своей философской системе: «Ужасу присущ какой-то оцепенелый покой. Хотя ужас – это всегда ужас перед чем-то, но не перед этой вот конкретной вещью. Ужас перед чем-то есть всегда ужас от чего-то, но не от этой вот определенной угрозы. И неопределенность того, перед чем и от чего берет нас ужас, есть не просто недостаток определенности, а принципиальная невозможность что бы то ни было определить. <…> Ужасом приоткрывается Ничто»[57]57
  Хайдеггер Мартин. Что такое метафизика? // Хайдеггер Мартин. Время и бытие. Статьи и выступления. М.: Республика, 1993. С. 21.


[Закрыть].

Бытие исчезло, вместо него явилось Ничто, с которым невозможно, немыслимо вести тяжбу, невозможно противостоять тому, чего нет, это бессмысленно. Однако Ничто вело смертельную борьбу с людьми, вырезались целые сословия, уничтожались города, деревни, промышленность, нации, прежде всего евреи, родившие Спасителя, апостол Павел которого сказал, что в христианстве несть ни эллина, ни иудея, а Иоанн утвердил: «Сын Божий пришел и дал нам свет и разум» (1 Ин.5,20). Ибо, как было сказано еще древними, кого Господь хочет погубить, того он лишает разума. И лишенные разума изничтожали носителей разума под разными предлогами. Чтобы в мире угас свет и воцарился древний ужас.

То, что безумие несет людям несчастье, замечено было давно. Когда божество готовит человеку несчастье, то прежде всего отнимает у него ум. Из античности пришла формула: «Кого боги хотят погубить, того они сначала лишают разума».

Противопоставление людей на разумных и на лишенных разума, характерное для античности, вроде бы в какой-то степени было преодолено в христианстве. Преодолено, но противостояние осталось. Богооткровенная новозаветная религия мерилом всего ставит не просто разум, а христианский разум, святость, которая доступна всем: больным и здоровым, разумным и немудрым. Священное Писание ясно и определенно различает состояние отсутствия (или ослабления) разума как болезнь и безумие как слепое и безрассудное отрицание Бога. Более того, Слово Божие безумие отождествляет с безбожием: «Сказал безумец в сердце своем: “нет Бога”. Развратились они и совершили гнусные преступления; нет делающего добро. Бог с небес призрел на сынов человеческих, чтобы видеть, есть ли разумеющий, ищущий Бога. Все уклонились, сделались равно непотребными; нет делающего добро, нет ни одного. Неужели не вразумятся делающие беззаконие, съедающие народ мой, как едят хлеб, и не призывающие Бога?» (Псал. 52: 2–5).

Такое состояние, в котором живет большинство людей, является по-настоящему трагичным. Известна история, что в 20–30-е годы ХХ в. на глазах крестьян красноармейцы разоряли церковь, один из них выстрелил в икону и спросил: «Ну что, накажет меня ваш бог?!!» Ответ из толпы: «Уже наказал…» – «И как?» – «Разума лишил!» И тут и возникает крысиная ненависть одной части общества к другой, возникает абсолютное зло.

Любопытно, что Россия, русская культура тоже увидела в безумии опасность для развития человечества. Разумеется, сумасшедшие дома наполняли Европу, об этом много написал Фуко, был знаменитый лондонский Бедлам, но все это не приобретало тот метафизический смысл, какой увидели русские мыслители. В 1847 году в повести «Доктор Крупов» Герцен писал: «Разверните какую хотите историю, везде вас поразит, что вместо действительных интересов всем заправляют мнимые, фантастические интересы; вглядитесь, из-за чего льется кровь, из-за чего несут крайность, что восхваляют, что порицают, – и вы ясно убедитесь в печальной на первый взгляд истине – и истине полной утешения на второй взгляд, что все это следствие расстройства умственных способностей». Русские мыслители увидели, похоже, самое главное: что именно безумие ломает предохранительные клапаны развития человечества.

Герцена не оставляла эта тема. В одной из своих последних повестей «APHORISMATA», сочинении ученика доктора Крупова, прозектора Тита Левиафанского (очевиден намек на Гоббса), он пишет: «Умом и словом человек отличается от всех животных. И так, как безумие есть творчество ума, так вымысел – творчество слова. Одно животное пребывает в бедной правдивости своей и в жалком здравом смысле».

Европа пережила очень много войн. Еще Гераклит писал: «Должно знать, что война общепринята, что вражда есть закон (δίκη), и что все возникает через вражду и взаимообразно» (80 DK). «Война (Полемос) – отец всех, царь всех: одних она объявляет богами, других – людьми, одних творит рабами, других – свободными» (53 DK)[58]58
  Фрагменты ранних греческих философов. Часть I. М.: Наука, 1989. С. 201–202.


[Закрыть]. Из войн возникали перевороты и революции, как правило, чем разрушительнее была война, тем разрушительнее следующая революция. Ханна Арендт писала в своей книге «О революции», что эта связь особенно ясно проявилась в Новое время: «Война и революция до сих пор составляют две центральные темы политической жизни ХХ века»[59]59
  Арендт Ханна. О революции. М.: Европа, 2011. С. 5.


[Закрыть].

Но до ХХ века самые кровавые были Английская и по времени к Русской самая близкая Великая Французская революция, напугавшая мыслителей-гуманистов, даже Ницше, писавшего: «Безумие в учении о перевороте. Существуют политические и социальные фантазии, которые пламенно и красноречиво призывают к перевороту всего общественного порядка, исходя из веры, что тогда тотчас же как бы сам собой воздвигнется великолепнейший храм прекрасной человечности. В этой опасной мечте слышен еще отзвук суеверия Руссо, которое верит в чудесную первичную, но как бы засыпанную посторонними примесями благость человеческой природы и приписывает всю вину этой непроявленности учреждениям культуры – обществу, государству, воспитанию. К сожалению, из исторического опыта известно, что всякий такой переворот снова воскрешает самые дикие энергии – давно погребенные ужасы и необузданности отдаленнейших эпох; что, следовательно, переворот хотя и может быть источником силы в ослабевшем человечестве, но никогда не бывает гармонизатором, строителем, художником, завершителем человеческой природы. – Не умеренная натура Вольтера, склонная к упорядочению, устроению, реформе, а страстные безумия и полуобманы (курсив мой. – В.К.) – Руссо пробудили оптимистический дух революции. <…> Этим духом надолго был изгнан дух просвещения и прогрессивного развития; подумаем – каждый про себя, – можно ли снова вызвать его к жизни!»[60]60
  Ницше Фридрих. Человеческое, слишком человеческое // Ницше Фридрих. Сочинения: В 2 т. Т. 1. М.: Мысль, 1990. С. 440.


[Закрыть]

Существенна, однако, разница между этими двумя великими революциями. Английская выросла из английской гражданской войны (English Civil War), где движущей силой были пуритане, но именно поэтому, как полагал Гоббс, она исходит из единства церкви и государства: «я определяю церковь как общество людей, – писал он, – исповедующих христианскую религию и объединенных в лице одного суверена, по приказанию которого они обязаны собираться и без разрешения которого они собираться не должны. <…> Христианское государство и церковь – одно и то же»[61]61
  Гоббс Томас. Левиафан, или материя, форма и власть государства церковного и гражданского // Гоббс Томас. Соч.: В 2 т. Т. 2. М., 1991. С. 186.


[Закрыть].

Томас Гоббс

Европейская история до Русской, повторю это, знала две страшных революции – Английскую (сохранявшую еще веру в Христа, ибо главной антикоролевской силой были пуритане), и абсолютно антиклерикальную (если не сказать антихристианскую) Французскую. Придуманный Робеспьером Храм Разума был скорее актом сумасшедшего, не понимавшего движения истории. Де Токвиль писал: «Одним из первых шагов французской революции была атака на церковь, а из всех порожденных революцией страстей страсть антирелигиозная первой была воспламенена и последней угасла. Уже после того, как иссяк энтузиазм свободы, уже после того, как люди были принуждены покупать свое спокойствие ценой рабского смирения, бунт против религиозных авторитетов еще не успокоился. Наполеон, сумевший победить либеральный гений французской революции, предпринимал напрасные усилия, чтобы укротить ее антихристианский гений»[62]62
  Токвиль Алексис де. Старый порядок и революция. М.: Московский философский фонд, 1997. С. 13.


[Закрыть]. Немецкие философы приветствовали французское древо свободы, хотя не могли отказаться от христианства, ни Кант, ни Гегель, ни тем более великий немецкий романтик Новалис. Напомню слова Новалиса: «Были прекрасные, блестящие времена, когда Европа была христианской землей, когда единый христианский мир заселял эту человечески устроенную часть света; большие нераздельные общественные интересы связывали самые отдаленные провинции этой обширной духовной империи»[63]63
  Novalis. Die Christenheit oder Europa // Novalis (Fridrich von Hardenberg). Fragmente und Studien. Die Christenheit oder Europa. Stuttgart, Reclams Universal Bibliothek. 1984. S. 67.


[Закрыть]. Отказ от этих ценностей – прямой ход к идее, что «все позволено», что возможен прогресс, не видящий человека, отказывающийся от христианского разума.

Надо сказать, что тема безумия при возможном переустройстве мира занимала умы немцев и русских, учитывавших опыт Французской революции. Французская революция была поначалу для русских радикалов примером прорыва к свободе. Но это были мечты. Реальность была иной. Об ужасах французской революции в России писал Бунин, а по свежим следам писал о ее кошмарах англичанин Диккенс в «Истории двух городов».

Георгий Петрович Федотов

Г.П. Федотов в своем знаменитом рассуждении о свободе отказал Французской революции в праве претендовать на введение этого понятия в европейскую жизнь: «Трудно понять, каким образом Великая французская революция могла считаться колыбелью свободы. Так думают люди, для которых ярлыки и лозунги важнее подлинных исторических явлений. <…> Революция нашла в старом режиме, вместе с устаревшими привилегиями и неоправдываемым уже гражданским неравенством, многочисленные островки свободы: самоуправление провинций, независимость суда (парламентов), профессиональные корпорации, университет. Она уничтожила все это»[64]64
  Федотов Г.П. Рождение свободы // Федотов Г.П. Судьба и грехи России. В 2 тт. Т. 2. СПб.: София, 1992. С. 270–271.


[Закрыть]. Но еще раньше великий Пушкин увидел во французском порыве явления абсолютного безумия. Он знал, что якобинцы казнили великого химика Лавуазье, философа Кондорсе, отправили на казнь замечательного поэта Андре Шенье, о чем написал великий русский поэт:

 
Оковы падали. Закон,
На вольность опершись, провозгласил равенство,
И мы воскликнули: Блаженство!
О горе! о безумный сон!
Где вольность и закон? Над нами
Единый властвует топор.
Мы свергнули царей. Убийцу с палачами
Избрали мы в цари. О ужас! о позор!
 

А.С. Пушкин. Андрей Шенье

Великий русский ученый Александр Леонидович Чижевский, основоположник гелиобиологии, писал: «Иногда разгар борьбы вскрывает всю обширную область человеческого безумия, неуравновешенности и страсти. Стихийные насилия, ожесточение, остервенение, эпилептическое исступление, жажда мщения, эпидемии убийств, паник, погромов, опустошительных набегов, отчаянных битв, массовых истреблений, кровавых бань, а также мятежи, бунтарства, сопряженные с проявлением фанатизма и героизма, достигают своего апогея. Массы и толпы могут ликовать при виде самых ужасных насилий, зверств, убийств. Ими изобретаются мучительнейшие казни. Безумие воплощается в жизнь. То, что считалось невозможным и диким в период минимальной возбудимости, в период максимума вполне может идти рука об руку с моралью и возвышенностью преследуемых идеалов (выделено мною. – В.К.). Перед этими порывами и проявлениями как масс, так и отдельных индивидов, вследствие необычайного состояния психического возбуждения, должны заглохнуть чувства опасности, самосохранения, даже инстинкт»[65]65
  Чижевский А.Л. Физические факторы исторического процесса. Калуга, Калуга-Марс, 1924. С. 40.


[Закрыть].

Как видим, для ученого-гелиобиолога безумие побеждало даже инстинкт, в том числе, надо полагать, и инстинкт самосохранения. Единственное, но чрезвычайно важное уточнение, разъяснение, добавление: о безумии может писать только здоровый человек. Безумец безумия не видит, считая свои действия «моральными и возвышенными».

Александр Леонидович Чижевский