Текст книги "Веха"

Вообще детство стало как-то затушёвываться, нам уже не хотелось побегать и подурачиться в сугробах, забрасывая друг друга снежками. Тревога взрослых, вольно, или невольно, передавалась нам, детям, в результате чего, атмосфера жизненного пространства стала превращаться в какой-то сплошной серый комок, который разрастался с каждым днём.

Как бы то ни было, но зиму мы пережили. В начале апреля появились наши мужики, приехал и отец с целым мешком гостинцев, но осунувшимся и постаревшим. Руки у него были обветренные и все в мозолях от той работы, которую ему пришлось выполнять на Урале. Держался он бодро и постоянно прижимал к себе мать, которая ни на секунду не отходила от него, не зная, куда его усадить, и чем накормить. Всё из рук валилось, поэтому столом занималась Дуся, а мы облепили отца с матерью, с жадностью поглядывая на заветный мешок.

После того, как немного успокоилась мать, мешая отцу заняться мешком, он стал одаривать всех подарками. Матери он подарил шёлковую, цветную блузку, а также пуховый платок. Дусе тоже подарил блузку, но белую и тоже шёлковую, а Ксюше красивое, цветное платьице. Нам с Ваней отец подарил настоящие ботинки, а также массу сладостей, которые просто высыпал на стол.

Только после того, как мы все угомонились, мать принесла бутылку самогона, и мы приступили к трапезе. Отец даже мне и Дусе налил немножко самогона, выпив который, я долго кашлял, поперхнувшись от крепости спиртного. Это было мое первое выпитое спиртное дома, отчего я даже вырос в своих собственных глазах, наивно думая, что тот, кто выпивает, является настоящим мужиком.

Отдыхать было некогда и, едва отец вернулся, снова ушёл на работу в колхоз. На сей раз он уже не стал завскладом, или как его называли, завхозом, так как его место уже было занято, зато он стал бригадиром всего стана, на котором располагалась вся колхозная техника, включая и единственный трактор. Бывшего бригадира увезли сотрудники НКВД, обвинив его во вредительстве государственного имущества. Чему, конечно же, никто не верил, но доказывать кому-то что-то было бесполезно. Даже Пётр Емельянович, боевой командир Красной армии, и то побаивался выступать против них, понимая, чем всё могло закончиться.

Его часто стали вызывать в Почеп на нескончаемые заседания бюро райкома, где накачивали таких, как он, политической обстановкой в стране. Доводили председателям направления партии, по обеспечению городов и крупных промышленных центров продуктами сельхоз производства, требуя неизбежного исполнения государственного плана.

За этот год он тоже сильно изменился, стал мало разговорчивым, и даже грубоватым в обращении с крестьянами, особенно с мужиками, которые лезли к нему со своими вопросами, типа – Емельяныч! Дык, чо же деется на свете? Ради чего кровь-то проливали на гражданке.

На что он грубо отвечал. – Замолчите, недоумки, если не хотите попасть под раздачу! Делайте свою работу и помалкивайте, здоровее будете!

И это было так! Тот, кто помалкивал, да трудился тихонько, того не трогали, а говорунов стали таскать в Почеп чуть ли не каждый год. Страна наша начала подниматься с колен после гражданки и везде начались грандиозные стройки. Один только Беломорканал чего стоил! Сколько людей там загинуло до сих пор никто не сможет ответить. Вот поэтому и придумали статью, как я слышал однажды от мужиков, чтобы народ подбирать умелый, да и не только. Рабочие руки нужны были разные, необходимо было кому-то землю копать, валить лес, гатить болота, и без конца разгружать, или загружать вагоны, всякими строительными материалами и товарами, чем кормить такую армию рабочей силы. Индустриализация страны требовала огромного вливания рабочей массы, поэтому Емельянович и предупреждал наших мужиков, переживая не только за их семьи, но и за то, что с такими языками он останется одни с бабами в колхозе.

Особенно опасны были пьянки, в которых языки развязывались со страшной силой, и тут же находились такие, которые строчили в район письма. И труба!

После десятка арестов, деревни как-то затихли. Даже петухи стали реже горланить, да и собаки меньше брехать, так как движения по деревням прекратились. Только одинокие прохожие, которые возвращались домой после работы, не заглядывая ни к кому в гости, спешили в свои дворы.

К концу мая у Александры уже был довольно большой живот, но на работу она ходила постоянно, в сопровождении мужа, который её обожал. Да и трудно было её не любить, такая она была красивой.

Василий Харитонович, так его стали называть буквально все не только в соседних деревнях, но и в нашей деревне. Когда он шёл по улице, то ему женщины улыбались и кланялись, понимая, что он может наказать, но и помочь своим сельчанам в случае чего. Вообще наш Вася не был кровожадным, но за линию партии вставал горой и спорил с каждым, кто проявлял неудовольствие теми, или иными событиями.

По большому счёту крестьянам было до фонаря, какие там планы вынашивают в Москве, они понимали одно, что всё то, что они нарабатывали, у них забирали, а если кто что припрятывал, то отправляли работать в разные концы страны, но уже в качестве заключённого.

Василий наш никого не отправил в тюрьму, но если что не так, то мог и плёткой отходить. Емельянович через месяц выделил ему коня с повозкой, на которой Василий и ездил на работу и с работы вместе с женой. Часто подвозил и нас, так как на работу он приходил у восьми утра, а отец наш часто уезжал со двора очень рано. Конь Василию нужен был ещё и для того, чтобы ездить то на поле, то на ток, чтобы фиксировать урожай. Часто бывал и на ферме, где распекал бригадира за то, что тот не своевременно слад отчёт. За эти вещи можно было запросто попасть в тюрьму.

Как я уже говорил, игры наши детские тоже закончились, хотя детство никто не отменял. Наше детство просто украли у нас, загрузив детей моего возраста работой наравне с родителями, хотя трудодни начисляли нам в два раза меньше, чем даже у женщин. Только Ксюша оставалась ещё дома, да малютка Шурка, но её мать почти всегда забирала с собой, чтобы на месте её кормить грудью.

Всё равно мы находили время сбегать на речку покупаться, но вечером, не успев повечёрить, ложились и сразу засыпали мёртвым сном. Ночь пролетала в один миг и, поднявшись ни свет, ни заря, успевали только позавтракать, а затем отправлялись на поля, или ток.

Александр приехал домой в середине июня, и тут же попал в сенокос. За весь июнь, да и почти весь май не было ни одного дождя, поэтому травы были низкорослыми, и с первого укоса мы еле набрали один небольшой стог сена. В колхозе вообще собрали меньше половины нормы, и наш Пётр Емельянович носился на своей двуколке днями и ночами, договариваясь с соседями по поводу сенокосных наделов. Но у всех была примерно та же ситуация, сена явно было не достаточно. Все с надеждой ждали второго укоса, от чего зависело количество скотины, которую должны будут оставить на зимний период. План всё равно необходимо было выполнять, а это значит, что на убой дойное стадо никто не разрешит уменьшать. То же самое было и в домашнем секторе. Мать с отцом стали поговаривать, чтобы оставить на зиму только одну корову и всё. Кобыла вообще не обсуждалась, потому что без неё семье будет невозможно выжить.

Незаметно подошла пора уборки урожая, и здесь начались проблемы. Из-за того, что почти два месяца не было дождей, зерно явно не набрало своё, и было хилым, тонким, отчего урожай упал почти вдвое. А это уже попахивало очень большими проблемами. Недобор урожая случился уже второй год подряд. Правда уродила картошка и огородные культуры, типа свеклы, моркови, лука, а также много было помидор и огурцов. Очень неплохая уродила капуста, поэтому мать с Дусей работали не покладая рук, чтобы всё это приютить в бочках, понимая, что зима будет очень тяжёлой. К зиме удалось собрать ещё небольшой стожок сена, и отец повеселел. Также намолол зерна на муку и засыпал в большой ящик, оббитый изнутри тонкой жестью.

Всё бы было нормально, но тут случилось то, чего и боялся отец. Недобор урожая заставил местных чиновников пойти по дворам и забирать у людей большую часть накопленного урожая. Забрали и у нас один стог сена, а также почти половину всей муки. Слава Богу, картошку успели закопать на хранение, и закопал отец в две ямы, одну из которых удалось отстоять, а из другой тоже забрали половину содержимого. У нас за лето выросло пятеро поросят, так двоих тоже забрали, забрали и почти всех курей, оставив нам десяток.

Александр, в конце августа уехал в Почеп, где он устроился на работу в школу преподавать историю. Также он поступил в Смоленский педагогический институт, чтобы получить образование педагога, для того, чтобы работать в школе учителем. Учился он заочно, без отрыва от работы. Он тоже познакомился с девушкой в Почепе, которая училась с ним в одном классе. В институт она тоже поступила с ним, но только на учителя начальных классов, поэтому ей на два года учиться было меньше. Ему уже исполнилось восемнадцать лет. Из-за того, что он работал учителем, его не вызывали в военкомат. На педагогов распространялась броня от армии. В общем, мы снова всей семьёй входили в зиму с тяжёлым предчувствием беды. Отец снова собирался перед Новым Годом ехать на Урал, где строились целые города.

Я помню, как он говорил матери. – Луша! Ты потерпи, детки уже подросли, всегда помогут тебе, да и на один рот всё-таки будет меньше!

У Василия с Александрой в середине лета появилась дочь, которую они назвали Аннушкой, но у них была своя семья, и так как он был человеком конторским, им выделяли на жизнь всё, что необходимо. Да и, если честно, то ему всегда уделяли внимания, то мясом, то салом, то просто угощали домашним хлебом, отрывая от семьи.

17.04.2015 год.

Веха!

Начало пути!

Часть седьмая!

До весны мы не дотянули, вернее не мы, а скотина, сено всё закончилось, чердаки вычистили до дыр, и принялись за крышу. Отец снова объявился в середине апреля, и к этому времени мы полностью сняли солому с сеней, навеса, где я проживал всё лето, до самых заморозков, и даже сняли с одной стороны сарая. Как бы то ни было, но корову и кобылу мы отстояли.

Отец снова привёз подарки всем, но ходил хмурый и постоянно шептался с матерью, чтобы мы не слышали, о чём они беседовали. Но я всё равно кое, что выхватывал из их разговоров, но понять их смысл, мне было ещё не дано. Понял только то, что всем необходимо будет подтягивать пояса, и меньше болтать.

– Понимаешь! – услышал я, когда уже все спали, а родители на меня не обратили внимания, думая, что тоже сплю. – По всей стране развёрнуты огромные стройки, людей на них видимо-невидимо, а всем надо покушать. Поэтому весь этот груз упадёт на плечи крестьян, и, поверь, всё это одним годом не закончится. В любом случае надо будет детей пристраивать в городах. Там платят зарплату, худо-бедно, но снабжают продуктами, да и прочими товарами. Свет в каждом доме, да и образование, а здесь люди будут жить и мучиться. Пока всё встанет на свои места, воды очень много утечёт, и людей загинет множество! Вот помянёшь мои слова. А если начнут возникать, начнутся гонения, и я не хотел бы оказаться с детьми где-нибудь в Сибири, или Казахстане. Ты знаешь, сколько недовольных Советской властью среди крестьян? Тебе лучше не знать! Вот у нас, как по-твоему, хорошо, или плохо живётся?

– Ну, что ты меня мучаешь, Харитоша! – ответила ему мать. – Всякое бывает, наверное, судьба наша такая! А когда же было очень уж хорошо? Бывает, годик, два отъедимся, а потом голод, подметаем всё и вся! Вон и сейчас, скотины уже никакой, птицы тоже, а впереди лето, после чего зима! И что мы будем делать? Хата почти вся раскрыта, навес весь без крыши! Куда сено будем складывать? До новой-то соломы, не дай Бог дожди, всё пропадёт! Ой, Осподи! И чё это деется на белом свете? Ну, никак не дадут жить по человечески! Революцию пережили, обещали, что теперь всё будет наше! А где это, интересно знать, это самое наше? Антихристы, да и только! Да при помещике и то было легче! Он, по крайней мере, не забирал из дома последнее, а ещё и помогал, если семьи голодовали! А теперь хто тебе помогет?

– Во-во, Луша! – произнёс отец, и положил руку на её натруженные руки. – Вот об этом я и пытаюсь тебе сказать, чтобы ты не надумалась что-то подобное, кому-то сказать, даже родственникам. О чём угодно разговаривай, о поросятах, картошке, ягодах, о детях-паразитах, которые покоя не дают, но только не о политике!

Чуть помолчав, отец встал и, посмотрев, спят ли дети, включая и меня, снова вернулся к столу. Устроившись за столом, он налил чай в кружку и, взяв конфетку, стал отхлёбывать его, откусывая кусочки конфеты. Мать тоже последовала его примеру. Время уже было позднее, а они продолжали сидеть за столом, изредка вздыхая, вероятно от тяжёлых мыслей, которые и не давали возможности пойти в кровать и уснуть.

Через некоторое время отец стал рассказывать матери о том, как работалось в чужих краях. Я очень хотел это послушать, но сон, как я ни старался, поборол меня, и я уснул под монотонный и тихий разговор моих родителей.

Мне приснился сон, будто я с отцом иду по огромному заводу, на котором варят, как он говорил, сталь. Для меня это было непонятным, как это можно варить сталь, то есть железо, это же не суп, чтобы её варить. Поэтому мне и приснилось, как мужики стоят возле огромных чанов, и перемешивают расплавленное железо, а затем достают его этими ложками и разливают по формам, получая именно то, что и задумали. Захотели трактор, налили в форму железо, и готово. Трактор остыл и поехал из цеха прямо на поля! Я смотрел на все эти чудеса, а мой отец ходил между этими чанами и покрикивал на мужиков, чтобы не волынили. Из этих форм вылезали всякие сеялки и другие агрегаты, которых я досель и не видел. Даже плуги, косы и лопаты с граблями, доставали из этих форм. Я попытался открыть одну, но меня кто-то схватил за шиворот и я полетел.

Очнулся я на полу, а надо мной стоял сердитый отец и что-то мне говорил. Только через несколько секунд до меня стали доходить слова отца, который стал терять терпение.

– Ты что, сукин сын! – чуть ли не закричал он. – Сколько можно тебя будить? Нам всем уходить, а вам в школу! Быстро умываться, да за стол!

Потом он, продолжая ругаться, вышел из хаты, зло, хлопнув дверями. Я стал осознавать происходящее и, быстро сполоснув лицо холодной водой, проглотил свой завтрак, схватил свою сумку с учебниками, и выбежал из дома. Отец уже выезжал со двора. Я догнал их уже на улицы, и на ходу запрыгнул в телегу, где уже расположились все остальные. С маленькой Шуркой остался дед Иван, который появился у нас незадолго до нашего отъезда. После того, как он остался жить здесь, почти всё время проводил с нами.

Из всех оставшихся детей в нашей семье, не считая, Дуси, я стал самым старшим из сыновей, поэтому отец всё чаще и чаще, стал загружать меня работами по дому. Заниматься гусями уже должен был я, за кобылой тоже бегал я и, покормив её, запрягал в телегу, на которой отец уезжал на работу в колхоз. Не всегда, но бывали случаи, когда он подвозил нас до деревни, хотя это было очень редко, так как он уезжал всегда очень рано.

Дождей практически не было, только несколько раз прошли в конце апреля и начале мая, а потом установилась солнечная, и жаркая погода, которая простояла до осени. Мать хоть и радовалась тому, что дождь не наносит ущерба дому, но все очень желали именно его, понимая, что урожай зависит от той влаги, которая снизойдёт с небес.

Снова солома оказалась низкорослой, хотя травы с первого укоса было в достатке и мы собрали два стога, один из которых тут же спрятали на сеновале и чердаке. В середине июля кое-как залатали крыши, в первую очередь навес, где хранилось основное сено. Солому, которая осталась после ремонта крыш, мы уложили под навесом, а дрова решили сложить возле навеса, соорудив рядом с ним небольшой, односкатный, навес, прилепив его к основному.

Александр уже работал в школе учителем, и домой наведывался только на выходные, но летом почти месяц пробыл с нами. Помогал, конечно, и Василий, но ему уже самому надо было заготавливать и сено, да скотину держать. Поэтому без Сашки я бы с ума сошёл, так как от Ивана толку не было, хотя он и помогал, но за ним постоянно надо было присматривать. К работе он явно был непригоден, постоянно расшибал себе то лоб, то руку, то колени. Один раз так разбил нос, что пришлось бежать за матерью в колхоз.

Работы было масса, но мы, пацаны, всё равно находили порезвиться, покупаться в речке, благо погода была такая, что хоть живи в реке, чтобы не расплавиться. Бегали только в одних длинных трусах и за лето так загорели, что стали похоже на чёртиков. После того, как убрали урожай с полей, и свезли его на ток, где начался, обмолот зерна, я убегал туда по оставшейся стерне босиком. Любовь моя заключалась в том, что на наших полях было несметное количество пчёл, которые водились прямо в земле, образуя в ней свои гнёзда, похожие на большие коконы. Достав такой один, было достаточно, чтобы напиться этого жидкого и чудеснейшего нектара. Без укусов не обходилось, но мы мало обращали на это внимания.

На удивление, хоть и не было практически дождей, урожай был лучше, чем в прошлом году. В итоге мать с Дусей и с уже подросшей Ксеньей, насолили бочку огурцов, и бочку помидор, а уже ближе к зиме, целую бочку капусты с яблоками. Обожал! Я обожал эти яблоки в капустном рассоле! А какой рассол был от огурцов и помидор? Пальчики оближешь! Собственно им-то мужики и спасались после глубокого похмелья, выпивая чуть ли не вёдрами, отчего мать всегда ругалась с отцом, что помидоры и огурцы без рассола пропадут. Вообще на них было забавно смотреть, когда отец перепивал. Утром он ходил, как тень, ругаться на домочадцев у него сил не было, зато пил рассол, а на всё остальное даже не смотрел. Он всегда очень тяжело переносил похмелье, а на спиртное вообще не мог смотреть.

– Сколько раз я тебе, бестолковому говорила, что не пей много! – как всегда повторяла мать одно и то же и продолжала. – Чего тебе тягаться с остальными? Иван вон ведро выпьет, а утром по нему и незаметно, а ты до рвот дело! Ну, что это такое?

– Поговори мне ещё! – бурчал своё отец, недовольно, отвечая матери на её слова. – Давно не получала? Смотри, а то прилетит!

На что мать только улыбалась и, махнув рукой, уходила заниматься своим делом.

Наш Вася стал тоже баловаться этим делом и, всё чаще и чаще стал приезжать домой пьяным, в сопровождении жены, которая любила его. Добавив дома, начинал гонять свою Александру, которая прибегала к нам и пряталась за матерью. Он тогда начинал буйствовать, пока соседи, вместе с отцом, его не успокаивали. Утром он вставал, как ни в чём, ни бывало и, позавтракав, целовал свою жену, и снова уезжал с ней на работу. Самое интересное это то, что он никогда не болел с похмелья, и утром вставал как огурчик.

Я не понимал вкуса самогона, и всегда сторонился её, но бывали случаи, когда невозможно было не выпить. После этого мне было плохо, как, собственно и отцу. Александр тоже не любил пить, но компанию поддерживал, выпивая максимум стакан за вечер. Вообще в деревне пили почти все, включая и женщин. Дети тоже иногда пили вместе с взрослыми, но, в основном, только по большим праздникам.

Второй укос принёс нам ещё один стог сена, и отец повеселел. Картошка уродила, зерна намололи, в итоге затарились мукой, благо мельница в Беловске не прекращала крутиться. Все спешили управиться до зимы. На сей раз отец решил не ехать на заработки, и остался, по просьбе председателя, в колхозе. Голова у отца работала прекрасно, а тут надо было подготавливать технику к зимовке, да и масса другой работы.

Школа, в которой работал Сашка, называлась трудной. Там воспитывались трудные подростки, которые уже во всю блатовали по городу, организовав что-то типа банды малолеток. Один раз, это случилось в этом же году, сразу после начала учебного года, один из учеников, самый наглый и дерзкий, оскорбил Александра и, забрав свои вещи, отправился из класса. Сашка терпеть не мог хамства, и всегда боролся за справедливость. Он догнал этого подростка, схватил его за рукав, да так, что оторвал его, после чего взял за шиворот и выгнал из школы. После этого случая все присмирели, парни и девчата стали его уважать и бояться. Этот подросток долго ходил к Александру и просил прощения, и он снова принял его. Впоследствии парень окончил школу, имея по предметам почти одни пятёрки, а во время войны, стал героем Советского Союза, но до этого нам всем ещё предстояло дожить. Учителя всей школы уговорили его стать директором школы, и даже не преподавать в классе, а просто быть в школе. С тех пор школа стала образцовой во всём городе. Многие ребята участвовали в разных соревнованиях и побеждали на городских мероприятиях.

Как я уже говорил, в эту зиму с тридцать первого на тридцать второй год, отец остался в деревне, чтобы помочь колхозу с техникой. Пётр Емельянович ему в открытую пообещал не трогать нашу семью дополнительной продразвёрсткой, которую проводили власти района каждую осень.

Действительно нас не трогали, зато Вася вырвал у отца все нервы, устроив ему такую проверку, которую не устраивали никогда в нашем колхозе.

– Да пойми ты, батя! – кричал он на отца как-то вечером, когда он пришёл к нам погостить с женой и маленькой Анютой, которую тут же подхватила Дуся. – Если я дам тебе слабину, то меня сразу же станут обвинять в сокрытии, и полечу я, как жесть по ветру. Ты главное не волнуйся, я буду орать, наседать на тебя, а заодно всё подчистим. Понимаешь? Или ты хочешь, чтобы нас обоих загребли? Ты же видел, какие там койоты, им до фонаря!

Отец не хотел вразумить то, о чём говорил сын, и всё порывался огреть его плёткой, отчего тот смеялся и убегал.

Мы ещё этого всего не понимали, но интуитивно чувствовали напряжение, поэтому и сами старались вести себя смирно. Всё равно, благодаря Василию и отца, мы прекрасно перезимовали, не испытывая проблем с пропитанием, да и со скотиной. Сумели даже додержать тёлку, которая к весне превратилась в корову.

На Новый год приехал Сашка с молодой девушкой, которая была на год моложе его, звали её Марусей, но он называл её Машенька, обнимая нежно за плечи. Он привёз мне в подарок лыжи, которые я впервые примерил к себе и, скатившись с кручи, вдоль колодца, в сторону реки, в тот же день их сломал.

Новый Год мы отмечали всей семьёй, а потом Александр вместе с Машей, ушёл ночевать к деду Ивану, который тоже был с нами, хоть и чувствовал себя неважно, как он говаривал.

Как ни странно, но в эту зиму было мало снега, особенно на полях. Ветра сдували снег с полей, загоняя его в ложбины и к редкой посадке, что явно вредило озимым ржи и пшенице. Снега было мало, а мороз держал до середины марта. А потом солнце стало брать своё, хотя ночью ещё подмораживало.

– Хунт твоей маце! – ругался отец, сидя вечером за столом, когда мы вечёрили. – Что ж такое деется? Точно без хлеба останемся! Говорят, что везде такая чехарда с погодой в этом году, а на Поволжье, так вообще на полях снега нет! Чувствую, что в этом годе точно тяжко придётся! Если Поволжье останется без хлеба, в стране голод настанет, семь шкур сдерут с крестьян!

– Ну, что ты панику поднимаешь заранее? – недовольно пробурчала мать и прикрикнула на нас. – Чаво рты пораскрывали? Быстро ешьте и идите! Нечего тут байки слушать!

Мы действительно быстро поужинали, и выскользнули из-за стола. Дуся с Ксеньей пошла к Александре, так как Вася задержался в бухгалтерии, а я с Иваном, отправился на улицу. Там хоть и начинало темнеть, но ещё было достаточно светло. Соседские пацаны также гуляли на улице, не желая идти в затхлые от зимней спячки дома.

Вернулись тогда, когда стало уже совсем темно и сразу полезли с ним на печь. Дуся с Ксеньей ещё были у Васи, а мать с отцом разговаривали в передней хате. Отец что-то ей доказывал, слышны были только обрывки разговоров, а мать ему отвечала, иногда смеясь над его репликами.

– Дура! – потом услышал я, уже засыпая, а Ванька уже спал. – Вот до чего же бестолковая! Ей говоришь, что будет тяжело, а она мне ничего страшного, и не такое переживали! Да откуда тебе известно, что нас ожидает!

Потом он громко сплюнул, после чего заскрипела кровать. По-видимому, он улёгся спать. Дальше я уже ничего не слышал и уснул сам.

Весна прошла без половодий и бурных потоков грязной воды. Взрослые все были озабочены, и уже в середине апреля почти все отсеялись картошкой. Такого ещё не бывало, обычно сажали картошку в начале мая. Собственно и пасха в этом году была тоже ранней, даже деревья стали распускаться раньше обычного на пару недель, как бы спеша вовремя напиться влагой. А её с каждым днём становилось всё меньше и меньше.

Озимые взошли меньше, чем на половине всех земель, и эти места срочно засеяли овсом и ячменём. Как говорил Пётр Емельянович – Хоть фураж, дай Бог возьмём, а то совсем беда будет.

Лето вновь было жарким и, без влаги, стало выгорать всё в буквальном смысле слова. Мать замучила нас с Ваней только одной поливкой хотя бы огорода. Да мы и сами понимали, что если и огород ничего не даст, тогда точно зимой нечего будет есть. С первого укоса еле наскребли на один стог, благо, что почти стог сена у нас оставался с прошлого года, который мы уложили под навесом и на чердаке нашего дома.

Наступила пора уборки хлеба, и женщины стали плакать, видя, что привозят с полей. В лучшем случае собрали четвёртую часть от того, что было собрано в прошлом году.

– Ну, что я вам говорил? – сокрушался отец, качая головой, сидя во дворе на завалинке дома, наблюдая за тем, как мать доила корову, а мы, в это время, загоняли гусей во двор, пригнав их с речки. – Всё сбывается, Луша! Придётся мне снова на заработки ехать, а то не протянем!

Мать ничего не ответила, только лишь тяжело вздохнула, и продолжила заниматься своим делом.

20.04.2015 год.

Веха!

Начало пути!

Часть восьмая!

Отавы не было вовсе, и в деревнях начался переполох. Чем кормить скотину зимой! Перед нами тоже стала дилемма, оставлять корову, или оставлять кобылу! И то, и то было жизненно необходимо. Мать никак не желала расставаться с кормилицей, как она называла корову, а отец с кобылой, хотя и мать, и отец понимали, что нужна и корова, и кобыла. Без них будет просто невозможно выжить, поэтому решили оставить их обоих, убрав весь остальной скот и птицу. Только десяток курочек и одну свиноматку. Мы ещё надеялись собрать урожай со своего огорода, по крайней мере, картошка должна была уродить, хоть и не так, как в прошлом году. Свекла вроде тоже росла неплохо, а вот капуста явно не желала расти.

Стояла сухая, и довольно жаркая погода, которая привела к пересыханию нашей речушки. Она превратилась в маленький ручеёк, у которого не хватало сил наполнять озеро водой, и оно стало мелеть. Вода в ней была очень тёплой и, из-за нехватки кислорода, рыба стала дохнуть, всплывая на поверхность озера. Нас, пацанов, взрослые заставляли залезать в озеро отлавливать всю поднявшуюся рыбу и скармливать её птицам. Также варили свиньям, которые с удовольствием её уничтожали.

После того, как убрали весь урожай, сыграли свадьбу Александра и Марусей. Они плотно осели в Почепе, работая там, продолжая учиться на педагогов. Сама Маруся, полное имя которой Мария Пантелеевна Жиденко, была родом тоже с Почепского района, но с противоположной стороны, южнее Почепа, а не так, как мы, севернее. Деревня их была очень большая, нам пришлось туда ехать в сваты. Ездили все, кроме маленькой Шурки, которую оставили на попечение Александры Василия. Называлась она Баклань, в ней, прямо на огромной площади, находилась большая церковь, также рядом располагался клуб, и несколько торговых лавок. У нас в Беловске и то была только одна такая лавка.

Пробыли в гостях три дня! Было выпито много самогона, была даже водка в бутылках, горлышки которых были залиты сургучом. Я такие бутылки ни разу не видел. В общем, всё, как и везде, да и всегда. После того, как вернулись и сыграли свадьбу, они уехали в Почеп, и до весны мы их не видели. Даже вернее до лета.

В середине ноября начались повальные обыски, которые чинили сотрудники НКВД, и выгребали буквально всё, что не успели спрятать. Отец, ночью, закопал большой ящик с салом и мясом, обильно посыпанными солью, а сверху мы потом сложили дрова. Таким образом, спрятали пять мешков муки, и такой же ящик с зерном для скотины. Зарыли и половину урожая картошки. Много чего и оставили, потому что нельзя было всё спрятать, иначе начались бы обыски, после чего отец, точно бы, оказался в тюрьме. А что было делать в той ситуации.

И это ещё было не самым страшным. Решением райкома партии было решено, почти весь скот раздать на частные подворья, взяв расписки с хозяев, которые с этой минуты несли за это поголовье непосредственную ответственность. Недаром же в народе есть такая поговорка – Голь на выдумки хитра! Вот эта самая голь, засевшая в кабинетах, и решила снять с себя ответственность, переложив проблему на плечи крестьян. Нам тоже привели одну лошадь. Хорошо хоть так! Всё-таки Пётр Емельянович поддерживал нашу семью, и старался хоть как-то оградить нас от больших проблем. Василию досталась корова, также по одной голове, развели и почти во все дворы, где держали скот. Наш дед Иван скотину не держал, ему и не приводили, да и стар он уже был. Нашей деревне ещё повезло, а в Беловске и Близнецах, размещали по две головы коров, или лошадей. Таким образом, в начале декабря, ферма и конюшня осиротели, а к Новому Году умер и наш Еремей, которого очень любили во всей округе.

После того случая с Архангельском, от него ушла невеста и, выйдя замуж за приезжего, уехала с ним, не дождавшись своего Еремея. Еремей, оставшись инвалидом на всю жизнь, так же всю жизнь прожил одиноким, вкладывая всю свою любовь нам, детям, и лошадям. Он и жил почти всё время в конюшне, а когда не стало лошадей, он заскучал, и в скорости умер.

Все говорили о приближающем голоде, но мы, детвора, этого пока не осуществляли, не понимая, почему взрослые постоянно шушукались при встречах, или в доме, сидя за столом. В середине января в нашей деревне, и не только, стали появляться ходоки. В основном это были женщины, и как правило с детьми. Их принимали и кормили, отрывая от себя. Они и рассказывали о том, как стало голодно в городах, да и сёлах на западе области. Это были места лесистые, в них свирепствовали банды кулаков, которые не захотели мириться с положением дел. Постоянные набеги на деревни, убийства активистов и их семьи, а также продразвёрстка, довели огромное количество людей до нищеты, которые стали бросать свои дома, и идти на поиски пропитания. А мы думали, что у нас тяжелее всех.