Текст книги "Хирург"

Увидев, что я внимательно посмотрел в окно, он, придержав меня, сказал. – Да ты, сынок, не бойся! Сюда ни одна собака не заглядывает! Это тебя видно сам Аллах мне послал!

Потом он подложил мне под голову подушку и произнёс. – Ты пока полежи, а я твои раны посмотрю!

Сняв с меня всю одежду, состоящую из униформы, которая, кстати, была очень похожа на ту, которую носили именно наёмники, он стал рассматривать мои раны от пуль и осколков.

– Да! – проговорил он, наконец. – Видно досталось тебе! Шесть пуль и два осколка, но все навылет, или вскользь! Крови потерял очень много и как ты шёл, уму непостижимо!

Потом он помолчал и спросил, внимательно рассматривая уже моё тело. – Что-то у тебя кожа слишком белая для араба-то? Ты мне не врёшь часом?

– Ну что ты, отец! – воскликнул я, играя обиженного. – Я уже забыл, когда снимал одежду, всё воюю и воюю, раздеваюсь лишь помыться и то не часто!

– Да ты не обижайся! – улыбнулся старик. – Я видел арабов ещё светлее тебя, а раны мы твои подлечим, у меня для этого есть всякие волшебные травки! Ты пока отдохни, а я водички вскипячу, чтобы раны обмыть!

Он вышел из дома и через некоторое время вновь вернулся, но с пустым ведром.

– Ты за водой не сходишь к ручью, а я пока печь разожгу? – спросил он у меня по-русски.

Всё тут было понятно! Дед решил проверить меня таким детским способом, поэтому я тупо лежал на лавке и продолжал смотреть в окошко, но потом всё-таки повернул голову и спросил на арабском языке. – Вы что-то спросили, уважаемый?

– Да нет, ничего! – ответил он, улыбнулся и, махнув рукой в мою сторону, вышел из дома.

– Вот старый! – подумал я. – Ну не поверил он мне! И что теперь делать? Не убивать же его!

В конце концов, я решил, что как будет угодно Богу, пусть так и будет. Умирать я не боялся, тем более после того, что произошло с нами.

Самое интересное это то, что у меня в голове не было никаких мыслей о той семье, которая осталась жить в далёком Ногинске. Такое ощущение, что это всё было в какой-то заплутавшейся в лабиринтах времени жизни, к которой я имел как бы незначительное отношение. Вся моя семья погибла и погибла на моих глазах, а я, закоренелый вояка и спец своего дела, ничего не мог поделать, чтобы спасти их. Ничего! У меня не осталось ничего – ни злобы, ни боли. У меня отсутствовали чувства. Сердце моё превратилось в камень, и сам я был мёртв. Всем моим существом овладело только одно чувство, чувство беспрекословной мести. Мести без всякого зла. Это стало моей потребностью, потому что месть превратилась для меня в кровь, которая растекалась по всему моему телу, наполняя ею каждую мою клетку, и если я не буду мстить, то кровь застынет, не сможет раскачивать моё сердце – камень.

Иса появился минут через двадцать. Он нёс в руках тазик с горячей водой, а на плече у него висело белое полотенце, или кусок простыни. Поставив тазик на табурет, который он пододвинул к лавке поближе ногой, на которой лежал я и стал осторожно обмывать места ранений тёплой водой, продолжая бурчать себе под нос по-чеченски.

У Исы я прожил больше двух месяцев. За это время я уже окреп, набрался сил и готов был снова ринуться в бой, но меня держало одно обстоятельство. Четверо сыновей Исы воевали в бригаде бригадного генерала, как их здесь называли, Шамиля Басаева. Это был молодой, но амбициозный воин, придерживающийся  крайне радикальному течению ислама – ваххабизму, и поэтому, по многим вопросам, у него были трения с Дудаевым. Но у них был один враг и поэтому они были вместе. У Дудаева был неоспоримый авторитет всего чеченского народа, поэтому и Шамиль должен был мириться с этими обстоятельствами.

К весне федеральные войска всё-таки выдавили армию Дудаева из Грозного, и теперь она, отдельными бригадами, рассыпавшись по горам и горным селениям, вела беспощадную войну, направленную против русских. Я до сих пор не могу понять, как Россия, в то гиблое время, смогла пережить весь этот кошмар и не развалиться на куски? Да ещё с таким никчемным руководством!

Вот, сидя у Исы, я и поджидал его сыновей, чтобы вместе с ними уйти в горы в поисках моего главного врага, которым являлся сам Дудаев. Ни одна сила в мире не смогла бы мне помешать в моём праведном гневе.

Когда-то в этом месте, где сейчас проживал один Иса, был довольно большой аул. Он располагался в тридцати километрах от Грозного, чуть в стороне от всех основных дорог, ведущих на юг республики, практически в начале кавказского хребта. Лет пять тому назад, селевый поток стёр с лица земли весь аул, а все уцелевшие люди ушли из этих мест. У Исы погибли все, кроме сыновей, которые в это время работали в Грозном на стройке. Сыновья хотели его перевезти в Ахан-юрт, но он наотрез отказался, заявив всем, что умирать будет здесь, где лежат его предки и вся родня, погибшая под завалами съехавшей горы.

За эти два с небольшим месяца, я неплохо научился общаться по-чеченски с Исой. Он даже обучил меня грамоте и я, хоть и с трудом, но всё-таки мог читать и писать по-чеченски. Он предлагал мне обучаться на русском, но я категорически отказался, чтобы не вызвать подозрения, сославшись на то, что не желает разговаривать на языке свиней. Да и подозрения его улетучились после того, как он ощутил моё обращение к нему. Я вёл всегда с ним вежливо, по сыновьи, заботливо и помогал ему во всём по дому.

Война громыхала со всех сторон, но нашу обитель она проходила стороной. За это время сюда не заглянул ни один человек и мне это, как специалисту по ведению тайной войны, было непонятно. Только один раз я, чисто случайно, увидел группу людей, которые, с опаской, прошли вдоль ручья, пробегающего внизу откоса, наверху которого и стоял домик Исы. Ручей этот, через несколько километров, вырвавшись из диких зарослей, впадал в реку Сунжа.

Только в середине марта появились двое сыновей Исы. Старший – Аслан и самый младший, которого звали, как отца, Иса. Хотя и младшим-то назвать его было трудно, он был на год старше меня, а Аслану уже было под пятьдесят, но он ещё довольно уверенно держал автомат в руках, да и плотно стоял на ногах.

Надо отдать должное Исе, сыновья у него были, как из былинных сказок, под стать им, крепкие, хотя и не очень высокие. Я был на полголовы выше их ростом, но в телосложении они мне не уступали.

Аслан долго меня рассматривал и внимательно слушал отца, который рассказывал ему мою историю. Вид у меня, конечно, был устрашающий. Чёрный, заросший с огромной бородой, рядом с которой, на правой щеке, просматривался глубокий шрам от самого рта и до уха. Это был след ранения от пули, которая разорвала мою щеку, скользнув по ней. Волосы у меня тоже были чёрные, поэтому сходство с арабом у меня было стопроцентное. Аслан с недоверием слушал рассказ отца о том, что я был ранен именно под Грозным в январе, когда бои шли в самом Грозном.

– Азис! – обратился он ко мне на арабском. – Ну а как ты оказался здесь, если тебя ранили под Грозным?

– Уважаемый! – сказал я ему и чуть поклонился, отдавая, таким образом, дань уважения перед старшим. – Когда нас накрыли сквозным огнём с обеих сторон миномётами, и очередями из автоматов, то вряд-ли кто из моих братьев выжил! Нас было двадцать человек, мы шли на помощь к нашим чеченским братьям, но не дошли! Тогда много таких групп пробивались в город, а вот как я оказался здесь, один Аллах знает! Я просто шёл в южном направлении в надежде встретить своих братьев! Если бы не твой отец, уважаемый, меня бы уже давно шакалы порвали где-нибудь!

– Здесь нет шакалов, дорогой! – улыбнулся Аслан. – Хотя вот двуногие завелись.

Чуть помолчав, он спросил. – Ну и что думаешь делать дальше?

– Как что? – удивился я его вопросу и даже как бы обиделся. – Я и ждал вас, чтобы уйти вместе, так отец мне посоветовал! Я бы раньше ушёл, но он меня не отпустил, говорил, что вы явитесь и меня возьмёте с собой, а то нарвусь на кого!

– У нас отец умный! – улыбнулся снова Аслан. – Он плохого не посоветует, завтра и уйдём, готов?

– Да хоть сейчас! – воскликнул я и снова поклонился ему.

– Ну а что ты можешь, Азис? – спросил он вдруг у меня. – Может покажешь?

– Как скажешь, уважаемый! – произнёс я спокойно и, взяв кинжал со стола, метнул его в дверь, возле которой стоял Иса-младший.

Кинжал воткнулся рядом с ним, отчего тот шарахнулся в сторону, ругнувшись на русском.

– Пойдём на воздух! – сказал я и, выйдя из дома, взял у него автомат и всадил длинную очередь в одиноко стоящее дерево, которое, чуть постояв, рухнуло, как подкошенное.

– Молодец! – радостно произнёс Аслан. – Ну а с рукопашным боем у тебя как? Может, попробуешь с Исой, он, кстати, мастер спорта по дзюдо, имей в виду!

Я улыбнулся и скинул с себя тёплую куртку, которую мне подогнал Иса-старший.

– Можно и попробовать, но только без обиды! – произнёс я и повернулся к Исе-младшему.

Чтобы как следует порезвиться, мне нужно было как минимум с десяток таких крепышей, как Иса-младший, но я, для начала, пропустил несколько ударов от него, легко подхватил и очень осторожно положил на землю, приставив к горлу свой нож, который постоянно висел у меня на ремне.

– Ты, Азис, как заправский спецназовец! – воскликнул Аслан с восторгом. – Где обучался?

– О! Это много рассказывать, уважаемый! – произнёс я, помогая Исе подняться на ноги. – Сначала Пакистан, потом Афган, потом турецкие лагеря подготовки! Пришлось в Афгане столкнуться с русскими, они хорошие воины и воевать против них надо серьёзно, без баловства! Приходят пацаны, а через месяц-другой, уже не справишься!

– Согласен, дорогой! – отозвался Аслан. – Да вот только с генералами у них беда, посылают пацанов, вроде других бойцов нет! Вот и гонят их, как баранов, мы вылавливаем где получается, да в горы, пусть баранов и пасут, а кто деньги заплатит, того к мамке отпускаем, а что делать?

– Мы тебя, Азис, с собой возьмём, но ты знай, что командир у нас, хоть и молодой, но жёсткий и требовательный! Чуть что не так, может и пристрелить! – сказал Аслан, присаживаясь к столу, который накрыл отец, уходить без трапезы, оскорбление отцу.

К этим обычаям я уже привык, каждый день мне Иса-старший, вольно, или не вольно, обучал этим премудростям, сам не подозревая об этом.

Вышли вечером. Я нежно обнялся с отцом моих будущих товарищей по оружию и мы, втроём, растворились в зарослях Кавказа. Куда выведет меня эта дорога в никуда, никто не знал. Не знал и я, хотя и имел перед собой определённую цель, но чтобы до неё дойти, ещё много предстояло пройти всяких дорог, дорожек, троп и тропок.

Было множество боёв, в которых я стрелял в своих, но я твёрдо знал, что ни одного солдата, или офицера я не убил. Я слишком хорошо стрелял, чтобы убивать своих, а лёгкое ранение очень часто, наоборот, спасало многих солдат, которые в итоге, оказывались в госпитале, а оттуда уезжали домой к матерям. Кроме такой войны против федеральных войск, я в каждом бою обязательно убирал хоть одного снайпера, а вернее снайперш, которых было предостаточно и все они были из Прибалтики, или Украины. За двести баксов они, с особой пошлостью, убивали наших ребят и искренне радовались по поводу каждого убитого солдата. Только за один этот год я убрал около двадцати этих снайперш, да так, что ни разу, ни у кого не созрел вопрос со стороны боевиков.

Один раз, это случилось в начале лета, мне удалось спасти Шамиля от неминуемой смерти, заслонив его собой, получив ранение в левое плечо, а ещё одна пуля задела висок, порвав только кожу, но крови пролилось море. Этот же случай помог мне избежать участия в рейде на Будённовск, где были большие жертвы со стороны заложников и группы бойцов «Альфа», откуда Басаев вышел национальным героем и заставил федеральные власти во главе с Черномырдиным, сесть за стол переговоров.

После того случая со спасением Басаева, я стал самым близким человеком в окружении Басаева. Сам Басаев больше общался с Масхадовым, начальником штаба армии Дудаева, но это всё равно было успехом, который приближал меня к основной цели. Цели, которой был сам Дудаев.

                24.06.2014 год.

Хирург! Одинокий волк. Часть вторая

   Ночь с пятого на шестое января Алина практически не спала. Задремала только часов в одиннадцать ночи, но около трёх часов её как будто ударило током. Она подхватилась и, сбросив с себя одеяло, уселась на кровати, тупо смотря в окно, откуда, прямо ей в глаза, улыбалась неполная луна.

Взяв шёлковый пододеяльник, она вытерла вспотевшее лицо и шею, продолжала сидеть на кровати, ничего не понимая, что с ней произошло.

   Вдруг сознание пронзила мысль. – Алексей! – и она, упав на подушку лицом вниз, заплакала.

Сердце молчало, волнений не было, но сознание будоражило душу, которая всё сильнее и сильнее стала теребить всю её сущность.

Больше Алина уже не уснула. Она накинула на себя ночной халатик и уселась рядом с кроваткой Егорки. Так, до утра, она и просидела возле него, не вытирая слёз, которые, без конца, стекали по её щекам и падали на халат и ночнушку из-за чего они промокли внизу.

Мать заглянула в комнату к дочери после восьми утра и увидела её всю зарёванную возле кроватки сына.

– Ну что ты, дурёха, ревёшь-то раньше времени? – воскликнула она и, присев рядом с ней, обняла её за плечи. – Да вернётся твой Алёша, не волнуйся! Не в первой раз ведь!

– Да я ночь не сплю, мама! – выкрикнула Алина и, зарыдав, уткнулась ей в плечо, напугав малыша, который испуганно заплакал.

В этот момент кто-то позвонил в дверь и мать пошла смотреть кто их беспокоит, оставив дочь на кровати. Звонил Гоша, который стоял под дверьми и топтался на месте.

Петровна открыла ему и, запустив в квартиру, сказала, чтобы он шёл в зал, а сама вернулась к дочери, которая уже вытерла слёзы и взяла на руки ребёнка, сунув ему в рот свою грудь.

После того, как Алина покормила малыша и уложила его спать, она сходила в туалет, привела себя в порядок и переоделась, надев свой джинсовый костюм. Она в основном его дома и надевала, так ей было удобно и проще.

Гоша и так был парнем не разговорчивым, а сегодня вообще молчал и постоянно мял свои пальцы, как бы пытаясь их сломать. Так до обеда и сидели молча, не проронив ни слова. В два часа мать пригласила их обедать и когда они уселись за столом, зазвонил звонок в прихожей, отчего все, как по команде, вздрогнули.

Не сговариваясь, все выбежали в прихожую. Дверь открыла Петровна и впустила генерала Ильина, отчего в квартире воцарилась тишина и те улыбки, которые появились на лицах в ожидании Алексея, застыли, превратившись в гримасы. Все всё поняли! Алина пошатнулась и упала на руки Гоше, потеряв сознание. Гоша поднял её и перенёс в зал, уложив на диван, а Петровна укрыла её пледом, поднеся к носу нашатырь. Гоша осторожно пошлёпал её по щекам и она открыла глаза. Взгляд её был отрешённым, направленным в одну точку.

Этой точкой являлся генерал Ильин, который снял папаху и, опустив голову, произнёс. – Держитесь, родные! Группа попала в засаду и была вся уничтожена! Извините за всё, вот его документы и награды!

Он молча положил это всё на журнальный столик и, повернувшись, вышел в прихожую, кивнув Гоше головой.

– Сказать нечего, Егор! – начал он и продолжил. – Явно кто-то сбросил информацию, потому что группу ждали! Мне очень жаль наших парней, все двадцать восемь погибли, так доложили из местного ФСБ, но жизнь продолжается и нам с этим жить! Помоги женщинам!

После этого он пожал руку Гоше и вышел из квартиры. Гоша постоял ещё пару минут, приходя в себя, и вернулся в зал.

Алина продолжала сидеть на диване и смотреть в одну точку. Слёз не было! Наверное, она их выплакала до этого за ночь и утро.

Никто ничего не говорил, про обед забыли напрочь. В квартире воцарилась мёртвая тишина, только маленький Егорка, в спальне, подавал какие-то признаки жизни.

Посидев немного рядом с дочерью, которая превратилась в статую, Петровна вздохнула, вытерла слёзы передничком и направилась к внуку.

Егор склонил голову и, сидя в кресле, обхватил её обеими руками и стал сжимать с такой силой, что кончики пальцев побелели.

– Вот почему я там не был? – наконец не выдержал он, а потом, вдруг, вспомнив реплику генерала, которую он обронил, выходя из квартиры, что все двадцать восемь человек погибли и были сожжены на костре по приказу Дудаева, он воскликнул с какой-то неописуемой надеждой. – Алина! Их было двадцать девять, а генерал говорил о двадцати восьми! Ты понимаешь! Его спасли ребята! Вот посмотришь, он обязательно вернётся домой!

Алина подняла на него глаза и ошалело смотрела прямо ему в лоб. Наконец-то до её сознания стали доходить его слова и смысл этих слов.

– Жив! Значит, её Лёшенька жив! – стало бить в висках у Алины.

Эти слова, как импульсы, продолжали бить в её мозг, пульсируя в жилках на висках, да так сильно, что она схватилась за голову и стала сжимать её руками. Слёзы вновь, с прежней силой, рванули из её расширенных глаз и ей, вдруг, стало нестерпимо жарко от нахлынувших чувств и надежды, подаренной Гошей.

Она сорвалась с места и, подбежав к Гоше, поцеловала его прямо в губы, а потом кинулась в душ и, включив холодную воду, стала прямо в одежде под холодные струи, раскинув руки в стороны. Она застыла в таком положении, сбивая с себя набежавшую волну нахлынувшего жара.

В её голове намертво поселилась надежда! Надежда на то, что её самый дорогой человек на свете жив и сейчас, где-то там, в далёком краю, страдает и продолжает воевать с врагами. А она, находясь в тёплой квартире, не может ему ничем помочь. Ей остаётся только ждать!

– Как можно ждать, когда сердце вырывается из груди и, вместе с душой, готово улететь к нему на помощь? Но как? Как она, хрупкая девушка, может ему помочь? Да и что она может сделать? Только надеяться и ждать! – думала она воспалённым сознанием.

Осознав это, она опустилась на пол душевой кабинки и разрыдалась с такой силой, что Гоша, сорвав запор на дверях, влетел в санузел, схватил её на руки, мокрую и холодную, перенёс в зал и уложил на диван.

– Петровна! – позвал он мать. – Принеси какой-нибудь халат для Алины, а то она вся мокрая и холодная.

Мать тут же появилась в зале с халатом в руке, прихватив с собой и полотенце. Увидев, в каком состоянии дочь, она выпроводила Гошу из зала и стала быстро снимать с неё мокрую одежду. После того, как она оголила тело Алины, мать стала усердно обтирать её полотенцем, пытаясь согреть дочь. После того, как тело порозовело, она надела на неё халат и увела в спальню.

– Гоша, милый! – бросила Петровна на ходу. – Убери там её вещи в туалет, а я потом там приберу! И спасибо тебе, дорогой! Ты бы шёл домой, чего тебе здесь с бабами сидеть, слёзы подтирать? Успокоится, тогда и приходи! Хорошо?

Гоша ничего не ответил. Он зашёл в зал, собрал все мокрые вещи Алины и, поднеся их к лицу, поводил по нему, охлаждая кровь, которая тоже жгла всё его тело. После этого он отнёс вещи в санузел, бросил их в небольшую ванночку и выключил воду в душе, которая продолжала сыпать сверху в душевой кабинке. Подойдя к двери и, оглянувшись на шум, он увидел выбежавшую Алину, которая подбежала к нему, повиснув у него на шее, она вновь заплакала.

– Гошенька! Миленький! – пыталась сквозь слёзы говорить Алина. – Не покидай меня! Не уходи, а то мне страшно!

Она прижалась к нему всем своим хрупким телом и стала осыпать его поцелуями. Петровна стояла позади них и ничего не понимала. Она не могла понять, что, вдруг, произошло с её дочерью? Откуда такая страсть по отношению к Гоше? Она давно заметила, что Алина с нежностью к нему относится, но чтобы такое! Такое она вытворяла только с Алексеем! Это поведение своей дочери до такой степени встревожило её, что она, глянув искоса на Гошу, ушла к ребёнку в спальню.

Гоша заметил взгляд матери, да ему и самому стало неловко от такого внимания со стороны Алины. Осторожно, отстранив её от себя, он вышел из квартиры и хлопнул дверью.

Он не пошёл к себе в квартиру, а спустился вниз и направился в ближайший магазин, где взял десять бутылок водки и целый пакет закуски. Поднявшись к себе в квартиру, он запер их изнутри и, усевшись на кровати в своей комнате, принялся поминать своих друзей, разлив водку в тридцать стопок, двадцать девять из которых прикрыл кусочком хлеба.

– Ты что творишь, дочка? – воскликнула мать, после того, как Гоша покинул их квартиру. – У тебя что, мозги съехали? Что ты себе позволяешь? Как ты можешь прыгать на чужого мужика и целовать его в губы, да ещё после того, что узнали?

Алина опустила голову и, вытирая глаза рукавами халата, проследовала в свою комнату, не произнеся ни слова. Она понимала, что совершила гадость по отношению к мужу, но ничего с этим не могла поделать. После того случая, когда Гоша спас её от бандитов, она как-то по-другому стала к нему относиться. Он стал вызывать у неё не просто симпатию, но и какое-то внутреннее тепло, которое она списывала на обычную привязанность и благодарность к этому статному, здоровому и молодому парню, который, кстати, был всего на два года старше Алины.

За этот год с небольшим, много утекло воды, и привязанность её к нему становилась всё сильнее и сильнее. Это стало отражаться и на отношениях к нему. Она всё чаще и чаще стала его целовать то в щеку, то в нос, то просто руку, но всегда со смехом. Я часто выезжал из дома и постоянно поручал ему  смотреть за ней, таким образом, способствуя их сближению, но мысли не допускал, чтобы кто-то из них двоих мог меня предать. И вот, когда со мной случилась беда, Алина уже не могла удержать всё то, что у неё копилось в подсознании в течение года. Поэтому она, забыв обо всех приличиях, бросилась к нему на шею, перечеркнув, таким образом, и меня, и всё то, что связывало нас с ней.

Поняв, что она натворила, Алина содрогнулась и, в первый раз в жизни, перекрестилась.

Ближе к вечеру стали подъезжать и подходить друзья нашей семьи, чтобы просто посидеть и помолчать с моими близкими. Николай с Раей пришли сразу после того, как он увидел Гошу с двумя огромными пакетами в руках, возвращающегося из магазина. Каким-то чутьём он понял, что у нас что-то произошло и, узнав от Петровны, что вся наша группа погибла, то тут же прибежал с Раей к нам.

Потом он ушёл к Гоше и до поздней ночи просидел с ним, уничтожая водку, а Рая, посидев с Алиной около часа, ушла к себе домой.

После её ухода, приехали Степан с Валей и, оставив Валю с бабами, он тоже ушёл к хлопцам. В итоге они и заночевали у нас.

Алина так и просидела в зале в халате, больше не переодеваясь. Практически ни с кем не разговаривала, а лишь кивала головой и плакала, постоянно глядя на наше фото на стене в свадебном наряде.

Состояние в доме вообще было непонятным, все ходили тихо и также тихо старались разговаривать, да и вообще вели себя так, будто в доме лежал покойник, хотя в доме всё было так же, как и всегда.

Ну так и что? Так часто бывало, когда в доме отсутствовал хозяин по нескольку дней! Такова служба! Давило известие о гибели всей группы и именно это обстоятельство приводило всех моих близких в такое состояние. Вольно, или не вольно, но именно в этот момент и происходило прощание со мной только без похорон.

Алина понимала, что Гоша сказал ей о вероятности моего спасения для того, чтобы её успокоить, но она, в душе, уже простилась со мной ещё ночью, когда внезапно проснулась, и когда мы вступили в бой, из которого уже никто не вышел живым, кроме меня, но об этом никто не знал. Собственно я тоже умер, умер для всех и, в первую очередь, для самого себя. Я стал Азисом, но об этого тоже никто не знал.

В конце апреля Петровна решила уехать на лето в свою деревню, где её поджидал новый дом, который тянул её со страшной силой. Решили ехать рано утром в субботу все вместе, прихватив с собой маленького Егорку, которого Петровна решила оставить с собой.

После того случая, когда сообщили о моей гибели, у Алины пропало молоко и его уже кормили, как собственно и всех деток, всевозможными смесями, которые каждое утро Петровна брала в специализированной домовой кухне. Да и с ребёнком она стала практически одна управляться, а Алина устранилась от него, всё больше уединяясь в своей комнате. Даже кроватку его и то перенесли в комнату к Петровне. Она вообще оживлялась только тогда, когда в доме появлялся Гоша, и это обстоятельство очень сильно раздражало мать.

Уходя на работу, Алина уже изредка бросала матери – я пошла – и уходила! А раньше она обязательно её целовала и убегала из квартиры.

Никто, кроме Гоши, уже не лелеял надежды увидеть меня живым и здоровым и, что самое интересное, Алина сама, напрочь, вычеркнула меня из списка живых. С её-то любовью ко мне!

Не понятно! Не понятно, почему и для чего происходят в человеке подобные перевоплощения. Этого не знала и Алина. Она помнила меня, помнила все дни, проведённые со мной, но для неё это было как бы в другой жизни, как бы во сне, пробудившись после которого, она оказалась совсем в другой действительности. Сон оставил только приятные, волнующие воспоминания и всё. А сейчас у неё был сын, мать, работа, друзья, с которыми она, вдруг, стала менее общительной и весёлой, как прежде. Рядом с ней находился постоянно любимый человек, который, почему-то, не желал с ней сближаться. И это обстоятельство выбивало её из равновесия. Она никак не могла понять, почему этот огромный, симпатичный парень, спасший её от бандитов, ценой собственного здоровья, не желает с ней близости.

Оставшись с ним один на один в квартире, когда мать уходила по магазинам, она залезала к нему на колени и, расстегнув блузку, начинала тереться о его лицо голыми грудями, обхватив голову руками. При виде его, она надевала свои самые лучшие наряды и, обязательно, туфли на высоких каблуках, чтобы выглядеть сексуальнее. Она чувствовала, как напрягался его член от таких движений, но он упорно её игнорировал, лишь, иногда, нежно поглаживал её по волосам.

После таких минут, когда он уходил в свою квартиру, она падала на кровать, срывая с себя одежду, бросая туфли куда зря. Потом долго и безутешно плакала, проклиная его и себя. Порою она до такой степени ненавидела Гошу, что готова была его убить, но потом всё повторялось, как и прежде и жизнь снова шла своим чередом. Но это уже была совсем другая жизнь и совсем другой мир, который превратился в какое-то пустое и глухое пространство.

Вот и сейчас, приехав к своему любимому озеру, она, как обычно, побежала к нему, но, прибежав к воде, остановилась и стала с жадностью смотреть на водную гладь и на тот, заросший сосновым лесом, не очень далёкий берег.

Петровна отправила Гошу вслед за Алиной, переживая за неё, а сама стала доставать сумки из багажника моего внедорожника. Маленький Егорка продолжал спать на заднем сидении.

Погода стояла тёплая, солнечная, но деревья все ещё были голыми и серыми, только травка стала радовать глаз, пробиваясь из земли. Работы во дворе и огороде было полно и Петровна, окинув всё своё хозяйство, взглядом хозяйки, улыбнулась и как-то облегчённо вздохнула.

Алина была одета в чёрное, длинное платье с глубоким разрезом от бедра, а сверху красовался белый пиджак с длинными рукавами. На ногах также красовались белые полусапожки на высоких каблуках. Алина всегда носила обувь только на высоких каблуках, даже здесь, в деревне.

Не обращая внимания на Гошу, она скользнула в воду и медленно направилась вглубь озера, опустив руки, прижимая ими платье, которое не желало тонуть, поднимаясь из воды, всплывая на поверхность, пока не намокло и не опустилось к ногам.

Зайдя по грудь в озеро, она вскинула руки к небу и закричала – Алёша!

                25.06.2014 год.

Хирург! Одинокий волк. Часть третья

   За всё это время мне только один раз привиделась, а вернее услышал голос Алина. После очередной вылазки, или рейда в тыл федералов, это произошло в конце апреля, как стали называть наши войска чеченцы, перекусив у костра, я завалился спать в небольшой палатке в густой зелени сплошного леса. Низкорослого, корявого своими стволами и сучьями, но леса. Не могу понять, как это произошло, но меня словно обожгло во сне и я, как наяву, услышал голос Алины, который доносился откуда-то сверху и заходил в меня не в уши, как это принято, а прямо в сердце. Да и не голос это был, а какой-то крик, крик мольбы и горя, крик безысходности и тоски.

Я подхватился и уселся прямо на земле посреди палатки, вращая глазами, не понимая, где я и что со мной.

– Ты чего дёргаешься? – пробурчал Аслан, спавший рядом со мной, и снова уснул.

После этого случая, очень часто, даже среди дня, она стала появляться передо мной, но уже в образе и, постоянно протягивая руки ко мне, звала. В эти моменты мне было особенно тяжело и очень хотелось бросить всё и уйти из этой зелёнки, которая расползалась по всем горам, залезая чуть ли не до самых вершин.

В конце концов, федералы, как я уже говорил, Грозный взяли, оставив после себя развалины некогда красивого города. Столица Ичкерии перебазировалась в Гудермес, но и этот город нельзя было назвать столицей, она, практически, была там, где находился штаб Дудаева. К середине лета у него была прекрасно обученная, хорошо экипированная и манёвренная армия, не обременённая тяжёлой техникой. Она была разбита на множество боевых единиц, бригад, руководителями которых были бесстрашные и жестокие командиры. Среди них стали появляться и арабские эмиссары, которые сами руководили своими отрядами, но все подчинялись безоговорочно Дудаеву, который был неуловим и появлялся всегда неожиданно. Часто он наведывался и к Басаеву, но ненадолго и в сопровождении Масхадова. В основном передвигался на «Ниве», под охраной своих головорезов из его ближайшего окружения, а вернее из его древнего рода. Войти к ним в доверие было невозможно, они даже полевых командиров и то запускали к Дудаеву одних, без сопровождения.

Я знал, что за ним ведётся охота со спутников, засекаются его разговоры по телефону, улавливая сигналы через спутник. Определяли его местонахождение, но он быстро исчезал из поля зрения наших спецслужб. Для уничтожения Дудаева с воздуха, достаточно было установить маячок на его «Ниве», но как это было сделать, я пока не знал. Пока!

Всё дело в том, что перед тем, как сесть в машину, её проверяли специальным прибором и лишь после этой процедуры, он садился в машину. Значит, это надо было сделать или во время его посадки в машину, или во время движения. И то, и другое было из области фантастики.

К середине лета я уже стал до такой степени своим человеком, что мог спокойно ходить даже во время приезда Дудаева возле его охраны и переговариваться с ними о разных мелочах. Басаев мне полностью доверял и уже ни один раз хвастался перед Масхадовым и Дудаевым, какой у него есть боец, на что те только улыбались и говорили ему лестные слова.