Текст книги "Веха"

Из Клинцов нас доставили в Орёл, где мы пробыли несколько дней, пока нашу группу сортировали кого куда. Я попал в артиллерию. Зачислили меня в двести шестьдесят пятый корпусной артиллерийский полк, сокращённо КАП, и отправили прямо из Орла в город Днепропетровск, что на Украине.

После призыва в армию, в моей жизни наступил свой разлом, перевернув всю мою жизнь, и все мои планы. Но ничего не поделаешь, поэтому я, стиснув зубы, отдался полностью служению своему Отечеству. Начал проявлять инициативу, чтобы не сойти с ума от переживаний об Ане и её беременности.

Меня заметили, и направили на учёбу в школу сержантов прямо там же, в Днепропетровске, откуда снова вернулся в свою часть. После этого меня назначили помощником командира взвода отдельной батареи.

Так как я был живой и инициативный, а также, будучи комсомольцем, меня, поставили комсоргом дивизиона, и ввели членом бюро полка ВЛКСМ. Моя учёба на педагогическом факультете сделали своё дело, в результате чего командование стало часто поручать мне определённые задачи, связанные с политической подготовкой бойцов.

В конце марта я получил письмо от Ани, в котором она сообщила мне, что родила дочь. По обоюдному согласию с ней, это мы оговаривали ещё до призыва в армию, что если родится дочь, то назовём её Аней, в честь самой Ани, а также дочери Василя, которая умерла от простуды.

В армии, в это время, начались реформы, создавались новые военные округа, армии, даже фронты, и нас, как и многих других, перевели в новый Одесский военный округ. Пока шла передислокация частей, менялись люди, командиры, да и рядовой состав, сменяя друг друга. Не успев ознакомиться с одними, как уже приходили совсем другие люди, и я бросил это занятия в поисках новых друзей, решив оставить это занятие, на то время, когда всё наладится.

В мае месяце нас перебросили к Одессе, а затем к границе с Румынией. Никто из нас даже не догадывался, какие события поглотят нас с головой. Да ещё такие, что написать письмо домой просто не хватало времени. В течение июня-июля месяца тысяча девятьсот сорокового года наш полк принимал активное участие в присоединении Бессарабии, которая в тысяча девятьсот семнадцатом году была аннексирована у России в дальнейшем у СССР.

После этого, из войск округа, и войск других округов, была сформирована девятая армия Южного фронта. Командовал войсками девятой армии генерал-лейтенант Болдин.

С седьмого июля тысяча девятьсот сорокового года, постоянно дислоцировались в Бессарабии, сто семьдесят шестой стрелковой дивизии в районе Сороки, Флорешты, Бельцы. Пятнадцатая моторизованная дивизия в районе Бендеры, Тирасполь. Девятая кавалеристская дивизия в районе Леово, Комрат. Двадцать пятая дивизия в районе Кагул, Болград. Этой дивизией когда-то командовал сам Чапаев, про которого я смотрел впервые кино в Клинцах. Пятьдесят первая стрелковая дивизия в районе Копля, Старая Сарата, Аскерман. Управления четырнадцатого и тридцать пятого стрелковых корпусов, соответственно в Болграде и Кишинёве. (Основание: директива наркома обороны за номером 0/1/104584. Командующий Южным фронтом, генерал-армии Г.К.Жуков издал директивы за номером 050-052).

Десятого июля сорокового года началось формирование управления второго механизированного корпуса, корпусных частей, одиннадцатой и шестнадцатой танковых дивизий. В состав корпуса была включена пятнадцатая моторизованная дивизия. Формирование корпуса проводилось в городе Тирасполь в Бессарабии, и завершилось восемнадцатого июля того же, сорокового года.

Наш, двести шестьдесят пятый корпусной, артиллерийский полк, также входил в состав Одесского военного округа. После реорганизации мы дислоцировались возле города Измаил, в километре от берега Дуная, где проходила граница с Румынией.

Всё это происходило, затрагивая непосредственно каждого человека. Огромные инфраструктуры, следующие за войсками, также меняли своё лицо. Подводились железные дороги, строились переправы и мосты, возводились укреп сооружения по всей границе, и не только. В войсках началось перевооружение личного состава, и техники.

Наконец-то, осев под Измаилом, мы облегчённо вздохнули, и принялись строить свои редуты, чтобы защитить свои сто пятидесяти миллиметровые гаубицы от непрошенных гостей. К концу лета завершилось и полное формирование личного состава, после чего начались каждодневные учения, с отработкой военных навыков.

Командиром полка к нам был назначен небольшого роста майор, с мужественными чертами лица, прошедшего войну с Финляндией, побывавшего в Испании. Человеком он был мужественным, справедливым, но не давал никому спуска. За спиной мы его называли ласково Иваныч, или батя. Он знал об этом, но не показывал вида. На боевой подготовке гонял солдат и офицеров до седьмого пота, постоянно напевая песенку себе под нос – Если завтра война, если снова в поход!

Командиром нашей батарее, где я служил, был капитан Медведчук. Он был из Днепропетровска, недалеко от которого, в сторону Запорожья, находилась и деревня Малышевка. Узнав, что я из Малышевки, он обрадовался, думая, что я земляк. Он тогда ещё был старшим лейтенантом. А как я обрадовался, поняв, что эта деревня и есть то место, откуда, вероятно и был весь наш род. Ведь не зря же мои предки назвали нашу деревню Малышевкой на Брянщине. Командиром взвода был молодой парень, примерно моего возраста, он был родом из Орла. Лейтенант Орлов, такая у него была фамилия, отчего в полку, не говоря уже о нашей батарее, всегда подшучивали над ним. Мол, Орлов из орлиного гнезда, то есть из Орла, на что он только улыбался. Парень был высокий, крепкого телосложения, и мало кто в полку мог потягаться с ним на руках, мог запросто поднять один ящик со снарядами, который еле таскали вдвоём.

Постепенно стали знакомиться и между собой. Коллектив у нас был разношёрстный, откуда только не были. Двое солдат были с Урала, из-под Ульяновска, одного из них звали, как и меня, Паша, а другого Филипп. Много ребят было из Днепропетровска, Запорожья, Киева. Были из Гомеля, из Ленинграда, даже из Казахстана, которого звали все беком, хотя имя у него было длинным, и заканчивалось на бек, вот поэтому и звали его Беком. Костя был из Ленинграда, он был также как и я, сержантом, также помощником командира взвода, только другого.

Лето. Жарко. Временами душно, но мы без устали занимались строительством блиндажей, окопов, огневых точек, и к осени выросли в довольно внушительный укреп район.

К нам часто наведывались проверяющие и, осмотрев эти сооружения, ругали нашего Иваныча за то, что тот занимается ерундой, вместо того, чтобы обучать солдат наступательной доктрины ведения боя, а не обороны.

– Ты что, майор! – кричал один из членов военного Совета фронта, прибывший к нам с проверкой по боевой подготовке полка. – Какая оборона, придурок? Ты чему учишь личный состав, урод? Наша Красная армия непобедима, и если грянет война, то мы тут же дадим отпор любому врагу и сразу же погоним его в их же логово! Понял? И прекращай заниматься ерундой, а то пойдёшь под трибунал за саботаж!

Этот разговор я слышал лично сам, когда проверяющие прибыли с Иванычем к нам на позиции.

– И ещё, майор! – продолжил тогда член Военного Совета. – Вам же было дано предписание, чтобы вы сдали всё своё оружие, так как должно поступить новое!

– Товарищ член Военного Совета! – отчеканил тогда командир полка. – Я с удовольствием дам команду своему заму по тылу, но лишь тогда, когда прибудет новое оружие, а пока я буду защищать рубежи своего Отечества тем, что у меня есть! Просто так сдавать оружие я не буду, так как эта процедура неприятно попахивает, а мы стоим в километре от границы, где уже скапливаются ударные силы наших будущих врагов!

Такой наглости от простого командира полка этот член Военного Совета не ожидал. Он даже побагровел от злости, но ничего не ответил и, развернувшись, зашагал с наших позиций.

Буквально все были уверены в том, что нашего Иваныча заберут сегодня же, но беда миновала. Только потом мы узнали, что за нашего командира заступился сам Жуков, случайно оказавшись в наших краях, также инспектируя округ. Вот именно он и давал нагоняи тем командирам, которые даже не помышляли об обороне, а лишь разбрасывали лозунги налево и направо. После этого случая убрали и того члена Военного Совета, его Жуков перевёл совсем в другой округ, поближе к Киеву.

Я вообще не понимал, для чего столько войск стянули в южном направлении, вроде ждали Петлюру. Какой-то ужас! Страна не очень-то оправилась ещё от голода тридцатых, да репрессий, которые продолжались до сих пор, а мы всё наращиваем свои мускулы.

Начальник политотдела нашего полка, майор Попов Виктор Сергеевич, часто собирал актив полка и пытался довести до нас угрозу, которая исходила из Европы. Гитлер набирал силу, захватив практически всю Европу, и поставив экономику на рельсы войны, и была нашей угрозой, как он говаривал. Отвечая на наш вопрос о том, что у нас с немцами мирный договор о ненападении, он только усмехался и говорил, что эти договора заключают большие чины, а расплачиваемся в итоге мы, простые вояки.

Этот разговор произошёл в начале ноября месяца, в канун Великой Октябрьской Социалистической революции, а к вечеру приехали со спецотдела армии, и увезли нашего политрука. Больше его уже никто не видел.

Иваныч ходил злой, как леший. Собрав всех командиров и активистов, он сказал. – Друзья! Мы с вами должны готовиться к войне не смотря ни на что, поэтому бдительность не снижать! И ещё! Не болтайте того, от чего можно потерять голову! Неужели непонятно вам всем, в какое время мы живём? В стране заговоры генералов против Советской Власти, идут непонятные движения, масса шпионов германской разведки! Они повсюду, есть и в наших рядах, нашего округа. ГПУ работает, выявляет таких людей, поэтому под замах может попасть любой человек, который не может держать язык за зубами! Кто вам дал право обсуждать политику партии? Никто! Поэтому я сам лично буду отправлять таких под трибунал! Что касается обороны и боеготовности, то здесь совсем другое дело, а в политику не лезьте! Я вас умоляю! Для меня каждый человек, каждый боец, не говоря уже об офицерах, как частичка самого себя, поэтому научитесь беречь себя и своих товарищей!

Я всё равно не мог понять, кто же посмеет с нами воевать, если у нас такая уйма народа служит в армии. А какая артиллерия, сколько у нас танков, самолётов, сколько всевозможных дивизий, корпусов и армий. Да и страна наша настолько велика, что помышлять на то, чтобы на нас напасть, мог только сумасшедший.

После того случая с нашим Василём, когда он чуть не поплатился в тридцать седьмом от НКВД, я чётко усвоил, что разговаривать насчёт правильности, или неправильности нашей политики, себе дороже, поэтому не лез ни в какие полемики. Особенно сейчас, когда я стал комсоргом, и членом комитета ВЛКСМ полка. На каждом собрании, особенно выступая, я старался подбирать правильные слова, чтобы меня поняли мои товарищи, и не смогли придраться к ним в спецотделе. Они стали всё больше и больше поручать мне всякие мероприятия, связанные именно с тем, чтобы доносить до людей те принципы, которые диктовали условия, да и политическая обстановка, в которой я стал всё больше и больше разбираться. Именно из-за этого, я стал и переосмысливать своё бытие, понимая то, что ничего не понимаю в том, что делается. И это тоже был прогресс, прогресс для меня самого. Я понял одну истину, что если ты не понимаешь чего-то, то лучше промолчи и просто послушай людей, после чего и постарайся сделать правильный выбор.

Именно эту мою гибкость и заприметили в политотделе, да в отделе пропаганды. Хорошо разбираясь в истории нашего государства, начиная со времён царя Гороха, я отлично понимал, что за одно и тоже деяние, можно было взлететь до небес, а можно было попасть под гильотину. Разница была ощутимой, но реальной. Сколько великих полководцев нашего уже времени оказалось в лагерях на Северах, да на Калыме. Они, как мановению волшебной палочки, превращались из героев нашего времени в изменников Родины и врагов народа. Именно там я и узнал об участи отца того парня, который должен был жениться на моей Ане. Его тоже арестовали и, как врага народа расстреляли, лишив всю семью привилегий, повесив на них всех ярлык врагов народа. В этом случае Ане, да и мне повезло, а сколько истинных большевиков и патриотов своего Отечества полегло от рук НКВД.

После того, как нашего политрука арестовали, на его место назначили его зама, по фамилии Гайдай! Звали его Пётр Абрамович, а родом он был из Одессы. Чистейшей воды еврей, но очень доброжелательный и отзывчивый человек. В звании он был, как и Попов, капитан.

Вызвав меня к себе как-то после завтрака, когда вся наша батарея отправилась на позиции повышать боевую готовность. Прибыв к нему, я доложил об этом, и застыл возле порога, ожидая разговора.

– Проходи, Павел Харитонович! – произнёс он и выкатился из-за стола, так как был похож на колобка.

Сам маленького роста, весь кругленький, и к тому же абсолютно лысый, как колобок. Его, собственно, все и звали в полку Колобком.

Подойдя ко мне, он положил свою руку мне на плечо и, улыбнувшись, повёл к своему столу и усадил на стул.

– Я хочу у тебя спросить, Павел Харитонович, как ты смотришь на то, если партком полка будет тебя рекомендовать стать членом нашей родной, коммунистической партии? – спросил он, внимательно рассматривая меня почти в упор.

От неожиданности я даже поднялся с места, и, покраснев, опустил голову, уткнувшись взглядом в пол. Потом пересилив себя, волнуясь до предела, я поднял голову и посмотрел капитану в глаза.

– Товарищ капитан! – наконец пробормотал я, и продолжил. – Я безумно рад вашему предложению, но у меня есть одно но, и это «но» может, впоследствии, испортить вам вашу карьеру! Дело в том, что моего старшего брата репрессировали, но затем разобрались, что он не виновен и отпустили, но с партии исключили! Вроде всё нормально, но хода ему больше нигде нет, и если это обстоятельство вскроется по какому-нибудь поводу, то вам тогда несдобровать! Понимаете? Вы не обижайтесь, и прошу вас, чтобы вы правильно меня поняли, а стать членом партии я очень хочу! Если всё будет нормально, то к концу службы можно будет вернуться к этому вопросу, а пока я буду тем, кем я есть в настоящее время! Хорошо?

– Интересный ты фрукт, Павел Харитонович! – посматривая на меня, произнёс капитан, и чуть помолчав, отпустил, поблагодарив за откровенность.

Прошёл ровно год после моего призыва в армию, всего лишь год, а до дембеля было ещё два года. Командир батареи обещал мне, что отпустит в отпуск в конце июня, или начале июля месяца на следующий год. Я ждал этого отпуска, как манны небесной.

16.06.2015 год.

Веха!

Разлом!

Часть восьмая!

Что мне нравилось здесь, в Бессарабии, так это то, что был конец ноября, а у них было, как у нас в конце августа, или в начале сентября. Вокруг висел спелый виноград, и мы его поедали столько, что иногда после этого бегали почти всю ночь в туалет. За эту осень мы отъелись помидор, арбузов, дынь и винограда. Совсем недавно убрали подсолнечник, и семечки лежали на токах огромными кучами. Столько семечек я не видел никогда.

Как-то нам принесли почти полный мешок уже поджаренных семечек и угостили нас ими. Отдав нам мешок, два молодых парня помахали нам ручкой и, улыбаясь, удалились. Мы целый вечер щёлкали их, не подозревая подвоха. У нас не было даже мысли, что кто-то желает нас отравить. Семечки были до такой степени вкусные, что мы и не заметили, как съели содержимое этого мешка.

В итоге двадцать человек попали в больницу, трое из нас умерли, а мы, все остальные, мучились около месяца, истощав до невозможности, но выдюжили. Я зарёкся, вообще когда-нибудь есть семечки, достаточно было посмотреть на них, как меня начинало воротить.

После этого случая, НКВД провел огромнейшую работу с местным населением, нашли этих парней, и через три дня расстреляли. Они оказались обычными диверсантами, завербованными, румынскими властями. Население самой Бессарабии очень лояльно относилось к нам, и в основном были доброжелательны, но находились такие, которые плевали вслед нашим солдатам и офицерам. Такие случаи наказывались, но не все получали наказание.

Служба моя вошла в колею, чёткий распорядок дня, режим службы, хоть и был перенасыщен, но всё равно у нас появилось свободное время, и я снова стал почти каждый день отправлять письма домой, Сашке, Василю. Старался как можно больше описывать красоты Бессарабии, не вдаваясь в подробности своей службы, о которой писал только вскользь. Аня тоже мне писала постоянно, и я через день получал от неё письма, в которых она описывала, как растут детки, о домашних делах. Передавала привет от друзей по работе, но никогда не писала о том, что ей тяжело без меня одной с двумя детками. У меня всё хорошо и всё!

Домой я, естественно, об этом случае не писал, зачем будоражить родных, но для себя выводы сделал. Оказывается не все люди, которые улыбаются, и очень доброжелательны, бывают хорошими, скорее наоборот.

В начале декабря наш комбат вызвал меня с лейтенантом и поставил перед нами задачу, чтобы мы определили зону обстрела нашей артиллерии по позициям предполагаемого врага, находящегося по ту сторону реки, а также на нашем берегу. Я стоял с открытым ртом и слушал капитана, не понимая для чего нам наш берег.

– Что мы собираемся бомбить своих? – этот немой вопрос застыл на моей физиономии, отчего комбат даже улыбнулся.

– Ничего, Паша! – продолжая улыбаться, произнёс он, посмотрев на меня. – Жизнь штука сложная, и очень даже непонятно, что ждёт нас завтра, через месяц, или год! Да что там год? Каждая минута может перевернуть весь мир, а вот тогда уже будет поздно разбивать квадраты, пристреливать территорию, да так, чтобы не навредить своим!

Потом он уставился в карту, которая лежала на столе, и продолжил. – Так, лейтенант! Разговоры это конечно хорошо, но я вам с Песней ставлю задачу, чтобы вы нанесли все координаты вот по этим квадратам!

После этого он стал водить карандашом по карте, показывая нам районы, которые мы должны были пристрелять с лейтенантом. Пристрелять, значит нанести координаты.

– Да, лейтенант! – сказал капитан, остановив нас уже возле дверей, куда мы направились, чтобы покинуть кабинет комбата. – Не забудь прихватить с собой пару автоматчиков! Всякое бывает! Сейчас диверсантов пруд пруди, так и шныряют! Слыхали, что в соседнем полку замполита похитили, а потом отправили на плоту уже застреленным! Только господь бог знает, что он им там наговорил! Ладно, ступайте! Вас там погранцы встретят, и если не успеете, сегодня всё нанести, то у них и переночуйте! Как вернётесь, сразу ко мне!

Покинули кабинет комбата мы в одиннадцать часов и, взяв с собой пару бойцов, а также связиста, для того, чтобы у нас была связь со штабом, выдвинулись в сторону Дуная. Здесь мы уже находились несколько месяцев, а я ещё ни разу не видел реки, о которой очень много слышал. И вот сию минуту мы направлялись в сторону моей заветной мечты.

Мечта эта появилась перед нами не сразу. Сразу нас встретил наряд погранцов, который и поджидал нас, для того, чтобы сопровождать нас на наши позиции.

Работа была очень ответственная и кропотливая, поэтому мы сразу принялись за работу. Лейтенант установил теодолит, и стал снимать параметры местности, расстилающейся за водной гладью, а также и саму водную гладь. Возились до тех пор, пока не стемнело, после чего были вынуждены пойти к пограничникам, которые встретили нас радушно, покормили, и предоставили две койки, которые пустовали из-за того, что их хозяева были в наряде.

Спать мы с лейтенантом легли далеко за полночь, так как очень долго разбирали свои записи и наносили координаты на карту. Оказавшись на заставе, мы как-то собственной шкурой ощутили то, что принято называть предвестником войны. Пока мы наблюдали за противоположным берегом, я несколько раз замечал военные катера, причём немецкие, которые курсировали по Дунаю рядом с зоной, подконтрольной нашей стороне. Они до такой степени вели себя нагло, что позволяли нарушать границу этой зоны, после чего к ним направлялся наш пограничный катер. Увидев его, они уходили, подсмеиваясь над нами, с издевкой извиняясь, что слегка ошиблись.

За одну только эту ночь застава трижды выезжали по тревоге. Слышали и пулемётные очереди, доносившиеся с противоположного берега. Вот именно там я и стал понимать всё то, о чём и пытался донести наш командир, наш Иваныч до личного состава, да и до начальства, которое никак не желало прислушиваться к нему.

Поднявшись рано утром, когда ещё было темно, мы перекусили, и нас снова пограничники сопроводили в места, где нам необходимо было провести оставшуюся часть работы, связанной уже с нашим берегом, и акваторией реки.

Наносили не спеша, тщательно и не суетясь. Спешить нам было некуда, поэтому мы спокойно занимались своими делами, а пограничники с интересом посматривали за нами, иногда влезая к нам с вопросами, типа – А зачем вам это понадобилось? Вы что хотите бомбить нашу заставу? Ну, или что-то в этом роде, на что мы только улыбались, и продолжали заниматься тем, ради чего прибыли сюда.

Вернулись мы домой уже в потёмках, поблагодарив пограничников за содействие. Я долго был под впечатлением, полученного от увиденного и услышанного. Там почти все, в открытую, говорили о том, что война не за горами, не боясь преследования со стороны особистов, которые присутствовали в любом подразделении, не зависимо от того кому это подразделение подчинялось.

По прибытию в часть, мы сразу же отправились в кабинет комбата, который, встретив нас, поздоровался за руку и, глянув на меня, отпустил, закрыв за мной двери. О чём они беседовали с лейтенантом, я не знал, хотя, конечно же, догадывался. Сходив со всеми на ужин, я уселся в ленинской комнате, и стал писать письма домой Ане, а также в Малышевку родным, и в Почеп Александру и Ивану, описывая им свои ощущения от увиденного, но, не вдаваясь в подробности. Понимая, что вся почта проверяется особым отделом, особенно в тех частях, которые располагались в непосредственной близости к границе.

Шёл декабрь месяц, а снега ещё не было и это было очень непривычно для меня. Ночью, правда стало подмораживать, но днём снова начинало пригревать и становилось довольно тепло, для этого периода года. Только к Новому году выпал небольшой снежок, пролежал пару дней, и снова растаял, превратив чернозём в скользкое месиво. Ноги расползались по этому мылу, а не земле, но учения, тревоги и занятия по боевой подготовке продолжались в любую погоду. Мы уже до такой степени отработали навыки работы с оборудованием нашей довольно-таки крупной пушки. Могли с завязанными глазами приступить к своим обязанностям, и в сроки приступить к стрельбе.

В январе мы должны были отправиться на стрельбы под Одессу, где располагался довольно большой полигон Одесского округа, поэтому с утра до вечера только и занимались подготовкой к этим стрельбам. И здесь уже все отлично понимали, что шутки закончились. Нам необходимо было не упасть лицом в грязь перед командующим округом, да командующим Южного фронта.

Для подготовки были задействованы все ресурсы, даже полит подготовку и то сократили до минимума.

– Товарищи офицеры! – говорил командир полка на своих совещаниях, на которые иногда приглашали и нас, активистов. – Всё внимание на боевую составляющую, а всё остальное, включая политработу, прошу проводить в полевых условиях! Вы должны понимать, что от этих стрельб зависит наше с вами будущее! Отстреляемся на отлично, значит, и терзать нас будут меньше по пустякам, а так комиссии замучают!

Конечно же, он был прав. Прав во всём, начиная с дисциплины, из-за чего наши офицеры частенько роптали на него за его спиной, но в открытую говорить побаивались. Их тоже можно было понять, так как у каждого, или почти у каждого, были семьи, дети, с которыми необходимо было общаться, но времени катастрофически не хватало на семейные дела.

Ладно, нам, рядовому составу, как говорится солдат спит-служба идёт, так и то бесконечные ночные подъёмы стали конкретно доставать.

Как бы то ни было, но Иваныч наш продолжал зверствовать, гоняя, как сидоровых коз, это он так говаривал.

Кроме артиллерийских расчётов, в нашем полку была также и рота боевого охранения, вот их он гонял, так гонял. К Новому году земля подмёрзла, а он заставлял их постоянно долбать её родимую, да так, чтобы не было заметно людей в этих самых траншеях.

Разбил всех по секторам, а личный состав роты распределил тоже как бы по расчётам из пяти-шести человек, в котором был обязательно один пулемёт, и противотанковое ружьё. Эти расчёты, в случае нападения на наши позиции врага, должны были в считанные минуты занять свои позиции, которые постоянно должны меняться, и обеспечить безопасную работу артиллерии.

Вообще он был великим стратегом, что в дальнейшем помогло нам выжить, и сохранить личный состав и технику. Но это было потом, а сейчас мы выли от того, что он не даёт нам передыха. Нас уже до такой степени достала эта ситуация, что просто молились на то, чтобы, наконец-то, настал тот день, когда нас отправят на сборы, и повезут на полигон.

Работы хватало всем, особенно доставалось хозчасти, автопарку, от которых зависело наше путешествие на полигон. И это были далеко не шутки. Зам по тылу, майор Шлык, бегал в мыле, боясь попадаться на глаза командиру. Кроме машин, необходимо было поставить, как говорится, под ружьё хозвзвод, со всеми своими передвижными кухнями, и прочими прелестями.

Хозвзвод находился рядом с нашей казармой, и мы часто наблюдали картинки до безумия смешные, отчего всегда от души смеялись. Смеялись над тем, как их старшина гонял своих работников, да так, что те забыли про сон, а им ещё, между прочим, необходимо было каждый день трижды кормить коллектив в тысячу человек. Так что, глядя на тыловиков, мы находились в более выгодном положении. Сделал, как положено свою работу и отдыхай, а мы ещё возмущаемся. Об этом я и сказал своим товарищам, вернувшись в казарму после очередной тревоги.

Наконец-то этот день, день отправки на полигон, настал, и настал, как всегда, неожиданно. Подняли нас по тревоге в пять утра, после чего повели в столовую на завтрак, так как путешествие предстояло длительным, исходя из возможностей передвигаться нашей колоне. Чувствовалась нервозность в поведении офицерского состава, которые, на удивление, вели себя довольно миролюбиво с нами, солдатами, не то, что на занятиях.

Часть покинули, когда ещё было темно. Каждый расчёт устроился по машинам, которые были присланы для переброски наших гаубиц. Расчёт находился в кузове, где располагались и боеприпасы. Я ехал в кабине с водителем, но большой разницы между кузовом, укрытым брезентом, и кабиной не было. Холодно было и там, и там, хорошо хоть перед самой поездкой нам выдали валенки к зимнему обмундированию.

На полигон, который располагался километрах в сорока от Одессы, мы прибыли только к ночи. Получив сухие пайки, мы перекусили, расселились по палаткам, в которых стояли обычные печи-буржуйки, и уснули, как убитые.

Подняли нас рано, и как всегда по тревоге. Прямо с места нашей новой дислокации, стали проводить рекогносцировку местности. К рассвету наши пушки были уже на позиции, и мы усиленно вкапывались вместе с орудием в мёрзлую землю. Мало того, так стало ещё понемногу мести. Противный, северный ветер, нагонял только тоску, и мы, сжав зубы, просто выполняли свою работу. К обеду нам были переданы командование округа цели, которые мы должны были уничтожить на расстоянии тридцати километров от наших позиций. Даже наш Иваныч и тот не ожидал такой сложности задания, но, собрав командиров у себя на КП, поставил задачу, не показывая вида, что волнуется.

Вообще-то мы сотни раз отрабатывали такие стрельбы, но они были только муляжом, без самих стрельб, и естественно волновались буквально все, начиная от командира, до простого бойца расчёта. Волновался и я, а лейтенанта пронесло, и довольно сильно.

Сама стрельба должна была начаться по команде, в виде красной ракеты, пущенной с КП военного округа, где собралось всё военное начальство не только округа, но и фронта, а также присутствовали представители генерального штаба.

Всё замерло! Никто из нас даже не думал о том, что обед уже прошёл, и желудки наши урчали со страшной силой, не хуже самой артиллерии.

И вот началось! Заметив ракету, тут же поступила команда «К бою», и мы замерли возле орудий в напряжении, граничащей с обмороком. Хоть мы и были уверены в своих расчётах, но здесь уже могла включиться и сама природа, которая всё сильнее, и сильнее начинала задувать. Подправив азимут, мы ждали команды, которую наш командир, наш Иванович, должен был получить от командования.

От напряжения подрагивали ноги. Мы не чувствовали холодный ветер, пот струйками сбегал по спине.

И тут поступила команда «Пли»! Вся округа разорвалась от сплошного грохота орудийного залпа. Через минуту снова «Пли», и снова грохот. Так длилось в течение сорока минут, после чего на наших позициях установилась мёртвая тишина.

Было такое ощущение, что даже пурга испугалась нашего огня. Возле орудий валялись ещё тёплые гильзы от снарядов, от которых шло испарение.

Пять минут! Но эти пять минут тянулись целую вечность. Наконец командир положил трубку, выдохнул с облегчением, и улыбнулся. Тяжесть сразу же спала и с нас.

– Отлично! – сказал он и, сняв шапку, вытер пот со лба. – Из сорока мишеней поражены тридцать девять, и одна покалечена, то есть только задета! Благодарю за службу, друзья!

21.06.2915 год.

Веха!

Разлом!

Часть девятая!

После этих стрельб нашего командира повысили в звании, и сам Жуков пожал ему руку перед строем полка, шепнув что-то ему на ухо. Это что-то осталось тайной для всех, но наш Иваныч внимательно посмотрел на Жукова, и кивнул головой.

Потом Жуков обратился к личному составу и, поблагодарив за службу, удалился в сопровождении лиц, которые постоянно сопровождали его.

Сам лично слышал, как он, собираясь уже уходить, сказал. – Вот, товарищи! Если все будут так исполнять свой воинский долг, то нам будет не страшен любой враг! А враг у порога, и прошу этого не забывать!

Моё сознание никак не желало принимать эти слова, как действительность, хотя, где-то в глубине, я чувствовал какую-то тревогу. Проживая рядом с границей, вольно, или невольно, но ты начинаешь шкурой ощущать приближение беды. С наступлением холодов на границе стало как-то тихо, но движение на той стороне реки мы наблюдали постоянно. Сразу после нового года меня снова посылали вместе с лейтенантом к границе, но уже чуть правее от нашего фланга. И вот я там увидел в бинокль немецкие танки, чему очень сильно удивился.