Текст книги "Заложник. История менеджера ЮКОСа"

Глава 39
Раб на галерах

Василий знакомит меня с другими членами нашей дружной бригады. Все как на подбор осуждены за убийства. Сережа К., Васин земляк, застрелил из охотничьего ружья своего оппонента. Илья тоже грохнул кого-то по пьяни. Мне со своими «украденными тринадцатью миллиардами» даже как-то неловко перед ребятами… Из них я самый старший, мне сорок четыре. Скоро, по весне, потребуется наша продукция. Я еще не представляю, что меня ждет, и продолжаю в блаженном неведении витать в облаках и наслаждаться своим пребыванием в отряде. Витать остается недолго.

Не успевает растаять снег, как у нашей бригады появляются заказы. Похоже, администрация колонии имеет на нас особые планы. Завтра нас выводят на работу.

Мой первый рабочий день. Подъем, разминка, то есть зарядка. Завтрак. Развод на работу.

* * *

Какой-то осужденный, пытаясь оспорить законность правил внутреннего распорядка, обязывающих зэков делать зарядку, написал жалобу в Верховный суд. На что Верховный суд ответил: «В соответствии с конвенцией ООН о правах человека каждый осужденный имеет право на занятия спортом. Зарядка – это реализация такого права!» Надзиратели внимательно следят за соблюдением этого «права». Откажешься – будешь избит и брошен в ШИЗО. Каждое утро во время зарядки я вижу кого-нибудь из администрации колонии, лениво прогуливающегося по стадиону и наблюдающего за соблюдением наших прав. Особенно лютовал один младший лейтенант. Он внимательно следил, чтобы у всех были застегнуты пуговицы и опущены воротники на телогрейках. Уверен, что за зоной он вел себя тише воды ниже травы. Скидывал форму и становился другим человеком, которого легко не заметить.

Я давно обратил внимание на то, что чем собака меньше, тем она больше лает. Порой бежишь по Битцевскому лесопарку и, увидев здоровенную собаку, например, овчарку или ротвейлера, невольно сбавляешь темп. А она даже носом не поведет, не посмотрит в твою сторону. Маленькая же собачка будет гавкать и долго бежать за тобой.

В местах лишения свободы водились не только маленькие, но и большие собаки, способные нанести серьезный вред человеку. Здесь с людьми происходят странные метаморфозы. Бывший начальник колонии Новиков, будучи в чине подполковника, приказал своему крепостному, то есть осужденному, написать огромный портрет. Тот неплохо рисовал и под мудрым руководством хозяина изобразил последнего на белом коне в генеральском мундире с девочкой на руках. Девочка – дочка начальника колонии.

В каждом отряде на стенах висят стенды с разнообразной информацией для заключенных. Адреса правозащитных организаций и прокуратуры по надзору за соблюдением законов в местах лишения свободы больше интересуют местных сотрудников и предназначены для приезжающих комиссий. Ни одна жалоба не покинет стены колонии без ведома оперативного отдела. Разглядывая стенд, я с удивлением узнаю, что в УФСИН Владимирской области есть сотрудник, отвечающий за соблюдение прав заключенных. Это целый полковник с очень подходящей фамилией – Секрет Василий Иванович. За пять лет моего пребывания во Владимирской области для меня так и осталось секретом, чем занимается этот полковник…

* * *

Осужденные строятся перед железными воротами промышленной зоны, за которыми я еще ни разу не был. Нарядчик, обычный осужденный, пользующийся особым доверием у администрации, составляет списки работающих и отдает их милиционерам. Те, называя фамилию, перекладывают твою учетную карточку в соответствующее место. Карточка всегда следует за тобой. Один зэк – одна карточка. Просто и надежно, и никаких компьютерных записей. Так было сто лет назад, и так будет всегда. Перед воротами тебя ожидает шмон. Сонные милиционеры проверяют, нет ли у тебя с собой чего лишнего.

В некоторых колониях развод на работу происходит под звуки оркестра, сколоченного из числа осужденных. Играют «Прощание славянки» или иной бравурный марш. Слава Богу, в Мелехово до этого пока не додумались.

Впервые я ступаю на эту территорию. Примерно так я представлял себе Сталинград после великой битвы. Огромные полуразрушенные цеха. В советские времена здесь находился филиал Владимирского тракторного завода. Заброшен цех, где делали обмотку электродвигателей. В нем и сейчас можно увидеть запылившиеся электродвигатели, еще не растащенные на цветмет.

Всеобщая разруха и бардак царят здесь не только в цехах, но и, как сказал великий Булгаков, в головах. Возглавляет это хозяйство майор с подходящей фамилией Ошибкин.

В наше распоряжение отдан бывший гальванический цех. К нему ведет дорога, поднимающаяся в гору. По пути ты видишь заборы, отделяющие колонию от свободы, видишь колючую проволоку. Видишь лес. Грибные места привлекают многочисленных собирателей, и я представляю, какой живописный вид им откроется, когда в поиске очередного белого они выйдут на опушку леса перед нашим «царством». Я понимаю, почему на промзону не выводят осужденных, склонных к побегу.

Огромное неотапливаемое помещение с протекающей крышей производит зловещее впечатление. Высота потолков под тридцать метров – вверху я вижу многочисленные гнезда ласточек. Совсем скоро они вернутся в цех и будут весело летать и подбадривать нас своим щебетом. Цех поделен на две части. В одной половине работает мини-производство металлических изделий. Официально здесь делаются металлические шкафчики, а неофициально – разборные мангалы для шашлыков. Весьма симпатичный мангал представляет из себя чемоданчик из нержавеющей стали, который легким движением руки мгновенно трансформируется в устройство для жарки шашлыков. Эксклюзивная продукция пользуется постоянным спросом. Я то и дело видел людей в форме, выходящих из нашего цеха с железными чемоданчиками в руках.

Наша половина цеха заполнена огромными кучами песка и щебня, которые регулярно завозятся самосвалом ЗИЛ, свободно заезжающим в цех. Недалеко от куч размещается бетономешалка, а в конце цеха стоит вибростол для производства тротуарной плитки. Свободное пространство позволяет разместить на полу цеха двести тридцать шлакоблоков и полторы тысячи пластмассовых формочек для тротуарной плитки разной конфигурации. Это фронт наших работ.

Еще темно, еще нет семи утра, и я, несмотря на многочисленные утренние процедуры, еще не полностью проснулся. Но рабочий день начался. Утро начинается с разминки. В небольшой комнатенке мы переодеваемся в старую рабочую одежду и идем за цементом на склад, где под семью замками и запорами хранится необходимый нам стройматериал. Загружаем трактор. В телегу влезают восемьдесят мешков по пятьдесят килограммов. В довесок летят еще несколько мешков с красителем и один с надписью «Пластификатор. Ядовито». Вася залезает в телегу, где принимает и укладывает мешки, которые мы втроем подтаскиваем. Я притащил двадцать восемь мешков. Нести недалеко, метров пятнадцать. Но каждый мешок надо аккуратно взять, водрузить на себя, донести и выгрузить на трактор. Двадцать восемь раз по пятьдесят килограммов. Суммарно почти полторы тонны. Трактор заезжает в наш цех, где мы повторяем все действия в обратном порядке. На мою долю выпадают те же полторы тонны цемента. Никто не сачкует, все работают. Снаружи я быстро покрываюсь цементной пылью, часть которой оседает в моих легких. Я чувствую, что, несмотря на холод, тело покрывается испариной, и я скидываю телогрейку.

Это была легкая разминка. Теперь надо заполнить бетономешалку водой, щебнем и песком. Все переносится в ведрах, сделанных из сорокалитровых банок из-под краски. Принес два ведра воды – вот тебе еще восемьдесят килограммов. Один из нас берет лопату и наполняет ведра щебнем и песком. Мы дружно заполняем драгоценный сосуд нужными ингредиентами и заводим машину. Пока бетономешалка работает, мы отдыхаем. Смесь готова. Стоп, машина! Под бетономешалкой поддон, куда сливается цемент. Совковыми лопатами мы быстро наполняем тачку смесью и везем ее к машине для производства шлакоблоков. Машина эта – агрегат еще тот! Рассчитана на четыре шлакоблока сразу. Закидал в нее раствор, завел, поднял противовес килограммов в двадцать, а через минуту дребезжания и механической утряски цемента опустил и опять поднял. Свинцовый груз выдавит из формы заготовку. И ты едешь дальше. А на месте останутся четыре шлакоблока, напоминающие куличики – как в детской песочнице.

Но есть нюансы: куличик может развалиться, если раствор жидковат или наоборот – суховат. Он развалится, если противовес поднять слишком быстро или слишком медленно. Руки быстро привыкают к работе, и все куличики остаются целехонькими. На четыре шлакоблока уходит полторы тачки цемента. Загрузил, привез, выгрузил. Постепенно свободное пространство цеха заполняется свежевыпеченными шлакоблоками. В бетономешалке быстро заканчивается раствор. Опять лопата, ведра, вода, песок, щебень. Я сбиваюсь со счета, сколько я всего перетаскал и перекидал.

Перекур десять минут. Можно выпить чаю. Администрация идет своим рабам навстречу и великодушно разрешает на рабочем месте пользоваться кипятильником и пить принесенный с собой чай. Скоро обед. «Еще час продержаться, а там до конца смены рукой подать!» – с облегчением думаю я. До обеда мы успеваем вылепить еще штук тридцать шлакоблоков. Пронзительный вой сирены прерывает наши упражнения, и мы идем на обед. Я чувствую голод и мигом сметаю поданную баланду. И первое, и второе. Хлеб съедается без остатка. Все умещается в двадцать пять минут, за которые я немного прихожу в себя.

Мы возвращаемся в цех. Бесконечный производственный цикл продолжается. Звук машины звенит у меня в ушах, даже когда ее выключают. Каждые десять минут я с вожделением посматриваю на часы. Тридцать минут, двадцать минут, десять минут до окончания смены. Ура! Три часа дня! В соседнем цехе можно быстро принять душ и переодеться. Заканчивается моя первая рабочая смена, и я еле живой возвращаюсь в отряд. Завтра меня ждет тротуарная плитка.

Несмотря на уверения Васи, что на следующий день у меня будет все болеть, я просыпаюсь в добром здравии. Меня очень интересует вопрос о скрытых ресурсах человеческого организма, и я прикидываю, сколько сможет выдержать мой…

Следующее утро ничем не отличается от предыдущего. Подъем, зарядка, завтрак, развод на работу. Радует то, что сегодня не будет разминки – цемента хватит больше чем на неделю. Шлакоблоки сохнут несколько дней, и их увезут на третьи сутки. За это время нам нужно налепить как можно больше облицовочной и тротуарной плитки. Работа эта более тонкая, чем производство шлакоблоков. Щебенку надо просеять через специальное сито, чем мы и занимаемся.

В остальном технология похожа. Ведрами заполняется бетономешалка. Песок, щебенка, вода, щебенка, песок. У меня рябит в глазах от постоянных перебежек с ведрами. Готовится раствор, в него добавляется ядовитый пластификатор и краска. Готовая смесь лопатами перекидывается в тачку и везется к вибростолу. На стол выкладываются пластмассовые формы, смазанные отработанным маслом, которое в неограниченных количествах поставляется нам из местного автосервиса. Включается мотор, и стол начинает вибрировать мелкой дрожью, утрамбовывая изделия. Глубокие формы идут на тротуарную плитку, в мелких, глубиной по два-три сантиметра, изготавливается облицовочная плитка. Мы заливаем все формы и относим их в сторону, где они будут сохнуть несколько дней. К тому моменту, когда мы заливаем все формы, высыхают шлакоблоки. Пока мы делаем новую партию шлакоблоков взамен увезенных, подсыхает тротуарная плитка. С ней надо еще повозиться – каждый кирпичик нужно аккуратно вытащить из формы, а саму форму почистить и смазать маслом. Процесс бесконечен: не успев закончиться, все начинается заново.

Тротуарная плитка пользуется бешеным спросом. Похоже, ею решили вымостить всю зону. Шлакоблоки тоже идут нарасхват. При изготовлении очередной партии начальник цеха, лейтенант, просит нас особо постараться, так как эта партия пойдет бывшему начальнику колонии Новикову, тому самому, что на белом коне на портрете… Мы не знаем, как расстараться, хочется разве что плюнуть в бетономешалку. Мне приходит мысль вложить в бетон какую-нибудь записку или поставить на готовый кирпич собственное клеймо – ЮКОС, например. Мы на ура выдаем эту партию, ни на грамм не отклонившись от технологии. Облицовочную плитку тоже вырывают из рук.

Месяц пролетает как один миг, и я получаю первую зарплату – восемьсот рублей… С возмущением и негодованием я узнаю, что мы не выполняем нормы выработки, умышленно завышенные. В стоимость шлакоблока заложена наша зарплата – четыре рубля на четверых. Руководство колонии продает эти шлакоблоки на волю по тридцать семь рублей за штуку. Неплохая рентабельность! За счет использования рабского труда руководство колонии получает приличную прибыль. Это массовое явление как заразная болезнь охватило всю систему. При этом сотрудники ФСИН, ненавидящие зэков и не считающие их за людей, живут исключительно за счет последних. Не будет осужденных – и пропадут ведь люди, не привыкшие к иной жизни!

Я предлагаю модернизировать наше убогое производство: перенести бетономешалку поближе к вибростолу и источнику воды, откуда можно будет заполнять емкость шлангом. Бригадиру Васе не нравится эта идея, а мое предложение сходить к начальнику производства майору Ошибкину самому воспринимается им как попытка его подсидеть и захватить власть в бригаде, став ее официальным руководителем. Вася вкалывает наравне со всеми, я тоже не отстаю, а порой работаю даже больше других. Серега, Васин земляк, рассказывает мне о подозрениях бригадира. Я успокаиваю молодого и честолюбивого Василия и честно говорю, что меня не интересует карьерный рост в бригаде, что я готов, не ропща, делать все, что он мне скажет.

Мы продолжаем работать. Можно было бы сбавить темп, делать поменьше плитки, но Вася все гонит и гонит. Что им двигало? Непомерные амбиции, стремление выслужиться? Я так и не понял его мотиваций. Серегу очень возмущало такое поведение своего земляка. Как-то мы тихо сидели и умиротворенно доставали из форм облицовочную плитку. Делать это было непросто. Наливалась ванна с горячей водой, куда складывались готовые формы. Держа форму под водой, нужно было слегка выгнуть пластмассовую форму и вытащить плитку. Иногда плитки лопались. Вася решил провести эксперимент и сократил время сушки. В руках Сереги плитки ломались одна за другой. Бригадир решил сделать Сереже замечание. С этой секунды время пошло как при замедленной съемке. Серега вскочил и схватил лопату. Замахнулся. Вася не успел встать и полностью выпрямиться, как лопата обрушилась на его голову. В последний миг Васе удалось увернуться, и лопата со свистом ударила его в плечо. Серега замахнулся для следующего удара. Я увидел себя как бы со стороны, прыгающего на Сергея. Мне хватило сил отнять у него лопату и скрутить его. В самый кульминационный момент этой сцены в цех зашел завхоз профилактория Мартын в сопровождении дневального. Они пришли за облицовочной плиткой, а стали свидетелями душераздирающей картины. Непрошеные зрители застыли с открытыми от изумления ртами…

* * *

Разжалась пружина, наружу выплеснулось все, что накопилось. Сказались бесконечные унижения, издевательства, маршировки, этапы. Сорвался человек, не выдержал. Я сам очень боялся вот так сорваться. Одному Богу известно, сколько и чего во мне накопилось. Бессовестный и несправедливый суд, потеря отца, чудовищный срок… Ты все время себя сдерживаешь. Сдерживаешь свой гнев и возмущение, не говоришь то, что хочешь сказать. За годы накопилось очень много всего, что лежит снежной лавиной и ждет своего часа для схода…

Многие не могли поверить, что «подельник» самого Ходорковского, главный финансист ЮКОСа, укравший миллиарды, горбатится со шлакоблоками и тротуарной плиткой. Некоторые сотрудники колонии специально приходили поглазеть на меня. Увидев грязного осужденного в цементной пыли и песке, они, удовлетворенные увиденным, уходили по своим важным делам.

Глава 40
Ошибка производства

После произошедшего инцидента Сергея переводят в третий отряд, а к нам в бригаду вливается новый зэк. Мы продолжаем свои трудовые подвиги. Суббота и воскресенье – выходные. Я знакомлюсь с промышленной зоной. Сразу за воротами, у входа располагается огромный швейных цех, подходы к которому вымощены плодами моего труда. Заглянув внутрь помещения, я вижу многочисленных осужденных, склонившихся за швейными машинками. В помещении с тридцатиметровыми потолками они кажутся необычайно маленькими и напоминают муравьев. Здесь шьют все необходимое для системы – форму для милиции и заключенных. Посередине цеха торчит вышка с надзирателем внутри – он наблюдает за шьющими зэками. Напротив нашего ангара работает цех по производству обуви – для милиции и осужденных. В ста метрах от него виднеется цех по деревообработке, где строгают рамы для окон, двери и прочие деревянные изделия.

Неожиданно под навесом рядом с нашим цехом появляется странный аппарат. Он по-своему красив и даже изящен. Из железяки размером метра три в длину рядами торчат многочисленные крючочки из нержавеющей стали. Я с интересом начинаю изучать этот неопознанный объект и теряюсь в догадках насчет его назначения. Очевидно, что он не летающий… Мой приятель, осужденный из девятого отряда, работающий мастером на швейном производстве, раскрывает загадку. Миша – москвич с высшим образованием, инженер, рассказывает мне следующую историю. Оказывается, майору Ошибкину в голову пришла идея наладить в колонии производство чулок и носков, для чего в Иваново была куплена списанная чулочно-носочная машина. Съездили, купили, привезли. Но не смогли наладить и завести. Ну не хочет машина плести носки и чулки, что поделаешь! Может, в Мелехово климат не тот, или что-то другое мешает. Идея, как и машина, вскоре была заброшена, а я получил возможность каждый день лицезреть чудесный экземпляр производственного дизайна. Миша делится со мной еще одной историей. Его однажды попросили подключить какой-то агрегат. Миша рисует схему, со знанием дела рассказывает, что надо сделать, что следует купить. Главное, нужно десять метров медного провода определенного сечения, говорит он. Майор решает сэкономить – вместо медных покупает алюминиевые провода.

Сгорает все – провода, аппарат, а заодно и небольшое помещение. Ошибкин, бывший начальник отряда и воспитатель осужденных, волей судьбы брошенный руководить тюремным производством, остается целым и невредимым.

Здесь действительно живешь в другом измерении, в зазеркалье. И все происходящее вокруг кажется большой ошибкой…

Глава 41
Мертвые души

Колония продолжает жить своей зазеркальной жизнью. Неожиданно я узнаю, что в ШИЗО сажают старшего нарядчика. Нарядчик в зоне – фигура видная и значимая. Он делает много полезного для сотрудников колонии и за них. За это ему дано право жить в нарядной – служебном помещении, где он делает всю работу по учету и передвижению многочисленного населения колонии. Ему разрешается иметь телевизор, магнитофон, электрическую плитку и чайник. Нарядчик наслаждается всеми перечисленными благами, неслыханными для простых заключенных, вполне заслуженно – он загружен работой. Ему простили бы и мобильный телефон, запрещенный здесь под страхом смерти. Но происходит что-то из ряда вон выходящее… В колонии есть много штатных должностей для осужденных. Часть из них остаются вакантными. Сообразительный Костя официально оформил на эти должности нескольких зэков, которые, не работая, стали получать зарплату. Регулярно у тюремного магазина он забирал свою долю продуктами…

Оперативники вычислили банду расхитителей. Кто-то из сообщников, недовольный своей долей, возмутился, и информация пошла в оперативный отдел. Преступники пойманы. Костю изгнали из нарядчиков, долго били и посадили в ШИЗО. Меня потрясла формулировка постановления о его водворении в штрафной изолятор. «За драку» – однозначно гласила бумага.

Осужденных, которые дрались на самом деле, что частенько случается в отрядах, сажали в ШИЗО с формулировкой «за курение в неположенном месте». Одного осужденного, моего соседа по производству, делающего мангалы, посадили в изолятор за «нецензурную брань и пререкания с администрацией». Так был обозначен проступок зэка, посмевшего поставить и испробовать брагу…

Почему нельзя называть вещи своими именами, я так и не понял. Очевидно, это симптом одной болезни, охватившей всю систему. Кто сказал, что система не исправляет?!

Здесь очень хорошо учат врать, обманывать и лицемерить…

* * *

Я ни секунды не жалел о том, что попал на производство, вырвавшись из третьего отряда. Несмотря на многие минусы, я видел и плюсы. Атмосфера в отряде была значительно лучше, да и режим помягче. Запретив осужденным все, что только можно, администрация иногда позволяла осужденным вздохнуть. После проверки, с 16:30 до 17:30, осужденным негласно позволялось лежать на кроватях.

После очередного тяжелого рабочего дня я сижу в проходняке и, попивая чай, мирно беседую с Васей. Он добрый и трудолюбивый парень, но подвела его чрезмерная любовь к спиртному. В пьяном угаре разгорелся спор, в котором Василий поставил окончательную точку, зарезав оппонента. О чем спорили, он не помнит или не хочет говорить…

* * *

Ты можешь как раб вкалывать на промке, быть примерным зэком, иметь поощрения, но это ничего не значит. По просьбам осужденных я лично писал многочисленные ходатайства на УДО, а потом видел немотивированные отказы. И колония ходатайствует за заключенного, и срок небольшой он хочет оставить, и поощрения за труд в личном деле имеются. Ан нет! Судья посмотрит-посмотрит и спросит: «Почему в художественной самодеятельности не участвовал? Не пел, не плясал?» И откажет в УДО! Я видел слезы на глазах взрослого мужика, который несколько лет вкалывал в пекарне сутками напролет за две тысячи рублей в месяц. Работа адская – жара, мешки с мукой, подносы с хлебом. Выдержит не каждый. Олегу откажут в УДО на том основании, что у него не было поощрений за участие в художественной самодеятельности.

«Как же так? – процедит он сквозь зубы. – Работаю посменно, по ночам. Когда мне в художественной самодеятельности участвовать? Что еще им надо? Сволочи!»