Текст книги "Большая жизнь"

– Хрустеть будет.

Кистью руки вильнул перед глазами, как бы изображая плывущую рыбу. Я понял: нужно обтекать кустарник, ползти опушкой – и двинулся по снегу, разворошенному группой обеспечения.

Вскоре я увидел почти рядом два белых силуэта. Один, лежа на спине, зажимал в кулаках проволоку, другой перекусывал ее как раз между рук напарника, и тот осторожно, чтобы не звякнули, разводил концы. Резали лишь самый нижний ряд – только бы проползти.

У меня прошел по спине холодный озноб. «Если нас обнаружат, ни одному не уйти, в упор всех побьют». Я хорошо помнил, как сам недавно проучил фашистов при сходных обстоятельствах.

Где-то рядом отчетливо щелкнула ракетница. Шурша, ракета понеслась вверх и с легким хлопком раскрылась в огромный яркий световой зонт. Разведчики ткнулись лицами в снег. Единственное не закрытое белой тканью место – лицо.

Лежали не дыша. Мне показалось, что даже сердце перестало биться. Но вот ракета сгорела. На несколько мгновений вокруг стало черно, потом глаза привыкли, и я увидел, как машет Лузгин. «Значит, проход готов».

Надо было ползти вперед, а я не мог преодолеть свою скованность. Наконец решился, пополз медленно, сжимая в руке гранату.

Подполз к брустверу, с огромным усилием поборов страх, заглянул вниз. Ждал – увижу там притаившихся немцев, но траншея была пуста. Сразу на душе стало легче.

Я спустился в траншею. Вслед за мной туда же соскользнули Коноплев и Рогатин. Моряки с опаской двинулись вперед. На вершине холма пулеметная площадка, выбранная для нападения… Увидев телефонный кабель, прикрепленный к стене окопа металлическими скобками, показал на него Коноплеву. Тот кивнул, и я понял: надо перерезать. Вынул финку, стал пилить кабель. И тут из-за поворота выплыли две белые фигуры. Немцы были в таких же, как и разведчики, маскировочных костюмах. На мгновение они остановились, но, заметив, что я возился с кабелем, успокоились: очевидно, приняли разведчиков за своих связистов. Один из немцев что-то громко спросил.

Чужая речь и близость врагов опять меня сковали. Я стоял как деревянный, не в силах справиться с омертвевшим от неожиданной встречи телом. Лишь одна какая-то жилка осталась живой, она пульсировала где-то в голове, позволяла держать в поле зрения немцев, искать выход. Вдруг эта жилка сработала как электрический выключатель. Я вскинул автомат и выстрелил короткой очередью в ближнего немца. Тот рухнул, а второй кинулся бежать.

– Что же ты?.. Живьем надо! – напомнил Рогатин, пытаясь проскочить в тесной траншее мимо меня и догнать убегающего.

Я не пустил, перешагнул через убитого и сам в три прыжка настиг фашиста, суматошно стукавшегося о стенки траншеи на поворотах. Схватил его за плечи. Гитлеровец завизжал тонким поросячьим визгом.

Разведчики стремились осуществить задуманное без шума. И ползли, и резали проволоку, и по траншее шли, помня лишь об одном: тише, тише, ни звука! И вдруг этот ужасный крик! Я ударил гитлеровца ножом. Визгун умолк, обмяк и повалился на дно траншеи.

– Что же ты, гад, делаешь?! – простонал рядом Рогатин. – И этого убил!

Я огляделся широко раскрытыми, но плохо видящими глазами. Опомнился. «Действительно, что же я натворил? С ума сошел от страха?» И, овладевая собой, ответил:

– Сейчас еще найдем.

– Нельзя искать. Нашумели. Уходить надо.

Я не успел ответить – автоматные очереди ударили по траншее из-за поворота. Пули бились в земляную стену, неистово грызли ее, поднимая сухую, колкую пыль.

Разведчики прижались к противоположной стене. Стреляли рядом, но выстрелы почему-то были глухие. Я заглянул за поворот и все понял: там блиндаж, и гитлеровцы стреляли из него наугад, прямо через дверь.

Сняв с пояса гранату, метнул ее под дверь. Грохнул взрыв. Дверь сорвало. Из блиндажа послышались крики, и снова застрекотали автоматные очереди. Рогатин метнул в черный проем вторую гранату. Опять взрыв, и в блиндаже все стихло. Только дымок тянулся из дверного проема, и кто-то стонал там в черноте.

«Нужно лезть туда, брать “языка”», – подумал я. Теперь, как это ни странно, я действовал не то чтобы спокойно, а более хладнокровно и рассудительно. – Как туда влезть? Если кто-нибудь из немцев уцелел, непременно караулит с автоматом наготове. А топтаться нельзя: сейчас прибегут на помощь соседи».

Решение созрело мгновенно. «Брошу гранату с кольцом. Кто уцелел – ляжет, ожидая взрыва, которого не будет. Тут-то я и вбегу!» Секунда – и граната полетела в блиндаж. Еще миг – и я вбежал. За порогом блиндажа сразу отскочил в сторону, чтобы не быть мишенью на фоне дверного проема. В блиндаже была непроглядная темень. Пахло гарью и странной смесью пота с одеколоном. Неподалеку слышалось тяжелое дыхание немца. «Наверное, раненый. Хоть бы его взять, пока не застукали! Где же он, этот раненый!..» Я сделал шаг и споткнулся о мягкое человеческое тело – немец был неподвижен. На ощупь нашел еще несколько тел без признаков жизни. Наконец приблизился к стонавшему в глубине блиндажа.

В дверях вспыхнул свет карманного фонаря.

– Володя, где ты? – тревожно спрашивал невидимый Коноплев.

– Здесь я. Порядок!

Раненый сидел на земле, вытянув вверх руки, будто защищая лицо от удара. Я шагнул вплотную к нему, а тот, сидя, подался в угол, вжимаясь в земляные стены. Я схватил его за шиворот, поднял и встряхнул. Немец не мог стоять, ноги у него подгибались, как резиновые.

Гитлеровец все-таки встал на ноги, его била дрожь. Эта дрожь врага вселяла чувство уверенности и своего превосходства. Толкнув пленного к выходу, сказал разведчикам:

– Принимайте.

Рогатин сноровисто связал пленному руки и всунул ему в рот кляп. Моряки тем временем забирали документы из карманов убитых, прикидывая, что еще надо прихватить из блиндажа.

– Хватит, пошли, – сказал Рогатин.

Мы выбрались на чистый морозный воздух. Прислушались и, не уловив никаких признаков тревоги, стали спускаться вниз по траншее. У основания высотки чуть не столкнулись еще с тремя белыми призраками. С автоматами наготове они крались навстречу.

– Свои, – сказал Рогатин, узнав Лузгина.

– Вы чего здесь? – спросил я, зная, что такие действия не предусматривались.

– Заваруха у вас началась, решили идти на помощь.

– У нас порядок, давайте быстрее за проволоку…

Все переползли в проход, цепляясь маскхалатами за колючки, пригибаясь, побежали к лощинке.

Вспыхнула неподалеку ракета. Мы кинулись в снег, как в воду. Рогатин упал на немца в зеленой форме, чтобы прикрыть его своим белым одеянием.

Когда ракета погасла, быстро вскочили и понеслись дальше. Рогатин подталкивал немца: тому было трудно бежать со связанными руками и кляпом во рту, он спотыкался, падал, но Иван поднимал его и хрипел:

– Давай, давай, фриц, не задерживай!

Немец мычал и послушно трусил вперед, падая и поднимаясь.

Вот, наконец, и черная полоска своих позиций. Разведчики спрыгнули в спасительные окопы, в полном изнеможении повалились на землю.

Прибежал Казаков. Группа вернулась немного правее того места, где ждали ее. Увидев скрюченного немца, лейтенант обрадовался:

– Приволокли?! Ух, орлы! Ну, с первым «языком» вас!

А разведчики, запалено дыша, не могли еще говорить, лишь смотрели на командира счастливыми глазами.

– Зачем… мы… так… драпали? – еле выдавил из себя Саша Пролеткин. – Немцы же не гнались.

– Так вышло, – прохрипел в ответ Рогатин.

– Да чего там об этом… Главное – все вернулись и «языка» взяли, – продолжал радоваться Казаков. – Ну и молодчаги! Дышите, дышите, глотайте кислород!.. И как быстро управились – только два часа прошло!

Лузгин отдышался раньше других. Встал, откинул белый капюшон, сказал с восхищением:

– Ох, и фартовый этот Карпов! Когда стрельба началась и гранаты забухали, я думал – каюк, не выберется группа захвата из-за проволоки! И вдруг смотрю – идут. Фрица тащат. А погони нет.

Поднялся на ноги и Рогатин, пояснил Лузгину и другим:

– Некому было гнаться: Володя всех гранатами побил. А соседи, видать, не слыхали, взрывы-то были в блиндаже. Да и вообще война. Тут взрыв, там взрыв, могли принять за минометный обстрел.

Коноплев поддержал:

– Они до сих пор, наверно, не знают, что произошло.

Казаков заторопил:

– Давайте-ка, хлопцы, поднимайтесь, а то обнаружат гитлеровцы пропажу и начнут со злости сюда мины швырять, пошли домой. Подъем! Пошли, пошли!..

Шумным ликованием встретили возвращение разведгруппы старшина Жмаченко и все другие разведчики, не ходившие в этот раз на задание. Под их возгласы при свете ламп я оглядел своих спутников и удивился, как они переменились: лица у всех осунулись, под глазами темные тени, будто не спали две ночи, маскировочные костюмы промокли, а у тех, кто лазил под проволоку, на спине и рукавах висят клочья.

Немец, уже развязанный и без кляпа во рту, стоял у двери, обалдело и удивленно смотрел на разведчиков. Никто не обращал на него внимания.

Жмаченко раздавал вернувшимся завернутые в носовые платки документы. Многим говорил при этом:

– Нате, покрасуйтесь. – И мне сказал так же: – Покрасуйся.

Я сначала не понял, почему старшина так говорит. Вспомнил: «Ему же приказано было подготовить ужин. А стол почему-то пуст».

– Надо доложить о выполнении задания и сдать пленного, – объявил Казаков.

– Кому докладывать? – спросил я.

– Командиру полка или начальнику штаба. Пойду, они ведь не спят, ждут. Им уже сообщили по телефону, что «язык» взят.

За это время, пока он ходил к начальнику штаба, в блиндаже разведвзвода произошли разительные перемены. Стол уже был застлан чистыми газетами и готов для пира. На нем крупно нарезанная колбаса, сало, хлеб, лук, два ряда пустых эмалированных кружек и несколько немецких, обшитых сукном фляг. В торце стола, где должен сидеть командир, сверкала стеклом пол-литровая бутылка с сургучной головкой.

Я узнал, почему не подготовили ужин заранее. Есть, оказывается, примета: если накрыть стол до возвращения разведгруппы, ее может постигнуть неудача. Выпивка и закуска выставляются, когда все явятся на свою базу живыми и здоровыми.

К столу сели только ходившие на задание, остальным места не хватило. Они стояли со своими кружками рядом, похлопывая отличившихся по плечам и спинам.

Лишь сейчас я понял, почему старшина Жмаченко говорил: «Покрасуйтесь». На гимнастерке Рогатина был орден Красного Знамени, у Коноплева – «Красная Звезда», у Пролеткина – медаль «За отвагу». Я смутился, вспомнив, как при знакомстве с разведчиками снял шинель, намереваясь их поразить. «Вот так блеснул! – со стыдом думал я. – Кого хотел удивить своей медалью!» А она, новенькая, как назло, сияла ярче орденов.

Жмаченко, выпив свою долю водки и заев наскоро салом, суетился вокруг стола, подкладывая разведчикам еду, и, красный, лоснящийся от пота, приговаривал:

– Ешьте, хлопцы, ешьте, а то захмелеете.

Казаков, возвратившись из штаба, спросил:

– Володя, как действовали? Давай оценку каждому.

– Действовали все очень хорошо, – сказал я. – Особенно Лузгин, Пролеткин и Фоменко. Они услыхали стрельбу и сразу кинулись нам на помощь. Такой вариант при подготовке не предусматривался, но Лузгин сам принял решение.

– Можно мне? – спросил Лузгин.

– Давай, – разрешил Казаков.

– Не понравилось мне, как мы отходили. Гурьбой, все вместе – и группа захвата, и группа обеспечения. Обрадовались – «язык» есть – и рванули домой без оглядки!

– Ты должен был прикрывать, – сказал Казаков, лукаво улыбаясь.

Я тоже обрадовался. Бежал со всеми, чуть не задохнулся.

– Да уж, драпали, аж в глазах потемнело! – весело сказал Саша Пролеткин.

– Жираф, и тот не догнал бы, – к месту ввернул Рогатин, прибавляя веселья.

– На будущее надо учесть. Отход – дело важное, – советовал Казаков. – Могло быть так: в траншее у фрицев обошлось без потерь, а когда драпали, случайной очередью положило бы несколько человек.

Моряки скромно молчали. Костя не участвовал в поиске, он завидовал друзьям.

Я вышел из блиндажа покурить. Яркие звезды сияли в небе. Они были похожи на вспышки выстрелов из многочисленных автоматов, и казалось, далекое потрескивание очередей прилетает оттуда, сверху, а не с передовой.

В овраге было тихо. Штаб спал, только часовые, поскрипывая снегом, топтались у блиндажей.

Вслед за мной вышел Рогатин. Постоял рядом, смущенно покашлял, явно желая что-то сказать,

– Что с тобой, Рогатин?

– Лез я на задании с советами, а ты и сам…

– Спасибо тебе, Иван, – сказал я, почувствовав не только уважение, но и прилив какой-то нежности к этому доброму, смелому человеку. – Прошу тебя, помогай мне и дальше.

– Чего там. Ты сам все хорошо понимаешь. Как ловко с гранатой-то придумал. Когда в блиндаж полез, я тебя чуть за плечи не схватил. Думаю, сейчас рванет, куда же он? Не понял сначала хитрость. Очень ловко придумал!

Похвала эта была приятна. Краем уха я слышал, что за дверью тоже говорили о моей храбрости. Саша Пролеткин уже в который раз повторял:

– Фартовый у нас командир группы захвата, с таким дело пойдет!

И дело, правда, пошло хорошо, брали «языков» регулярно.

* * *

Однако определение Пролеткина о моей «фартовости» не оправдалось. Мешали нашей работе ясные лунные ночи.

На очередное задание вышли поздно – все ждали, может, потемнеет. Но луна светила так ярко, что вся нейтральная зона просматривалась почти как днем.

Прошли первые сто метров, и я понял, что в таких условиях захватить «языка» не удастся.

Немцы обнаружили нас на середине нейтральной зоны. Пришлось залечь меж борозд, прямо в ледяную воду. Одежда сразу промокла.

Вражеские пулеметчики – сначала один, а потом и другой – били длинными очередями. Пули шлепались рядом, брызгали в лица жидкой грязью. Разведчики вжимались в лужи до твердого грунта, вытесняя на края борозд глинистое месиво.

Перед моими глазами внезапно взметнулся столб огня. От взрыва зазвенело в ушах. Несколько таких же взрывов сверкнуло справа. Это уже минометы! Я дал команду отходить и сам стал разворачиваться в борозде. Рядом раздался негромкий вскрик.

– Кто ранен? – спросил я.

– Я, Лузгин.

– Сам ползти можешь?

– Могу.

– Давай, отходи первым.

В траншее нас встретил Люленков.

– Все живы?

– Лузгина ранило. Куда тебя, Лузгин?

– В ногу.

Разведчики были так вымазаны грязью, что сами с трудом узнавали друг друга.

– Ну, что ж, – вздохнул начальник разведки, – идите к себе, сушитесь и чиститесь…

На следующую ночь все повторилось с удручающей неизменностью. Не принесла успеха и третья ночь. Луна будто смеялась над нами.

Начальник разведки уже иронизировал:

– Долго вы намерены докладывать «на три О»?

Я хорошо знал, что докладывать «на три О» значит обнаружены, обстреляны, отошли. Это был обидный упрек в неудачливости.

Люленков закончил строго:

– «Язык» должен быть захвачен во что бы то ни стало!

Выручить могло только ненастье. Но, всем на радость, а разведчикам назло, погода установилась хорошая – с холодными ясными ночами.

Ко мне подошел Костя:

– Володя, возьми меня в группу захвата, я не подведу.

Я знал: Костя смелый парень, мы с ним в «шурочке» врукопашных побывали, да и за немцами-разведчиками в ту удачную ночь Костя выскочил из траншеи за мной первым.

Но здесь, в разведвзводе, об этом не знали. Уж очень у Кости внешность была не мужественная: золотоволосый, голубоглазый, лицо румяное, белое, как у девушки.

Его уважали как моего друга, брали в группу обеспечения, для захвата он выглядел явно неподходящим.

Я ответил Косте:

– Может быть, не надо? Почему-то у нас не клеится в последнее время.

– Возьми в свою группу, ты же меня знаешь. Может быть, со мной склеится.

– Хорошо, я поговорю с ребятами, нужно их согласие.

– Баранов, Глазков, Ситников, твои напарники, тоже меня знают. Возьми.

Я все же поговорил с моряками. Голубев ответил за троих:

– Возьмем, парень он надежный, проверенный.

В этот раз нам все же удалось подобраться к немецкому проволочному заграждению. Осторожно перерезали нижние нити. Я подал знак и первым полез в дыру, ощерившуюся колючками, как зубастая пасть. К обычному в такие минуты волнению прибавилось предчувствие неотвратимой беды. Полз и ждал: «Сейчас начнется… Сейчас…»

И не ошибся. Как только разведчики миновали узкий проход, сбоку из траншеи ударила струя трассирующих пуль. Она била почти в упор. «Ну, все!..» – успел подумать я и в тот же миг увидел, как кто-то из моих ребят вскинулся над землей и побежал к пулемету. Огненная трасса ужалила его, но он все же успел метнуть гранату. Грянул взрыв. Пулемет смолк. Разведчики тут же кинулись назад. Они лезли под проволоку, оставляя на колючках клочья одежды, царапая тело и не чувствуя при этом боли.

Я заставил себя посмотреть – не оставлен ли тот, кто метнул гранату? Увидел, что его волокут. Прикрывая их, дал из автомата несколько очередей по траншее и кинулся к проходу.

Немецкая оборона брызгала ракетами и огнем. При этом зловещем освещении я различал бегущих врассыпную разведчиков, видел, как они падали на землю, только не знал, кто из них жив, а кто рухнул замертво.

За пригорком группа собралась. Я быстро пересчитал ребят своей группы – все семеро здесь. Но один неподвижно лежит на земле.

– Кто?

– Костя, – ответил Рогатин, держа в руках бинт, приготовленный для перевязки.

Иван расстегивал Костину гимнастерку, искал рану.

– Не надо, – остановил его Саша Пролеткин и показал на две круглые, величиной с вишню, дырочки, черневшие в голове Камилевича там, где начинался тоненький пробор.

Еще двое были ранены: Коноплев – в плечо, Студилин – в руку. Царапины от колючей проволоки не в счет.

Камилевича принесли и положили возле блиндажа разведвзвода. Впервые Костя не вошел вместе со всеми в их шумное жилье.

Там разведчиков поджидал уже накрытый стол – старшина Жмаченко почему-то нарушил традицию. У меня мелькнула глупая мысль: «Вот потому и убило Костю». Зло спросил старшину:

– Ты зачем это сделал?

– Да жалко стало вас, уж столько ночей не спите… Хотел, чтобы сразу поужинали, скорей полегли спать, – виновато отвечал старшина, и щеки у него заметно подрагивали. За стол никто не сел. Обтерев оружие и сбросив маскировочную одежду, разведчики легли спать. Но заснули не сразу, каждый вспоминал Костю Камилевича. Теперь, когда его не стало, все вдруг ясно поняли, какой это был добрый и покладистый парень, никогда не вздорил, ни с кем не задирался.

Передо мной стоял живой Костя – с голубыми глазами, стеснительной улыбкой и девичьим румянцем. Для жестокой работы в группе захвата Камилевич казался неподходящим, но проявил себя бесстрашным.

«Зачем я его взял? Не я ли виновен в том, что он погиб?» – думал я.

Не надо было включать его в мою группу, остался бы жив. Но мы все погибли бы. Костя всю группу захвата спас. Немцы явно нас обнаружили, когда мы еще ползли к проволоке, и запустили за проволоку умышленно. Если бы Костя не кинулся на пулемет с гранатой, всех нас изрешетил бы этот пулемет вдребезги, он бил в упор с расстояния не дальше тридцати метров. Поэтому Костя и добросил до него свою гранату.

Утром я просил Казакова, а потом Люленкова, чтобы Камилевича представили к награде посмертно. Может быть, даже к высшей, он совершил подвиг такой же, как Александр Матросов.

Но то ли я говорил не очень убедительно, то ли тяжелая боевая обстановка не позволяла осознать, что я и Казаков докладывали, так этот подвиг и остался не отмеченным…

Хоронили Костю утром. Могилу вырыли на пригорке («чтоб посуше была»), почти рядом с блиндажом разведвзвода («пусть будет с нами»). На дно постелили сосновых веток. И когда Костю, завернутого в плащ-палатку, уже опустили на эти душистые ветки, туда осторожно спрыгнул Саша Пролеткин и надел на Костю шапку, опустил уши и стянул в узелок шнурки. Все понимали – мертвому теплее не будет, но мысленно одобрили эту последнюю заботу о товарище.

Плакал один старшина Жмаченко. Не стесняясь, утирал слезы рукавом телогрейки и даже тихонько причитал по-бабьи.

Грянул трескучий залп из автоматов. На могилу поставили деревянную пирамидку с фанерной звездой, покрашенной красной тушью, а масляной черной краской написали: «Костя Камилевич, 1920 года рождения, разведчик. Геройски погиб при выполнении боевого задания 3 марта 1943 года».

* * *

Заглядывая на много лет вперед, расскажу: после увольнения из армии я пытался найти родственников Камилевича в Рыбинске.

Была у него девушка, за которой Костя ухаживал и намеревался на ней жениться. Ее имя Людмила Александровна Карамышева. В 1941 году она родила дочь Таню, Костя не знал, что стал отцом. Дочь выросла, у нее уже взрослый сын – внук Кости.

Прислали мне довоенную фотографию Кости, с которой я знакомлю читателей.

Писал я письма городским властям Рыбинска, просил поддержать мои хлопоты о награждении Кости Камилевича посмертно.

Константин Карлович Камилевич (1920–1943). Фото 1938　или 1939　года

Вот что мне ответили.

«В результате проверки установлено:

по данным архива военного комиссариата г. Рыбинска КАМИЛЕВИЧ Константин Карлович родился 17 января 1920 года в г. Рыбинск Ярославской области.

В апреле 1941 года был призван Сталинским ОРВК г. Рыбинска и 15.04.1941 года в составе команды 34/1225 был направлен в распоряжение командира в/ч 2874 для прохождения службы в инженерную часть (где находилась в/часть данных нет).

3 марта 1943 года КАМИЛЕВИЧ К.К. погиб (запись в книге регистрации погибших рядового и сержантского состава № 71 том 8 стр. 204).

Сведений о месте и обстоятельствах гибели не имеется.

Из беседы с гр. БАЛУЕВЫМ Александром Васильевичем, бывшим следователем следственного отдела Центрального РУВД г. Рыбинска выяснилось, что гр. КАМИЛЕВИЧ К.К. в марте 1943 года проходил службу в штрафной роте в составе 629 стрелкового полка 134 стрелковой дивизии. В ночь со 2 на 3 марта 1943 года рядовой КАМИЛЕВИЧ К.К. в составе группы разведчиков пытался проникнуть в расположение войск противника. В ходе боя рядовой КАМИЛЕВИЧ К.К. уничтожил гранатой пулемет противника, обеспечив отход группы в расположение своих войск, но сам при этом погиб. Архивных справок, других документов подтверждающих прохождение службы, факта совершения героического поступка рядовым КАМИЛЕВИЧЕМ К.К. гр. БАЛУЕВ А.В. не имеет. По консультации с Управлением кадров МВО указанных данных, тем более не подтвержденных архивными документами для оформления наградного листа недостаточно,

Прошу Вас, если Вы считаете необходимым продолжить работу по вопросу награждения рядового КАМИЛЕВИЧА К.К., сообщите нам об этом для оформления соответствующих запросов в ЦАМО и ГУК.

С уважением

Военный комиссар Ярославской области

В. Мухачев».

В общем, «отписались».

В 2008 году городу Ржеву было присвоено звание «Город воинской славы». Меня удостоили звания «Почетный гражданин города Ржева», потому что я участник битвы за Ржев с ее начала и до конца.

Письмо Ярославского военкомата

В 1943 году за успешные бои и охоту за «языками» меня первый раз представили к званию Героя Советского Союза под Ржевом.

Надеюсь этим воспользоваться, поехать в Ржев и попросить губернатора помочь мне в поисках могилы Кости. Один я знаю, где он похоронен и приметы для опознания – ему на голову надели шапку при похоронах.

Если помогут, перенесем прах Кости в Белый или в Ржев, я поставлю за свой счет мраморное надгробие с надписью: «Разведчик Константин Карлович Камилевич спас группу разведчиков, отдал за них свою жизнь 3 марта 1943 года».

* * *

Однажды ранним апрельским утром, едва рассвело, разведчики заметили в расположении немцев флаги с черной свастикой. Прикрепленные к длинным мачтам, они плавно развевались по ветру на высотах за неприятельскими траншеями.

Я, Баранов и Ситников всю ночь провели на переднем крае, примеривались, где сподручнее брать «языка». Ночь была сырая, земляные стены полкового НП неприятно осклизли. На полу кисла солома, втоптанная в липкую грязь.

Мы промерзли, устали, всех одолевал сон. Я приник напоследок к окулярам стереотрубы. С радостью подумал о том, что ночная работа закончена, сейчас вернемся в свой теплый блиндаж, напьемся горячего чая и ляжем, наконец, спать. И тут-то, чуть повернув трубу вправо, обнаружил фашистские флаги. Вначале один, потом еще несколько.

– Что бы это значило?

– Опять нам где-то морду набили, – мрачно сказал Баранов. Острый кадык на его шее нервно прошелся вверх и вниз.

Я обратился к Ситникову:

– Ты вчера сводку в газете читал? Где фрицы наступали?

– Я читал, – с прежним раздражением откликнулся Баранов, – да чего в ней поймешь?

Мне не хотелось ввязываться в спор с Петей – характер у него «ругательный»: скажи о фашистах – станет их поносить, пойдет речь о чем своем – и своим достанется. Я позвонил в штаб, доложил о флагах. У дежурного трубку взял комиссар Гарбуз.

– Как ведут себя немцы?

– Тихо.

Гарбуз помолчал, потом сказал с нажимом:

– Учтите, день сегодня такой, ждать можно любой подлости.

– А что за день?

– Сейчас приду на НП, расскажу. Дождитесь меня там, пожалуйста.

Гарбуз всегда прибавлял: «пожалуйста», «прошу вас», «было бы очень хорошо». Все не мог перестроиться на приказной лад. И явно избегал, отдавая распоряжения, стоять по стойке «смирно» – понимал, что у него это выглядит смешно. Тем не менее, если уж Гарбуз сказал «прошу вас», каждый в полку готов был наилучшим образом выполнить его просьбу. Я досадовал на себя за то, что доложил об этих чертовых флагах. Сиди вот теперь, жди Гарбуза, сон и отдых – насмарку. Однако комиссар явился скоро. Протиснулся в узкий вход и сразу заполнил весь НП. Поздоровался с каждым, кто был здесь, за руку – тоже старая гражданская привычка.

От Гарбуза веяло одеколоном, большое мясистое лицо его блестело – недавно побрился. Наклонился к стереотрубе, долго и внимательно разглядывал флаги. Глаза стали строгими, на лбу образовались морщинки. Не распрямляясь, сказал:

– Празднуют! Эти флаги, товарищ Карпов, в честь дня рождения Гитлера.

Я посмотрел на ближайший флаг в бинокль. Флаг по-прежнему тяжело и плавно колыхался на ветру. Подумалось: «Вот бы сорвать его!»

Я перевел взгляд на комиссара и легко прочел в ответном взгляде, что Гарбуз думает о том же. Ему уже звонили из батальонов, докладывали, как раздражает бойцов фашистское торжество: «Очухались, сволочи, после зимнего нашего наступления!» Артиллеристы пробовали сбить флаги – не получилось. Теперь все уповали на разведчиков: «Уж они-то сумеют сдернуть эти тряпки со свастикой!..» Гарбузу не хотелось подвергать разведчиков дополнительному риску, но чувство долга взяло верх: рассказал, чего ждут от разведчиков товарищи.

Говорил он спокойно, неторопливо, и я втайне досадовал: «Чего тянет резину? Надо – значит, надо». С напускной небрежностью сказал:

– Сдернем мы этот флаг, товарищ комиссар, не беспокойтесь!

– Не так просто, – возразил Гарбуз. – Да и времени у вас маловато. Ночью немцы сами флаг снимут. Они педантичные, обязательно снимут в двадцать четыре ноль-ноль. Значит, вы располагаете лишь четырьмя-пятью часами темноты. Исходя из этого, тщательно все обдумать надо.

По пути к своей землянке я обдумывал, как действовать. Флаг, конечно, охраняется специальным караулом. Туда назначены отборные солдаты. Как несут они службу: ходит часовой по тропе или сидит в окопе? Где отдыхающая смена караула – далеко или близко от часового? Все это станет ясно только там, в расположении врага. Придется создать две группы захвата, человека по два в каждой. Эти группы обойдут высоту с противоположных сторон и там увидят, которой из них удобнее напасть на часового. А пока одна группа будет заниматься часовым, другая кинется к флагу, спустит его и унесет. На случай, если осуществить такой маневр втихую не удастся, должна быть третья группа – специально для блокировки караула…

Вариант с блокировкой караула был настолько нежелательным, что даже думать о нем не хотелось. Но я додумал все до конца.

В землянке разведчиков меня ждал капитан Люленков. «Гарбуз прислал», – понял я. И точно: Люленков был в курсе задуманного дела.

На чистом листе бумаги я начертил схему местности, поставил жирную точку там, где находился флаг, и стал излагать капитану свой замысел и последовательность действий. Разведчики, обступившие нас, слушали внимательно. Они еще не знали, кто пойдет на это рискованное дело.

Только часам к одиннадцати дня план был разработан полностью и после некоторых колебаний утвержден командиром полка.

Разведчики, идущие на задание, поели и легли спать. Остальные покинули блиндаж.

Я долго не мог заснуть. Наконец приказал себе: «А ну спать, спать, спать!..»

Приказал и уснул.

Перед выходом на передовую разведгруппа в полном составе построилась у блиндажа. Коноплев, Рогатин, Баранов, Голощапов, Лузгин, одетые в белое, стояли в полной готовности.

– Ну-ка, попрыгайте! – приказал я.

Разведчики беззвучно и мягко, словно тряпичные, поднимались и опускались, держа автоматы в руках. И все же я уловил едва приметное постукивание.

– У кого? – спросил я.

– Мой автомат не в порядке, – признался Баранов, – антабка проклятая стукает. Сейчас устраню…

Я еще раз придирчиво осмотрел разведчиков. Что-то мне сегодня не нравилось в них. Наконец понял: «Слишком белые, такого снега уже нет нигде».

– Жмаченко, замени масккостюмы на осенние, – попросил и пояснил: – Земля во многих местах обнажилась, если ракета застанет на снежном поле, лежите неподвижно – немцы примут за проталины.

Разведчики нарядились в зеленоватые с желтыми пятнами балахоны.

– Как лешие, – пошутил Рогатин.

Я хотел было вывести свою группу в первую траншею засветло. Чтобы сэкономить время. Но в последний момент передумал: немецкие наблюдатели могут увидеть. При подходе к передовой сразу догадаются, что это за зеленые лешаки. Лучше уж потерять полчаса драгоценной темноты, но выйти незамеченными.

В первой траншее разведчиков ждали комиссар, начальник артиллерии капитан Аганян, начальник разведки Люленков.

– Как боевой дух? – спросил Гарбуз.

– В норме, – ответил я.

– Ракетницу не забыл? Цвет проверил? – осведомился Аганян. – Я буду открывать огонь по красной.

– Товарищ капитан!.. – с обидой протянул я.

– Я, дорогой, только о тебе беспокоюсь!

– Ну, ни пуха тебе, ни пера! – прервал его Гарбуз. Он стоял в нерешительности, то ли хотел обнять, то ли пожать руку, но не сделал ни того, ни другого, а лишь энергично махнул кулаком и сказал:

– Давай!

В этом коротком «давай» были и ненависть к фашистам, и горечь оттого, что надо посылать таких хороших ребят на смертельно опасное дело, и пожелание им удачи – всем вместе.

Разведчики один за другим выскочили на бруствер; зашуршала, посыпалась в траншею земля.

Сначала шли во весь рост, сверкающие нити трассирующих пуль проносились где-то стороной – не прицельные. Под ногами слегка пружинила мягкая земля – днем она оттаяла, а к вечеру покрылась упругой корочкой. Я обходил снежные островки, знал: подмерзший снег будет хрустеть.