Текст книги "Заложник. История менеджера ЮКОСа"

Глава 31
Вся жизнь – театр

Каждый год в колониях проводится смотр-конкурс художественной самодеятельности. Каждая колония своими силами готовит спектакль, на премьеру которого приезжает очередная комиссия. Они оценят актерское мастерство осужденных и выявят победителей. Во Владимирской области из зоны в зону перелетает хрустальная сова – переходящий приз за лучшую театральную постановку. Об этой сове мечтает замполит колонии, готовя очередной спектакль. Замполит в колонии сменился. Старый серьезно в чем-то провинился и, не досидев нескольких лет до пенсии, радостно уволился «по собственному желанию», довольный тем, что сам не попал на нары. Новый замполит – Чудин Алексей Владимирович. Один из немногих порядочных людей, которых я встретил в этой системе.

На дверях столовой появляется объявление: «Желающим принять участие в смотре-конкурсе художественной самодеятельности записываться у завхоза клуба».

Я читаю между строк: «В крепостной театр требуются актеры».

Знакомлюсь с завхозом клуба. Рома Г. осужден на пятнадцать лет за убийство. Здесь он отвечает за постановку массовых зрелищ и заведует местным театром. Если отбросить в сторону убийство, которое он совершил, то Рома – неплохой парень. Немного игравший на гитаре на свободе, здесь он становится звездой местного масштаба. Для услады всевозможных гостей и комиссий он целыми днями, по поводу и без повода, поет на сцене клуба. В свободное между песнями время Рома с помощью других осужденных пишет сценарии к спектаклям. Тема спектакля определяется приказом УФСИН по Владимирской области. Где-то наверху сказано, что год текущий – Год семьи. Приказано – сделано! Спектакль посвящается Году семьи. Для этих целей собирается труппа. Рома задумал поставить феерическое шоу, которое должно потрясти членов жюри. Не в пример пению в хоре, желающих получить поощрение за участие в спектакле находится довольно много.

Мне, как потенциально талантливому актеру, способному выучить наизусть достаточно большой кусок текста, обещана дополнительная награда – месяц жизни в профилактории. Недолго думая, я даю согласие. Так начинается моя головокружительная артистическая карьера. Каждый день, в любую погоду, отработав смену на промке, я обреченно тащусь в клуб на репетицию. Из нашего отряда записалось несколько человек. Действие спектакля переносилось то в прошлое, то в будущее и к заданной теме не имело никакого отношения. Мише К. досталась роль былинного богатыря. Без смеха я не могу на него смотреть. В шлеме из картона на голове он едва втиснулся в кафтан, сделанный из дермантина, по случаю содранного то ли с двери, то ли с сиденья старого автобуса. Он держит деревянный меч, который в его руках кажется детским. Я выгляжу не лучше. Играя роль военного времен Отечественной войны 1812 года, я получаю какое-то подобие мундира, сшитого из старых занавесок, и картонную шапку, которая едва держится на моей голове. Женские роли исполняют угловые, или обиженные, согнанные со всей зоны. Они играют роли светских дам. В париках из новогодней мишуры и магнитофонной ленты, с накладными бюстами и веерами в руках с синими от татуировок пальцами они представляют собой ужасающее зрелище. Роль чеченского террориста, несмотря на то, что у нас сидят настоящие чеченцы, достается осужденному за убийство таджику Данияру. Какой чеченец без бороды? Тем более террорист! Носить бороды и усы в колонии запрещается. Кто будет обращать внимание на Уголовно-исполнительный кодекс РФ, если сам хозяин сказал: «Не носить тебе бороды!»? Между тем в кодексе черным по белому написано: «Осужденным разрешается носить аккуратно постриженную бороду и усы».

Искусство требует жертв. Данияр пишет заявление на имя начальника колонии следующего содержания: «В связи с участием в смотре-конкурсе художественной самодеятельности прошу дать мне разрешение на ношение бороды». К моему удивлению, он подписывает это заявление у начальника отряда, оперативника, режимника, начальника воспитательного отдела и замполита. Подпись начальника колонии на этом заявлении была шестой (!). Я своими глазами видел это заявление. Идет гордый Данияр по аллее, а дежурный его строго спрашивает:

«Вы что, гражданин осужденный, режим нарушаете? Небритым разгуливаете!»

«Не правы вы, гражданин начальник! – скажет он, доставая из широких штанин бумагу. – У меня разрешение есть!»

На премьеру приезжают чины из УФСИН Владимирской области, женщины из какого-то околокультурного учреждения, входившие в жюри, и журналисты. Зал заполняется осужденными из карантина, которым обещано, что чем больше они будут хлопать, тем меньше они будут топать.

Спектакль, напомнивший мне мой судебный процесс, с треском проваливается. Мы занимаем предпоследнее место среди всех колоний Владимирской области. Хозяин нехотя подписывает всем участникам этого позорища обещанные поощрения. Мне, как и обещано, предоставляют место в профилактории, и я жду своей очереди, чтобы сменить обстановку.

Глава 32
День рождения – грустный праздник

Мелькают дни, похожие друг на друга как близнецы. Летят недели, складывающиеся в месяцы. Тот же отряд, та же промка, тот же швейный цех. Иногда во время перекура я выхожу с мужиками в курилку, чтобы пообщаться с осужденными из других цехов. Подлетает капитан – начальник цеха, по-хозяйски оглядывает всех зэков и обращается ко мне:

«Что-то ты, Переверзин, часто куришь!»

«Да я вообще не курю», – отвечаю я.

«Ну тогда застегнись!» – произносит он и уходит по своим делам.

Я возвращаюсь на свое рабочее место обстригать фуражки. У меня завтра день рождения, который я собираюсь отпраздновать.

Настроение у меня не праздничное, а, скорее, совсем наоборот. На душе скребут кошки. Зуй берет на себя организационную часть мероприятия и накрывает стол. На сдвинутые табуретки выкладывается угощение – сигареты, конфеты, огромные банки чифиря и растворимого кофе. Барак гуляет. Меня осыпают поздравлениями, дарят открытки. С пожеланиями здесь все очень просто. Все хотят одного и того же – скорейшего освобождения. Я получаю такие поздравления четвертый год подряд. В ВИП-зону, в наш проходняк, приходят осужденные, с которыми мы наиболее близко общаемся. Заходит Коля М., друг и напарник Зуева по швейному цеху. Его приятель автоматически становится и моим. У Коли золотые руки, он мастерски шьет. Он блаженно улыбается и с детской непосредственностью озвучивает мне свою мечту и пожелания:

«Вован, на воле уже пьяным где-нибудь валялся бы».

«Коля, – говорю я, – пойми, я не пью вообще!»

Эта мысль не укладывается у него в голове, и он с недоверием переспрашивает:

«Что, совсем?»

«В твоем понимании совсем», – пытаюсь донести до него свою мысль.

Я мечтаю о том, чтобы это все побыстрее закончилось – этот день рождения, который меня совсем не радует, этот безумный срок. Праздник я традиционно заканчиваю проклятиями в адрес следователей Генеральной прокуратуры и судьи…

День подходит к концу, я смотрю на часы и с облегчением вздыхаю – скоро отбой. Завтра мне предстоит проставиться на промке и еще раз пережить поздравления. По кругу пускается кружка с чифирем. По тюремной традиции все зэки по очереди пьют из одной кружки. Я ненавижу этот широко распространенный ритуал с самого начала своего заключения и, подавляя чувство брезгливости, беру кружку, выкручиваю ее так, чтобы найти место, к которому не прикасались губы других зэков, и делаю глоток горького напитка. Некоторое время спустя на подобных массовых мероприятиях я смогу позволить себе пить отдельно из персональной кружки, не задевая и не оскорбляя чувств окружающих меня зэков, которые будут смотреть на мою привычку как на небольшое чудачество.

Бригадир делает мне царский подарок – на время моего проживания в профилактории оформляет отпуск…

Глава 33
Дом отдыха

Я собираю свои вещи и переезжаю в профилакторий. Меня радует возможность сменить обстановку, отоспаться, отдохнуть от навязанного режима, от бесконечных шмонов и проверок.

Я временно счастлив. Профилакторий – гордость колонии, своеобразный оазис. Сюда можно привести любую комиссию и показать, как администрация заботится о зэках. Две спальные секции по двенадцать кроватей не в силах вместить всех желающих, и сюда попадают лишь избранные и заслуженные зэки. Мне очень повезло. Здесь есть небольшой спортзал и душ, где можно мыться каждый день. Днем можно спать сколько хочешь. Живи и радуйся! Есть небольшая кухня с холодильником и плитой, где можно готовить еду, если есть из чего. Здесь же я вижу чудо из чудес, неслыханную роскошь для этих мест – стиральную машинку «Самсунг».

Рулит здесь всем (в том числе и стиральной машинкой) завхоз Сережа М. Он обладает несомненными организаторскими способностями и всегда занят воплощением своих идей, граничащих с безумством. То фонтан решит построить на территории профилактория, то памятник на фонтане. Идеи с радостью подхватываются сотрудниками колонии и воплощаются в жизнь осужденными – на их же денежки… Здесь все куплено и отремонтировано на деньги отдыхающих осужденных. Сережа бдительно следит за порядком. Стиральная машина работает без остановки, и я все жду, когда же она сломается от нещадной эксплуатации. Не подумайте, что это реклама, но я так и не дождался этого момента. Машина работает сутками, обстирывая местную знать. Сюда заходят простирнуть свои вещички не только обитатели профилактория, но и другие зэки – приблатненные, увязанные – завхоз библиотеки и завхоз санчасти. Я радостно смотрю на свои белоснежные, наконец-то постиранные простыни и предвкушаю момент отбоя. Об обычном пододеяльнике я даже не мечтаю – по совершенно непонятным причинам он является в этих местах запрещенным предметом.

На кухне я пью чай и разговариваю с ребятами из автосервиса. Они частые гости в профилактории. Их рабский труд вознаграждается регулярным проживанием в этом заведении и продуктами, которые им поставляет с воли их крыша – начальник оперативного отдела. Обычная гречка, макароны и курица – предел мечтаний любого заключенного – их повседневный рацион. Они счастливы и довольны. Администрация тоже. Очень удобно. В автосервисе можно за бесценок отремонтировать себе и нужным людям автомобили, в швейном цехе – пошить себе костюмчик на заказ. Один капитан, по фамилии Пугин, гроза всех зэков и известный борец с расстегнутыми пуговицами, не постесняется притащить на промку старую треснутую деревянную пробку от ванны и приказать заключенному выточить на токарном станке ее дубликат из нержавеющей стали…

Мое пребывание в профилактории омрачается приездом особо важной комиссии. В колонию прибывает группа журналистов, включая репортера из The New York Times и еще каких-то иностранцев. Для колонии это событие мирового масштаба, и администрация готовится к встрече особым образом. Главное в нашем государстве что? Не ударить в грязь лицом, приукрасить происходящее и пустить пыль в глаза. Замполит лично отбирает интервьюируемых осужденных и согласовывает ответы на возможные вопросы. К моему облегчению, мне приказано на пушечный выстрел не подходить к журналистам и под страхом смерти с ними не общаться. Когда журналисты заходят в помещение профилактория, я, отпрыгнув в сторону, чудом успеваю увернуться от случайно направленного на меня фотоаппарата.

«Не бояться!» – услышу я фразу на ломаном русском языке… Журналисты с любопытством ходят, смотрят и слушают восторженные рассказы заключенных о том, как хорошо им здесь живется. Послушаешь, и хочется спросить: «Дружок, если здесь все так замечательно, стоит ли вообще тебе освобождаться?» Один специально отобранный зэк, работающий в экспериментальном швейном цехе, где осваивают пошив новых заказов и заодно обслуживают личные интересы руководства колонии, взахлеб рассказывает о высокой зарплате. Он единственный из полутора тысяч заключенных получает показательную зарплату в десять тысяч рублей, что для колонии очень много…

В профилактории, где журналистов напоследок щедро угощают чаем с конфетами (естественно, купленными на деньги осужденных), им очень нравится. Довольные журналисты покидают нашу дивную колонию, а администрация с нетерпением ожидает хвалебных статей. И они появляются! К великой радости тюремщиков, «Московский комсомолец» печатает большой репортаж о красивой жизни в Мелехово. Появляется и статья в The New York Times. Одна незадача – статья на английском языке. Меня вызывают в штаб и просят перевести ее на русский.

«Колония унаследовала лучшие традиции ГУЛАГа, – дословно перевожу я слова автора. – Заключенные живут в перенаселенных, неотремонтированных бараках, построенных в тридцатые годы прошлого века…»

Замполит произносит фразу, слыша которую, я не могу сдержать смех: «Надо же, и как он узнал? Вроде показывали ему все самое лучшее, водили по образцовым отрядам…»

Замполит явно расстроен и растерян. Он быстро берет себя в руки и просит меня: «Не говори никому, забудь».

Я согласно киваю, даю устную подписку о неразглашении тайны и, едва сдерживая смех, возвращаюсь в профилакторий.

Глава 34
Побег и кошки

Вечерами в профилактории меня ждет еще одна напасть. В спальной секции стоит телевизор, который отдыхающие зэки смотрят допоздна. Всевозможные бесконечные сериалы и боевики помогают заключенным убить время. У меня свободного времени почти нет. Понимая, что через месяц мне придется выходить на промку и стричь фуражки, я стараюсь с пользой использовать все свободное время. Меня интересует спортзал, душ и книги.

Изрядно помучавшись под звуки приглушенного телевизора, мне в конце концов удается уснуть.

Едва проснувшись, мы понимаем, что в колонии что-то случилось. Промка закрыта, зэков не выводят на работу. В колонию сбежалась вся милиция. Тревога! Мы не можем понять, что происходит. Доходит слух, что в колонии кто-то совершил побег. Кто-то из третьего отряда.

«Не меня ли ищут?» – думаю я.

Все быстро встает на свои места. Ищут Николая К., осужденного на двадцать четыре года за двойное убийство и разбой. Я хорошо знаю Колю. Родом из Белоруссии, он давно перебрался в Россию на заработки. В детстве занимавшийся спортивной гимнастикой, к своим тридцати пяти годам он необыкновенно физически развит и подвижен, ни грамма лишнего жира. За его плечами уже есть один дерзкий побег из наро-фоминского суда. Когда его привезли в суд, он бросил в глаза надзирателю заранее приготовленную смесь – побелку со стены, смешанную с солью. Двух других охранников он столкнул лбами и… перемахнул через забор с колючей проволокой высотой два с половиной метра. И был таков. Преодолев леса и болота, он добрался до Москвы, где через несколько суток его поймали.

Он был первым и последним человеком, с которым я едва не подрался в отряде. В первые дни моего пребывания в отряде в умывальнике он, очевидно, видя во мне потенциальную жертву, бросил мне фразу: «Жаль, я тебя на свободе не встретил!»

«Еще не поздно, давай сейчас поговорим, – ответил я. – Что ты мусорами прикрываешься?»

Не успев вспыхнуть, конфликт был быстро погашен окружающими зэками, и мы с Колей начали общаться. В отряде Николай промышлял ремонтом. Он ремонтировал все – стены, двери, замки. Прикреплял отвалившиеся дверные ручки, что-то красил, белил бордюры. Чинил обувь осужденным. Он мог приделать подошву от старых кроссовок к зэковским ботинкам и наоборот. Его умелые руки могли заштопать все что угодно. Одним словом, в отряде Коля был палочкой-выручалочкой и находился на хорошем счету.

Получив разрешение на длительное свидание со своей гражданской женой, он отправился в комнату свиданий. Здесь проверка два раза в день – утром и вечером. Осужденные выходят из номеров и выстраиваются в коридоре, где дежурный милиционер проверяет их наличие. Номера здесь разные – одни получше, другие похуже; одни побольше, другие поменьше. Коля получил хороший номер с видом на… свободу. Под окном дежурка – помещение для охранников – и небольшой дворик, где они перезаряжают оружие. Глубокой ночью Коля выломал решетку, бросил свою несостоявшуюся жену и кинулся в бега. Наверное, чтобы не выносить сор из избы, беглецов сначала пытались ловить силами ФСИН. На этот раз Николаю не удалось далеко уйти. Для дезинформации была запущена легенда о том, что Колю взяли тепленьким, буквально свалившимся из окна на головы недремлющих милиционеров. На самом деле ему удалось добраться до свинарника при нашей же колонии, где его повязали силами роты охраны колонии. Собака взяла нужный след в нужное время.

Дворик профилактория вплотную примыкает ко двору штаба, и я, заняв стратегически выгодный пункт наблюдения, с интересом наблюдаю за происходящим. Вижу бледную заплаканную женщину, приехавшую к Коле на несостоявшееся свидание. Ее ведут в штаб на допрос. Чуть позже туда же тащат основательно побитого Колю. На момент побега из двадцати четырех лет он отсидел три года. За попытку побега ему добавляют еще три. Срок начинается сначала…

Но самое интересное происходит на следующий день. После случившегося администрация колонии уже не может жить по-старому, как ни в чем не бывало. Надо же что-то делать! Не миновать проверок и комиссий, которые могут спросить: «А что вы после побега предприняли? Что сделали?»

После подъема по тревоге поднимается группа осужденных, работающих в ремонтной бригаде колонии. С болгарками наперевес, со сварочными аппаратами в руках они срезают и уничтожают по всей колонии спортгородки. Срезанные турники, брусья, самодельные гантели и штанги загружаются на трактор и вывозятся за территорию колонии. Пункт приема металлолома в поселке Мелехово в этот день перевыполняет план на год вперед – очевидно, до следующего побега. Осуществив первую часть своего плана, администрация колонии приступает к выполнению второй его части, не менее важной. Помимо осужденных в колонии проживает много всякой неучтенной живности. Голуби, сороки, крысы и мыши не привлекают внимания администрации. А вот кошки и коты…

Кошек в колонии проживает великое множество. Они любимы заключенными, разочаровавшимися в человеке. Некоторые зэки так привязываются к своим питомцам, что после освобождения забирают любимых кошек и котов с собой на волю. Кошки для зэков – порой единственная любовь и последняя отрада. Осужденные их лелеют и всячески балуют. Кошки свободно передвигаются по зоне, перебегают из одного локального сектора в другой и, щедро подкармливаемые осужденными, чувствуют себя значительно лучше находящихся здесь людей. Я часто завидовал старому черному коту по кличке Буча, живущему в нашем отряде. Буча лениво потягивается во сне, когда в барак заходит высокое начальство. Ему не надо вставать и здороваться с каждым контролером – сержантом или прапорщиком, постоянно бродящими по нашему бараку. Он делает все что хочет.

В каждом отряде, в каждом цехе, на каждом объекте колонии живет своя любовь и гордость, а то и не одна. За редким исключением, котов и кошек называют человеческими именами. Каждое утро, по вторникам и четвергам, осужденных у дверей столовой встречает огромный красивый кот Сеня. В эти дни за завтраком выдают куриные яйца, положенные в соответствии с нормами питания, рассчитанными НИИ ФСИН России. К неописуемому восторгу и радости осужденных, которые отдают ему последнее, кот пожирает яйца прямо со скорлупой, в огромных количествах. Несмотря на свои габариты и аппетит, Сеня – аутсайдер в кошачьей иерархии. В многочисленных битвах за территорию и любовь редких здесь кошачьих особей женского пола Сеня всегда в последних рядах. Зато наш отрядный Буча – признанный лидер.

Из штаба приходит срочная директива: «Всех кошек и котов посчитать, переписать и зарегистрировать». Срок три дня. Кто не успел, тот опоздал. Кошек без регистрации истребить. «Хорошо хоть не расстрелять», – язвительно добавляю я. Хотя, наверное, нерасстрелянных кошек без регистрации ждала худшая судьба. Они были собраны в большой мешок и вывезены за территорию колонии тюремщиком с погонами офицера на плечах. О дальнейшей судьбе этих несчастных животных история умалчивает. В колонии котов также подстерегала опасность. Дежурный по промышленной зоне в чине капитана, в свободное от работы время увлекающийся гиревым спортом, в колонии свое время коротал охотой на кошек. На работу он приходил с рогаткой и, заряжая ее стальными шариками от подшипников, увлеченно расстреливал кошек, радуясь каждому трофею. Год его службы шел за полтора, как на войне…

Завхоз профилактория пишет заявление на имя начальника колонии: «Прошу вас дать разрешение на проживание в профилактории колонии кота черного цвета по прозвищу Патрон». Заявление визируется оперативниками, режимниками и воспитателями. Подобные заявления сыплются в штаб из всех отрядов, из клуба, бани, санчасти. Бригадир цеха по пошиву шапок, мой бывший шеф из числа осужденных, в заявлении придумает разумное объяснение необходимости совместного жития с любимым котом: «В целях воспрепятствования уничтожению и порчи шапок мышами прошу вас разрешить содержать в цеху по производству оных кота по кличке Барсик». Некоторое время спустя я увижу гордо прогуливающегося по территории швейного цеха Барсика с ошейником, на котором красуется надпись: «Кот Барсик. Швейный цех № 3. Участок “Шапки”». Барсик не умел читать и жил по своим, кошачьим, правилам. Иногда он отклонялся от возложенных на него обязанностей по уничтожению мышей и метил готовые изделия…

После побега Николая количество кошек в колонии резко сократилось. Но ненадолго. Не ограниченные никем и ничем, кошки быстро расплодятся и восстановят свою численность. Меньше чем через полгода кошек в колонии станет больше, чем было, а про ошейники все забудут. Очевидно, до очередного побега очередного осужденного. По настоятельным просьбам осужденных были восстановлены и спортгородки.