Текст книги "Заложник. История менеджера ЮКОСа"

Глава 42
Серые будни

Я продолжаю жить в первом отряде. Надо отдать должное Артуру – он ничего с меня не просит и не вымогает. Он передает мне слова оперативника о строжайшем запрете брать от меня широко распространенную в колонии гуманитарную помощь. Как лицо, заинтересованное в улучшении условий жизни в отряде, я по собственной инициативе делаю Артуру предложение купить для отряда холодильник и телевизор. Мы успешно проворачиваем операцию по приобретению необходимых предметов, к которым я вроде бы не имею никакого отношения. Моим делом было лишь организовать перевод необходимой суммы родственникам одного осужденного, а они уже организовали доставку товара от своего имени.

Передо мной забрезжили радужные перспективы. Появилась надежда сменить профессию и сферу деятельности. Нет, библиотека и школа по-прежнему были недоступны, но представилась возможность стать рабочим хозяйственного двора. Мой спаситель Артур делает головокружительную карьеру в колонии – становится комендантом. Теперь он отвечает за обустройство жилой зоны колонии. Ремонт, побелка, покраска – его задачи. Поскольку в колонии ломается все и всегда, Артур становится востребованным и нужным администрации зэком. Его задача – организовать осужденных и тем самым облегчить жизнь тюремному начальству. Хоздвор – ведомство Артура. Разгрузить машину с краской или плиткой, предназначенной для ремонта бараков, или машину с любимыми мною мешками с цементом – обязанность приписанных ко двору рабочих. Откопать и закопать прорванную трубу, почистить снег, починить крышу на библиотеке, починить отвалившуюся от старости дверь, спилить старое дерево, угрожающее упасть на головы осужденных, выложить тротуарную плитку – далеко не полный перечень обязанностей немногочисленной бригады. Склад с хозяйственными припасами тоже входит в епархию Артура. Своего верного оруженосца Винни Артур ставит на складское хозяйство. Ни один гвоздик, ни одна баночка с краской не уйдет без его ведома. Он проявляет недюжинные организационные способности и неуемную энергию. Ни один объект не остается без внимания, Артур с закрытыми глазами покажет, где и что надо подчистить, подмазать и отремонтировать. Возможно, в других условиях он был бы неплохим прорабом…

Артур сделал мне много добра, и я принимаю его помощь. Мы продолжаем общаться. К своему куратору из оперативного отдела Артур ходит каждый день, как на работу, ежедневно притаскивая ему пачку сигарет и шоколадку. О чем они разговаривали, навсегда остается для меня загадкой. Лишь однажды, не выдержав, Артур похвастается передо мной тем, что оперативники удивляются, как, мол, ему – в отличие от Фомы (завхоза третьего отряда) – удалось найти со мной общий язык.

«Какие же они придурки», – в очередной раз обреченно подумаю я.

Жизнь в отряде идет своим чередом. Сменяется завхоз отряда. Место Артура не без его помощи занимает хорошо знакомый мне завхоз клуба Рома Гурбо. Он с радостью покидает хлопотное место в клубе, найдя себе замену. Хороший и приятный парень, он был мне симпатичен. Получив кусочек власти, он не берет на себя лишнего и остается обычным зэком. Многие на подобном месте дуреют, теряют голову и перестают ощущать себя осужденными. От завхоза в отряде зависит многое. Любая, самая дурная инициатива найдет поддержку у сотрудников колонии. Что-нибудь запретить, отобрать, придумать очередную пакость осужденным – все становится подвластно счастливому обладателю должности завхоза отряда или, как она официально называется – старшего дневального. Мне еще предстоит увидеть чудовищные примеры трансформации личности осужденных, получивших власть от сотрудников колонии. А пока я просто живу и тяну свой немаленький срок. Живу от выходных до выходных, от посылки до посылки, от свидания до свидания. Я много читаю и размышляю. Никто и никогда не мог заставить меня изменить образ своих мыслей, и я внутренне всегда остаюсь свободным человеком.

Время неумолимо идет вперед. Я регулярно получаю поощрения за добросовестный труд и участие во всевозможных воспитательных мероприятиях. Мне приходит мысль попытаться перевестись на улучшенные условия содержания. Осужденный, переведенный в такие условия, продолжает жить в том же бараке, но получает большее количество свиданий и передач, может потратить больше денег в тюремном магазине. Подобные вопросы в колонии решает комиссия, регулярно собирающаяся в штабе. Здесь решают серьезные вопросы. Достоин ты УДО или нет – тоже определит комиссия. Начальник колонии – ее председатель. Ее члены – начальники воспитательного, оперативного и режимного отделов, а также начальники отрядов.

Меня вызывают в штаб, где я жду своей очереди. Я, в отличие от других осужденных, совсем не волнуюсь – мне это, в общем-то, и не очень надо. Свиданий мне хватает, больше четырех раз в году жена ездить не может, с посылками и передачами я тоже решаю вопрос, выменивая право на посылки на сигареты у других заключенных. Волнуются осужденные, ожидающие решения об УДО. Будет ли дан тебе зеленый свет на УДО, поддержит ли колония твое ходатайство – решится здесь и сейчас. Зачитываются характеристики, учитываются поощрения. Во всех колониях требуют стандартный набор документов, включая справку с будущего места работы (!). Как человек, отсидевший лет шесть за убийство, может, находясь в колонии, устроиться на работу? Что за маразм?! Но маразм этот цветет буйным цветом и культивируется. Руководство колоний с маниакальной настойчивостью требует с осужденных подобные справки, заранее зная, что они будут фиктивными. Не придет в голову руководству ФСИН самим способствовать трудоустройству своих подопечных, ну да, видно, у них более важные задачи…

Наступает моя очередь, и я предстаю пред очами людей в погонах. В члены комиссии каким-то образом затесался мой старый знакомый – начальник третьего отряда майор Кузьмичев.

«Разнорабочий? – разочарованно спрашивает он, теребя в руках мое личное дело. И добавляет с издевкой: – И что, Переверзин, это весь ваш потенциал?»

«Это весь ваш потенциал! – не сдержавшись, брякаю я. – Будь я осужден за убийство или изнасилование какое, давно бы работал в библиотеке или школе!»

В тот день комиссию я не прохожу – в просьбе мне отказывают…

* * *

Служить надо закону, а не начальству, как принято в России. Если бы каждый делал то, что должен делать, то жизнь стала бы значительно лучше.

Глава 43
Великое переселение

У нас часто так бывает – есть закон писанный на бумаге. А жизнь идет своим чередом мимо этого закона. Но вот грянет гром или начальник сменится, и все сразу встает на свои места. Пока не будет особых инструкций и указаний вышестоящего начальства, закон так и останется бумажным…

Не буду отходить далеко от темы и обсуждать Конституцию России – она у нас замечательная.

Возьмем, например, Уголовно-исполнительный кодекс Российской Федерации, статья 80 которого гласит: «Лица, впервые осужденные к лишению свободы, должны содержаться отдельно от осужденных, ранее отбывавших лишение свободы». Надо сказать, гласит она об этом достаточно давно. Гласит и гласит. Кто у нас обращает внимание на то, что писано? В России много чего провозглашается, но не соблюдается. Найдется тысяча придворных толкователей норм и законов, которые почитают между строк и в угоду хозяевам назовут яйцо помидором, а кофейную чашку утюгом.

Начальник ФСИН Ю. Калинин на этот пункт внимания не обращал, был занят более важными делами. При нем в Челябинской области во время приема этапа погибло четверо заключенных. Они якобы, только сойдя с поезда, напали на сотрудников колонии, за что и были жестоко избиты. В соответствии с официальной версией сотрудники колонии правомерно применили необходимые меры самообороны, но были виноваты лишь в том, что вовремя не оказали медицинскую помощь ими же избитым заключенным. История попала в газеты, и Калинину пришлось покинуть свой пост, сменить сферу деятельности и… стать членом Совета Федерации. Сейчас судьба опять ему улыбнулась. Заслуженный человек, награжденный правительственными орденами и медалями, он возглавил кадровую службу компании «Роснефть»… Когда во ФСИН вместо Калинина пришел ныне уже уволенный Реймер, он, видимо, подумал-подумал и надумал: а почему бы ему не соблюсти провозглашенную ранее норму? И пошло дело – вернее, поехало. Началось великое переселение. Понеслись столыпинские вагоны и автозаки по России, перевозя осужденных из одной колонии в другую. Впервые осужденные люди – налево, а не впервые, то есть второходы – направо.

* * *

Мне очень хотелось бы, чтобы однажды произошло нечто подобное с нашей заМЕЧТАтельной Конституцией. Пришел бы новый начальник, ну или на худой конец старый опомнился бы, прочитал, например, статью 2 Конституции, которая гласит: «Человек, его права и свободы являются высшей ценностью. Признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и гражданина – обязанность государства». И начнет вдруг с этого момента Конституция неукоснительно соблюдаться, и неожиданно станут у нас все равны перед законом, и не будет более равных среди прочих равных, и станет наконец-то Россия действительно цивилизованным демократическим государством…

* * *

Был дан приказ и установлены сроки на переселение осужденных. Мы долго жили в подвешенном состоянии, пока в УФСИН Владимирской области решали, какие колонии оставить для первоходов, а куда отправить второходов. Я уже практически начал паковать свои баулы, как с облегчением узнал, что в ФБУ ИК-6 в поселке Мелехово будут отбывать свои срока впервые осужденные. Второходам предназначались колонии в поселках Пакино и Вязники той же Владимирской области. Момент для зэков очень волнительный. Как я уже упоминал, уклад жизни в колониях определяется не законом, а степенью самодурства ее руководства. По слухам, в Вязниках, где присутствовали элементы самоуправления, зэкам жилось неплохо. А поселок Пакино у осужденных пользовался самой дурной славой. Именно сюда отправляли на перековку самых строптивых зэков. Позже в личных делах появлялись фотографии улыбающихся уже бывших блатных с метлами в руках или с порезанными венами и разрезанными животами. Говорят, в этом районе самая высокая раскрываемость преступлений в России – сто десять процентов. В одном и том же преступлении могут сознаться сразу несколько незнакомых друг другу человек, ибо система выбивания показаний отлажена и работает бесперебойно.

Начали составляться списки на этапирование. По вторникам развозят в Вязники, а по четвергам – в Пакино. Многие занервничали. Когда тебя срывают с насиженного места, это само по себе неприятно, а тем более в местах лишения свободы – тут любое перемещение способно обернуться катастрофой. Более-менее налаженная жизнь в колонии может рухнуть в один миг. Особенно это актуально для некоторых осужденных. Я вижу дневального третьего отряда Славу, несущегося сломя голову в штаб. Его включили в списки этапируемых в Вязники, что для него смерти подобно. Он сам, по собственной инициативе гадил и доносил на своих сотоварищей начальнику отряда. Бывало, увидит Слава, что кто-нибудь приляжет на шконочку после тяжелого трудового дня – тут же летит в кабинет к начальнику отряда на доклад. Майор Кузьмичев пулей выскакивает из своего кабинетика и мчится на место преступления. Так они и работали на пару, выискивая и вылавливая нарушителей… Зачем Слава это делал? Что им двигало в тот момент, когда он закладывал других зэков? Чувство собственной значимости и исключительности? Осужденный за изнасилование и убийство, член секции дисциплины и правопорядка, дневальный Слава знал, что, попади он в колонию в Вязники, где жизнь не так сильно контролируется администрацией, у него возникнут проблемы. Осужденные спросят с него за такое поведение и жестко накажут. Слава валялся в ногах у оперативников и умолял их не отправлять его в Вязники. Его увезут в колонию строгого режима в Пакино, где он найдет себя. Таким образом система формирует доверенные кадры. Такой осужденный сделает все, что угодно администрации, подпишет любую бумагу, даст любые нужные показания.

Многие мои сотоварищи по колонии готовятся к переезду. Валера Герасимов, Винни, добродушный увалень, в упор расстрелявший троих, прижимает к груди котенка Яшку и, осыпая его поцелуями, что-то ему шепчет. До меня доносятся его слова: «Ну как же ты, маленький, будешь здесь без меня?»

Увозят моего верного друга Андрея Зуева. Он приходит прощаться и говорит мне: «Хороший ты мужик, Вова. Спасибо тебе за все»…

Выходит новая директива – переселение ускорить и закончить до Нового года. Автозаки набивают до отказа, впихивая в каждый по тридцать-сорок человек. К нам в обмен тоже везут новеньких. Зона встречает их не очень-то гостеприимно. Ничего не поменялось с момента моего приезда. Такой же жесткий прием, та же метла или лопата для уборки снега. Методы убеждения все те же… На колонию посыпались жалобы, которые доходят до журналистов. Кому-то приходит в голову пригласить телевидение и показать всему миру, как на самом деле проходит прием этапа. Не зря наша колония брала в области призы за участие в конкурсах художественной самодеятельности. К воротам колонии подъезжает автозак, который снимается журналистами. Вновь прибывших осужденных с ходу загоняют на несколько часов в ШИЗО, где их прячут от любопытных глаз, а вместо них с баулами из карантина подтягивается массовка, которая сыграет роли вновь прибывших. Осужденные лихо выпрыгивают из автозака, делая счастливый и радостный вид. Не хватает только красной ковровой дорожки и хлеба с солью…

Глава 44
Первое чудо

Уезжает Зуев, уезжает Винни. Артура, несмотря на то, что он был ранее судим, оставляют в нашей колонии как особо ценного специалиста. В моей жизни ничего не меняется. Я – рабочий хоздвора. Каждое утро я иду на работу, где иногда мне приходится разгрузить машину или для видимости перетащить что-нибудь с места на место. Артур не нагружает меня работой, и я могу просто сидеть в его комнатенке и читать книги. Я достиг вершины своего благополучия в колонии. Лучше мне не будет никогда.

До окончания срока остается пять лет. Ты помнишь это всегда. Дату начала и конца срока ты произносишь дважды в день на утренней и вечерней проверках, эти даты написаны на бирке, прикрепленной к кровати. В то время я жил и надеялся на чудо, которое неожиданно наступает. Выходят поправки в Уголовный кодекс России. По статье 174.1 (легализация денежных средств), по которой я был осужден, меняются сроки наказаний. Когда меня судили, по этой статье давали от десяти до пятнадцати лет. В новой редакции УК пороги наказания уменьшаются с семи до десяти лет. Это уже серьезно. Во-первых, статья переходит из категории особо тяжких в тяжкие, что означает смену строгого режима на общий и переезд в другую колонию. Но самое главное, мне должны снизить срок, приведя мой приговор в соответствие с новым законом.

На первый взгляд, арифметика здесь очень простая. Мне дали по данной статье десять с половиной лет, то есть на полгода больше минимального срока наказания. Следовательно, берем минимум в новой редакции, то есть семь лет, и прибавляем к ней полгода. Получаем семь с половиной лет. То есть по закону мне должны снизить срок на три года. По закону! По закону я вообще не должен находиться там, где живу последние пять лет, поэтому я не испытываю особых иллюзий. Но чудо все-таки происходит. По ходатайству моего адвоката о приведении приговора в соответствие с поправками к Уголовному кодексу Российской федерации судья Ковровского суда снижает мне срок на два с половиной года! Это настоящее чудо. Словно в детской игре, бросив кубики, я неожиданно передвигаюсь на несколько клеток вперед и одним махом приближаюсь к вожделенной свободе на два с половиной года. До конца срока остается чуть более двух лет. Замаячила перспектива условно-досрочного освобождения, для чего у меня имеется все необходимое, заработанное потом и кровью, – хорошая характеристика и поощрения.

И вот я уже собираю вещи и готовлюсь к этапу. Я знал, что во Владимирской области есть две колонии общего режима. Одна, закрепленная за неоднократно осужденными, или второходами, находится на окраине славного города Владимира. А другая, предназначенная для впервые осужденных, мирно расположилась в городе Покров, между болотом и фабрикой по производству шоколада «Alpen Gold». Господа тюремщики не торопятся соблюдать писанный для них закон, и меня депортируют в колонию общего режима в город Владимир, в ФБУ ИК-5. Я полон самых радужных планов.

«Общий режим, расслабуха», – мечтательно думаю я, радостно собирая баулы. Памятуя об опыте прошлых лет, я набираю два баула. От остального, немалого количества вещей, я избавляюсь, оставив богатое наследство Артуру и Роме. Мысль о том, что я покидаю Мелехово, радостно бьется в моей голове, а моя душа поет от счастья… В последний раз с баулами в руках я шагаю по исхоженной мною аллее в сторону ШИЗО, где меня ждет последний в этой колонии шмон. На мой вопрос «Что искать будете?» сержант-контролер не отвечает, а только нехотя бегло просматривает мои вещи. Каши, сухофрукты, орехи, книги, документы, одежда, туалетные принадлежности, спортивный костюм и кроссовки – этот нехитрый скарб полностью заполняет два баула.

После обыска я попадаю на сборку, где ждет своей участи зэк из шестнадцатого отряда – его везут на больничку. Мы абсолютно разные люди, но единодушно сходимся в одном – в отношении к администрации учреждения. Он счастлив, что его хоть на некоторое время увозят из Мелехово, а я счастлив потому, что навсегда покидаю это место. Я смеюсь от радости. Смеяться мне остается недолго… Подъезжает пустой автозак, и нас передают под роспись конвою. Мы вдвоем с относительным комфортом размещаемся в большом отсеке. Дорога до железнодорожного вокзала Коврова не отличается плавностью и, к счастью, занимает немного времени – около часа. Я слышу звуки вокзала и чувствую его запах. Автозак заезжает на пустынный перрон. Нас перегружают в пустой столыпинский вагон, где мы занимаем отдельное купе.

«Практически СВ», – думаю я и тут же слышу голос конвойного: «Вещи к досмотру!»

Опять шмон. Наш поезд от Коврова до Владимира идет около часа, в течение которого и длится обыск. Конвойный не успевает до конца просмотреть мой багаж – поезд прибывает к месту назначения. Железнодорожный вокзал Владимира приветствует нас шумом пригородных электричек и проходящих поездов. Я с наслаждением вдыхаю запах вокзала, поездов дальнего следования, с которыми у меня связаны приятные детские воспоминания. На пустынной платформе нас уже ожидает привычный автозак и неприветливый конвой. Остервенелый лай срывающихся с цепи собак и охранники с автоматами в руках возвращают меня в реальность – это не загородная поездка на каникулы…

Видавший виды автозак, со скрипом переваливаясь, ползет по неведомой мне дороге, делая многочисленные остановки на светофорах. Первая большая остановка – больничка, Моторное. Мы заезжаем на ее территорию, и мой попутчик, попрощавшись, покидает меня. Я слышал много жутких историй об этом месте, о трупах осужденных, сваленных под лестницей, о хирургических операциях, не соответствующих диагнозу… Осужденные склонны к преувеличению, но в данном случае, столкнувшись с тюремной медициной в колонии, я не сомневаюсь в правдивости услышанных историй.

Следующая остановка – моя. ФБУ ИК-5 общего режима УФСИН Владимирской области.

Глава 45
Общий режим

Слышится скрежет открываемых металлических ворот – мы въезжаем на территорию колонии.

Я живо выпрыгиваю с баулами из автозака и слышу команду:

«На корточки, головной убор снять, руки за голову, лицом вниз».

Я ставлю баулы на землю и делаю то, что мне говорят.

«Что, на рынок приехал?» – слышу я незнакомый голос.

Я молчу.

«Фамилия, статья, срок, кто по жизни?» – боковым зрением я вижу людей в камуфляже, по-хозяйски прогуливающихся вокруг меня с дубинками в руках.

Я представляюсь, называю статью и срок. У меня редкая для этих мест статья и большой для общего режима срок – восемь с половиной лет. Держа в руках мое необъятное личное дело, неизвестный любопытствует:

«А что это за статья – 160?»

«Хищение», – неохотно отвечаю я.

«Наверное, много похитил, раз дело такое большое», – развивает свою мысль надзиратель.

Не склонный к каким-либо дискуссиям, я неопределенно отвечаю:

«Наверное…»

«Так кто ты по жизни?» – потрясая дубиной, настойчиво продолжает интересоваться надзиратель.

Я знаю, что стоит сказать что-нибудь не то (например, что ты порядочный арестант), как на тебя обрушится град ударов. Если тюремщики переусердствуют, то составят акт о том, что я упал с лестницы или сам напал на них, а они оборонялись, и десяток прикормленных сук с радостью подтвердят и подпишутся под каждым их словом.

«Мужик», – отвечаю я, что соответствует действительности в моей тюремной жизни.

Ответ его устраивает, и меня заводят в помещение для обыска и приема этапов. Большая комната выложена кафельной плиткой. До меня привезли несколько осужденных, и я вижу здоровых голых мужиков, стоящих на растяжке – вплотную лицом к стене, с поднятыми руками. Ладони вывернуты наружу, а ноги широко расставлены. Стоять в такой позе неудобно, хочется сдвинуть ноги. Я вижу человека в гражданской одежде с резиновой дубинкой в руках, который тщательно следит за тем, чтобы осужденные испытывали неудобства. Он щедро осыпает их ударами. Никита Крашанов – завхоз карантина, в прошлом бывший блатной, смотрящий за одной из колоний общего режима Калужской области. Ему здесь хорошо, и он, наверное, не чувствует себя зэком. Несколько сотрудников с погонами на плечах увлеченно роются в вещах осужденных. Содержимое баулов вытряхивается на парты, падает на пол и разлетается в разные стороны. Я не миную участи остальных и подробно изучаю кафельную плитку на стене. Широко раздвинув ноги и вскинув руки в стороны вверх ладонями наружу, я пытаюсь вслушаться в происходящее. Слышу треск баула и грохот высыпаемых вещей. Надзиратели особо не церемонятся с моим багажом.

«Да он дневники ведет!» – слышу я чей-то возмущенный голос за спиной. Они нашли тетрадь с моими записями, которую я не увижу больше никогда. В любых записях они видят угрозу своей личной безопасности и благополучию. Очевидно, ими движет подспудное опасение: а вдруг кто-нибудь узнает обо всех творимых ими пакостях и подлостях?

Обыск превращается в банальное воровство. Тюремщики не гнушаются ничем. У меня пропадает несколько шариковых ручек, витамины, майки, сигареты, крем для рук. Официально у меня изымается только спортивный костюм и кроссовки. Местные самодуры приравнивают полученную в посылке в Мелехово спортивную одежду к запрещенным предметам. Я с ужасом взираю на разбросанные и перевернутые вещи, перепутанные документы, любовно и аккуратно сложенные мной перед этапом. Кое-как я складываю свои вещи в баул и следую за завхозом карантина.

За дверью – баня, которую и душем-то назвать нельзя. Несколько кранов с горячей и холодной водой, пластмассовые тазики, которых не на всех хватает… Пользуясь случаем, я развожу в тазике теплую воду и обливаюсь. После чего вытираюсь полотенцем, одеваюсь и в сопровождении полузэка-полумилиционера Крашанова иду в помещение карантина. Прибывшие до меня осужденные уже там. Холл со стендами, небольшое спальное помещение человек на двадцать и комната для приема пищи – вот наш ареал обитания на ближайшую неделю. Я с облегчением узнаю, что осужденных держат здесь не больше недели, после чего распределяют по отрядам. Меня ждет еще один шмон, который с пристрастием, лучше всякого милиционера, проводит дневальный карантина, осужденный Мухин. Достойный сын уволенного сотрудника ГАИ, конченый наркоман, попавший в колонию за кражу. Он окажется честнее людей при погонах – на этот раз у меня ничего не пропадает, а только выпрашивается тюбик зубной пасты… Время убивается зарядкой, ежедневной маршировкой, постоянной уборкой и без того уже вылизанного помещения, заучиванием правил внутреннего распорядка и тупым сидением в комнате для приема пищи.

Опытный зэк, я припас мало кому интересную здесь биографию Пастернака, написанную любимым мной Дмитрием Быковым. Книга меня спасает. Открывая и перелистывая страницы, я мгновенно переношусь в то время и ощущаю себя частичкой описываемых событий. Но реальность возвращает меня назад, в помещение карантина. Нас десять человек. Один из прибывших в этот день, Михаил Марьин, переметнулся в дневальные карантина. Сын подполковника КГБ, бизнесмен средней руки, владелец автобазы во Владимире, он осужден за соучастие в хищении имущества. По его словам, его подставил заместитель, хранивший на территории его автобазы краденые автомобили. Скорее всего, осужденный за дело, он был уверен в моей виновности. Миша сделает в колонии головокружительную карьеру. Хорошо зарекомендовав себя в карантине, он вскоре станет старшим дневальным первого отряда, то есть завхозом столовой, заменив прежнего, который освободится по УДО. Как-то он, чуть ли не плача, пожалуется мне на свою судьбу:

«Знаешь, как мне было трудно переступить через себя и начать избивать зэков? Я буду делать все, что мне скажет администрация! Скажут убивать – буду убивать! Ради своей семьи, ради своих детей, которые ждут дома своего любимого папочку…»

Миша быстро войдет во вкус и сильно продвинется в искусстве истязания осужденных. Видимо, где-то глубоко внутри жил в нем нереализовавшийся садист, барин или крепостной одновременно. Здесь, в местах лишения свободы, проснется в нем барин, встанет в полный рост садист, и он, расправив плечи, гордо пойдет совершать по колонии свои подвиги. Миша – автор и исполнитель системы телесных наказаний, практикующихся во вверенном ему первом отряде. По отряду он передвигается плавной поступью, с барской вальяжностью. Мне же своей сытой и лоснящейся физиономией он больше напоминал полицая из фильмов о Великой Отечественной войне… Самое печальное в этой истории то, что, будучи вполне обеспеченным человеком, Миша вполне мог достичь желаемого результата и получить блага не за счет нещадной эксплуатации и унижения других заключенных, а просто внеся определенный денежный взнос, который он все равно сделал, чтобы находиться на своей высокой должности…

На третий день меня вызывают в штаб, куда я следую в сопровождении завхоза карантина Крашанова. Меня заводят в кабинет начальника оперативного отдела, предлагают присесть. Моего провожатого, по-хозяйски собирающегося расположиться рядом, выпроваживают из кабинета.

После шести с половиной лет относительно спокойной жизни в местах лишения свободы ко мне приехали высокопоставленные гости. Один – оперативный сотрудник УФСИН Владимирской области, двое других – представители ФСБ. Меня потрясает их дремучесть и невежество. Беседа начинается с вопроса:

«Как тебе, Переверзин, удалось срок снизить?» – спрашивает неизвестный, упомянувший, что у него экономическое образование. У меня рассеиваются последние сомнения в его принадлежности к известному ведомству.

Гости явно раздражены и недовольны тем, что мне снизили срок. Вопрос задается таким тоном, как будто я украл лично у них зарплату за несколько месяцев, а то и за целый год.

Мне хочется пошутить и сказать: «Как? Договорился с Медведевым, он утвердил поправки к Уголовному кодексу, в результате чего мне и снизили срок».

Мне хорошо известно, что такие люди не понимают шуток, а юмор их только озлобляет. На всякий случай я вежливо рассказываю о принятых поправках, о статьях, по которым меня осудили. Пытаюсь сказать несколько слов о деле ЮКОСа, о том, что по делу сидят невиновные люди, и натыкаюсь на стену. Нет, не недопонимания, а на стену полной неосведомленности…

«Нечего было государство грабить», – скажет человек в гражданском с высшим экономическим образованием.

«Россию ограбил, а теперь в Страсбург побежал», – резюмирует он свой взгляд на мир.

Неожиданно фээсбэшник продемонстрирует хорошую осведомленность о моих планах.

«Что, в Москву собираешься, свидетелем? Не сидится тебе спокойно, приключений ищешь?» – спрашивает он.

Я не отвечаю на его комментарии и молча смотрю в окно. Разговор окончен.

Крашанов, сгорая от любопытства, спрашивает меня:

«Чего, чего они хотели?»

Я не придумываю ничего лучшего, как сказать:

«Про тебя спрашивали, интересовались положением дел в карантине, обстановкой. Спрашивали, не бьют ли здесь зэков».

Он на секунду как-то съежится, подожмет хвост и, вспомнив о том, что все творимое им происходит по велению и с благословления сотрудников колонии, вернется в свое привычное состояние – ощущение собственного величия и исключительности.