Текст книги "Веха"

Раскидав ногами снег, я устроился под кустом так, чтобы укрыться от ветра и, обхватив руками дрожащее от холода тело, затих. Через некоторое время на меня стала наваливаться дрёма, да так, что не было сил даже открыть глаза. Веки стали неимоверно тяжёлыми, и я стал засыпать. Как ни странно, но мне стало тепло, как будто я находился на своей печи, куда доносился запах свежего, чёрного хлеба.

Наверное, я бы замёрз, но тут, откуда не возьмись, кто-то стал тыкать в моё лицо влажным носом, а затем мягкий, шершавый язык, стал облизывать щёки, нос, рот и глаза.

Я открыл глаза и увидел перед собой Шарика, который стоял возле меня и радостно вилял хвостом. Увидев, что я открыл глаза, он залаял и стал прыгать на месте, как бы приглашая меня подняться и идти домой.

И я поднялся! Мне стало тепло на душе, от того, что мой друг пришёл за мной. Не увидев меня среди вернувшихся школьников, он стал волноваться, а потом, побегав возле дома, пересилив страх перед волками, пустился ко мне навстречу. Здесь, под кустом, он и нашёл меня.

Через минут десять мы уже были возле дома, и я, обняв Шарика, поцеловал его в нос, вошёл в дом. Возле дверей стоял одетый в тулуп отец, с берданкой на плече, готовый покинуть тёплое убежище. Возле него суетилась растревоженная мать, да и дети сидели смирно, с тревогой посматривая на родителей. Вьюга набирала обороты, поэтому он и спешил, но в этот момент я вошёл в дом с раскрасневшимся от ветра и мороза лицом.

– Слава Осподи! – перекрестившись, промолвила мать, и бросилась ко мне, чтобы помочь раздеться.

– Обормоты! – произнёс отец и, раздевшись, ушёл в переднюю комнату.

– Осподи! Павлик! Ну, где тебя носило? – запричитала мать, усаживая меня к столу. – Я чуть с ума не сошла! Вон и отца подняла, чтобы шёл к тебе навстречу! Ему вон завтра рано ехать в Супрягино, а тут вьюга! Какая езда? Ну, где ты пропадал?

– Да задержала меня учительница, а ребята не дождались, а может и не заметили, что меня нет, вот и пришлось одному добираться! – произнёс я, шмыгая носом. – Возле нашей деревни вконец выдохся, и присел возле куста отдохнуть! Хорошо хоть Шарик меня нашёл и разбудил, а то я уже засыпать стал!

– Осподи помилуй! Сынок! Так ты бы замёрз, глупая твоя голова! Разве можно садиться отдыхать в метель да мороз? – всплеснув руками, воскликнула мать и, взяв небольшой кусок мяса, протянула его мне. – Вот сходи к Шарику, да угости его, милого!

Накинув на себя ватник, без шапки я вышел в сени, а оттуда во двор. Ветер сбивал с ног, снег залепливал глаза, но я добежал до навеса, под которым лежал Шарик, скрутившись комочком, забившись в соломе. Увидев меня, он поднялся и, виляя своим пушистым хвостом, подбежал ко мне. Я снова обнял его и дал ему мясо, которое он тут же, потащил на своё место, повизгивая от радости. Я присел возле него и смотрел, как он ест мясо, а Шарик, продолжая вилять хвостом, съел его за несколько секунд и, обнюхав то место, где когда-то лежало оно, снова подбежал ко мне.

Погладив своего друга, я обнял его и побежал в дом, а Шарик, проводив меня до дверей в сенцы, вернулся к себе под навес. Вьюга набирала силу, и было понятно, что завтра в школу мы не пойдём.

По детской своей наивности, мы, конечно же, радовались тому, что не надо рано утром подниматься, ни свет, ни заря, и бежать на занятия. Но мы все отлично понимали, что нас всех ждёт завтра с утра очистка снега. К середине февраля снега и так нападало столько, что закрыло окна, и мы их постоянно очищали от него почти каждый день.

Как всегда мать собрала нас на печи и стала рассказывать нам сказку о тысяче и одной ночи, а отец, сразу после вечёрешней, ушёл спать.

– И как он завтра поедет? – думал я, устраиваясь возле мамы. – Я не знаю, как и кобылу-то выведет из сарая? Точно поднимет нас завтра в потёмках снег очищать!

Монотонный голос матери убаюкал меня и я, положив голову ей на колени, уснул, провалившись сквозь небеса в чудеснейшую страну, в которой жили удивительные люди. Они ездили на огромных животных с длинными носами, которых называли слонами, а также на низкорослых лошадках с длинными ушами и тонкими ножками. Их почему-то называли ослами, или ещё ишаками. Такие прозвища у нас давали тем людям, которые ничего не соображали, и совершали дурные поступки. В диковинных лесах, в которых деревья упирались в небо, а по сучьям прыгали человекообразные существа. Я уже знал, что их называли обезьянами, тем более, что про эти леса мы проходили в школе. В реках там водятся огромные крокодилы, которые запросто могут утянуть любого человека в пучину мутных вод. На деревьях росли диковинные фрукты, летали разноцветные птицы, а по земле важно ходили павлины с огромными хвостами типа веера. Я часто видел это в своих снах. Вот и сейчас, уснув у матери на коленях, я снова оказался в этой стране, где всегда тепло, и никогда не бывает зимы. Люди, живущие там, понятия не имеют, что есть на земле места, где зима длится полгода, в которых метели сбивают с ног человека, и сравнивают снегами всё вокруг, погружая дома в царство гномов, которые живут под землёй. Разница только та, что они под землёй, а мы под снегом.

Отец нас не поднимал, да и сам был вынужден отказаться от поездки. В доме было темно, хотя время уже было около восьми утра, а в это время на улице уже светало. Окна были плотно забиты толстым слоем снега. Когда отец открыл входные двери, то снег тут же завалил его по пояс.

– Ектиствою мать! – услышали мы, едва он вышел из дома в сенцы. – Лушка! Ты посмотри что деется!

Мы высыпали вслед за матерью в сени, и увидели отца, засыпанного снегом почти по пояс. Продолжая ругаться почём зря, отец взялся за лопату и стал пробиваться во двор. Пробив проход, очистив от снега, он крикнул мне и Дусе, чтобы шли помогать очищать двор.

Пурга утихла, но ветерок продолжал гнать позёмку, засыпая снегом только что очищенный проход. Минут сорок мы добирались до сараев, где уже кричала, привыкшая к утренней трапезе, скотина, и мать сразу же пошла, управляться с ней, прихватив с собой Дусю. А мы с отцом продолжили чистить снег, убирая его со двора. Через полчаса, попив парного молока с хлебом, взяв, в помощники Ивана, мы продолжили воевать со снегом. Шарик наш вылез из-под навеса, который тоже замело почти под самую крышу, но ходить не мог, так как тонул в снегу, смешно перебирая лапами, пока снова не скрылся в своём убежище. Только к обеду мы очистили двор от снега, приведя его в нормальный вид, и пробились на улицу. Там точно также воевали наши соседи, перекликаясь между собой. Некоторые из них уже катались на санях, пробивая дорогу. Кони вязли в сугробах, но часам к трём дня, дорогу всё же накатали, и не только у нас по улице, но и в сторону Беловска и Балык. До Беловска накатали, а в сторону Балык, только до погоста . Все знали, что не сегодня-завтра дороги всё равно наладят, потому что жизнь не стоит на месте.

После обеда отец, прихватив мать с собой, уехал на работу, а мы остались дома под присмотром Дуси. Она заставила нас с Ваней сесть за уроки, а сама занималась с Ксюшей.

Больше в эту зиму уже такой метели не было, но зима начала отступать только во второй половине марта. Снегу ещё было навалом, но днём солнце уже стало его прибирать. Я, да и вся детвора, очень любили этот период времени, и мы все с нетерпением, ждали прихода настоящей весны, когда по нашей улице, вниз по косогору, устремятся бурные потоки воды, смывающие на своём пути всю накопившуюся грязь, которую натаскивали за зиму лошади, подвозившие ежедневно разные грузы ко всем дворам. Скотина требовала своё, и её надобно было кормить.

Ручьи, превратившиеся в небольшие речушки, появились в конце марта. В тот же момент, на бугорках стали появляться прогалины, куда мы бегали босиком прямо по снегу. Самое интересное было в том, что эти островки освободившейся от снега земли, были тёплыми. Вероятно от солнца, но главное всё-таки от самой земли, которая согревалась всю зиму под таким шикарным одеялом.

11.04.2015 год.

Веха!

Начало пути!

Часть пятая!

К весне наша мать снова забеременела, или как говаривали у нас в деревне, забрюхатела! После Ксеньи она ещё родила двоих мальчиков, но они почему-то все поумирали, не протянув и по месяцу. Отец волновался за мать, и постоянно на неё ругался, чтобы не поднимала ничего тяжёлого, да и вообще меньше трудилась по дому. А как в доме не трудиться, тем более в деревне, когда наступила пора посевной, да и со скотиной снова надо было управляться. За зиму появилось две тёлки и один бычок, кроме этого, опоросилась свинья и принесла двенадцать поросяток, которые носились по двору, играя с Шариком. Главная клумота началась вокруг птицы, которые высиживали яйца. Гуси уже понесли наследство, утки тоже, а несколько курочек ещё сидели на гнёздах. Туда-сюда и побегут желторотики! Начнутся для нас, детей, неспокойные времена, да они, собственно, уже и так начались с приходом весны. За гусями тоже надо было приглядывать вместе с утятами и их приплодом, но с ними всё же было проще, отогнал на наш пруд и всё. За то время, когда детки подрастали, многие исчезали, то коршун утащит, то лисы наведывались, но уже через месяц, они крепли, и всё становилось на свои места. Сколь бы их не пропадало, но к лету всё равно образовывалось довольно приличная стая пернатых. Свой круговорот в природе набирал обороты, и снова жизнь затарахтела с новой силой.

Мы, конечно же, посматривали за птенцами, но детство брало своё и, отвлёкшись на купание, или ещё какие игры, теряли из вида утят и гусят, чем непременно пользовались хищники, да и коты тоже иногда шалили. Поэтому этот период доставлял нам много хлопот, но мы уже тогда понимали, что это подрастает будущее благосостояние наших животов в зимний период. И тут дело было даже не в мясе, птица была единственным источником сырья для подушек, перин и прочих тёплых, и лёгких вещей.

Как бы то ни было, но к концу учебного года, птица подрастала, начиналась пора работы в огородах, на полях и сенокосах. Когда начинался сенокос, про сон вообще забывали, потому что гуляли допоздна, а рано утром поднимали родители. Хотя я всегда просыпался летом до рассвета, чтобы встретить солнышко, но я затем ложился снова на своём чердаке и спал, пока не поднимала мать на завтрак. Перед моим днём рождения приехали Василий и Сашка. Василий вообще возмужал, отпустил небольшую бородку, примерно такую же, как носил, и Ленин, и Дзержинский. Стал членом райкома партии, и даже стал заведовать отделом, связанным с финансовыми органами района. До окончания школы бухгалтеров ему ещё надо было отучиться один год. Один год учиться осталось и Александру, чтобы получить среднее образование, а оттуда он планировал поступать в Смоленский педагогический институт.

Подоспели они вовремя, иначе бы отец запыхался бы со своим хозяйством, заготавливая корма. Мы с Иваном ещё были малыми, для того, чтобы осилить сенокос, хотя, конечно же, уже умели держать косу, но очень быстро уставали. Вот переворачивать сено, и стаскивать его к месту будущих стогов, мы могли, и делали вместе с женщинами. Александр косить не мог, но тяжёлую работу всё-таки выполнял. Он вообще был каким-то не от мира сего. Не умел даже дров наколоть, мазал топором, сбивая полено с колоды, отчего мы все хохотали. Он явно был не сельским парнем, но всегда был безотказным, и не имел привычки отлынивать от работы, как я. Я иногда, если мне было лень что-то делать, начинал ныть, претворяясь больным, или ещё чего выдумывал, а он нет. Рос парнем бесхитростным и честным, а главное, он вообще не матерился, чем также смешил его одногодок. Не любил самогон, и выпивал только по нужде, в праздник, или какое-то торжество, но и то совсем немного. По крайней мере, пьяным его никто никогда не видел. А вот Василий косарь был отменным, за ним никто не поспевал, и если бы не он, то отцу пришлось бы туго. В любом случае, к концу июня мы закончили первый укос, собрав два приличных стога сена. Вообще мы заготавливали три, но ещё был второй укос, на который и рассчитывал отец, надеясь, что старшие сыны к этому времени ещё не уедут в город.

Где-то в конце июля Василий заявил, что будет жениться на девушке из мглинского района, а звали её Александра. Она была из богатой семьи, отец у неё был, как тогда было принято говорить, из кулаков, и довольно зажиточным. В их деревне, откуда была Александра, у них был кирпичный дом, несколько лошадей и масса всякой живности. Работали у них пол деревни, и её отца в округе все уважали. Он приводил её к нам домой, девушка была удивительной красоты, естественно и отец, и мать дали согласие, но свадьбу решили сыграть после того, как порешаются все домашние хлопоты. Поэтому определили провести её в ноябре месяце, прямо на день революции, то есть седьмого ноября. После этого, все стали, так, или иначе, заниматься подготовкой к свадьбе. Тем более, что она была первой в нашей семье. Волновались все, больше всех мать, которая уже ходила и охала со своим животом.

Родила мать дочь, а нам сестричку, в конце сентября, и почему-то решили назвать её Шуркой, вроде у нас не было в семье Александра, но так захотела мать. Спорить никто не стал, Шурка, так Шурка, очень даже неплохо звучит. Таким образом, у нас появилась ещё одна Шурка, теперь их стало три, один Александр, и две Александры. Отец очень боялся за дочурку, поэтому приказал Дусе не отходить от матери и сестры. Двоих, после рождения Ксении, потеряли, и никто не хотел потерять ещё одну сестричку. Но, Слава Богу, пронесло, хоть она и болела после появления на свет.

Рожала мать дома, как и все в деревне, а помогали ей соседки, наши тётки. Погода держалась до конца сентября и девочка, до сырости, успела окрепнуть.

Лето двадцать девятого года было дождливым и прохладным, но в ночное мы несколько раз всё-таки сходили, где наслушались всяких историй от деда Ярёмы. Рассказчик он был славный, и мог всю ночь напролёт нести свои небылицы. У всех в округе на слуху была история о поездке Еремея в Архангельскую губернию на заработки.

Один купец из Почепа, вернее даже не из Почепа, а из Брянска, просто у него была одна лавка в Почепе, стал вербовать работников на заготовку леса, но ехать надо было в Архангельск, откуда он лес отправлял в Швецию. Где и с кем этот купец договаривался, было тайной, да людям, собственно, это и не надо было знать. Наш Еремей приехал в Почеп на базар, и чисто случайно встретил этого купца. В те времена, а это было ещё задолго до революции, он был молодым и здоровым, собирался жениться, вот и решил подзаработать деньжат для будущей семьи. Купец его быстро уговорил, наобещав ему золотые горы.

Для работы в лесу необходима была бригада из двенадцати человек, насчёт лошадей и повозок, купец, якобы, договорился с местными. Еремей, по приезду домой, стал собирать желающих. Из нашей деревни поехал только один наш дальний родственник, который, впоследствии и остался там навсегда, пригревшись возле молодой вдовушки. В основном людей он набрал из Беловска и Близнецов.

Выехали они в сентябре месяце, чтобы подоспеть тому времени, когда в Архангельске станут реки, да установится морозная погода, иначе в тех местах делать нечего, сплошные болота. До Почепа их на двух подводах довезли земляки, а там встретил этот купец. Встретил хорошо, завёл в кабак, взял всем водки и закуски, а сам быстро отправился на вокзал за билетами. С ними он не поехал, сказав, что надо кое-какие дела закончить, но там, уже в Архангельске встретит их его человек и поселит в леспромхозе, где они и должны были его дождаться. Посадив всех в поезд, он дал Еремею немного денег на первое время, а сам покинул вагон.

Всё шло поначалу прекрасно. Расположившись на своих полках, мужики устроили на столике у окна трапезу. Самогон с собой взял каждый, сала было в избытке, хлеб, помидоры, огурцы, сваренные утки и гуси. Короче затарились по полной. Больше суток паровоз тянул состав до Москвы, больше суток в Москве и трое суток в дороге до Архангельска, опустошили наших мужиков полностью, и когда они вышли на перрон в Архангельске, ни в мешках, ни в карманах уже не осталось. Головы болели от выпитого самогона, но у них не было денег, даже чтобы похмелиться. Поезд пришёл в Архангельск двадцатого сентября, и Архангельск, встретил их довольно-таки тёплой погодой, хотя пугали все, что там, в сентябре уже снег лежит.

– Вот тебе и севера! – произнёс тогда Еремей, едва они оказались на перроне. – Да тут ещё теплее, чем у нас! Вот только что-то я не вижу встречающих нас!

Время было около двух дня, люди, сошедшие с поезда, разъехались на поджидающих их повозках. Остались только они, боясь уйти с перрона, чтобы не разминуться с человеком, который должен был их встретить. Проторчав на перроне больше двух часов, они направились в чёрное от времени, деревянное здание вокзала, возле которого прогуливался один околоточный, да железнодорожник, который чинил семафор. Есть хотелось так, что в животах урчало и тошнило от выпитого самогона. Поинтересовавшись у околоточного по поводу леспромхоза, который удивлённо посмотрел на них.

– Вы бы хоть назвали, какой леспромхоз вас должен был встретить? – недовольно произнёс он, посматривая настороженно на компанию здоровых, небритых мужиков, одетых чуть ли не по-зимнему.

– А нам не сказали! – ответил Еремей ему. – Посадили в поезд и отправили сюда, сказав, что здесь нас встретят.

– Ну, и что, встретили? – усмехнулся он. – Как дети малые! Куда ехали и к кому понятия не имеете!

– Может вы сбежали, откуда? – чуть помолчав, вдруг, спросил он. – Ну-ка документики ваши, господа хорошие!

Еремей пытался ему доказать, что они приехали на заработки, но он стоял на своём и, пока мужики не достали свои справки, выданные в управе, не отстал от них.

После этого околоточный ушёл в свой кабинет, который служил ему и рабочим местом, и местом проживания. На улице стало быстро темнеть и уже через несколько минут, железнодорожник зажёг лампу, весящую прямо возле входа в здание вокзала. Туда потянулись и мужики, злые и голодные до невозможности. Была там ещё одна женщина, которая работала там кассиром, подрабатывала уборщицей, да и мелкими другими занятиями. Она с интересом наблюдала за отрядом здоровых мужиков, которые явно не знали, что же им делать в этой ситуации. Кроме этого, она поняла, что все они голодные, а где поесть не знали.

После того, как мужики устроились в прохладном помещении вокзала, она подозвала парня, который был из нашей деревни, и спросила у него. – Милок! А что это вы скитаетесь, как неприкаянные? Или обманул кто?

Да, вот приехали на заработки, нас должен был встретить человек из леспромхоза, но так и не появился, а у нас нет ни денег, ни жратвы! Хоть рятуй кричи! – сказал он и горько улыбнулся.

– Дык, можа ешо объявится! – протянула женщина, погладывая на него, а потом, бросив взгляд на остальных мужиков, продолжила. – Ну, няхай ваш старшой подойдёт, я с ним погутарю, а там поглядим, шо можна для вас сделать!

Через несколько минут, Еремей вернулся от женщины к мужикам и, радостно улыбнувшись, сказал. – Ну, чо, братва! Хватай мешки и за мной! Жёнка к себе приглашает, но только с одним уговором, что мы ей дрова уберём с улицы и сложим в стайку, а то боится, что снегом скоро заметёт и тогда хоть волком вой всю зиму. Мужик-то её в лесу сгинул, оставив дочку, вот и бедствует, сердешная! Так что идём, или пса этого лесного ждать будем. Да он, если появится, то его околоточный и придержит, пока нам сообщат!

– Ярёма! – воскликнул один из них. – Ты бригадир, вот и решай! Чай не дома, там бы мы тебе кости поломали бы! А теперь что же? Не погибать же здесь! Пожрать-то даст?

– А то! Даже сказала, четверть поставит! – заулыбался Еремей.

– Так чего же ты, сукин сын, не с того начал! – воскликнули мужики и, похватав свои мешки, направились к выходу, где их поджидала спасительница. Женщине на вид было за тридцать, крепкого телосложения, и ладно сбитая, со здоровым румянцем на лице. Приглянулся ей наш земляк с Малышевки, ему тоже, кстати, было за тридцать, да вдобавок и не женатый.

Дом этой женщины, которую звали Дуня, находился недалеко от вокзала, и мужики, в сопровождении Дуни, минут через десять уже входили во двор её жилища. На улицы стояла темень такая, что, идущие позади Дуни, натыкались друг об друга, чертыхаясь в ночи, смеясь же над самими собой.

Дома мать и гостей встретила десятилетняя дочь, со страхом посматривая на мужиков. Сам дом, как и везде, был приземистый, состоящий из двух просторных комнат, практически такой же, как были и в наших деревнях, только потолки были низкими и окна меньше, чем у нас. Но это всё из-за северных ветров, метелей и трескучих морозов, которые частенько переваливали за пятьдесят.

Дуня, приказав дочери спрятаться на печи, чтобы не мешала гостям, а сама принялась накрывать на стол. Через мгновение на столе появились миски с рыбой, горкой свежих огурцов, наломанных кусков хлеба, сала, мяса и горшка тушёной картошки, которую она достала с ещё не остывшей печи. В доме было тепло и уютно. Керосиновая лампа, висевшая под потолком, мягко разливала свет по передней комнате, где и расположились мужики, покидав свои мешки в сенях. После того, как хозяйка достала картошку из печи, она принесла из передней комнаты четверть самогона и, присев за столом, улыбнулась им, скинув платок себе на плечи, освободив свои чудесные, вьющиеся волосы.

Выпив по стакану и, плотно перекусив, мужики разморено зазевали. Перекурив на улице махорки, они разлеглись кто на полатях, а кто прямо на полу, и тут же уснули, устав от длинной дороги и нервного напряжения. Наш же земляк подкатил к Дуне, и ещё больше часа с ней разговаривал о жизни, после чего ушёл с ней спать в переднюю. Девочка, поужинав, уснула на обширной печи.

Два дня Еремей с мужиками жили у Дуни, убрали все дрова, а человека их леспромхоза так и не дождались. И вот тогда они остановились перед дилеммой, где взять денег, чтобы хотя бы вернуться домой от таких заработков. Не век же куковать у этой Дуньки! Но, как ни странно, именно Дуня им и помогла, устроив через своего родича в порт грузчиками.

Через неделю пошёл обильный снег, но река, Северная Двина, ещё долго не замерзала, и мужики за полтора месяца сумели заработать денег на обратную дорогу, и ещё помогать Дуне деньгами их кормить. В конце октября месяца, поскользнувшись на трапе, Еремей повредил себе ногу, да так, что эта травма осталась у него на всю жизнь. Наш земляк остался у Дуни и женился на ней. Он потом приезжал к нам в деревню, но один. Я тогда ещё был совсем маленьким. Погостив с неделю, он уехал обратно в Архангельск и больше его уже никто не видел.

Самое интересное в этой истории это то, что, когда Еремей рассказывал её, все хохотали до слёз, а я почему-то никогда не смеялся. Просто дед Ярёма рассказывал её с такими выкрутасами, что тяжело было не смеяться. И рассказывал он её всегда по-разному, хотя суть оставалась прежней. Лично по моему разумению, что в этой истории было гораздо больше человеческих трагедий, чем смеха. Но, из-за того, что Ярёма так умело, рассказывал, молодёжь всегда и просила рассказывать эту историю из года в год.

Лето пролетает всегда быстро, и всегда неожиданно наступает осень. В начале сентября, как я уже говорил, мать родила нам ещё одну сестрёнку, а в октябре сыграли свадьбу Василия с Александрой.

Вообще двадцать девятый год выдался холодным, второй укос трав прошёл в постоянно сырой погоде и мы все еле-еле собрали ещё один небольшой стожок сена для нашей скотины. Этого было мало и отец, сокрушённо покачивая головой, решил оставить одних коров и свиней для будущего опороса, также одного хряка. Всё остальное пошло под нож. Оставив себе на зиму, остальное сдали в заготконтору, или свезли на рынок.

Урожай с полей тоже убирали с напряжением, были большие потери, а план сдачи зерна никто не отменял. В результате всего этого, зерна в колхозе осталось только на посев и совсем небольшая часть от заготовленного зерна, на фураж. Все взрослые тяжело вздыхали, понимая, что зима будет тяжёлой, поэтому старались как можно больше заготовить соломы на корм скоту. Сена в колхозе тоже заготовили чуть больше половины того, что требуется.

Мы, пацаны и девчата нашего возраста этого тогда ещё не понимали, но напряжение чувствовали, даже гулять на улице и то стали реже. Да и погода не позволяла, пока снег не очистил от слякоти дороги. Воздух стал чище, и покинула страшная мгла, которая наваливалась с приходом ночи. После того, как выпал снег, на улице, даже ночью, стало светлее и веселее.

14.04.2015 год.

Веха!

Начало пути!

Часть шестая!

Зима тридцатого года действительно была довольно тяжёлой. Где-то в начале декабря отец сдал одну корову в колхоз, а всё поголовье овец, свиней и почти всю птицу, свезли на базар, оставив себе только на жизнь, обеспечив также Александра и Василия, которые продолжали учёбу в Почепе. Василий, к тому же, стал и семейным, отчего в нашей семье прибавился ещё один рот, хотя именно с этим ртом у нас проблем не было, наоборот её отец ещё помогал и нам. Это я слышал от отца, лёжа на печи вечером, а он разговаривал с матерью на эту тему. Но он говорил об этом не с каким-то там упрёком, а только старался определиться с матерью, что и сколько необходимо оставить в семье, чтобы дотянуть до весны. Курей оставили и то всего с десяток, а из свиней только свиноматка и молодой хряк, которого отец пожалел пускать под нож, вероятно рассчитывая на лучшие времена.

Дуся, которой к этому времени уже исполнилось шестнадцать лет, окончила семилетку и во всём помогала матери, как дома, так и в колхозе, получая за работу трудодни, которые, в свою очередь, не спешили отоваривать. Пётр Емельянович объяснял колхозникам, что пока не рассчитается с государством, не может отоваривать трудодни. Мужики покачивали головами, чертыхались, но, посудачив возле конторы, разъезжались по своим делам, а женщины только вытирали слёзы кончиками платка, и расходились по домам. С наступлением зимы, жизнь в колхозе практически замирала. Работали только на ферме, да на складах, включая мельницу, которая крутила своё колесо без остановки, спеша переработать запасы зерна на муку и фураж для скота и лошадей. Всё остальное остановилось до весны. Многие мужики в этот период уезжали в разные места на заработки. Уезжал и наш отец, но не всегда. Когда у нас на зиму оставалась скотина, то он оставался дома, но, так как в этом году не оставили даже тёлок и бычка, он решил тоже, вместе со своими двоюродными братьями, уехать подработать на Урал, где закладывали новые цеха Магнитки. Уехали они перед Новым Годом, чтобы после праздников уже приступить к работе.

Паспортов тогда не было, вместо них, в сельсовете, выдавали справки. Вот с этими справками они и уезжали, в противном случае, при отсутствии таковой, можно было угодить в тюрьму.

В свои неполные двенадцать я уже стал многое понимать. Василий, приезжая в деревню, всегда пытался доказать мне, да и не только, правильность политики партии и Великого Сталина. Он говорил, что кулачьё недобитое угрожает молодой республике, что повсеместно зверствуют их банды, убивая местных активистов, которые ратуют за Советскую власть и за колхозы, которые объединяют бедные слои населения, спасая, таким образом, их от голодной смерти. Всё так, но я почему-то видел совсем другое.

Даже в нашей деревне, которую почему-то не трогали власти, и то начались непонятные движения. Однажды нагрянули сотрудники НКВД и стали обыскивать все дворы. Они искали места, где, по доносу, могли скрывать излишки зерна, да и прочих продуктов, которые входили в списки продразвёрстки. После этого двоих наших земляков с семьями вывезли из деревни, и больше о них никто и никогда не слышал. Женщины только сокрушались, а мужики в открытую чертыхались, зло, сплёвывая под ноги.

Вот и получалось, что Василий говорил одно, а на деле происходили совсем другие события.

После отъезда отца с мужиками на Урал, мать загрустила и как-то осунулась. Мы ей, конечно же, старались помочь во всём, но вероятно этого было мало. Всё также, вечерами, мы залезали на печь, и она рассказывала свои нескончаемые сказки, только стали они какими-то грустными, от которых хотелось плакать.

Потом до нас тоже стали доходить слухи, что в разных местах стали действовать банды озверевших кулаков, которые несли смерть в наши деревни, и непонятно было, откуда беда могла прийти быстрее, от НКВД, или от бандитов. В принципе результат был всё тем же, единственное различие между ними было то, что бандиты сжигали дома активистов, а НКВД их сохраняла, хотя вывозили всю семью, от грудного ребёнка, до старика!

Когда я спросил Василия, который появился у нас со своей Александрой в марте месяце, об этом, он меня чуть не задушил, крича от злости, что я ни черта не соображаю, да и вообще, чтобы заткнулся и держал язык за зубами. Это могло его скомпрометировать в глазах товарищей, да и вообще могла пострадать вся семья.

Но беда нагрянула именно к нему. Отца Александры арестовали, забрали всё имущество, а самого посадили на пятнадцать лет за антисоветскую пропаганду. Через некоторое время он окончил школу бухгалтеров, но хода ему не дали из-за жены, отец которой был кулаком. Поэтому они вернулись в деревню и поселились в доме, где когда-то жила тётя Маруся. Она умерла в прошлом году, дом стоял пустым. Пётр Емельянович сразу же оформил его бухгалтером в колхоз, а Александру пристроил в конторе, где она освоилась в качестве машинистки и секретаря председателя. Таким образом, они всегда были вместе.

Исходя из всех этих событий, я усвоил, что любое неосторожное слово, может привести к трагедии, хотя мужики, особенно подвыпившие, кричали в компаниях что зря, цепляя частенько даже Сталина. Наступило время тревожных ожиданий, и население деревень как-то затихло. Люди стали сторониться друг друга, это стало происходить даже в нашей деревне, где в основном были все родственники. Даже женщины и те стали меньше судачить возле единственного колодца в деревне, где обычно простаивали часами, болтая обо всём подряд. Теперь же молча кивали головами друг другу, и старались быстрее вернуться в свой дом.

Мать, всё также, покормив скотину, которой осталось совсем немного и, позавтракав с нами, уходила с Дусей на работу, а я оставался старшим в доме, если не уходили в школу с Иваном, да и Ксюша тоже в этом году пошла в первый класс. Выглядела она, как Филиппок, маленькой, укутанной в огромный платок и в больших валенках. Передвигалась по заснеженному полю смешно, как утка, но всегда улыбалась, когда над ней посмеивались.