Текст книги "Веха"

– Товарищ лейтенант! – спросил я тогда у своего взводного. – А что это делают танки на той стороне реки, да ещё немецкие?

– Чудной ты, Пашка! – ответил он и засмеялся. – Да кто же их знает! Может, какие манёвры совершают! Мы же тоже вон постоянно в движении!

– Хм! Мы-то у себя! – произнёс я, пожав плечами. – А вот что здесь делают немцы, это вопрос!

– Да никаких проблем! Под немцами уже вся Европа! Если Франция под ними, так чего удивляться про Румынию! Тем более они же союзники! – снова ответил лейтенант, посматривая через свой теодолит на тот берег реки. – Хорошо, что мы с ними мир заключили, да договор о ненападении подписали, а то тоже голова болела бы!

– Это точно! – согласился я тогда с ним, и больше мы к этому вопросу не возвращались.

Вернувшись в расположение своей части, командир дал всему полку трёхдневный отпуск. Все просто отдыхали, ходили по части, писали письма да читали, валяясь прямо в постелях. Никто никого не гонял, несли только караульную службу, да обычные наряды. Он даже командиров не собирал.

На дворе стоял конец января, и даже здесь зима брала своё. Очень часто задувало, но как-то после этого начиналась оттепель, и снег почти весь сходил, после чего снова холодало.

За время нашего отсутствия в части, которое мы использовали на учениях, накопилось много писем, я имею в виду всех моих сослуживцев. На моей тумбочке лежало тоже три письма от Ани, два из Малышевки, и одно от Александра с Иваном. Они всегда писали мне письма сообща, вставляя каждый своё. Особенно трепетные письма были от Ани, в которых она рассказывала, как растут наши детки, как маленький Сашка достаёт всех в доме, и как себя чувствует малышка. Анечка уже тоже начала набираться сил, вовсю ползала по полу, и тянула буквально всё в свой маленький ротик.

Я же в свою очередь писал, как мне казалось, сухие и короткие письма, не понимая, что любая весточка от меня была дорогой для моих родных. Этого касалось и писем из Малышевки. В основном письма писала мать, хотя между строк можно было увидеть, что отец сидел с мамой рядом, и вставлял своё. Бывало, писал и он сам, но редко, да и то тогда, когда происходило какое-то событие. Пару раз я получал письма и от Василия, но больше всех мне писали мои сестрёнки, особенно уже повзрослевшая, хоть ей ещё и пошёл только двенадцатый год, Шурка. Писала и Дуся, и Ксенья, но не так часто, как Шурка. Каждая такая весточка из дома, от родных людей, согревала мою душу.

Часто, лёжа в постели после отбоя, я вспоминал своё детство, свою родную Малышевку, которой нет милее на всём белом свете. Часами думал о своей семье, которая осталась одна без меня. Конечно, мой призыв в армию остановил наши намеченные планы, но я был уверен, что уже через пару лет всё мы с Аней продолжим, и будем жить в своём доме.

С этими мыслями я и засыпал, представляя, как буду вводить в новый дом свою жену и детей. Но мечты остаются мечтами, если их не подкреплять конкретными делами. В моей ситуации все мои рассуждения выглядели, по крайней мере, смешными, но они мне давали определённый приток душевных сил, и терпения.

Зима в Бессарабии хоть и была не долгой, как у нас, но нрав свой показала. Почти весь январь, а затем февраль, не давал нам расслабиться.

Дав отдохнуть полку три дня, наш Иваныч снова принялся за своё, и снова начались нескончаемые тревоги, бег с полной, боевой выкладкой до позиций, а дальше, как всегда. По прибытию на позиции мы принимались чистить снег, откапывать свои орудия, но этого было для командира мало. Он заставлял вручную перекатывать тяжёлые орудия на новые позиции, которые мы предварительно откапывал в мёрзлой земле. Мало мы, солдаты, роптали на него, но и большинство офицеров называли его самодуром и выскочкой, который желает только одного, чтобы выслужиться перед командованием фронта.

Что мы могли тогда знать о том, что его настойчивость, его тупое упрямство спасёт ни оду человеческую жизнь, да и не позволит врагу так запросто идти по нашей земле. В этот момент мы видели перед своими глазами человека, который просто издевался над личным составом полка. Мало того, что мы, боевые единицы полка занимались всем этим, так он и поднимал по тревоге и всю хозяйственную часть полка, а также роту охраны, которые также долбали землю, сооружая для себя окопы, и устраивая пулемётные гнёзда. Ну, а кухня занималась приготовлением пищи в походном порядке. Поблажек не было никому.

В конце концов мы так втянулись в режим этого распорядка, что когда он давал передых, то начинали слоняться из угла в угол, не находя себе занятий, над чем также посмеивались.

Паша с Филипом постоянно подшучивали над Беком, на что тот только посмеивался, и всегда находил для своих рук занятие. Бек вообще не мог сидеть, или слоняться без дела, он и траншеи копал с азартом, и орудие перетаскивал, напевая какую-то непонятную песенку себе под нос. И что самое ценное было в нём так это то, что он никогда никому не отказывал. В случае чего, то и на полевую кухню сбегает тогда, когда уже все замертво падают после тяжкого труда. Мало того, так ещё улыбается, и также напевает свою нескончаемую песню.

Бек, он и есть Бек! По другому в части его никто не называл, да он и сам был не против.

Паша был молчаливым здоровяком, настоящим богатырём. Он один мог поднять орудие за лафет, также один снимал с машины ящик со снарядами и подносил его к орудию. Разговаривал очень редко, да и то, когда необходимо было по службе, а Филин наоборот был таким балагуром, что полностью компенсировал молчание Павла. Филип часто подковыривал Павла, на что тот, только улыбался, ласково посматривая на друга.

Они вместе росли в одном дворе, в одном бараке при заводе, на котором работали их предки, а потом и они сами. Паша был фрезеровщиком, а Филип токарем, поэтому в технике разбирались неплохо, да и умельцы были неплохими.

После очередных очных побегушек до изнеможения, и развёртывания новой позиции для стрельбы, мы вернулись в казарму только к самому обеду. Завалившись на кровати, как убитые, мы отдыхали, хотя с минуты на минуту должна была поступить команда «строиться на обед». Есть тоже хотелось со страшной силой, но усталость сломала нас, и даже голоду не удавалось сдвинуть нас с места.

Через пятнадцать минут поступила команда на построение и я, как непосредственный начальник своих подчинённых, пересилил усталость, и поднявшись с кровати, гаркнул. – Подъём! Выходить строиться! – и направился к выходу.

За мной стали подниматься и мои товарищи, хватаясь за спины, руки, и ноги, которые болели просто ужасно.

На улице стоял конец февраля. Ночью ещё подмораживало, а днём уже отпускало, временами температура поднималась до десяти тепло, и под ногами образовывалась сплошная каша из жидкой грязи. Сапоги наши были в ужасном состоянии, а в столовую в грязной обуви не запустят ни при каких обстоятельствах, поэтому я тут же принялся чистить свои керзухи.

– Песня! Сержант Песня! – услышал я голос комбата и, резко выпрямившись, отдал честь подошедшему капитану. – Слушай меня! После обеда сразу беги к замполиту, там к нему кто-то приехал из округа по комсомольским делам, вот Абрамыч и позвонил мне, чтобы я тебя предупредил! Да ты сильно не спеши, они сами там трапезничают! Надо же гостей привечать! – добавил он и, улыбнувшись, хлопнул меня по плечу и вновь скрылся в здании нашей казармы, а я даже не успел ему ответить.

– Ну, и что за дела? – недовольно подумал я, поджидая солдат, когда те приведут себя в порядок, да построятся. Через полчаса я уже входил в кабинет замполита.

– Товарищ капитан! Сержант Песня явился по вашему приказанию! – отчеканил я, едва переступил порог его кабинета.

– Проходи, Паша! – произнёс в ответ Гайдай и, показав на стул, стоящий возле его стола, и на лейтенанта, который встал, когда я представился.

В нём было что-то до боли знакомое, но военная форма меняла его облик.

– Господи! Артём! – наконец-то вспомнил я своего товарища, с которым оканчивал школу в Почепе, и кинулся к нему.

– А я думал, не узнаешь, чертяка! – весело воскликнул Артём, и обнял меня.

– Ну, вот и встретились друзья! – посмеиваясь, произнёс замполит, и добавил. – Он, между прочим, приехал сюда к нам на службу в качестве комсорга полка, так что устраивайтесь и ознакомь его с частью! Когда стал просматривать комсоргов всех подразделений, то наткнулся на твою фамилию, вот и попросил тебя вызвать! Надеюсь не в обиде?

– Ну, что вы, товарищ капитан! – воскликнул я, радуясь встрече с другом.

Оно действительно, когда находишься в другой среде, где тебе приходится выполнять несвойственные для твоей жизни обязанности, коей считается армия, то любой, просто знакомый, почему-то превращается в близкого друга, и ты тянешься к нему, как к родному человеку. Что и произошло с нами сейчас. По большому счёту мы с ним и не были друзьями, а просто встречались на занятиях в школе, да иногда гоняли мяч возле самой школы. Но я был несказанно рад встречи с ним, как, собственно, и он. В армии даже обычный земляк, которого ты до этого никогда и не видел, становится тебе роднёй, очень близким человеком. Так произошло и с Артёмом.

Замполит, побеседовав с нами минут несколько, отпустил нас и мы, прямо от него, отправились в ленинскую комнату, где Артёму и предстояло выполнять свои служебные обязанности.

Артём был тоже, как и я, небольшого роста, около ста семидесяти, да и на вид был щупленьким, хотя всегда славился своей выносливостью и упырливостью.

Оказавшись в коридоре штаба, он обнял меня левой рукой за плечи, и прижимая к себе, сказал. – Ты, Паша, не представляешь, как я рад, что встретил тебя здесь, а то ехал сюда и как-то побаивался, а теперь такое ощущение, что попал домой!

– Я тоже, Тёма! – отозвался я, поддерживая его настроение.

Потом Артём осмотрел ленинскую комнату, как только мы в неё попали и, помолчав немного, произнёс. – Ты Паш, не обижайся, но служба есть служба, поэтому обращайся ко мне, как и положено, по Уставу, ну, а когда будем одни, то без проблем! Хорошо?

– Всё нормально, товарищ лейтенант! – ответил я и, улыбнувшись, хлопнул его по спине.

– Будь другом! – снова произнёс Артём, не отреагировав на мою реплику, и добавил. – Собери всех комсоргов, хочу с ними побеседовать, как говорится сообща! Давай, наверное, после ужина и побеседуем, а пока мне тоже ещё надо устроиться самому! Комнатку дали в общежитии офицерском, и хорошо, а ещё хорошо, что один, а то был бы с семьёй, проблем бы мешок был!

– А ты, кстати, холостой, или уже окольцевался? – спросил он неожиданно, остановившись у дверей ленинской комнаты, куда мы с ним и направлялись.

– Да ещё в тридцать седьмом поженились, и уже сынок есть, которому в июне будет три годика, да дочурка! Ей в марте будет годик! – ответил я, и улыбнулся ему.

– Ну, ты даёшь, дружище! – засмеялся Артём, и вытолкал меня в коридор. Ладно, иди, отдыхай, но после ужина жду вас всех в ленинской комнате! Хорошо?

– Слушаюсь! – отчеканил я, заметив, что к нам приближались двое бойцов. – Разрешите идти?

– Идите! – тоже серьёзно произнёс он, и мы с ним расстались.

Самое интересное это то, что после встречи с Артёмом у меня как-то прошла усталость, хоть желание и было отдохнуть. Придя в свою казарму, я улегся на кровать, сняв только сапоги, поверх одеяла и, подложив руки под голову, прикрыл глаза. Я не спал. Встреча со своим товарищем, как-то растеребила моё сознание, снова стали наплывать те дни, которые я провёл в Почепе в школе. Вспомнилась тётка Матрёна, которая была всегда добра ко мне, а также Галина Ивановна, ну, и, конечно же, Сашка с Марусей. С ними всегда было весело и как-то по-домашнему тепло. Эти воспоминания стали наслаивать воспоминания о Малышевке, о том, как к нам в Почеп приезжал Вася, особенно после того случая с репрессией, куда он чуть не угодил. Это сейчас, уже относительно повзрослевшим, я мог, и то не до самой сути, понять то время, которое многих закрутило в чёртово колесо, из которого уже очень многие люди не смогли вылезти. Уже здесь, в армии, я многого наслышался, наслышался и о голоде, который прокатился здесь, на Украине в начале тридцатых. Именно здесь, да в Поволжье голод покосил больше всего людишек. Если в Поволжье был неурожай, засуха выбила все зерновые культуры, и не только, то на Украине зверствовали свои же власти, заставляя выгребать у людей практически весь урожай. Этому тоже было своё объяснение. Именно здесь, на Украине, разворачивались основные, индустриальные стройки. Стали строить металлургическую промышленность, Днепрогэс, поднимать и развивать добычу угля. На эти, всенародные стройки, гнали народ со всей страны. Поднимались новые города, закладывались новые верфи для строительства кораблей. Именно в тот момент, когда в стране начался повальный неурожай, а всю эту рабочую силу надо было как-то прокормить, и начались изъятия у крестьян всего урожая, рассчитывая на следующий год всё восполнить. Но на следующий год стало ещё хуже, вот и начался голодомор.

Я вспомнил и ту женщину, Марфу, с девочкой, которую приютили мои родители и собрали им на дорогу, да и многих других, которые блудили по деревням с отощавшими детками, и мне стало до боли грустно. Мне так захотелось домой, в Малышевку, что если бы отпустили сейчас, то пошёл бы туда пешком.

В одном из писем от матери, она сообщила мне, что сдох мой друг Шарик, отчего я даже слегка прослезился, но никому не рассказывал о своём горе, отдаваясь целиком службе. Я вообще стал подумывать остаться в армии, да окончить офицерские курсы, но это были мечты, ничем не подкреплённые.

Если честно, то мне нравилось служить в армии, где всегда всё было чётко и понятно, поэтому она и привлекала меня. Я с детства привык к порядку, к тому, что мне поручалось, и всегда добросовестно исполнял все работы.

Незаметно для себя я заснул, и проснулся тогда, когда объявили, что надо идти на ужин, а я так и не предупредил всех комсоргов.

– Ничего! – подумал я, поднимаясь с постели, и натягивая свои сапоги. – В столовой точно будут все!

28.06.2015 год.

Веха!

Разлом!

Часть десятая!

Около восьми вечера мы, то есть все комсорги своих подразделений, собрались в ленинской комнате, где уже всем нам замполит представил нового секретаря комсомольской организации полка. Пообщавшись с нами с полчаса, рассказав о политической ситуации в стране и в мире, замполит ушёл, оставив нас одних обсуждать наши, насущные вопросы.

Мы хорошо друг друга знали, поэтому разговор у нас был живой, часто смеялись над шутками да прибаутками, но главной темы не упускали. Как сказал Артём, нам необходимо было усиливать работу с молодёжью полка, рассказывая все подробности о политической обстановке, о врагах, засевших во всех эшелонах власти, и даже партии, присосавшись к телу своего народа.

Когда Артём говорил нам о врагах народа, к нам зашёл начальник спецотдела полка и, устроившись в уголку, стал слушать наши разговоры.

Что мне понравилось в Артёме, так это то, что он даже не отреагировал на появление столь значимой фигуры, лишь поприветствовал его, как положено по Уставу, подняв нас всех, и доложив ему о нашем совещании. На что он только слегка улыбнулся и, кивнув головой, уселся в углу комнаты за последним столом, сказав только одно слово. – Продолжайте!

Семён Михайлович Будницкий – полное его имя, но все в полку называли его Будённым. В звании он был капитаном, но со дня на день ждал повышение в звании, так как приказ уже был. Осталось только принять какую-то делегацию с центра, которая должна была приехать по проверке обустройства границы, и смены вооружений на новые виды оружия и техники. Поговаривали даже о том, что сам Берия должен был наведаться в наш Одесский округ вместе с Ворошиловым, который в свою очередь будет инспектировать войска.

Именно от этого визита высокого начальства и зависело повышение нашего спеца в звании. Поговаривали также и о том, что Берия точит свои зубы на нашего командира, который отказывается сдавать оружие части, не получив взамен нового.

Упорство нашего Иваныча выводило московских сотрудников комиссариата внутренних дел, а также главного политического управления страны. Они очень болезненно реагировали на тех людей, которые, вдруг, отказывались подчиниться их приказам. Разбираться в подоплёке дел никто не собирался. В этой организации сразу же вешали ярлык врага народа, и арестовывали.

Соседние с нами полки и другие подразделения уже после учений сдали своё оружие, и теперь бегали с деревянными муляжами, обучая солдат ведению боя.

Все понимали, что если бы не вмешательство Жукова в судьбу Иваныча, то его бы точно расстреляли бы, исходя из его твёрдой жизненной позиции.

Наш Будённый тоже проводил с ним беседу, но Иваныч быстро поставил его на место, и тот перестал его докучать по этому поводу, занимаясь работой с личным составом, прослеживая настроение солдат и офицеров, их высказывания, и прочие гадости, которыми он и должен был заниматься. Но всё равно был лояльным в своём полку, сильно никому не гадил и не докучал, зато с нарушителями просто воинской дисциплины был жесток. Часто выезжал на границу, и общался с пограничниками, довольно неплохо знал обстановку на границе, но никогда, никому ничего не говорил, да и не позволял раскрывать рот в ту сторону. Ситуация была такой, что достаточно было одного неверного слова в отношении угрозы с той стороны реки, и ты мог запросто оказаться под трибуналом, а это уже не шутки. За последний год у нас из части увезли трёх офицеров, кроме бывшего замполита. Больше их уже никто не видел.

Поэтому наш Будённый и старался сам присутствовать на подобных совещаниях, чтобы горячие головы, и длинные языки не натворили бед, на которые он будет обязан реагировать. Он сам об этом говорил всегда на подобных мероприятиях. И действительно, когда он находился в зале, или же в окопах, где мы иногда отдыхали, разговоры на вольные темы исчезали, и продолжались только по делу, касательно которого и собирались.

– Товарищи командиры комсомольцев нашего полка! – начал Артём после того, как Семён Михайлович уселся на своём месте. – Я попросил вас всех собраться, чтобы обсудить с вами вопросы воспитания нашей молодёжи, которая приходит к нам в армию сырой, и неподготовленной к условиям боевой подготовки! Наш командир учит нас быть всегда готовыми к разного рода, неожиданностям! Я не говорю сейчас о какой-то там мифической войне непонятно с кем, но разные враги нашего молодого, советского государства всегда готовы воткнуть нож нам в спину! Поэтому мы и должны быть всегда готовы отразить их зловещие вылазки! Наша Красная Армия настолько сильна и сплоченная, что никакой враг нам не страшен! Но я ещё раз вам всем говорю, чтобы вы, в своих подразделениях постоянно проводили работу с личным составом, чтобы среди наших солдат не было места всего рода проходимцев, трусов, да и просто ненадёжных элементов! Прошу учесть вас всех, что наша работа, вместе с нашими старшими товарищами, проходит по острию ножа, поэтому необходимо всё делать для того, чтобы не пострадали нормальные и честные ребята! Я понятно изложил?

– Так точно! – почти хором произнесли мы, и даже засмеялись от этого.

Засмеялся и Семён Михайлович, сидящий позади всех, после чего он поднялся, подошёл к Артёму и, похлопав его по плечу, сказал. – Ну, вот! Теперь я за вас спокоен, сосунки! С таким лидером вам бояться нечего!

Потом он покинул нас, и мы все облегчённо вздохнули, отчего снова засмеялись. Совещание продлилось до самого отбоя, все вместе договорились встречаться в этом составе каждую неделю и обсуждать насущные проблемы.

К пятнадцатому февраля, а это день рождения моей Ани, я отправил ей поздравительную телеграмму, а следом письмо. Ответ на него я получил только сегодня и ещё даже не читал. Планировал прочитать после ужина, в спокойной обстановке, но не получилось из-за совещания. Придя к себе в казарму, я улёгся в постель, включил фонарик и стал читать письмо. Отбой уже прошёл, и со всех сторон доносилось сопение спящих моих товарищей. Мешать они мне не мешали, и я в спокойной обстановке прочёл письмо два раза. Аня писала только о хорошем. О том, что безумно ждёт меня в отпуск, про который я ей написал ранее. Что также безумно любит, и ужасно скучает, обнимая ночью мою подушку, на которой спал я. Написала, как растут детки, и что мать помогает ей смотреть за детками, а также её сестрёнки. Отец караулит наш лес, лежащий у его забора. Он его даже оббил проволокой, добавив к тому, что натянул я, уложив брёвна на прокладки. В общем, после прочтения письма, я снова заскучал, с этими мыслями я и уснул.

Незаметно подошёл март месяц. Снег сошёл уже весь, вовсю шли посевные работы на полях, а у нас на родине, в это время ещё лежит снег и порой частенько задувает, как зимой. Ко дню рождения маленькой Анютки, которой исполнился всего годик, у нас, в Бессарабии уже всё распустилось, и даже кое-где начинала зацветать черёмуха, да ещё какие-то непонятные растения.

Моей дочурке уже исполнился годик, а я её ещё ни разу не видел. Это обстоятельство меня просто убивало, и я решил поговорить с комбатом по поводу отпуска на родину.

– Товарищ капитан! – произнёс я, войдя к нему в кабинет, который и располагался в нашей казарме. – Разрешите обратиться?

– Что за дела, Песня? – в свою очередь, удивлённо спросил он у меня, и добавил. – Вроде я тебя не вызывал! Что-то серьёзное? Ты говори, раз пришёл, только шустрее, а то мне в штаб надо идти!

– Товарищ капитан! – переминаясь с ноги на ногу, начал я. – Понимаете, мне-бы как-то в отпуск съездить, а то дочке уже годик, а я её даже не видел!

– Так! Не дури мне голову! Я же тебе говорил, что к твоему дню рождения отпущу, а сейчас ну никак! Снова какие-то сборы ожидаются, на носу проверка из Москвы, которую уже месяц ждём, мать её, а главное, обещают на днях новые орудия поставить в наш полк! Ты представляешь, сколько будет возни? Мало принять, так ещё надо и старую технику сдать! Так что не дури мне голову, и ступай! Я помню о том, что обещал!

– Слушаюсь, товарищ капитан! – козырнул я ему и удалился восвояси.

После этой встречи образовался какой-то противный осадок, хотя умом я отлично понимал, что капитан прав.

В начале апреля к нам, наконец-то, нагрянула комиссия из Москвы, и нас тут же подняли по тревоге. Все боевые расчёты вывели на свои позиции, и уже там начался обход этой делегации наших позиций. Вместе с комиссией к нам прибыл и Жуков, сопровождая Ворошилова, а также и Берия, который тоже решил осмотреть наши орудия, которые располагались вблизи границы.

Суматоху они подняли серьёзную. Весь личный состав, особенно офицеры, были все на пределе, понимая, что с этим составом комиссии не пошутишь, да и в столовую просто так не пригласишь, где угощали местным вином.

– Товарищ подполковник! – вдруг произнёс Берия, обращаясь к нашему командиру в тот момент, когда проходили мимо нашего орудия, возле которого мы все застыли, как манекены, боясь пошевелиться. – Скажи, уважаемый, а почему вы не сдали свои орудия, чтобы получить новые? Вам что никто не говорил об этом?

– Говорили, товарищ нарком! – вытянувшись в струнку, произнёс командир.

– Так в чём дело, дорогой? Почему тогда не выполняете приказ? – довольно спокойно, с грузинским акцентом, произнёс Берия, просверливая командира своими колючими глазками.

– Товарищ нарком! – слегка дрожащим, но уверенным голосом, произнёс Иваныч. – Понимаете, мы стоим на границе, и если отвезём свои орудия, не получив другого, то оголим целый участок фронта! Не дай бог, какая провокация, и мы не сможем ответить адекватно угрозе!

– Ты что, сдурел, подполковник? Какая угроза? – взорвался Берия. – Да я тебя под трибунал отдам! Совсем с ума сошли! Какая война, какая угроза? Да кто вам в ваши дурные головы всё это вбил!

Потом он повернулся к Жукову и продолжил. – Георгий! Ты уж разберись со своими кадрами, не мне же здесь наводить порядок! Март месяц, люди хлеб сеют, а он к войне готовится! Нам не нужны в армии паникёры, да ещё на границе! Здесь люди должны быть крепкими и выдержанными, а не те, которые только и бегают, да кричат про войну! В общем, решай сам, у меня других дел в достатке!

Потом Берия поглядел на нас каким-то бесцветным взглядом, повернулся, и зашагал в сторону машин, которые поджидали делегацию. От его взгляда повеяло холодом, и чем-то таким неприятным. Было такое ощущение, что тебя всего изгадили, но мы продолжали стоять навытяжку, провожая начальство взглядом.

– Да! Конец видно нашему Иванычу! – произнёс лейтенант, стоящий позади меня, отчего я даже вздрогнул. – Ну, вот чего он упирается, что ему больше других надо? Да отправил бы орудия, да трёхлинейки наши, и пусть бы у начальства голова болела! Нет же, он принципиальный, он за Отечество болеет, и переживает больше всех! Расстреляют за саботаж, вот и всё геройство!

Я повернулся к лейтенанту, посмотрел на него и, непонятно почему, вдруг, сказал. – Товарищ лейтенант! Так вы бегите и догоните Берию, скажите, чтобы он вас поставил командовать полком, вот вы нас всех быстренько и разоружите!

– Заткнись, сержант! Тебя не спросил! – зло процедил лейтенант сквозь зубы, после чего развернулся и направился к другому орудию.

Все в части были на сто процентов уверены, что нашего Иваныча не сегодня, так завтра заберут спецы, но всё шло, как обычно. Как обычно начались тревоги, копание новых позиций. В общем, всё, как и всегда.

Апрель, а затем и подоспевший май пролетели, как один день. За это время никто нам не поставил нового оружия, и мы все в части явно поддерживали своего командира, который отказался сдавать устаревшее оружие, включая и наши гаубицы. В соседнем артиллерийском полку смена орудий произошла, но снарядов нужного калибра так и не подвезли. Обещали каждый день, но так и не подвозили. В итоге весь личный состав занимался на новом оборудовании, не имея представления, какие снаряды для их систем.

У меня были только одни мысли, и эти мысли были о доме, скорой встрече с любимой женой, детками, родными и друзьями. Да и просто отдохнуть от армейских порядков, от бесконечных учений, и вскакивания по ночам из-за тревоги. Они больше всего доставили, как минимум два раза в неделю мы бежали с посоловевшими глазами на свои позиции, чтобы снова перетаскивать орудия с одного места, в другое, а на следующий раз снова на прежнее. Надоело всё это до чёртиков, но зато мы уже с закрытыми глазами, в любую погоду, днём и ночью, точно знали, что делать каждому из нас.

Июнь начался как-то спокойно и непринуждённо. Даже учения и то стали проходить реже обычного. Командир наш ходил хмурым, но не докучал сильно никому.

К середине июня, а точнее к десятому июня, в части из офицерского состава осталось чуть больше половины, остальных, приказом по округу, отпустили в отпуска. Самое интересное, что из округа вообще шли приказы, чтобы как можно больше офицеров успело отбыть в отпуска, для того, чтобы вернулись к всеармейским учениям, которые намечались на середину июля месяца. Но наш командир, снова упёрся, и стал отпускать только частично, да и то так, чтобы не оголять полностью подразделения. В связи с этим обстоятельством многое поменялось и в части.

Пятнадцатого июня меня вызвал к себе комбат, и сказал, что отпуск мой переносится на начало июля, пока не вернётся лейтенант Орлов из отпуска, который был отправлен на отдых в конце мая месяца.

Наступило какое-то затишье, но затишье было каким-то необычным, скорее зловещим, чем добрым. Погранцы чуть ли не каждый день стали перехватывать беглецов с той стороны реки, которые говорили, что рано утром двадцать второго июня начнётся война. Этих беглецов сразу же увозили куда-то в штаб фронта, а мы продолжали жить своей жизнью, не доверяя этим сообщениям. Лично я не верил им, но наш Иваныч с каждым днём становился всё более угрюмым.

Один из комбатов пожаловался в штаб округа, что его не отпускает в отпуск командир полка, хотя приказ на отпуск подписан. В итоге, в пятницу, двадцатого июня, приехали из спецотдела округа, арестовали нашего Иваныча, и увезли из части, оставив начальника штаба полка исполнять обязанности командира.

Начальник штаба, ещё молодой парень, но получивший недавно майора, также недавно был назначен начальником штаба. Он вообще был из другого округа, мало разбирался в обстановке на границе, да и с артиллерией был знаком мало. Фамилия у него была Пенезь, а звали Фёдор Сидорович. Назначили его взамен старого, опытного майора Крочмаря Ивана Петровича, которого отправили на пенсию ещё в конце апреля месяца.

В полку вообще всё замерло. Никто ничего не понимал, а если честно, то и не хотели понимать. Надо отдать должное нашему замполиту, который практически взял самовольно командование полком в свои руки, видя, как растерялся наш новоиспечённый командир полка.

Гайдай не отходил от него ни на шаг, и постоянно говорил ему, что необходимо делать.

Перед тем, как арестовали нашего Иваныча, у нас была очередная тревога ночью. Мы тогда перетащили пушки почти на двести метров ближе к границе, где они и оставались до сих пор. Гайдай понимал, что их надо или перетаскивать обратно на оборудованные позиции, или же укрепить новые позиции. В итоге решили их просто укрепить, да врыть в землю чуть ли не до самого ствола.

Вот и наступил мой день рождения. До вечера была обычная служебная обстановка, а вечером мы, в небольшом коллективе друзей, решили отметить моё двадцати трёхлетие. Артём принёс с собой фляжку вина, мы выпили, немного посидели и разошлись по своим местам. Завтра наступало воскресенье, и у нас в плане было посвятить этот день только отдыху.

30.06.2015 год.

Веха!

Начало войны!

Часть первая!

Война, как и любая другая беда, приходит неожиданно и, как всегда, в самый неподходящий момент, когда люди расслаблены в ожидании выходного дня. Но это где-то там, внутри страны, далеко от границы, а то, что произошло у нас, и непосредственно с нами, передать невозможно.

Когда я проснулся от того, что оказался втиснутым вместе с кроватью в противоположную стену казармы. Мозг ещё не успел начать работать, но чувство, животное чувство чего-то страшного и липкого уже сработало. Липкого не от жары, а всё от того же страха перед неизвестностью. Я с ужасом смотрел на оторванную голову и руку одного из солдат, и ничего не понимал, пытаясь выбраться из-под кровати. В казарме стоял сплошной гул и раздирающие душу крики.

Наконец я стал соображать и даже что-то кричать, и в этот момент ко мне подбежал Бек, он с силой оторвал остатки кровати, зажатые разными другими вещами, типа тумбочек, тех же кроватей. Вокруг лежало разбитое стекло и, так же везде, растекалась кровь по полу. Я увидел свою одежду и сапоги, накрытые чужой кроватью, на которой ещё дёргалось изуродованное тело солдата. Быстро натянув на себя своё обмундирование, а также сапоги на голую ногу, я осмотрелся по сторонам, и направился к окну.