Текст книги "Большая жизнь"

Пожилой, интеллигентный мужчина в светлой шляпе сказал:

– Гитлер обещал им отдать Москву на разграбление. Представьте, что бы творили здесь эти вандалы.

– Мою сестру в Орше изнасиловали, отрезали ей груди и выгнали голую на мороз, – не глядя на мужчину, сказала его соседка.

– Парад уже назначили на Красной площади в сорок первом! – глубоко затягиваясь папироской, зло проговорил милиционер. – Вот и получили парад! Продемонстрировали свои мощи!

А женщина все шептала детям:

– И дядю Матвея они расстреляли. И дом наш спалили. И папку нашего… – Голос ее пресекся, она прижала платок к губам.

Меня снимали в нескольких местах, в фильм включили фрагмент, снятый на площади Маяковского. Три часа шаркала ногами непрерывная, молчаливая колонна пленных. Странное, двойственное чувство порождало это небывалое зрелище: вроде бы хорошо – идут поверженные враги, обезвреженные грабители, которые не смогут уж больше творить зло, но, с другой стороны, вид этих пойманных врагов напомнил столько бед и страданий, что в душе людей горький осадок не проходил.

Словно предвидя этот неприятный осадок, какой-то остроумный начальник приказал пустить вслед за пленными моечные машины – помыть улицы после фашистской нечисти! Автомобили с цистернами тоже шли строем, они стелили по асфальту упругие веера шипящей воды, смывали окурки, бумажки, следы только что позорно прошедшей армии пленников.

Свидетельство об окончании Высших разведывательных курсов

Москвичи смотрели на освежающие струи воды, на глянцевитый чистый асфальт и, повеселев, стали расходиться по домам.

Третье событие: я окончил курсы и сдал экзамены.

* * *

В октябре 1944 года Главное политическое управление Советской армии и Военно-морского флота выпустило очередной информационный плакат. Такие плакаты выпускали регулярно, их вывешивали в воинских частях и особенно в ленинских комнатах, они посвящались разным событиям и героям боев.

На этот раз плакат рассказывал о передовых фронтовиках по каждому роду войск, своеобразным чемпионам по видам фронтовой деятельности.

На плакате каждому герою посвящен дружеский шарж и шутливые стихи.

Привожу ксерокопию в уменьшенном виде.

Публикация этого плаката для меня неожиданно принесла неприятность. Позвонили из редакции газеты «Красная Звезда» и сказали:

– Владимир Васильевич, в редакцию обратился фронтовик, командир полка полковник Горб, он высказывает сомнение насчет большого количества (79 человек!) «языков», которых вы привели (как указано на плакате) на фронте. И просит перепроверить. Может быть, вы заедете к нам, поговорим, где искать подтверждение этой цифре, чтобы написать ответ полковнику Горбу.

На следующий день я приехал в редакцию, работники ее просили извинить их, но полагается отвечать на запросы читателей, тем более что прислал его фронтовик.

Фронтовой плакат

Я высказал свое мнение:

– Надо отвечать, подтверждая документами, чтобы это не ограничивалось моим с вами разговором. Во-первых, запросите Главпур – откуда авторы плаката взяли такую цифру – «79 языков». Во-вторых, надо позвонить в управление кадров, в моем личном деле есть последняя «Боевая характеристика», с которой меня направляли в Москву на курсы, в ней тоже указана эта цифра. В-третьих, надо кого-то послать из редакции в Подольск, в архив. В деле моего 629-го полка 134-й стрелковой дивизии должны быть протоколы допросов пленных, в них указано, кто участвовал в захвате пленных. Протоколов этих много, чтобы долго не рыться в архивных бумагах, можно воспользоваться тремя представлениями меня к звезде Героя, в них указано суммарное количество «языков» за определенный период моей боевой службы. Кстати, вот у меня есть копия первого представления, мне ее дал на память командир полка полковник Кортунов, когда мне это звание не дали и вернули представление. Я привез его показать вам. Вот здесь указано, кроме прочих боевых дел, «привел 35 пленных». Во втором представлении найдете цифру «65 языков», но Героя опять не дали, и в третьем, за которое все же получил эту награду, найдете цифру: «79 языков».

Работники редакции по-моему совету собрали все документы, пригласили полковника Горба и показали ему их.

Горб ознакомился с показанными справками и, говорят, все хмыкал и удивлялся, а потом заявил: «В моем полку за все время моего командования взяли всего 25 “языков”».

Меня спросили, не пожелаю ли я встретиться с полковником Горбом?

Я ответил:

– Не испытываю такого желания, пусть он хмыкает по поводу своей плохой разведки.

Хотел добавить на счет его сомнений: «Горбатого могила исправит», но воздержался, все же он фронтовик.

Поездка в Ташкент

После завершения экзаменов на курсах меня пригласили в Узбекскую ССР. Я был шестой по счету Герой из Узбекистана, пятеро других – узбеки первый, Кучкар Турдыев, и вот я – шестой.

Как только пришло это радостное сообщение в Ташкент, ко мне приехал постоянный представитель Узбекистана в Москве Султанов и сказал:

– Республика приглашает вас в гости и ждет!

В Ташкенте меня встречали митингом на вокзальной площади. Были здесь мои мама и папа. Руководил всем работник ЦК КП Узбекистана. После речей, вручения цветов, криков «ура!» он сказал:

– Теперь поедем к вам в гости.

Гости – какие-то местные начальники, писатели-узбеки, журналисты и телевизионщики – на пяти машинах с эскортом из милиционеров-мотоциклистов помчались к скромному домику родителей на окраине города. Я шепнул цековцу:

– Мои старики живут очень скромно, на продовольственные карточки. Не знаю, чем мы будем угощать гостей?

– Не беспокойтесь, мы все предусмотрели.

Встреча с родителями в Ташкенте

И действительно, в небольшом дворике нашего дома стоял длинный стол, накрытый выпивками и закусками. В торце стола пускал пар огромный самовар (из чайханы) и улыбался усатый чайханщик. За ним тоже парил огромный котел с пловом.

Настоящий пир прошел очень приятно и весело. Меня попросили рассказать об эпизодах из моей работы в разведке – как я ловил «языков». Я рассказал. Восторг и похвалы сопровождались бурными тостами и возлияниями. К вечеру гости набрались изрядно и стали расходиться. Цекист мне сказал:

– Завтра в 10 утра вас ждет в здании ЦК первый секретарь ЦК Усман Юсупов. Я пришлю за вами машину.

Наконец, я остался с родителями наедине. Мама плакала от счастья, обнимала и целовала меня. Отец, как всегда, был сдержан в эмоциях, но я видел: и он растроган до глубины души. И было от чего! Сын, сгинувший в тюрьме и лагерях на три года, вернулся не только живой, но еще и Герой Советского Союза.

Утром я был в ЦК. В приемную вышел сам первый секретарь, знаменитый и всевластный Усман Юсупов – полный, с мясистым и крупным лицом, голова обрита наголо и блестела, как биллиардный шар. Он был в легком чесучовом костюме. Широко улыбнулся, радушно сказал:

– Добро пожаловать в республику, наш дорогой герой!

Я ответил на чистейшем узбекском языке:

– Усман-ока, узумызы тилимызда гапирайлик, – что в переводе означало: Усман-ока, давайте говорить на нашем родном языке.

Он был просто ошарашен. Широко раскрыл глаза от удивления и воскликнул:

– Ты – подлинный сын узбекского народа!

После непродолжительной беседы в его кабинете Юсупов сказал:

– Сегодня будем обедать у меня дома в два часа дня, приезжай с женой.

– Спасибо, но у меня нет жены.

– О, да ты еще и жених! Женим тебя обязательно на узбечке. Подберем красавицу из Чуска. (Туда все богатые и знаменитые люди ездят за невестами еще с древних времен. – В.К.)

Был я у него в квартире, не очень шикарной, просто и со вкусом обставленной. Жена его Степаненко (кажется, Оксана, теперь уже не помню) – приветливая, веселая хохлушка.

Обедали мы втроем, говорили только по-узбекски, разумеется, выпили, но понемногу, Юсупову надо было возвращаться на работу.

На прощанье он еще раз сказал:

– Ты подлинный сын узбекского народа.

На другой день, объезжая город на машине, я увидел на площадях, в центре, в скверах, затем в старом городе на площади Алишера Навои и в других местах свои огромные портреты не меньше, чем 3 × 4 метра с надписью: «Сын узбекского народа, Герой Советского Союза Владимир Карпов». Их нарисовали за одну ночь по распоряжению Юсупова.

Отпуск прошел быстро – в бесконечных застольях у старых друзей. Разыскал я и свою подружку по школе Иру Степанову, которая еще до войны по согласию моей мамы должна была стать моей женой. Но как только меня арестовали, Ира в наш дом не приходила и однажды, как мне рассказала мама, при случайной встрече с Ирой не ответила на мамино «Здравствуй, Ирочка». Мама подумала, что она ее не узнала, зашла с другой стороны и еще раз поздоровалась. Ира опять не ответила, отвернулась и пошла дальше. Было это для меня очень неприятно и оскорбительно, но все же хотел увидеть Иру и поговорить с ней – она первая школьная любовь! На прежней квартире ее не было. Я узнал новый адрес и направился туда. Ира увидела меня в окно, вышла во двор, в дом не пригласила. В глаза мне не смотрела. Видно, ей было очень стыдно за свое поведение, но она понимала – между нами теперь не может быть ни любви, ни дружбы. Зло сказала: «Никогда больше не приходи ко мне», повернулась и ушла. Все было ясно. После этого я ее больше не видел, где и с кем она жила, не знаю…

Служба продолжается

Неожиданное предложение

После возвращения из отпуска меня вызвали в управление кадров. Пропуск был заказан. Пройдя по коридору, отделанному высокими деревянными панелями, я остановился у двери с номером, написанным в пропуске. Дверь была массивная, с начищенной медной ручкой. Я приоткрыл ее, спросил:

– Разрешите? Капитан Карпов.

– Жду вас, – приветливо отозвался полковник и, встав из-за стола, пошел навстречу. Протянул руку: – Лавров.

– Я вроде бы вовремя, – сказал я, взглянув на часы.

– Все в порядке, – подтвердил полковник. Он откровенно разглядывал меня и улыбался одними глазами, будто иронически спрашивал: «Ну, что ты обо всем этом думаешь?» Потом сказал:

– Я пригласил вас, чтобы узнать, что вы намерены делать после войны?

Вопрос показался очень наивным и ненужным. Пожав плечами, я ответил:

– Служить.

– А где именно?

– В своем полку.

– Война кончается, армию надо сокращать, многие полки будут расформированы.

– Пойду работать, учиться, найду дело, – ответил я, уверенный, что в любом случае все будет хорошо.

– Как здоровье вашей мамы?

Я насторожился: «Здесь обо мне знают такие подробности! Значит, разговор предстоит очень серьезный!..»

– Мама здорова.

– Ну а теперь поговорим о главном. Вы разведчик. А знаете ли о том, что в разведке мирного времени не бывает? В разведке всегда война. Страна займется восстановлением хозяйства, будет строить новые заводы, растить новое поколение. И надо кому-то все это охранять. Надо постоянно знать, откуда может прийти опасность. У нашей страны много друзей. Но, к сожалению, немало и врагов. – Полковник помолчал, лицо его стало печальным, он будто вспомнил что-то свое, далекое и не очень радостное. – Вы, конечно, помните, как началась война. Не раз слышали слова о вероломном нападении фашистской Германии. А не задумывались вы о том, почему немцы достигли внезапности? Где была наша разведка? Что она делала? Куда смотрела? – Лавров поднялся и заходил по комнате. – Когда вы будете работать у нас, я покажу вам карты сорок первого года, на них выявленная нашей разведкой группировка немецкой армии с точностью до батальона! Советские разведчики сделали свое дело. Придет время, историки разберутся во всех сложностях нашей эпохи – и, я уверен, о разведчиках у потомков останется самая добрая память. – Лавров поглядел на меня тепло и ласково. – Завидую вам, Владимир Васильевич, у вас все только начинается. Я, к сожалению, свое отработал, теперь я просто кадровик. Я пригласил вас, чтобы сделать официальное предложение служить в советской военной разведке.

Я ожидал все что угодно, только не это! Мысли мои растерянно заметались. Мне хотелось сразу же воскликнуть – да, согласен! Но тут же меня охватили сомнения. Справлюсь ли? Разведка в мирные дни совсем другое!

– Все необходимое у вас есть, – продолжил Лавров, – вы показали это на фронте. Пойдете учиться. Через несколько лет сами себя не узнаете! В общем, взвесьте все. Мы понимаем, такие решения в жизни не принимаются мгновенно. Вот бронь: в гостинице заказан для вас номер. – Полковник подал белый квадратик плотной бумаги. – Погуляйте по Москве еще три дня. Подумайте. Запишите мой телефон. Через три дня жду вашего звонка.

– Я могу и раньше. – Я с радостью готов был сегодня же начать, как мне казалось, новую увлекательную жизнь разведчика мирного времени.

– Не спешите, – советовал Лавров. – Я уверен, вы рвались на фронт, мечтая совершать подвиги. Теперь вы познали, что такое война. Сейчас с вами происходит нечто похожее на те далекие дни – открывается новая жизнь, романтика. Очень приятно, что у вас сохранился юношеский задор и оптимизм. В сочетании с большим опытом они помогут вам совершить много полезного для Родины. Еще раз откровенно признаюсь: завидую – вас ждут сложные, трудные, опасные, но в то же время очень интересные дела.

Я вышел на площадь. Яркое солнце освещало людей. Все куда-то спешили, озабоченные неотложными делами. А я уже чувствовал себя над этим жизненным круговоротом, где-то в стороне от него. Такое ощущение бывало в нейтральной зоне или в тылу фашистов: где-то полк, друзья, мама, а я вдали от них вершу очень важное и нужное для всех дело. Вот и теперь было такое же состояние: каждый дом, автомобиль, прохожий были дороги и близки моему сердцу, не хотелось с ними расставаться, с радостью жил бы в этой милой суете. Но уже свершилось: скоро получу новое задание, которое придется выполнять, может быть, всю жизнь.

В разведке не бывает мирного времени

Учебное заведение, в которое я был направлен, находилось под Москвой. На электричке с Белорусского вокзала доехал до нужной остановки. Сразу от платформы начинался лес, никаких признаков жилья не было. Пройдя лесом минут десять, я увидел аккуратный, чистенький городок, обнесенный забором. У проходной – охрана. Это и было то, что в разговорах называлось «разведшколой», а официально в секретных документах именовалось «Высшая разведывательная школа Главного разведывательного управления».

В городке было три основных здания – четырехэтажный учебный корпус, здесь же управление школы, трехэтажный – западный факультет, трехэтажный – восточный факультет и несколько небольших домов – спортзал, столовая, автопарк с учебной техникой, казарма для охраны, гараж и разные складские помещения.

Мандатная комиссия под председательством начальника школы генерал-лейтенанта Кочеткова, небольшого роста, круглолицего, не похожего на разведчика, определяла, на какой факультет подходит кандидат.

Члены комиссии заранее знакомились с личным делом офицера, а на мандатной комиссии только уточняли какие-то детали из аттестаций. И, что особенно удивило меня, очень внимательно разглядывали внешность. Меня даже попросили:

– Повернитесь в профиль.

Пошептавшись, члены комиссии закивали головами, и генерал Кочетков объявил:

– Вы зачисляетесь на западный факультет, будете специализироваться на англо-американское направление.

Как я узнал позже – внешность имела очень важное значение: разведчик, даже если он не будет на нелегальном положении, не должен отличаться своей внешностью от населения этой страны. Вот и сортировала мандатная комиссия: широкие скулы, приплюснутый нос, чуть раскосые темные глаза, невысок ростом: на восточный факультет (Турция, арабские страны, Япония, Индокитай). Светлые волосы и глаза, высокий, средний рост, правильные черты лица – западный факультет (Европа, Америка, Канада, Скандинавия).

Поселяли слушателей в здании своего факультета по два-три человека в комнате. Соседом моим стал подполковник Корбут Иван Васильевич, командир партизанской бригады. В 1942 году его забросили в тыл немцев с задачей создать отряд и совершать диверсии в тылу. Был тогда Корбут капитаном, отряд создал, который со временем разросся в бригаду, Корбут получал очередные звания и ордена за выполнение не только диверсий, но и разведывательных заданий. Был он человеком веселым, общительным.

Меня несколько смутило старшинство соседа в звании, но Корбут сразу простодушно сказал:

– Тебя как зовут? Владимир? Меня Иван. И никаких званий и отчеств. Нам с тобой три года трубить вместе. Поэтому будем жить легко и просто. Согласен? Ну и порядок!

Я с тайным любопытством поглядывал на окружающих: здесь были опытные разведчики – от капитана до подполковника, не старше тридцати лет. У каждого на груди ордена и медали или несколько рядов орденских планочек.

Сколько отчаянных и невероятных дел свершили эти разведчики в годы войны! И сколько им еще предстоит приключений в будущем!

Учеба увлекла меня своей необычностью, все было в новинку, предметы изучения назывались очень своеобразно: «Спецподготовка» – тонкости и хитрости практической работы: вербовка агента, явки, передача сведений, обнаружение и уход от слежки. «Фотодело» – работа с миниатюрными фотоаппаратами величиной с пуговицу. «Спецтехника» – перлюстрация почты, подделка документов и т. д. «Вождение» – практика на автомобилях различных марок. «История разведки», «История дипломатии», «Страноведение» – изучение страны, в которой предстоит работать: ее история, культура, экономика, ну и, конечно, вооруженные силы. Язык для меня – английский. В Ташкентском училище немецким языком занимались два раза в неделю по два часа, здесь язык считался одним из основных предметов – четыре часа ежедневно, при этом один преподаватель на троих слушателей, за четыре часа он буквально переворачивал мышление на английский лад. А что будет через три года? Мне очень понравился английский и перспектива овладеть им в совершенстве. Преподавателем был пожилой разведчик Валерий Петрович Столяров, он несколько десятилетий проработал в Америке и так ассимилировался, что по-русски говорил с акцентом. С первых дней он стал не только преподавателем, но и другом; седой, с отцовским взглядом, он так искренне хотел научить «ребят» говорить по-английски, что кроме часов, отведенных для классных занятий, высматривал «своих» вечером в кинозале, в библиотеке, на спортплощадке и всюду объяснялся с ними только по-английски. Через месяц запретил говорить с ним по-русски, все общение – только на английском языке. Он весь отдавался работе, наверное, у него не было семьи: с утра до ночи он находился в школе.

Я с некоторой жалостью думал: «Вот она, судьба разведчика, всю жизнь ходил по лезвию бритвы, и на старости нет ничего, кроме работы».

На первой вводной лекции начальник школы генерал Кочетков начал издалека, с библейских времен, когда Ной после Всемирного потопа выпустил с ковчега птиц, чтобы узнать (разведать), есть ли суша. Птицы не вернулись – значит, нашли землю. Слово «разведать» содержит в себе основной смысл действия – «ведать», знать, разузнать что-то. Он изложил историю разведки с древних времен до современной сложнейшей государственной службы, когда ни одно решение правительства не принимается без изучения соответствующей информации, не говоря уже о решениях командования всех степеней в мирное и военное время. Разведка очень деликатный, тщательно оберегаемый тайный организм, который должен знать все и не допускать утечки никаких сведений о себе.

В конце лекции генерал несколько разочаровал меня, сказав, что слушателям надо отказаться от восприятия разведки как области романтических и загадочных подвигов, это – тяжелая, опасная и в какой-то степени неблагодарная работа.

В каждой разведывательной операции ее участникам известно только то, что положено и необходимо знать для выполнения своей конкретной задачи. Или, как по этому поводу пишется в официальных документах: «Ознакомлен в части, касающейся…»

Исполнители (многие из них не знают друг друга), как пчелы, собирают информацию и приносят (или отправляют) ее в улей (ГРУ). Те, кто работает в этом «улье», устанавливают ее качество (сравнивают с другими – не дезинформация ли?), определяют ее полезность (что-то новое; подтверждение или опровержение ранее известного), находят место этой крупице в сочетании с другими данными. Таким образом она попадает в доклад, касающийся определенного направления, или в сводку за какой-то период времени.

Эти данные докладываются государственным и военным руководителям, чтобы они не вслепую, а зная все необходимое о нынешнем или будущем противнике, принимали безошибочные решения.

Разведка – единственная военная профессия, в которую не назначают в приказном порядке.

В разведку идут служить только по желанию. И даже работая в этой системе, разведчик не слышит приказного, командирского тона начальства. С ним чаще говорят так: «Мы хотим поручить вам…» или «Как вы смотрите, если мы вас отправим…» Строевой офицер не имеет права отказаться от выполнения приказа. А разведчика могут спросить: «Согласны?» или «Что вы думаете об этом?»

И он должен твердо ответить – берется он за выполнение этого задания или нет.

Обычно разведчик не отказывается от поручаемого дела. Так происходит потому, что те, кто его подобрал, отлично знают его возможности, иначе они с ним не завели бы разговор об этом задании. Работа разведчика всегда связана со смертью, возможными пытками, длительным или пожизненным тюремным заключением. За рубежом разведчик превращается в преступника, потому что преступает законы страны, на землю которой его заслали.

* * *

Однажды, вернувшись в свою комнату после окончания занятий, Иван Корбут предложил мне:

– Давай вечерком погуляем, сходим в ресторан. Была у меня мечта, если выберусь живым из немецкого тыла, буду целую неделю кутить в самом шикарном ресторане.

Меня удивила не мечта Ивана и его предложение участвовать в таком гулянье. Невольно вспомнились однокашники по училищу, которые меня предали и доносили о разговорах. Может быть, в разведшколе таким способом проверяют моральную устойчивость слушателей? Чтобы не обижать Корбута подозрением, я схитрил:

– Ваня, я не могу с тобой пойти в ресторан, потому что мне не на что пригласить тебя на ответное угощение. Моего капитанского жалованья на это не хватит. К тому же я половину матери отсылаю ежемесячно.

– Вот чудак! Никаких ответных не нужно. У меня денег до черта! В тылу у немцев деньги некуда было тратить. За два года полчемодана накопилось. Родственников нет, все погибли во время оккупации. Жену еще не завел. Некому было тратить. Так что не сомневайся! Какой в Москве самый шикарный ресторан?

– В этом деле я профан, не был еще ни разу в жизни в ресторане. Не довелось ни в Москве, ни в Ташкенте: училище, тюрьма, война, какие уж тут рестораны!

– Тем более! Неужели тебе не интересно?

Затея Ивана была заманчива, говорил он искренно, и я согласился. Мы еще не приобрели гражданских костюмов, в них не было надобности. В первые годы после окончания войны в цивильное не переодевались, в военной форме при орденах всюду встречали с уважением.

Нагладив брюки, начистив награды, Иван и я отправились кутить. Мы приехали в центр Москвы и, выйдя из метро «Площадь Революции», сразу обнаружили огромную гостиницу «Москва» с рестораном, через площадь «Метрополь», а прямо напротив выхода из метро, прилепленный к гостинице «Москва», сиял белый, украшенный старинной лепкой «Гранд Отель». (Теперь уже нет этого ресторана, его поглотил при реконструкции комплекс «Москвы», охвативший целый квартал.) В глаза бросилась сияющая яркими огнями реклама «Гранд Отеля».

– О! – воскликнул Иван. – Это то, что нам нужно! «Гранд Отель», грандиозно!

Мы вошли в шикарный вестибюль – белый мрамор, зеркала в золоченых рамах, хрустальные люстры, швейцары и гардеробщики, похожие на адмиралов, в коричневых, отделанных золотыми галунами одеждах. Здесь был иной мир, какого я прежде никогда не видел.

Холлы и главная зала ресторана были белые, с золотом, стены, потолки в лепке, зеркала в проемах между окнами обрамлены золотым вычурным багетом, и даже мебель – столы и кресла на замысловатых ножках – тоже была белой с золотом. Как я позже узнал, это был стиль какого-то Людовика, номер которого я не запомнил.

Расположились за столиком в углу, здесь показалось уютно и удобно, все и всех хорошо видно. Некоторое время я и Иван сидели молча, не то чтобы подавленные, а наоборот – вознесенные в какую-то сказочную нереальность.

У меня, как в калейдоскопе, проносились в голове: тюремная одиночка, лесоповал, траншеи, залитые дождевой водой, расстрел компании Серого, прыжок с ножом на часового у знамени… Я думал: «Вся эта сказочная роскошь существовала, действовала в те же дни и часы, когда я проходил через те далекие теперь передряги. Когда темной ночью разведгруппа была на краю гибели, а Костя Камилевич кинулся на пулемет, в этом ярко освещенном зале, под звуки джаза, может быть, вон та красивая, элегантная женщина так же, как и сегодня, танцевала с седым мужчиной, явно иностранцем, у него вместо галстука непривычная для нас бабочка».

Иван тоже сидел молча и, видимо, переживал нечто похожее.

Любезный официант в полупоклоне, но с достоинством записал в блокнотик все, что мы заказали, и упорхнул неслышной походкой.

Посуда, ножи, вилки, салфетки, – все было особенное, именное, с вычурной монограммой «Гранд Отеля». Заказанную поллитровку водки принесли не в бутылке, а в изящном графинчике. Иван разлил водку в фужеры, предназначенные для воды, и сказал, показывая на маленькие рюмочки:

– Этими фигурками мы с тобой до утра не охмелеем.

Выпили с наслаждением, водка была холодная, графинчик даже вспотел, потому что бутылку, достав из холодильника, перелили в него.

После первого графинчика, заказав второй, стали более внимательно приглядываться к окружающим, и, разумеется, взоры дольше задерживались на женщинах.

Все они казались мне необыкновенными, таких я не встречал в своей прежней жизни: многие в длинных платьях, но сшитых так, что фигура просматривается во всех подробностях, обнаженные плечи и руки, ухоженные лица загадочные и одинаковые. Мне даже подумалось: они как постоянный инвентарь этого ресторана, как неизменные манекенщицы в журналах мод.

Однако спустя некоторое время я стал различать женщин, они оказались разными по внешности, по фигурам и по возрасту. И некоторые из них с интересом поглядывали в нашу сторону и даже проявляли явное желание быть замеченными.

– Может быть, потанцуем? Нам не откажут вон те две за столиком, недалеко от оркестра. Они без ухажеров. – предложил Иван.

Когда-то в школе и в училище я танцевал с девушками, но это было так давно, что теперь я засомневался,

– Получится ли? Я всю войну об этом даже не думал.

– Получится, – сказал уверенно Иван, – танго пойдем танцевать. В танго ничего не надо ногами выделывать, ходи и ходи под музыку, вот тебе и танго. – И как только заиграл оркестр, Иван поднялся и скомандовал: – Пошли! Вперед, без страха и сомнения.

Дамы охотно приняли приглашение офицеров. Взяв женщину за талию и ощутив аромат, который нежной волной прошелся по лицу, я почувствовал легкое головокружение. Партнерша была податлива, она казалась почти неосязаемой в скользящей шелковой ткани своего платья.

– А почему вы одни, где ваши дамы?

– Пока не завели, мы недавно с фронта, прибыли учиться в академию, все время на занятиях, не до дам, – сразу все откровенно изложил я и тут же спросил: – А вы почему без ухажеров?

– Мы с подругой зашли полакомиться кофе и пирожными. Здесь делают особенно хороший кофе. Ну а потом решили и музыку послушать.

– Давайте знакомиться, – предложил я. – Меня зовут Владимир.

– А меня Мария.

– Может быть, мы объединимся, – предложил я, – переходите за наш столик.

Партнерша несколько отстранилась от меня, улыбка сошла с ее губ:

– Извините, но мы не из тех, кто приходит в ресторан заводить знакомства.

Я стал оправдываться:

– Я не хотел вас обидеть, просто вас двое и нас двое, вы здесь случайно, и мы случайно.

– Нет, нет, переходить за ваш стол просто неприлично…

Мелодия оборвалась. Я повел партнершу к ее столу и на ходу спросил:

– Ну а танцевать будем?

Мария заулыбалась:

– Будем, это можно!

Во время следующего танца разговор продолжился. Я узнал, что Мария журналистка, работает в газете, в какой именно – она не сказала.

Из ресторана вышли вместе, а провожать подруг пошли врозь. Я доехал с Марией до метро «Арбатская». Выйдя на платформу, Мария сказала:

– Дальше меня провожать не нужно. А чтобы вы не подумали, что я хочу от вас избавиться, запишите мой телефон, спрашивайте Марию, меня позовут. У вас в академическом общежитии, конечно, телефона нет.

Мне было очень хорошо с Марией, она держала себя просто, остроумно шутила, все понимала с полуслова. Казалось, что мы давно знакомы, и не хотелось расставаться.

Но Мария настояла на своем, дальше провожать не позволила:

– Если вам понравился сегодняшний вечер, звоните в следующее воскресенье, опять потанцуем.

В общежитии я рассказал обо всем Ивану, а тот, в свою очередь, тоже показал телефон Танечки.

– В следующий выходной встречаемся! – весело подвел итог Корбут. – Видишь, как здорово получилось, а ты артачился! Теперь у нас будут дамы сердца, и мне кажется, знакомство наше весьма перспективное. – Иван подмигнул и добавил: – Во всех отношениях!

Знакомство оказалось действительно удачным, после каждой встречи Мария все больше нравилась мне. Несколько смущало некоторое превосходство Марии в образовании, я ощущал это во всех разговорах, но с другой стороны, и сам чувствовал, что старался быть на высоте, соответствовать ее уровню, а это весьма полезно вообще и для будущей работы в особенности.

Через некоторое время я уже стал подумывать: а не та ли Мария единственная, которую посылает судьба на долгие годы? Готов был сделать официальное предложение, если бы не очередной неожиданный поворот в моей жизни. Уж, казалось бы, сколько было таких крутых поворотов, но судьба, видно, еще не исчерпала все, что предназначала.

В субботу, после последней лекции, адъютант начальника школы встретил меня у выхода и сказал:

– Карпов, зайдите к шефу, он вас ждет прямо сейчас.

Гадая, зачем понадобился начальству, к тому же так срочно, я поспешил на третий этаж.

В кабинете кроме генерала Кочеткова был незнакомый мне посетитель в гражданском. Доложив о прибытии, я встал перед столом генерала. Тот молча посмотрел на меня очень внимательно, потом перевел взор на посетителя и молвил:

– Вот наш ухажер.

Я, ничего не понимая, смотрел то на генерала, то на гражданского. Наконец, Кочетков спросил: