Текст книги "Большая жизнь"

– У вас есть знакомая Мария?

– Да, я знаком с Марией, встречаюсь с ней, она журналистка.

– Она такая же журналистка, как я папа римский, – съязвил генерал. – Она жена английского разведчика и сама разведчица, и зовут ее Мэри. Вот, товарищ майор Савельев из КГБ расскажет тебе о ней более подробно.

Но товарищ из КГБ рассказывать не стал, а спросил:

– Как далеко зашли ваши отношения?

Я все еще не мог прийти в себя от того, что услышал. Пожав плечами, коротко ответил:

– Танцуем. Встречаемся и танцуем.

– Где встречаетесь, впрочем, нам известно. О чем она вас спрашивает? Интересуется ли служебным положением?

– Я сказал, что учусь в академии.

Кочетков, недовольный тем, что его подчиненный вляпался в неприятную историю, иронически бросил:

– Так она тебе и поверила. После того как ты с ней расставался на Арбате, а она тебе не разрешала себя провожать, за тобой шел хвост. А ты его привел сюда, к школе. Академик! Скажи спасибо, что товарищи, – генерал кивнул на кагэбэшника, – засекли тебя быстро, а то бы устроила тебе Мэри какую-нибудь пакость, чтобы ты не мог открутиться от вербовки.

У меня волосы зашевелились на голове, я это ясно ощутил. Помчались путаные мысли:

«Опять арест? Не зря же здесь кагэбэшник! Точно арестуют. Вот так угораздило! Связь со шпионкой! Сейчас генерал объявит об отчислении из школы и этот чистенький штатский скажет: “Пройдемте в машину”».

Но майор Савельев заговорил о другом:

– Мы посоветовались у нас и с вашим командованием и решили, если Мэри вышла на вас, то лучше мы ее покрутим, чтобы она не занялась кем-то другим и не залучила в свои сети неопытного офицера. Она с подружкой специально охотится за военнослужащими. Не вы один у нее на примете. Так вот, продолжайте с ней встречаться, ухаживайте. Чтобы она ничего не заподозрила, проявляйте к ней мужской интерес. Будьте понастойчивее. Может быть, она будет вас дразнить и приоткроется, станет задавать какие-то конкретные вопросы. Обо всем будете меня информировать после каждой встречи. Я буду приезжать сюда. Подполковнику Корбуту ничего не говорите. Мы с ним побеседуем и поставим задачу постепенно прервать отношения с Таней, она машинистка в посольстве, активной работой не занимается. Мэри иногда берет ее для прикрытия. Вот вам деньги для ухаживания. Распишитесь. – Майор подал деньги и бумагу для подписи. – Вам все ясно?

– Так точно, – встав, ответил я.

– Ну, иди, ухажер, – на этот раз шутливо сказал Кочетков. Вернувшись в свою комнату, я старался не выдать свое состояние Ивану, хотя и предполагал, что после беседы, которую провели и с ним, Корбут, будучи в курсе дела, не станет лезть в душу и обременять какими-то расспросами.

Но я ошибся. Корбут, возвратившись с беседы, на которую его вызвали после меня, по своей простоте и доброте тут же сказал напрямую:

– Славно мы с тобой погуляли. Я виноват. Я тебя втравил в эту историю. Но жить нам вместе, и чтобы эта жизнь не стала нудной и фальшивой, пусть все будет по-прежнему. Мы останемся друзьями. А насчет дела, которое нам поручено, – мы разведчики, и будем каждый играть свою партию.

У меня сразу полегчало на душе – какой же умный и добрый человек Иван Васильевич, сразу снял камень с души, все поставил на свои места, и жизнь пошла легко и свободно, как до этого несчастного загула.

С Марией встречи продолжались регулярно. При первом свидании, после того как я узнал, кто такая Мария, я приложил много сил, чтобы не быть скованным. Как советовал майор Савельев, во время танцев стал более плотно прижимать к себе партнершу и, к немалому удивлению, обнаружил ее податливость и ответное желание к этому сближению. В разговорах теперь каждый вопрос Марии тщательно взвешивал, старался выявить в ее словах какой-то подтекст. Но Мария, как и прежде, вела себя очень непринужденно и в словах ее не проскальзывало ничего подозрительного. Только однажды она сказала:

– Мы с тобой часто бываем в ресторанах, а зарплата у тебя капитанская. Я ведь тоже кое-что зарабатываю. И поскольку мы удовольствие получаем на равных, может быть, я возьму половину расходов на себя?

Я разыграл оскорбленность:

– За кого ты меня принимаешь? Я офицер. Не хватало, чтобы ты меня в ресторан водила. Нет, милая, я в альфонсы не гожусь!

– Не обижайся, глупый, я тебе помочь хотела. Жизнь есть жизнь. За все надо платить, и питаться тебе надо. Деньги на меня тратишь, а в столовой ищешь, что подешевле?

– Я прошу тебя, раз и навсегда прекрати эти разговоры, – отрезал я, но подумал, что надо оставить для Мэри какую-то надежду, и поэтому добавил: – Если у меня возникнут какие-то затруднения, я у тебя по-дружески попрошу взаймы. Разумеется, с отдачей. И надеюсь, такой надобности не возникнет.

Мария очень крепко прижалась ко мне после этих слов и впервые сама поцеловала в губы. Мне показалось, что в этом эпизоде Мария была больше женщина, чем разведчица.

Рассказывая майору Савельеву о своих наблюдениях, я не скрыл и это подозрение. Савельев порекомендовал:

– Действуйте еще настойчивее в этом направлении. Вы ей нравитесь. У нас есть в посольстве свой информатор, по наблюдению за ней, Мэри увлеклась вами не на шутку. Женщина есть женщина. К тому же она, как нам известно, вообще слаба к мужчинам. Муж ее очень загружен делами и, видно, не удовлетворяет свою страстную женушку. В общем, действуйте по этой линии, кто знает, может быть, не она вас, а мы ее вербанем.

Мэри, будто подтверждая слова майора, на очередном свидании предложила:

– Хоть ты и отказывался от моей помощи, я все же нашла возможность облегчить наше положение. Подчеркиваю – наше! – чтобы ты не обижался. Зачем нам тратиться в ресторанах? Мы можем побыть вдвоем, потанцевать, распить бутылочку вина на квартире моей подруги. Она всегда готова нас принять. Живет она одна, никто нам мешать не будет.

Подруга Марии оказалась не только приветливой, но и догадливой: после первого знакомства она в своей квартире не появлялась. Мы оставались одни. И тут уж Мария взяла инициативу на себя полностью. Выпив вина, она танцевала и так прижималась, что не оставалось никаких сомнений в ее намерениях. И намерения эти были совсем не разведывательного плана. Не задавая никаких подозрительных вопросов, Мария потянула меня в кровать и стала сбрасывать с себя одежду

Я медлил делать то же, и тогда она сама стала быстро помогать мне раздеться.

Оглядела меня голого и с восхищением сказала:

– Ты – настоящий Аполлон!

Я действительно был хорошо сложен. Тренированные мышцы украшали от плеч до ног. В постели Мария покрыла поцелуями все мое тело. Делала это молча. Только изредка издавала звуки, похожие на стон…

У меня так сложилась жизнь, что не было опыта в делах амурных. Целовался с девочками в школе, прижимался к Ире, но на этом сексуальный опыт и кончался. В тюрьмах, лагерях, на фронте женщин не встречал.

Получалось так, что, оказавшись в постели, я больше походил на смущенную девушку, а опытная Мэри умело обладала мной, как полагалось бы мне, мужчине.

Но это перемещение в ролях продолжалось недолго. У меня за долгие годы невинной жизни накопилось много сил, к тому же я даже не подозревал раньше, что обладаю еще и такими мужскими достоинствами, которые очень высоко ценят женщины. Мария выла и стонала подо мной, искусала мне шею и плечи. Потом, обессилев, упала, раскинув руки, словно потеряла сознание. А придя в себя, накинулась на меня с новой яростью. И я не пасовал, опять доводил ее до исступления, она рычала и кусалась как помешанная.

Когда оба, вконец обессилевшие, мы обменивались вялыми поцелуями, Мэри вдруг поглядела на меня очень трезвыми глазами и четко сказала:

– Ну все, теперь я погибла…

– Ты о чем? – спросил я.

– О тебе, я теперь без тебя жить не смогу.

Усталый, опустошенный, я думал о своем: «Вот как повернулась жизнь. Неплохое задание мне поручено выполнять. Это не в нейтралке лежать у колючей проволоки. В такой постели, с такой женщиной, еще и деньги дают! Побольше бы таких заданий!»

При очередном докладе майору Савельеву я изложил все события, опуская сексуальные подробности и ощущения. Савельев понимающе улыбался:

– Ну, молодец. Наколол бабочку. Теперь она почти наша. Она в тебя основательно втюрилась. «Без тебя, говорит, жить не смогу». Значит, будет искать возможность удержать тебя при себе. Разойтись с мужем и выйти за тебя замуж – исключено. Она это понимает. А как же не потерять тебя? Вот тут мы и попытаемся заставить ее платить за любовь. Да еще десяточек компрометирующих фотографий сделаем.

От этих слов мне стало не по себе – значит, будут скрытой камерой фотографировать то, чем занимаемся с Мэри в постели? А может быть, уже и сфотографировали.

Если раньше я шел на встречи с Марией с радостью, то теперь, представляя, как за нами наблюдают и снимают, совершенно утратил предвкушение удовольствия и даже сетовал – не такие уж приятные оказываются задания в мирные дни. «Когда ползешь в расположение немцев, преодолеваешь страх, а тут надо подавить в себе чувство порядочности. На фронте жизнь за жизнь, смерть за смерть. А здесь какое-то ощущение гадливости. Я не чувствую Марию врагом, она мне пока не причинила ничего плохого. А я пользуюсь ее любовью ко мне совсем не с добрыми намерениями. Но и она подступала ко мне тоже с враждебными намерениями, хотела завербовать. Значит, мы друг друга стоим, оба разведчики, просто я ее переиграл. И переиграл ли, еще не известно, чем все это кончится». В спальне я украдкой огляделся: где же тут хитрый глазок, через который нас снимают? И как удалось установить эту тайную аппаратуру? Впрочем, хвосты ходили за нами постоянно, они пришли и к этой квартире. Ну а дальнейшее дело техники. Я сам изучал в школе подобные приспособления.

А игра между тем все осложнялась. Только на этот раз не по официальной линии, не по указаниям начальства, а совсем с иной, очень непредвиденной стороны.

Случилось это так. Я вошел в метро с улицы, где в этот день был очень сильный мороз. Люди побыстрее забегали и теплый вестибюль, брови их были покрыты инеем. На эскалаторе, когда я спускался вниз, ко мне друг обратилась девушка, стоявшая рядом.

– Ой, у вас ухо побелело! Надо потереть, – и тут же принялась тереть мое ухо своей шерстяной рукавичкой, шагнули с эскалатора вместе, отошли в сторону, девушка продолжала заботливо тереть мое ухо.

И тут произошло невероятное. Я разглядел белое, приятное лицо девушки, оно было необычайной чистоты и свежести. О таких говорят: кровь с молоком. А заглянув в серые лучистые глаза, которые были на очень близком расстоянии, я увидел в них тот самый омут, в котором мужчины гибнут с первого взгляда. Незнакомка была такой необыкновенной, неземной, сказочной красоты, что я почувствовал – то ли гибель свою в омуте серых глаз, то ли воскресение, с которого начнется совсем новая, иная жизнь.

Девушка, видно, заметила: с капитаном происходит что-то неладное:

– Вам больно?

– Как вас зовут? – пролепетал я.

– Анна.

Она именно так и сказала емко и гордо: Анна. И действительно: она была не Аничкой, а Анной, русской румяной красавицей из сказки или даже с яркого лубка – такой она была величественной и сияющей.

– Вы спасли мне жизнь, – сказал я.

– Ну что вы, я спасла вам ухо.

– Мы не можем с вами просто так разойтись. Меня зовут Володя, я умоляю, дайте мне свой телефон. Мы с вами встретились неслучайно. Это судьба.

– Пожалуйста, запишите мой телефон, только побыстрее, я опаздываю на лекции.

– Где вы учитесь? – спросил, записывая номер телефона.

– В медицинском. Я побежала. Звоните.

И все: с этого момента жизнь моя осветилась теплым светом Аниных глаз, ее румяное белое лицо стояло перед глазами постоянно. На лекциях я уносился в каких-то бесплотных мечтах неизвестно о чем, хотел только одного – видеть Анну, смотреть на нее, утопать в ее лучистых серых глазах.

Вот тут и возникли необыкновенные трудности, о которых я прежде даже подумать не мог. Трудности были страшнее пыток, в которые мог угодить разведчик. Оказывается, пытки моральные, нравственные тяжелее, чем физические боли.

Я встретился Анной на следующий же день. Я не мог ждать, не мог теперь жить без нее. И после каждой, даже короткой, ни к чему не обязывающей встречи я понимал – любовь полыхает все сильнее, я полюбил впервые по-настоящему. Никогда прежде не испытывал таких раздирающих и в то же время возвышающих чувств. Я просто не мог жить, не мог дышать без Анны, готов был часами просто стоять с ней рядом и глядеть на нее, не говоря ни слова.

И я это делал теперь каждый вечер, убегая после занятий в город, забывая о самоподготовке и различных спортивных состязаниях между факультетами. Анна – только Анна – теперь заполняла мою жизнь после занятий в разведшколе.

Но приходило воскресенье, и надо было отправляться на выполнение задания, где меня ждала безумно любящая Мэри. Она уже не скрывала своего чувства, повисала на мне, как только я переступал порог явочно-амурной квартиры. Мария наспех кормила меня, выпивала со мной бутылку вина и поскорее тащила в постель. Она сама раздевала меня, как безумная, покрывала поцелуями.

Какие адские муки причиняла она своими ласками! Я проклинал все на свете, и Марию, и разведку, и жизнь за то, что она складывается так невыносимо трудно. Сердце мое разрывалось от отвращения к себе. Я мысленно видел Анну: ее целомудренная чистота, белое лицо с ангельским румянцем вставали перед моим мысленным взором. А рядом эта Мэри, алчная, ненасытная, стонущая и рычащая, она высасывала из меня все силы. А я, беспомощный, обреченный на эти пытки служебным долгом, проклинал безвыходность своего положения и чувствовал себя подлецом перед Анной. И хотя и не был связан с ней не только какими-то обещаниями, но даже простыми поцелуями, я думал: как же поцелуешься, когда до этого дойдет дело? Как же я, такой грязный и подлый, посмел прикоснуться к ней, хрустально-чистой и небесно непорочной?

Муки мои были настолько невыносимы, что я порой думал: «Наверное, от такой безысходности люди стреляются или вешаются».

А судьба все стегала и стегала меня беспощадно, она будто в очередной раз загоняла меня смерти в лапы. Я и так уж был готов наложить на себя руки, а злой рок сыграл со мной очередную невероятную пакость.

Я уже высказал Анне предложение стать моей женой. Она не отказала, но сначала считала необходимым познакомить меня с родителями и заручиться их одобрением и благословением.

Знакомство было назначено на следующую неделю. А в ближайшее воскресенье – черт дернул Марию сходить со мной в «Гранд Отель», ее одолевали воспоминания о счастливой встрече.

Я с радостью согласился, лучше в ресторан, чем в постель.

И вот мы поужинали, потанцевали, повспоминали и изрядно на этот раз выпили, и оба, по-своему довольные проведенным вечером, направились к метро «Площадь Революции».

– Может быть, заглянем в нашу уютную норку? – предложила Мария.

– Нет, сегодня я должен быть на месте. Провожу тебя, как всегда, до Арбата.

Не поддаваясь уговорам Марии, я завел ее в вестибюль метро. Я старался развеселить ее, чтобы не обидеть отказом, шептал ей на ухо какие-то сальные шутки. Мы оба громко смеялись, не обращая внимания на то, что люди, стоящие рядом на эскалаторе, отворачиваются от нас. И вдруг я каким-то шестым чувством уловил, что не все отворачиваются, а кто-то пристально смотрит на меня. Желая это выяснить, я огляделся и вдруг на другом эскалаторе, параллельно спускающемуся вниз, увидел Анну! Она смотрела широко раскрытыми серыми глазами и не верила тому, что видела, а щеки ее впервые были без румянца – бледные, белые.

Я сразу протрезвел, а Мария висла на мне пьяная, не в силах стоять ровно на движущемся эскалаторе.

«Все, я погиб», – пронеслось в просветлевшей голове. Я невольно отталкивал от себя Мэри, а она, смеясь, обхватывала меня срывающимися руками. Мне казалось, что лестница движется целую вечность, и все это время Анна глядит на меня, не отводя глаз. Наконец, эскалатор выбросил нас, будто выплюнул. Мэри с хохотом опять повисла на мне.

– Ой, держи меня, у меня голова кружится, пол движется, как эскалатор.

Я видел, как Анна побежала к поезду и успела вскочить за захлопнувшиеся створки. Она уехала. Я почувствовал некоторое облегчение. «Слава богу, она больше не будет видеть эту омерзительную сцену». Я взялся за лацканы пальто Марии и встряхнул ее. С каким удовольствием я швырнул бы ее под колеса ворвавшегося на станцию поезда!

– Что с тобой? – спросила Мэри, вырывая у меня лацканы своего пальто.

– Я держу тебя, ты еле стоишь на ногах.

Мэри почувствовала что-то неладное, поправила одежду, прическу, хмель у нее тоже поубавился.

– Ладно, едем до Арбата, я пойду домой.

На очередной встрече с майором Савельевым я хотел рассказать все и заявить, что больше не в состоянии продолжать затянувшуюся игру, и пусть они делают что угодно. Однако провидение на сей раз сжалилось надо мной. Не успел я начать свой решительный отказ, как майор заявил:

– Ну, все, игра наша кончилась! Уезжает твоя Мэри. Муж почувствовал неладное. Да не только он, их военный атташе тоже по своим каналам проверил работу Мэри и убедился, что она с тобой больше любовью занимается, чем работает для вербовки. В общем, англичане народ деликатный, все обставили интеллигентно, муж Мэри получил новое назначение и увозит жену на родину. А тебе, товарищ Карпов, командование наше – и вот генерал Кочетков скажет – объявляет благодарность за успешное выполнение особого задания, в результате которого ты надолго нейтрализовал опытную разведчицу-вербовщика. На этом я с тобой прощаюсь, желаю тебе успехов в учебе.

Некоторое время я жил как после тяжелой болезни, которая вытянула все силы.

Ходил на занятия, занимался в часы самоподготовки, бывал в спортзале, но все это происходило будто не мной, как-то по инерции.

Иван видел, что сосед не в себе, понимал, что с ним случилось что-то неладное, но, зная закон разведчиков не задавать вопросов, касающихся работы, – не лез в душу, ни о чем не спрашивал. Только опытный преподаватель английского языка Столяров обратил внимание на мою пассивность.

– Что-то вы скисли, молодой человек, где-то ваши мысли витают далеко от вас.

Я вяло отшучивался:

– Сплин, Валерий Петрович, я же англичанин, вот и завел чисто английскую болезнь. Но сплин – болезнь временная, пройдет, по-русски она называется меланхолия.

Анне не позвонил ни разу, не находил для себя никаких оправданий. Она все видела. Объяснять ей, что занимался своей работой, значит, надо призваться, что я разведчик, и вдаваться в детали того, что она видела, это, конечно же, недопустимо.

В общем, погибла первая, настоящая любовь, навсегда и безвозвратно. Несколько поблекла и радость того, что я попал в такую романтическую службу, какой показалась разведка. Профессия эта, оказывается, не только опасна для жизни, но порой так травмирует душу, что можно с ума сойти. Совсем недавно я наивно радовался: какое приятное задание получил – рестораны, вино, деньги, красивая женщина, – сравнивая с опасной фронтовой охотой за «языками», восторгался, вот это работа!

Думал, что и в дальнейшем все будет складываться также легко и увлекательно. И вот, оказывается, задания в мирные дни травмируют так же, как тяжелое ранение на фронте. След от этого ранения остался на всю жизнь. Я не мог забыть Анну, она оказалась той, с которой я мог бы прожить счастливо многие годы, но вот так безвозвратно потерял свое счастье.

Встречая на своем жизненном пути других женщин, порой очень достойных и порядочных, я невольно сравнивал их с Анной, и новые знакомства только причиняли боль и, как в песне поется, «сыпали соль на рану».

Первые послевоенные годы

Парад Победы

До парада стояла теплая солнечная погода, а 24 июня – в день, когда был назначен парад, – небо затянули хмурые тучи, моросил мелкий дождь. Но это не испортило праздника. Я стоял в строю, слушал мелодичный перезвон курантов и меня охватило ощущение поступи истории.

Спокойно и радостно на душе. Легко дышится свежим воздухом, очищенным летней влагой. И все же немного грустно: суровое небо, отдаленное ворчание грома напоминают о войне, о тех, кто никогда уже не встанет рядом.

На трибунах, усеянных блестящими, мокрыми зонтиками, плотно стояли москвичи и гости.

В 9 часов 55 минут на Мавзолей поднялись члены правительства. Трибуны встретили их аплодисментами.

Переливисто прозвенели куранты. Командующий парадом – ордена закрывали грудь, как золотой кольчугой, – маршал Рокоссовский подал команду: «Парад, смирно!» – и, пустив коня красивой рысью, поскакал навстречу принимающему парад маршалу Жукову, который выезжал на белом коне из-под арки Спасской башни. Оба маршала сидели на конях как истинные кавалеристы – развернута грудь, прямая спина, гордо вскинута голова.

Маршалы объехали сначала полки действующей армии, потом академии. Вот Жуков подъехал к нашему строю.

В школе было всего три Героя Советского Союза, и нас назначили нести боевое знамя разведшколы.

Мне выпала большая честь: приказом меня назначили знаменосцем, ассистентом справа был подполковник Гришин – командир прославленной партизанской бригады, слева – старший лейтенант Моковчук, фронтовой разведчик.

Я увидел, что маршал сдержанно улыбается, как строгий, нo добрый наставник, знающий и слабости и достоинства своих учеников. Белый конь, видно, горячий и возбужденный, покорялся твердой руке маршала, стоял на месте, но мышцы играли от нетерпения под его шелковистой шкурой, ноздри раздувались. В агатовых глазах блестел не то огонь, не то отражение сияющего орденами строя. Жуков поздоровался с нами, поздравил с Победой.

Объехав войска, маршал поднялся к микрофонам, чтобы произнести речь, оркестр – в нем было почти полторы тысячи музыкантов – исполнил гимн Глинки «Славься!»

Фанфары оповестили: «Слушайте все!» Жуков говорил не торопясь, веско, твердым командирским голосом, каким, наверное, отдавал приказы в годы минувших сражений. Он говорил о суровых днях войны, о доблести советских воинов, о стойкости тружеников тыла.

После речи Жукова площадь многократно оглашалась мощным «ура». Сколько раз с этим возгласом поднимались в атаки люди, стоявшие на площади. Сколько таких же вот голосов оборвались от пуль там, на полях сражений!

Все ждали, что в такой значительный день с речью выступит и Сталин. Но он ничего не сказал.

Начался торжественный марш.

Первым двинулся мимо мавзолея Карельский фронт, его вел маршал Мерецков. Затем Ленинградский, потом 1-й Прибалтийский во главе с Баграмяном. После них маршал Василевский повел полк 3-го Белорусского… После колонн фронтов пошли колонны академий и частей Московского гарнизона.

Подравнивая свою грудь в блестящей орденами шеренге знаменосцев, я все же посмотрел на Верховного, в короткие секунды проходя мимо Мавзолея.

Меня поразило в лице Сталина совсем не то, что я ожидал увидеть. За мраморным барьером возвышался не тот несгибаемый вождь, каким привык я его видеть на портретах, а другой Сталин: пожилой, сутулый, с седеющими усами. «Да, и ему война далась нелегко», – сочувственно подумал я.

Я прошагал дальше и не видел, что происходило на площади. Только потом из рассказов и кинохроники узнал – солдаты, ходившие на тренировках с палками, на параде несли опущенные к земле знамена немецких дивизий. Их было много – все, с которыми хлынули фашисты на нашу землю 22 июня 1941 года.

Вдруг смолк оркестр, в наступившей тишине только барабаны били частую тревожную дробь, будто перед смертельно опасным номером. Солдаты повернули к Мавзолею, бросили вражеские знамена на землю и зашагали дальше. А флаги с черными и белыми крестами, свастиками, орлами, лентами, золотыми кистями и бахромой остались лежать, как куча мусора, – и это было все, что осталось от «непобедимой» гитлеровской армии, захватившей Европу и замахнувшейся на весь мир!