Текст книги "Веха"

Возле меня шёл абсолютно чужой мне человек, но именно в этот момент дороже этого маленького человечка не было для меня другого. Я на миг даже забыл о всей своей многочисленной родне, о Ане и детях. Радом со мной шла женщина, ради которой можно смело идти на смерть, потому что она вырвала меня из её когтистых лап.

Наконец, она не выдержала, и, едва слышно, произнесла! – Павлуша, милый, ты извини меня, но когда я увидела тебя, то земля ушла из-под ног, потому что я увидела своего Павла! Вы с ним так похожи, что потеряла контроль над собой, хотя, позже, это нам явно помогло! Так сыграть бы я не смогла! Ты не переживай, мы сейчас придём ко мне домой, я тебе баньку протоплю, помою, постригу, а потом отдохнёшь, и делай что знаешь, но некоторое время тебе всё-таки придётся побыть со мной, иначе наш староста точно заподозрит нас в обмане! Сам понимаешь, чем это всё тогда может закончиться для нас!

– Галюня! – еле выдавил я из себя. – Я даже не знаю, что мне необходимо сделать, чтобы отблагодарить тебя! Ты же понимаешь, что у меня есть жена и двое деток, которые также ждут меня, не зная, как и ты, где находится их муж и отец!

– Не переживай, Павлуша! Просто побудь мне немного мужем и всё! Ничего не произойдёт с твоей женой, и если она умная женщина, то и поймёт меня, да и тебя! – ответила тихо она, опустив голову, чтобы не смотреть мне в глаза.

Я обнял её и легонько прижал одной рукой к себе, отчего она вся затрепетала и заплакала. Я не стал её успокаивать, предоставив ей возможность выплакаться.

От нашего лагеря, до Киселёвки мы дошли как-то незаметно. Войдя в деревню, нам стали попадаться селяне, которые подходили к нам с Галей, и искренне, радуясь, поздравляли нас с возвращением домой. В основном они говорили почти одно и то же. Одни говорили, что я немного изменился, а другие так, наоборот, говорили, что я нисколечко не изменился, но все они искренне поздравляли нас с этим событием.

– Неужели я так похож на твоего мужа? – тихо спросил я, когда мы вновь были одни, пока очередная, сердобольная женщина, не подошла к нам.

– Ещё как, милый! – чуть ли не воскликнула Галя, вновь прижавшись ко мне.

Дом Галины располагался чуть ли не в центре деревни. Сама деревня была довольной большой, примерно, как Балыки, больше даже Беловска. В центре деревни стоял большой храм с огромным, круглым куполом. Сам дом был тоже не из маленьких, даже если смотреть просто снаружи, не заходя внутрь. По крайней мере, больше, чем у моих родителей в Малышевке. Возле дома прогуливалась какая-то пожилая женщина с маленькой девочкой. Заметив нас, женщина быстро направилась в нашу сторону и, поравнявшись со мной, она застыла в тревожном состоянии, а потом, тяжело вздохнув, молча обняла меня и заплакала, как маленькая девочка. Девочка стояла рядом с нами, и с интересом смотрела на пустой рукав моей истрёпанной шинели. На улице стояла очень холодная погода, даже днём уже не отпускало, но мне было даже жарко. Жарко от этих замечательных людей, которые приняли меня, как родного.

Мы молча отправились в дом и, войдя в него, Галя произнесла. – Павлуша! Познакомься, пожалуйста, с мамой моего Павлика! Её зовут Валентина Никитична! Она очень хорошая! А это наша с Павликом дочь Нюрка!

Я взял девочку за руку и, присев перед ней на корточки, спросил. – Ну, что Анютка, боишься меня?

– Не! – пролепетала она, и дотронулась до моей щетины, а потом до пустого рукава шинели.

– Ну, вот какая ты у меня умница! – сказал я, и поднялся, продолжая держать девочку за руку, и тут мой взгляд упал на хлеб, лежащий на столе, укрытый чистым рушником.

Я, невольно, сглотнул сгусток слюней, так давно я не видел, и не ел настоящий, крестьянский хлеб. Галя заметила мой взгляд и бросилась к столу.

– Господи! Вот баба дура! – воскликнула она, принявшись суетиться возле стола.

– Галя! – строго произнесла Валентина Никитична. – Ты что, хочешь его убить? Ни в коем случае! Пусть потерпит немного, дай ему попить чего-нибудь и всё, а я пойду готовить баню! Вот когда помоешь его, переоденешь, тогда и за стол сядем, да и то жиденького нальёшь! Пусть постепенно всё усваивается, а то от голодухи можно и заворот кишок заполучить!

Сказав это, она скрылась за дверью, а я продолжал стоять посреди комнаты, которая служила, как собственно и во всех деревенских хатах, и прихожей, и кухней, и столовой. Так же, как и у нас в деревне, здесь находилась большая русская печь, а рядом располагались полати, на которых и спала Валентина Никитична, ставшая для меня на неопределённый срок матерью. Хочу, не хочу, но мне необходимо было называть её мамой.

– А как мать называл твой Павел? – спросил я, улыбнувшись, после того, как она вышла из дома.

– Матушка! – отозвалась Галя и, опустившись на длинную лавку, стоящую у окна, положила руки на ноги, и снова заплакала.

Я присел рядом с ней, осторожно обнял её, и прижал к себе так, как обычно делал, прижимая свою Анютку. От меня несло чёртом, и я боялся даже к ней прикоснуться.

– Господи! – снова воскликнула она и, подхватившись с лавки, побежала в переднюю комнату, крикнув мне оттуда. – Заходи сюда, Павлуша! Здесь мы с тобой и будем жить, пока ты не уйдёшь! Ты посиди со мной, а я пока соберу тебе вещи мужьины, твои-то совсем прохудились! Банька у нас быстро нагревается, тем более мы её постоянно протапливаем, согревая там воду! Так проще, да и ребёнка всегда можно подмыть, не в тазике же полоскаться!

В большой светлице было четыре окна, двое из которых выходи на улицу, а два во двор. С левой стороны, возле стены, стояла большая железная кровать, аккуратно застеленная с горой подушек. В другом углу висела большая икона, между окон стояла ножная, швейная машинка, а посреди комнаты стоял круглый стол, над которым висел красивый абажур с лампочкой.

Галя стала ковыряться в большом сундуке, вынимая оттуда кальсоны и прочую мужскую одежду.

– Галя! Извини меня, но я пойду отсюда, а то меня тянет в кровать со страшной силой! Нельзя мне в таком виде! Ты, если есть, то дай мне, чем побриться, да пойду в баню, может, чем и матушке помогу! – сказал я, слегка, улыбнувшись своей новой подружке.

– Хорошо, Павлуша! – быстро ответила Галя и, достав опасную бритву с ремнем и бруском для заточки бритвы, передала мне, а также дала и свежее полотенце.

Она всё время хотела меня поцеловать, я это чувствовал всей своей сущностью, но её что-то сдерживало. У меня тоже появлялось такое желание, но я не мог себе этого позволить в таком виде.

В бане было уже даже жарко, вода в большой металлической бочке парила, а мать, вся раскрасневшаяся от пара, убирала из помещения всякие детские вещи, и не только.

Увидев меня, она улыбнулась, и сказала. – Ты, Павлуша, на нас не обижайся, так уж жизнь складывается! Может и моего Павлика, какая сердобольная приютит и отогреет! А меня ты зови матушка, чтобы в деревне никто не заподозрил неладное! Я потом, да и Галюня, расскажем тебе, что к чему, где что расположено, чтобы ориентировался в деревне, да покажем, кто, где живёт! Хоть сейчас и мало люди общаются, но всё равно надо знать! И ещё! Ты на Галю не обижайся, она хоть и невестка моя, но я её не виню! Доля наша бабская такая, провожать мужиков на войну, не зная вернётся, или нет!

– Ну, что вы, матушка! – весь в волнении, произнёс я, и даже поклонился ей. – Это я должен вам всем ноги целовать, особенно Вячеславу! Если бы не он, то меня бы ещё недели две тому назад закопали бы! А вам особое спасибо, за такую помощь! Я до сих пор не верю, что на свободе!

– Ладно, Павлуша! Скидывай все свои лохмотья, я их потом сожгу, да начинай приводить себя в порядок! Галюня сейчас придёт, постригёт тебя, да поможет тебе помыться, заодно веничком отходит! – сказала она и, оставив меня одного в бане, вышла во двор.

Я, недолго думая, сбросил всю одежду в угол предбанника, и вошёл в баню. Меня очень сильно стало размаривать, но я, окунув голову в холодную воду, стал намыливать лицо, после чего начал осторожно брить свою щетину.

Галя пришла тогда, когда я уже закончил бриться и, налив горячую воду в деревянную лохань, стал намыливать голову мылом.

– Павлуша! – услышал я голос Гали, которая вошла в баню в одной длинной, ночной сорочке. – Ну, зачем же ты волосы-то намочил? Я же хотела тебя подстричь! Ну, ладно, не беда! Давай промывай, а потом я тебе подрежу его, а уже завтра и подстригу хорошо!

У меня очень плохо получалось управляться одной рукой, то мыло выскользнет из руки, то воду плохо зачерпнуть, мало получалось. Я даже стал нервничать из-за этого.

– Да не переживай, мой хороший! – произнесла Галя и, улыбнувшись, принялась меня намыливать всего, обливая почти горячей водой.

Потом она натирала меня мочалкой, а я стоял и любовался этой простой, деревенской, русской женщиной. Её волнительная грудь трепыхалась у меня перед глазами, отчего я тоже весь напрягся. Напряглось и всё моё хозяйство. Заметив это, Галя улыбнулась, и прижалась ко мне в мокрой ночной сорочке.

Всё произошло мгновенно! Даже не мгновенно, а мигом, мы не успели и понять, что произошло, но это произошло. Она смеялась и плакала от счастья, а я стал мучить себя тем, что изменил своей жене, но это как-то стало затушёвываться в моём сознании. Я знал, что моя Аня поймёт меня, и обязательно простит за этот грех.

Из бани мы пришли раскрасневшимися и слегка уставшими, но глаза светились радостью.

Мать посмотрела на нас, улыбнулась, и произнесла. – С лёгким паром деточки! Давайте к столу, выпьем по стопочке, покушайте и спать, а с Нюркой я сама управлюсь, да и не пущу никого из соседей, а то сейчас пойдут узнавать, что да как!

После баньки, выпитой стопки, и такого вкусного обеда, меня в конец сморило. Я даже не помню, как меня довели до кровати, которая уже была приготовлена ко сну и, едва прикоснувшись до подушки, уснул сном, похожим на глубокий обморок!

10.07.2015 год.

Веха!

Начало войны!

Часть восьмая!

Я уснул сном младенца. Сколько я проспал, не знаю, только снилась мне моя Малышевка, как я бегал на Городец, и смотрел восход солнца. Также мне приснился сон, будто я в доме, а мама готовит удивительный по вкусу ржаной хлеб. Запах этого хлеба пьянил и притягивал к себе. Невозможно было устоять перед его чудесной корочки, которую можно было просто положить в рот и сосать, как леденец, постепенно превращая её в нежнейшую булочку. Я не ел ничего вкуснее, чем хлеб, который готовила наша мама.

Даже сейчас, лёжа в чужой, но такой доброй и нежной постели, я чувствовал во сне тот чудеснейший запах чёрного ржаного хлеба, отчего я и проснулся.

Рядом со мной лежала та, которая спасла мне жизнь. Она прижалась ко мне всем телом, положив свою аккуратную головку с длинными, пышными, тёмного цвета волосами, которые, как струйки воды, растекались по моей груди, укрыв всю подушку, на мою правую руку. Я не мог пошевелиться из-за того, что не было левой руки, чтобы поправить, или придержать её голову. В доме стоял этот чудный запах ржаного хлеба.

– Значит, мне не почудилось! – улыбнувшись своим мыслям, подумал я. – Как всё-таки у них хорошо здесь!

Галя, как почувствовала, что я проснулся и, подняв голову, посмотрела на меня.

– Выспался, Паша? – спросила она, и снова прижалась ко мне, отчего у меня снова началось внутреннее волнение, которое передалось и ей.

Она снова посмотрела на меня, улыбнулась, и её рука тихо скользнула ниже живота. Этого моё воспалённое тело уже не выдержало, и я, обняв её одной рукой, со всей силы прижал к себе, завалившись на неё. Она молчала, только улыбалась и беззвучно плакала от счастья.

На сей раз было всё здорово и продолжительно. Галя вертелась, как уж, кусая губы, чтобы не закричать, опустошая мой неокрепший ещё организм.

Потом мы снова провалились в безвоздушное пространство, под названием сон.

Проснулся я тогда, когда в доме уже было светло. Да и не просто светло, а как-то слишком ярко. Гали возле меня не было, и я, глянув на ходики, которые висели в простенке между окон, выходящих во двор, понял, что уже одиннадцать часов дня.

И так! Сегодня было пятого ноября тысяча девятьсот сорок первого года. Исходя из этого, не трудно было подсчитать, что в плену я пробыл двадцать пять дней. Этих дней хватило, чтобы вместить их в целую вечность.

В передней комнате кто-то приглушённо разговаривал, и это явно были чужие люди. Некоторые фразы хорошо доносились до меня, и я стал прислушиваться к разговору. Из нескольких фраз я понял, что в дом явились староста, с полицейскими, которые, вероятно, выясняли обстоятельства моего возвращения на родину.

– Господин староста! – услышал я голос матушки. – Да его же Галина только вчера в обед привела, домой, забрав из лагеря для военнопленных, вот и документ, который выдал комендант этого лагеря! Вы что не верите немецкому коменданту? Так сходите и узнайте у него, здесь недалече, на окраине Смоленска!

– Никитична! Да что ты мне тут втираешь мозги, я и без тебя знаю, где этот лагерь находится! Мне просто хотелось взглянуть на него и всё! Ну не обыск же у тебя учинять, в самом деле! – услышал я недовольный, даже грубый голос старосты, и решил выйти сам к ним, чтобы не нагнетать обстановку.

Открыв дверь, я предстал перед старостой и двумя полицейскими в штанах, и белой сорочке от кальсон. Моя культя сразу привлекла их внимание, и староста, поднявшись, посмотрел на меня, кивнул мне, и вышел из дома вместе со своими полицаями.

– Чёрт! Самый настоящий чёрт! – выругалась мать, улыбнувшись мне, после того, как они вышли из дома. – Прицепился, как репей! Ну, слава богу, что всё уладилось! Видишь, и снежком твоё освобождение порадовало!

– А вас немцы часто беспокоят? – спросил я, присаживаясь на лавку.

– Да, как прошли, когда наступали, то только пару раз и заглядывали, зато полицаи душу всю испоганили! По поводу, или без повода, но постоянно слоняются пьяными по деревне, да к молодухам и пристают! Чуть что не так, грозятся отправить на работу в Германию! Ироды! А ты не волнуйся, они теперь не сунутся, сами же убедились, что ты без руки! – произнесла она и, как-то тяжело вздохнув, добавила. – Галинушка скоро вернётся! Пошла с Нюркой в лавку! Ты бы отдохнул, пока возможность имеется, а то покинешь нас, и снова начнутся для тебя проблемы! Сам же понимаешь, что сейчас не самое лучшее время для путешествий, особенно у вас! Поговаривают, что там, в ваших лесах, полно партизан, вот немцы там и лютуют! Осторожно надо будет передвигаться! Ой, как тяжело тебе будет, Павлик! Лучше бы тебе у нас и отсидеться, пока супостатов прогонят!

– Ну, что вы такое говорите, Валентина Никитична! – произнёс я, с печалью глянув на неё. – А где сейчас не опасно? Можно подумать, что здесь не ездят немцы, не лютуют полицаи, желая выслужиться перед новыми хозяевами! Да и не для того меня вытаскивали из лагеря, чтобы я возле женщин пристроился, да жизнью наслаждался! У меня хоть и одна руку, но она не дрогнет в случае чего, а до семьи своей я всё-таки дойду, чего бы мне это не стоило!

Чуть помолчав, я продолжил. – Вы меня, конечно, извините, но вы же и сами всё отлично понимаете, а господь всё видит и всем воздаст по заслугам его!

Валентина Никитична усмехнулась, посмотрев на меня, и спросила. – А ты партийный, или комсомолец?

– Комсомолец! – ответил я, не понимая, куда она клонит.

– Ну, а если комсомолец, то чего бога-то поминаешь? – продолжая улыбаться, сказала Валентина Никитична. – Вот видишь! Оказывается, есть такие рамки и границы, которые можно с лёгкостью преодолеть, так и в жизни у нас всё происходит! И, поверь мне, не нами всё это придумано, не один ты такой, который в итоге начинает делать то, что ему заложено сверху! Он даже и не понимает ещё этого, а начинает поступать так, как и суждено! Вот и твоя жизнь меняет курсы начертанного пути, возможно и у твоей супруги тоже что-то иное начертано, о чём ни она, ни тем более ты, даже не догадываетесь! Если бы люди знали все свои пути, то не происходило бы войн, не гибли бы люди, не причиняли бы боль другим людям, и, поверь, все мы, рано, или поздно, но обязательно обращаемся к богу! Ты думаешь, что это умные люди провозгласили, что бога нет? Конечно же, нет! Это люди, которые провозглашают идею, вколачивая её в головы других людей, для того, чтобы, в конце концов, управлять этими самыми умами людей! Ты ещё молодой, парень горячий, многого в жизни не понимаешь, да и не обязательно всё понимать, просто надо научиться жить по совести, и с сердцем! Я же вижу, что ты парень не испорченный, да и воспитание видно у тебя достойное, так и поступай, как тебе твоё сердце подсказывает, а не так, как кому-то это захотелось, включая и меня с Галинушкой! Я же знаю, что мой сыночек погиб, да и похоронку мы получили ещё в августе месяце, а она всё на что-то надеется, поэтому так и отреагировала, когда тебя увидела! Ты действительно похож на моего сыночка, у меня даже ноги подкосились, когда я вас увидела вместе, а подошёл, то поняла, что ошиблась, так мне ещё горше стало, милый мой!

Я ничего не ответил, лишь поднялся, подошёл к ней, и нежно обняв её, легонько прижал к себе своей единственной рукой, на что она только похлопала меня по спине ладошкой, и отстранила от себя.

– Всё нормально, Павлик! Я уже выплакала все свои слёзы! Не переживай! – произнесла она и, увидев в окно Галю и Нюркой, поднялась со своего места.

– Фу! Морозец сегодня! – произнесла Галя, войдя в дом, пропуская вперёд дочь, улыбнувшись мне прямо с порога. – Ну, как, выспался наш герой?

– Если честно, то нет! – произнёс я, подойдя к ней, чтобы помочь раздеться.

– Настоящий кавалер! – засмеялась она, снимая фуфайку и платок, бросив их на лавку.

В это время Валентина Никитична раздевала Нюрку, раскрасневшуюся от лёгкого морозца.

– Так! Сейчас за стол, а потом делайте, что хотите! – сказала Валентина Никитична, и стала доставать из печи горшки с борщом и картошкой.

Галя посадила меня за стол, а сама стала быстро помогать матери. Нюрка подошла ко мне, и стала залезать ко мне на колени. Я ей помог сесть, и стал гладить её по маленькой головке, с голубыми глазками-пуговками. Она что-то пыталась мне лепетать, но разобрать её было невозможно. Я улыбался, а Галя смелась, радостно посматривая на нас. Что было в голове этой красивой и доброй ещё молодой женщины, я не знал, но чувства мне подсказывали разгадку, от которой мне становилось плохо.

За трапезой мы снова выпили по маленькой стопке самогона. На этот раз я поел с аппетитом и достаточно много. Так вкусно я давно не ел, и меня снова стало размаривать. Организм ещё не набрал своей кондиции, и требовал своё. Бороться с этим было невозможно, я безбожно зевал, после чего Галя, схватив меня за руку, потащила в комнату, где помогла снять штаны, и уложила в постель, прижавшись ко мне всем телом, стоя на полу. Я видел её горящие слова и, подвинулся к стене, освобождая место для неё.

Долго уговаривать не пришлось, она сбегала в переднюю комнату, и через минуту, сняв с себя юбку, оставшись в одной шёлковой блузке, скользнула под одеяло, радостно прижавшись ко мне.

Я не понимал, что творю, но меня влекло к этой красивой женщине со страшной силой, и мы снова отдались с ней агонии любви.

После этого я мгновенно уснул, даже не поцеловав Галю после секса. Мой организм ставил свои условия выживания, после всего того, что произошло со мной за последнее время.

Проснулся вечером. За окнами было темно, но в передней комнате слышались разговоры, и даже смешки. Потом заплакала Нюрка, её сразу же стали успокаивать, чтобы не мешать, мне спать.

Я хорошо услышал, как Валентина Никитична зашипела на неё, и произнесла. – Тихо, Нюрочка, а то папу разбудишь! Ты же не хочешь, чтобы он заболел?

От этих слов мне стало как-то грустно, и даже слегка обидно, но до боли приятно. Приятно от того, что чужие люди проявляли по отношению ко мне столько добра и заботы. Я, некогда здоровый и неунывающий по жизни человек, превратился обузой для этих симпатичных людей.

Настроение моё мигом испортилось, и я продолжал лежать в постели, хотя желудок явно требовал заправки.

Минут через десять в комнату вошла Галя, очень осторожно подошла ко мне и дотронулась до моего плеча. Я, претворившись, что сплю, резко схватил её рукой за талию, и завалил на себя. От неожиданности она даже вскрикнула, и кинулась меня целовать. Целовала всё моё лицо, глаза, лоб, щеки, искусала губы, и принялась целовать мою грудь, опускаясь всё ниже и ниже. Она вся трепетала, столько у этой женщины было любви ко мне. Я понимал, что она целует не меня, а своего Павлика, которого продолжала любить, не смотря ни на что. Вот эту любовь она и передавала мне, передавала с дикой яростью, которая захлёстывала и меня и её. Невозможно было сдержать эмоции, так как я тоже был не истукан, а живой, молодой, истосковавшийся по женским нежностям, человек. Мы снова утонули с ней в любви. На этот раз она даже не успела снять и юбку, которая была голубого цвета, чуть ниже колен. Смотрелась она в этой юбке, и шёлковой, такого же цвета, блузке, просто завораживающе.

Полежав несколько минут после обильного секса, Галя повернулась ко мне, поцеловала в губы, и произнесла. – Никуда я тебя не отпущу, так и знай! Ты мой, и я умру у твоих ног, только не уходи! Прошу! Побудь немного со мной, да и погода всё круче и круче забирает! Куда вот ты пойдёшь?

Потом она поднялась с постели, и взяв меня за руку, потащила с кровати, весело играя со мной.

– Вот что ты со мной делаешь? Меня мать послала за тобой, чтобы вечёрить, а ты снова бедную девочку и совратил! – смеясь, произнесла она, играя весело своими глазами, в которых бегали игривые чёртики. – Пойдём, покушаем, а потом продолжим! Я так соскучилась без тебя, что готова заниматься этим днём и ночью!

В передней комнате сидела мать с Нюркой на руках, а рядом с ней соседка, имя которой шепнула мне на ухо Галя.

– Здравствуйте, тётя Нина! – сказал я, выходя из своей комнаты. – Как ваше здоровьице? Не хвораете?

– Спасибо, Павличек! Слава богу, держусь! Ты-то как, сердешный? Похоже, досталось тебе на войне этой проклятой! – отозвалась тётя Нина и продолжила. – Ты слыхивал, что немцы уже под Москвой! Гутарят, что скоро возьмут голубушку! Что деется? И откуда такая напасть на наши головы? Чаго не сидится дома супостатам проклятым? Всё им мало нашей, русской кровушки! Ироды!

– Да ладно! – искренне удивился я, услышав впервые об этой новости. – Ну, никак немчура не могла дойти до Москвы, да и не возьмут они её! Не допустят!

Я даже расстроился от этих известий, и направился к рукомойнику, который висел возле дверей, чтобы сполоснуть лицо, да помыть руку. Галя тут же кинулась ко мне, и принялась помогать мне с этой процедурой.

– Соскучилась, девонька по муженьку-то! Видно сразу! Ты не волнуйся, Галя, он у тебя сильный, сам всему обучится! – вновь произнесла тётя Нина, внимательно рассматривая меня.

Мне явно не понравился её взгляд, который говорил лишь о том, что она стала сомневаться в том, что я есть тот, за кого выдавали. Это почувствовала и мать.

Она поднялась из-за стола, и произнесла. – Ладно, подруг! Давай по домам, а то сейчас будем вечёрить, да и укладываться надо! Пойдём, я тебя провожу, да закрою калитку!

Соседка явно ещё хотела поболтать, но предложение поступило открытое, от которого тяжело было ей отказаться. Она с недовольным видом поднялась со своего места, и направилась вслед за матерью.

Пока она ходила, я, с помощью Гали, умылся, обтёрся полотенцем, и устроился на лавке у стола, а Галя стала суетиться возле меня.

– Вот зараза! – пробурчала мать, едва переступила порог дома, прикрыв за собой дверь. – Точно что-то заподозрила, заноза! Если понесёт по деревне, то несдобровать нам будет всем!

– Может ещё и обойдётся! – попытался я успокоить женщин. – С виду вроде бы женщина порядочная!

– Ага! Порядочная! Да от неё вся деревня стонет! В тридцать седьмом она несколько человек заложила, до сих пор бедолаги сидят!

Ужинали молча, молча убирали со стола, а я в это время игрался с Нюркой, которая восседала на полатях в одной белой рубашечке с голой попой.

Когда мы легли в постель, стрелки показывали только девять часов вечера. Завтра наступал праздник Великой Октябрьской Революции. За двадцать четыре года Советской Власти, наша страна перенесла уже три войны. Нам предстояло пережить эту, самую кровопролитную войну, в которой сгинет не один миллион человек. Первый этап войны мы, лично я, и многие другие, выстояли, порвав все жилья.

11.07.2015 год.

Веха!

Начало войны!

Часть девятая!

Проснулся я ночью. Галя спала, согревая меня своим телом и дыханием. Проснулся я внезапно, как будто меня обожгло изнутри, и я тут же подумал о жене, о своей любимой Аннушке, которая где-то там, за сотни километров отсюда ждёт меня точно так же, как ждала Галя своего ненаглядного всё это время. У меня защемило, и заныло сердце. Я бы всё отдал бы, чтобы оказаться сейчас с нею в одной постели. Мне захотелось прямо сейчас уйти из этого доброго дома, от этих изумительных людей, но как это сделать я ещё не знал. Да и дело-то было не в этом, а в том, что за месяц, проведённый в лагере, в этой промозглой и голодной яме, под названием полуразрушенной школы, я потерял почти все свои силы. Чтобы преодолеть такое расстояние пешком, да ещё зимой и с ещё не зажитой как следует рукой, было невозможно представить это. Но и жить здесь под крылышком этих двух сердобольных женщин я тоже не мог бесконечно долго.

Я вспомнил, как в те голодные, ужасные годы, начала тридцатых, к нам забрела та женщина с девочкой. Это было в феврале, в конец измученные, и умирающие от голода, но они всё-таки нашли в себе силы, и пошли дальше в поисках своего брата. Сопоставив себя на их месте, мне даже стало стыдно от одной мысли, что я струсил идти к родным, решив отсидеться на хребте у женщин.

Осознав это, я даже поднялся в постели, потревожив этим движением Галю, которая встревоженно посмотрела на меня. В ночи черты лица едва различались, но я заметил её тревожащий душу взгляд.

– Что с тобой, милый? – спросила она, и положила голову мне на ноги. – Ну, что тебя беспокоит? Всё о доме печёшься? Я тебя понимаю, Павлуша, да и не держу, не имею права! Счастье не построишь на несчастье других, но подожди хоть пару недель, пока не оправишься от плена и операции! Зима же на дворе, и кто тебе поможет в дороге! Я даже представить боюсь, как ты будешь пробираться, скрываясь от немцев, полицаев и прочей нечисти!

– Успокойся, Галя! Я и сам всё отлично понимаю! В том, что я сейчас сорвусь с места, героизма ноль, а дурости мешок! – произнёс тихо я, и продолжил. – Просто я вспомнил, как к нам в тридцать втором, или третьем году, точно не помню, забрела женщина с девочкой, отец их подобрал на дороге, а то погибли бы от холода, да голода. Мы их отогрели, покормили, мать собрала на дорогу, и они ушли дальше, не боясь ни метели, ни мороза, в поисках своего брата, так как все остальные умерли от голода. Сколько их отговаривали мои родители, чтобы они остались у нас, и переждали погоду, да подкрепились бы хоть перед тем, как идти дальше, но они всё-таки пошли. Понимаешь, они пошли! А я сижу на вашем иждивении, и ничем не могу вам помочь!

– Господи! Павлуша! – еле сдерживая себя – пролепетала Галя. – Да чтоб ты только знал, как ты нам помог с мамой, просто тем, что появился в нашем доме! Господи! Да я бы тебя на руках носила бы, если бы не было ног! Ты не представляешь, какое это счастье быть рядом с мужчиной, который дорог тебе, а ты именно тот мужчина, потому что ты и есть мой Павлик! Я боюсь, что потеряв тебя, я потеряю его навсегда, а тогда зачем мне эта жизнь!

– Кошмар, Галя! Да что ты такое говоришь? – взмолился я, положив руку на её голову, а она обхватила её своими руками и прижала к своему лицу, целуя своими влажными губами. – Давай не пороть горячку, а то я начну думать, что из одного плена попал в другой! Хорошо? И не накручивай себе непонятно что! Твой Павел, то твой, а я для другой женщины, которая ждёт меня точно так же, как ты ждёшь своего мужа! И давай договоримся, что ты не будешь меня больше терзать, а пожить я ещё поживу, пока не заживёт полностью рука! С такой рукой, да ещё в морозы, я далеко не уйду! И пока я буду с тобой, я буду для тебя твоим Павлом! Хорошо?

– Как я тебя обожаю, милый! – произнесла в ответ Галя, оставшись довольной моим предложением. – Конечно, я согласна! Об этом я тебе и говорю! Просто не надо спешить, чтобы не навредить самому себе, и своим близким! И ещё! Война не век же будет продолжаться, то ты после войны приезжай сюда с женой в гости, и не переживай, я не собираюсь тебя отнимать у твоей жены и семьи. Ты мне дорог, как память о моём муже, тем более вы с ним похожи, как близнецы!

– Ты чудо, Галя! Я действительно не встречал таких женщин, как ты, и всю жизнь буду помнить и тебя, и твою мать, а также твою дочурку! – сказал я и, наклонившись к ней, поцеловал её в голову.

Поговорив с Галей, я успокоился. Главное, что мне стало ясно и понятно, что в любом случае мы останемся очень близкими друзьями, на большее никто не претендует. Мы уснули с ней, как только улеглись в постели, прижавшись, друг к другу, слившись между собой.

Жизнь штука непредсказуемая, да и вообще непонятная. Человек планирует с вечера, а утром всё идёт наперекосяк. Так произошло и на этот раз.

Не успели мы позавтракать, как к нам вломились четверо вооружённых полицаев во главе со старостой.

– Что же вы, милые барышни, разыгрываете тут спектакль с этим типчиком? – произнёс противным голосом староста, уткнувшись в меня своим птичьим взглядом. – А я-то и поверил тебе, Никитична, думал люди порядочные, не обманут, а вы что удумали? В общем, собирайся, снова отправим тебя в лагерь, откуда тебя и выпустили!

Всё это произошло, как гром среди ясного неба, да ещё зимой.

Я поднялся, подошёл к нему и, посмотрев на это безобразное существо, сказал. – Забирай своих ублюдков, и убирайся из дома! Как ты смеешь говорить женщинам о том, что я не есть их муж и сын? Может, ты ещё скажешь, что и дочка не моя?

– Но-но! Раздухарился! Нам доложили, что ты не есть Павел Иванович Мещеряков, а просто похожий на него человек, и я не собираюсь тут перед вами расшаркиваться! Я сказал, собирайся! – сказал он, и зло сплюнул прямо на пол.

В это время прибежала Нюрка, и крикнула. – Папа! Почитай мне сказку!

Полицаи переглянулись между собой, и уставились в старосту.

– Петрович! – вдруг, сказал один из полицаев. – Да дался тебе этот бедолага! Что тут непонятного, одна дура ляпнула что зря, а мы пятеро дураков и повелись на её байки! Неужели не видно, что они одна семья?