Текст книги "…И всяческая суета"

XV

Ну наконец-то кончился этот день – напряженный, утомительный. А вместе с ним завершился и наш возврат к событиям недавнего прошлого. Окунемся же снова в настоящее с его очередями, толпами, демонстрациями, раскурочиванием чужих машин и со многим другим, что временами омрачает нашу и без того уже не текущую млеком и медом жизнь.

Кстати, о раскурочивании: любитель ревизий и других решительных действий товарищ Безмыльцев, исполнив траурный танец перед трупом своей незадешево купленной шведки, не стал ни искать свидетелей, чтобы потом допросить их в своей машине, записывая разговор на скрытый магнитофон, а потом использовать запись как компромат – потому не стал, наверное, что допрашивать оказалось негде, – ни пристраиваться к какой-нибудь команде, создающейся, чтобы доставить кому-нибудь неприятности, учинить пакость, что вообще-то любил. Нет, он пошел по самому прямому пути, то есть набрал номер, чтобы пожаловаться и попросить защиты.

По странному совпадению, номер этот оказался тем самым, что был дан Федору Петровичу на случай нужды, так что оказался у телефона именно товарищ Халимов. Безмыльцев немедля принес устную жалобу и потребовал наказания виновных. В ответ он после краткой паузы услышал:

– Знаешь, Зоркий (такое у него обозначение было в той системе учета), работаешь ты не бог весть как, а горшки за тобою выносить мы не собираемся. Совет: от кооператива этого держись подальше, не твоего это ума дело, а иди-ка ты сейчас лучше в политику, влево куда-нибудь примкни – может, тогда и оправдаешь наше к тебе доброе отношение.

– Так ведь, – возразил было Безмыльцев, – когда с левыми начнут разбираться, мне тогда…

– А ты вовремя успей отыграть вправо, может, и имя себе заработаешь, – посоветовал товарищ Халимов.

После чего Безмыльцев как человек, реально мыслящий, действительно ударился в политику. И на этом мы его оставим. Вернемся лучше к нашим событиям.

А они развиваются. К рынку – значит к рынку, наоборот – так наоборот, поедем с ярмарки, на юг, на запад – пусть на юг, пусть на запад… Главное – ехать, не стоять на месте. Или хотя бы греметь пустыми котелками, если колеса не крутятся. Помчимся, как необгонимая тройка! Не слишком ли быстро? Кондуктор, нажми на тормоза. Вот только всю тормозную жидкость выпили после указа о воздержании…

Итак, мы покинули Землянина и девушку по имени Сеня в самой, так сказать, высшей точке развития их отношений. Авторы, знающие и выполняющие законы литературного творчества, именно тут и спешат распрощаться со своими героями, ибо ничего более прекрасного нам уже не увидать, отношения же между героями, достигнув высшей точки, неизбежно пойдут по нисходящей – зачем же разочаровывать читателя? Верно; но неодолимая приверженность истине заставляет нас продолжать, как бы в дальнейшем ни повернулось дело.

Так вот, Вадим Робертович, верный данному обещанию, при всей своей неимоверной теперь занятости нашел время поговорить с мамой на семейную тему. Анна Ефимовна, несколько утомившаяся от бесплодной борьбы за гражданские права восстановленных в жизни, выслушала его внимательно.

– Ты прекрасно знаешь, Вадик, – сказала она, когда он умолк, – что для меня главное – чтобы ты был счастлив. Ты хочешь так – пожалуйста, ты взрослый человек и вправе сам решать такие вопросы. Я не собираюсь становиться вам поперек дороги.

– Я хотел бы, – сказал Землянин, – чтобы ты все-таки поговорила с Сеней всерьез. Зная мое отношение…

– Можно подумать, что я отказываюсь, – сказала мама.

– Я попрошу ее зайти сегодня вечером. Хорошо?

– Пусть сегодня. Только сделай так, чтобы тебя не было дома. Я почувствую себя свободнее. Да и она тоже. Поговорим с ней тет-а-тет. Согласен?

– У меня сейчас столько работы, – сказал в ответ Вадим Робертович, – что я могу не приходить домой неделями. К тому же как раз нынче вечером мне предстоит, видимо, серьезный разговор.

– Да? Почему же ты сразу не сказал? С кем?

– Мне позвонили утром. Сказали, что от имени товарища Б. Ф. Строганова.

– Строганова? – проговорила мама, невольно понизив голос. – Неужели о тебе знают уже так высоко? Вадик, но это же прекрасно! Вот великолепная возможность поговорить о нашем статусе возвращенцев на самых верхах! Дай честное слово, что ты поговоришь с ним об этом!

– Мама, но я же не знаю, зачем вызван! И потом, они ведь сейчас стараются не вмешиваться в проблемы власти…

– Ах, это все разговоры для бедных. Вмешивались и будут. Хотя почему – вмешиваться? Руководить! Правящая партия есть правящая партия. Одним словом, ты просто обязан!

– Конечно, поговорю. Обещаю.

– И как же – ты просто вот так возьмешь и пойдешь к нему?

– Ну что ты. За мной пришлют машину. Так что сейчас мне уже пора. Значит, Сеня зайдет вечером. Будь дома.

– Как будто я когда-нибудь бываю не дома!

– Ну да, ну да. И пожалуйста…

– Не беспокойся, Вадим. Я буду предельно благожелательна.

– Я уверен – она тебе понравится еще больше, чем в тот раз.

– Надеюсь. Ну, желаю тебе удачи! Буду держать кулак.

Тут, видимо, нужно небольшое пояснение. Товарищ Б. Ф. Строганов – это как раз тот товарищ, в гости к кому однажды вечером зашел другой непременный член, товарищ Домкратьев. Ну, вы помните. Так что вам ясна причина волнения и мамы, да и самого Землянина тоже, хотя он и пытается это скрыть.

Вообще-то нашим героям везет. Откровенно говоря, мы в этом им немного подыгрываем. Поэтому когда наши персонажи собираются куда-то зайти, с кем-то встретиться или кому-то позвонить, то им это, как правило, удается с первого же раза. В жизни, как мы знаем, так не бывает. Однако в нашем повествовании это – единственное отступление от истины. Все остальное описано в точном соответствии с действительностью.

Правда, когда Сеня вечером пришла в гости к Анне Ефимовне и застала ее дома, тут авторский произвол ни при чем: мама ее ждала, и чайник уже кипел. Из сластей были медовые пряники и халва цвета ноябрьской грязи, тем не менее вполне съедобная. Дамы поговорили о погоде – о том, что человек так жестоко ведет себя по отношению к природе, что все меняется к худшему и нет больше ни зимы, ни лета, а что-то такое же неопределенное, как безударный гласный в английском языке. Поговорили о снабжении и перспективе голода в Москве. О съездах и сессиях. Горбачеве и Ельцине. О Литве и Прибалтике в целом. Но уже с самого начала было так запрограммировано, что разговор не мог не перейти на права человека, и не вообще человека, а восстановленного. Не мог, потому что тема была близка обеим, хотя и с разных позиций.

– Ах, это ужасно! – сказала мама Землянина. – Жить – и не чувствовать себя человеком. Вот если бы кто-нибудь из них побыл в нашей шкуре – они не только посочувствовали, но сразу приняли бы постановление.

– О, как вы правы! – сказала Сеня, которой светский разговор был вовсе не чужд. – Но никто из них не был на вашем месте. А знаете, я как-то подумала, что решить проблему сможет лишь руководитель из вас. Из восстановленных. Способный жить вашими нуждами и бедами.

– Это было бы прекрасно, – вздохнула мама. – Но, к сожалению, совершенно нереально.

– Почему?

– Если даже Вадик восстановит человека, способного занимать такой пост, – в чем я сильно сомневаюсь…

– Почему? – повторила Сеня. – Не понимаю.

– Ну да, вы его знаете пока очень поверхностно… У него свои принципы: он хочет восстанавливать лишь высокопорядочных людей, никогда и ничем не запятнавших себя.

– Разве это плохой принцип?

– Да, но видите ли, для того чтобы пробиться в руководство, нужно обладать и… некоторыми другими качествами. Путь наверх ведет не по асфальту… Ну, вы сами понимаете.

– А я думаю, – возразила Сеня, – что это всего лишь обывательский предрассудок. Наши сегодняшние руководители опровергают его, разве не так?

– Конечно, – поспешила согласиться осторожная мама. – Но предрассудок существует, и Вадик, увы, ему привержен.

– Но разве ваша судьба, – сказала Сеня, – ваше счастье не стоят того, чтобы хоть однажды отклониться от принципа? Пока у вас не будет поддержки на самом верху – ничего не получится!

– Тут я с вами согласна, – сказала мама. – Но надо же найти такого человека! И чтобы он пришел к власти как можно скорее. А где взять такого?

– Зачем искать, – сказала Сеня. – Он есть.

– Есть? Такой, что сможет сразу прийти к власти?

– Весь народ поднимет его. Народ хочет порядка.

– И он решит нашу проблему?

– Он решит все проблемы!

– Кто же это? – спросила мама.

– Неужели не догадались?

– Постойте, постойте… Но ведь это не…

– Да, – сказала Сеня. – Именно он.

– Это невозможно. После всего, что мы узнали…

– А много ли мы узнали? И какая часть этого – правда? Говорят, что у нас любить умеют только мертвых. Нет. У нас умеют все валить на мертвых. В расчете именно на то, что они не воскреснут. Но если такой человек воскреснет – придется отделять правду от лжи. И вот тогда увидим…

– Вы знаете, – признала мама, – страшновато.

– А мне – нет, – сказала Сеня. – Ошибки все равно не повторятся… но разве не было правильных действий? Тогда у него не нашлось бы сейчас тех последователей и сторонников, какие есть.

– Да, – сказала мама, подумав. – Они действительно есть.

– Так почему бы вам не сказать об этом Вадиму?

– Я подумаю… Но ведь и вы можете. Вы не чужой ему человек…

И мама улыбнулась понимающе и прощающе, как свойственно людям в возрасте, когда речь заходит о грехах молодости, их или чужих – все равно.

– Да, и я. Но будет лучше, если вы меня поддержите. Поверьте, я принимаю ваши заботы очень близко к сердцу.

– Вадик вообще – хороший мальчик, – молвила мама. – Добрый. Немного ограничен, конечно, как все мужчины, но из них он – далеко не худший образец. А вы как думаете?

…Но тут разговор поворачивает в таком направлении, что нам становится просто неудобно нарушать дамский тет-а-тет. И мы спешим удалиться. Тем более что дела требуют нашего с вами присутствия в другом месте.

XVI

А именно – в том, куда приглашен был товарищ Землянин для разговора.

Привезли его вовсе не на Древнюю площадь, как ожидал он. А на проспект, в тот самый дом, где и поныне живут и тов. Строганов Б. Ф., и тов. Домкратьев И. Л., и многие другие, знакомые нам если не лично, то по недавним еще изображениям. Поэтому никаких пропусков Землянину выписывать не понадобилось, охрану он миновал в сопровождении привезшего его товарища, был вознесен на лифте и введен в квартиру, где семейство все еще отсутствовало по причине дачного сезона. Поэтому принимали В. Р. Землянина по-холостяцки.

– Товарищ Землянин! – сразу же начал Б. Ф. Строганов, не теряя времени на увертюры и предварения. – Товарищи проинформировали нас о ваших проблемах. Со своей стороны, мы с пристальным вниманием следим за вашими успехами. Как у вас сейчас со снабжением, с техникой, с помещениями?

– Спасибо, – искренне ответил Землянин. – Как-то все образовалось наилучшим образом. Я даже не ожидал.

– Но, вероятно, есть еще и нерешенные проблемы?

Землянин хотел ответить, что нет, но вовремя вспомнил о наказе матери.

– Статус тех людей, что… м-м… возникли в результате нашей деятельности, весьма неопределенен. И хотелось бы добиться положительного решения вопроса об их гражданских правах.

При последних словах товарищ Домкратьев слегка поморщился. С этим словосочетанием были у него связаны дурные ассоциации. Впрочем, таким уж был товарищ Домкратьев: узнав как-то, что за глаза его окрестили «товарищ Демократьев», не на шутку обиделся. Он был закаленным бойцом.

– Тут требуется правительственное решение, – сказал Б. Ф. Строганов. – Сегодня от имени правительства мы ничего обещать не можем. Однако наше мнение имеет некоторый вес. И, возможно, отношение к вашему ходатайству будет благоприятным, если мы с вами найдем общий язык.

– Ну почему же нет, – сказал Землянин, довольный уже тем, что с честью выполнил мамино поручение и не встретил, как в нижних инстанциях, полного и категорического отказа.

– Мы, разумеется, не вправе приказывать вам или давать какие-либо указания, – продолжил между тем Б. Ф. Строганов. – Командно-административный стиль руководства, как вы знаете, отошел в прошлое. Что нас всех, безусловно, радует, поскольку мы являемся горячими сторонниками перестройки. И нас заботит то, что она пробуксовывает, положение в стране ухудшается. Это не только наше мнение, это мнение народа – и ваше наверняка тоже.

Землянин кивнул, поскольку с утра успел пробежать по магазинам.

– Между тем есть испытанный и верный метод: если какое-то дело делается плохо, надо усилить, укрепить руководство им. Вы согласны?

При этих словах у Землянина мелькнула нелепая мысль, что ему собираются предложить руководящую должность в управлении страной. Он хотел уже отказаться, но удержался и решил послушать дальше, осторожно промолвив лишь:

– Н-ну, разумеется…

– Да нет, – впервые подал голос товарищ Домкратьев. – Он – наш человек, чего тут, он мне сразу понравился.

Землянин ощутил необходимость приятно улыбнуться и поклониться, что и исполнил.

– Так вот, в этом очень важном деле вы можете помочь нам.

– Я готов, – ответил Землянин, всегда согласный на помощь хорошему делу.

– Мы не хотим обязывать вас как члена партии, но…

– А я беспартийный, – тихо, стеснительно молвил Землянин.

– Неужели? Почему же? Собираетесь вступать… куда-нибудь?

При этих словах тов. Домкратьев снова поморщился. Множественность политических партий казалась ему столь же противоестественной, сколь христианину отвратительна идея полигамии.

– Нет, признаться, я как-то не думал…

– Ну, это уже неплохо. Вы, безусловно, один из передовых людей нашей эпохи, а таких всегда объединяла наша партия. Но об этом в другой раз. Итак, вы готовы нам помочь.

– Насколько это будет в моих силах, – сказал Землянин.

– В ваших, в ваших, – сказал тов. Домкратьев. – Надо восстановить – так вы говорите? – человека, настоятельно необходимого для укрепления руководства перестройкой. Можете?

– Ну, если после его кончины прошло менее ста лет…

– Да нет, далеко еще!

– И… если это действительно хороший… порядочный…

– Светлая личность! – сказал Б. Ф. Строганов. – Бессребреник! Себе – ничего, все – людям! Скромности великой!

– В рваных носках ходил! – сказал тов. Домкратьев со слезой в голосе. – Есть свидетельства.

– Ну что же, – сказал Землянин, почувствовавший себя уверенно, когда речь зашла о профессиональных делах. – Помещение есть, где он часто бывал?

– И не одно, – заверил Б. Ф. Строганов. – Можно выбирать. Но вы со своей стороны используйте наилучшую технику, сырье…

– Мы как раз получили японский сканер, – сказал Землянин. – Так что качество записи можно гарантировать.

– На ближнюю дачу повезем? – предположил тов. Домкратьев.

– Подумаем, посоветуемся, – сказал Б. Ф. Строганов. – Так что готовьтесь, товарищ Землянин. По уровню выполнения нашей просьбы будем судить о дальнейшей работе вашего кооператива. Дело архиважное. Со своей стороны, чтобы простимулировать, мы завтра же поручим оформить документы на восстановленных вами людей. Но не более пяти человек на первый случай. По списку, составленному и подписанному лично вами.

– Спасибо… – пробормотал Землянин. На такое и во сне рассчитывать нельзя было! Немного, конечно, но ведь это лишь первые ласточки, а уж там… – Большое спасибо!

– Значит, договорились, – подвел итоги тов. Домкратьев.

– У вас есть вопросы, товарищ Землянин? – спросил Б. Ф.

– Нет-нет… То есть да, один вопрос: кого же надо будет восстановить?

– Разве есть неясность? – удивился Б. Ф. Строганов. – Товарища Сталина, конечно!

– Иосифа Виссарионовича, кого же еще! – поддержал товарищ Демокра… Домкратьев, то есть, простите.

Землянин даже не успел осмыслить услышанное, и тем более – продолжить разговор. Потому что неизвестно откуда возникший товарищ уже вежливо взял его под локоток и вел к выходу, а там к лифту, а внизу – к подъезду и на улицу, где ждала машина. Нет, не персональный лимузин, а всего лишь дежурная «Волга», но тоже очень хорошая, с телефоном и другими причиндалами.

– Куда везти? – спросил водитель.

Землянин механически назвал адрес. Он еще не успел прийти в себя.

XVII

Дома он оказался, когда Сеня уже успела уйти. Хорошо, наверное, что так. Потому что был он не в себе.

А Сеня с мамой Землянина наговорилась вдосталь и поэтому припозднилась. Когда она вышла во двор, было уже совсем темно. А жили Землянины в одном из таких московских дворов, что еще сохранились от доисторической эпохи. Чтобы попасть в такой двор, надо прежде миновать два других, проходных, в этот час пустынных и, как правило, очень плохо освещенных, а то и вовсе темных.

Сеня, однако же, смело канула во мглу. А из соседнего подъезда как раз в это время вышел капитан Тригорьев. Он заходил там к одному человеку, побеседовать для профилактики. Вышел – и увидел, как в темноте удаляется светлая фигурка. Зрительная память у Тригорьева была прекрасной и подсказала ему, что девушка со спины напоминает Сеню. Он ведь впервые встретил ее тоже в темноте – и вот, запомнилось.

Тригорьев постоял, доставая сигарету и прикуривая: курить в чужих квартирах он себе, как правило, не позволял. Пламя спички слегка ослепило его, а когда он снова посмотрел, то ему почудилось, что в соседнем дворе, куда уже прошла девушка, произошло какое-то движение, а именно: к ее светлой фигурке с разных сторон подскочили три тени и началась какая-то возня.

Тригорьеву не нравилось, когда насиловали женщин. А тут как раз можно было предположить такое. И капитан, не раздумывая, кинулся на помощь. Стартовая скорость у него была хорошей, мощный такой рывок. Тригорьев всегда поддерживал себя в хорошей форме.

Но как ни спешил он – только считанные секунды заняла пробежка, – опоздал.

Когда он подбежал, только тихие стоны доносились снизу, с асфальта.

Тригорьев вынул фонарик и посветил.

Три парня валялись на земле в очень неудобных позах. Один из них постанывал, другой молчал, отключившись. Третий, менее других пострадавший, открыл глаза и, таращась на свет, медленно приподнялся и сел.

– Во гля! – сказал он. – Во дает!

– Так-так, – сказал Тригорьев. – Узнаю красавца. Что же вы так, Петя, сплоховали? Хотели повеселиться, а тут – вон как вас!

– Да мы ничего, – глубоко обиженным голосом сказал Петя. – Хотели, это, в кино пригласить, боле ничего, гля буду…

– Не выражайся, – остановил его Тригорьев.

– А я что, я разве не так сказал? – удивился Петя. – Я говорю, мы по-хорошему, хотели в кино пригласить. А дальше – я и не знаю, как и что. Вырубили меня. Ну девки у нас пошли… – Он перевел взгляд на лежавшего ближе. – Шурка, эй… Оживай, киря… Начальник пришел… Ну что, начальник: забирать будешь? Так мы же ничего не сделали!

– Ну да, – сказал Тригорьев. – Вы потерпевшие.

– А что? – сказал Петя. – Мы и есть потерпевшие. Ты вот эту девку найди, и с нее спрашивай. А мы при чем?

– Ладно, – сказал Тригорьев, усмехнувшись. – Домой своим ходом доберетесь? Или машину прислать?

– Чем вашу машину, так мы лучше раком доползем, – сообщил Петя. – Только помоги в сторону оттащить, пока очнутся, а то мы на самом ходу. И не пили ведь… – Это он пробормотал уже скорее про себя.

«Да, – подумал Тригорьев, когда, оказав помощь и убедившись, что жизни пострадавших опасность не угрожает и серьезных повреждений их здоровью тоже не причинено. – Профессионально сделано. Очень даже. Так оперативник бы мог. ОМОНовец. Десантник. Или…

М-да, – думал он, идя по переулку. – Или».

Машина с Земляниным проскользнула мимо него, но участковый его не заметил: машина была типа «малый членовоз» и к его компетенции, в общем, не относилась.

Землянин же, войдя в квартиру, застал мать в одиночестве, занятую вытиранием чайной посуды, вымытой еще вдвоем с Сеней. Он даже не поинтересовался, как поговорили. Сел в комнате за стол, подпер голову кулаками и стал то ли думать, то ли переживать – кто знает.

В свои мысли была погружена и мама. Она думала о том, как начать разговор, который – она понимала – будет нелегким. И чисто механически спросила:

– Чай пить будешь?

На что Землянин столь же механически ответил:

– Буду, буду.

– Сейчас подогрею.

Сказав это, она продолжала расставлять посуду, сын же ее все так же сидел за столом.

Мама нашла, как ей показалось, самый удобный подход к щекотливому разговору.

– Ну как, – спросила она, налив наконец сыну стакан чаю, – удалось тебе поговорить о нашей судьбе?

Зная своего сына, она не сомневалась, что не удалось. И когда он признает это, самое время будет предложить ему подсказанный умницей Сеней вариант.

– Удалось, – ответил он все тем же отрешенным тоном.

– Правда? – удивилась она. – И что? Отказали, конечно?

– Все в порядке, – ответил он нехотя.

– Не может быть, Вадик! – воскликнула она, искренне удивленная. – Что, согласились выдать документы? И когда же?

– Может быть, и завтра. Вот составлю список…

– Вадим, но это же чудесно! Победа! Виктория! Счастье! Но тебя, кажется, не радует, что твоя мать снова ощутит себя человеком?

– Радует, – тускло ответил сын.

– В таком случае, я отказываюсь понять…

– Мама, – сказал он. – Ты когда-нибудь была проституткой?

– Ну, знаешь ли! – сказала мама возмущенно и гневно. – Я считаю, что ты должен немедленно извиниться!

– Да, конечно. Прости. И все же. Я знаю, что не была. Но скажи: есть ли в мире что-то, что могло бы толкнуть тебя на панель? Есть ли плата, за которую ты согласилась бы…

Она поняла, что сын спрашивает всерьез и что это важно.

– Знаешь, легче всего было бы сказать «нет»… Но если чистосердечно… Когда ты был маленьким, да и не только тогда… если бы нужно было лечь с кем-то, чтобы спасти тебя от голодной смерти или отдаться за, допустим, лекарство, которым можно было бы вылечить тебя и которого никак иначе не достать, то я бы… честное слово…

Землянин встал и поцеловал ее.

– Спасибо, мамочка. Я знаю, ты ради меня… И я, конечно, должен… Но, наверное, это было бы нелегко?

– Насколько я могу понять, – сказала мама, – за наши документы, за право быть людьми, тебе надо чем-то таким заплатить?

Землянин посмотрел на нее и опустил веки.

– И при этом пойти на какие-то… моральные жертвы?

– Ты всегда понимала меня, мамочка.

– Ну, давай же попробуем рассудить здраво. Так ли уж велика жертва?

– Мама! Ты же знаешь: я хочу возвращать жизнь людям достойным. Тем, чье присутствие изменяло и еще будет изменять мир к лучшему. У меня и список есть – приблизительный, конечно, но все же… А мне предлагают восстановить человека, от которого исходило и будет исходить зло, зло, зло…

– Постой, – сказала мама. – Зло, зло… А так ли ты в этом уверен? Не слишком ли доверяешься общему мнению?

– Если бы ты знала…

– Не будем играть в секреты. Речь ведь идет о Сталине, верно?

Он пристально взглянул на мать, кажется, даже не удивившись.

– А ты полагаешь, он принес мало зла?

– Об этом не берусь судить, Вадик. Написано и сказано много, но я уже давно не принимаю написанного на веру. Мы – народ увлекающийся и в любви, и в ненависти… Мне вот что ясно: никогда не может быть виноват один-единственный. Виноваты мы все. Потому что не только позволяли, но и поддерживали. Шли за ним… Такими мы были, и это мы сами позволили сделать нас такими. Без сопротивления делегировали, как теперь выражаются, все свои права немногим людям – одному в конечном итоге, – мы отказались от всего, согласились отказаться. А он виноват в том, что этого хотел и этим воспользовался.

– Однако…

– Обожди, не перебивай меня. С другой стороны, представь, что ты выполнил просьбу. Предположим, он сегодня возник снова. Но уже во многом другими стали люди. Начиная хотя бы с нас с тобой. И все другие. Позволим ли мы повторить то же самое – хотя бы в иной форме? Ему или кому-то другому – все равно?

– Не знаю, – задумчиво покачал головой Землянин.

– А это очень важно. Если да – то пусть он воскресает, потому что кто-то в него верит, а он уже многим пресыщен и не станет начинать с самого начала, и лучше он, чем кто-то совсем новый. А если нет – то воскресят его или нет, ничто от этого не изменится, потому что он не сможет сделать ничего такого, что было раньше. И не нужно лишних угрызений совести, Вадим. Не ты решаешь. И даже не он. И не те, кто хочет, чтобы он возник опять. Может быть, даже лучше, чтобы он возник и те, кто верит в него, убедились: он не может принести с собой ничего, кроме злой памяти. Возврата на самом деле нет. Сто дней не спасли Наполеона.

– Ты так думаешь, мама? – спросил Землянин после паузы.

– Более чем уверена.

– Дай Бог, – вздохнул он, – чтобы ты не ошибалась…

– Я вижу, ты склонен согласиться. Я рада. Потому что все мы, возвращенные тобой, будем благодарны тебе и обязаны.

На это Землянин не ответил. Он снова опустил голову на кулаки. Потом резко поднял.

– Забавно: мои кооперативщики тоже пытались внушить мне эту мысль. Еще до того, как меня вызвали сегодня. Только мотивировали иначе. Они считают, что осуществление этой операции сразу же даст нам мировую известность, сделает великолепную рекламу…

– Ну, вот видишь, – сказала мама. – Если трое говорят, что ты пьян – иди и ложись спать.

Она любила старые поговорки. Да в них и действительно немало мудрости.