Текст книги "Веха"

Потом он долго слушал, что ему говорили на другом конце трубки и, положив трубку на аппарат, посмотрел на нас и развёл руками. – Ну, вот что тут можно сказать? Выходите из положения, как сможете, сказали! А как?

Выпив воды из носка чайника, он добавил. – Вроде пообещал подвезти снарядов да несколько пулемётов и гранат, предупредив, чтобы обеспечивали оборону самостоятельно! А какую оборону можно обеспечить одним неполным взводом стрелков? Хорошо хоть они знают своё дело!

Мы все стояли и слушали командира, не проронив ни единого слова, ожидая дальнейших указаний.

– В общем так! Песня, бери свой взвод, передай орудия комбату и, когда подвезут оружие, забираешь всё и поступаешь под командование взводного, старшего лейтенанта Матвиенко Алексея! Всё ясно?

– Так точно! – произнёс я, и добавил. – Разрешите идти?

– Да погоди ты! – недовольно пробурчал командир. – Пойдёшь, когда отпущу всех!

Минут пятнадцать он рассказывал нам кому, чем заниматься, и как помогать друг другу в разных ситуациях. Он так же сказал, что если производить стрельбы по дальним позициям, то мы, как и было до этого, будем исполнять ту же работу, но в случаях, когда нам бы приходилось встречать врага в прямом соприкосновении, то вступать в бой уже, как стрелки. Таким образом, мы становились арьергардом полка, отвечая за его безопасность.

– Ну, что, давай знакомиться? – остановил меня мой новый командир, и протянул мне руку, я ответил ему взаимностью. – Наслышан про тебя, даже не знаю, что и сказать! Вроде с виду ничего путного, а откуда такая прыть?

Старший лейтенант Матвиенко, или, как он сказал, просто Лёха, был человеком хоть и не гигантского роста, чуть выше меня, но зато был крепышом. Имел спортивные разряды по борьбе и лёгкой атлетике. Он ещё в мирное время часто выступал за нашу часть, и всегда привозил почётные грамоты. Конечно, я по сравнению с ним, выглядел ребёнком.

Я рассматривал его, а он меня, пока не прервал затянувшееся молчание.

– Ладно, пойдём! Будешь знакомить меня со своей командой, а затем нам ещё предстоит выработать стратегию ведения боя, в случае прорыва неприятеля! – произнёс он, и мы направились к нам на позицию.

– Ты знаешь! – продолжил он, пройдя несколько метров от блиндажа. – Ещё до сих пор не понимает, кто же против нас воюет! Говорят, что румыны, а ещё молдаване им помогают, да и много из Бессарабии к ним перебежало! Но люди-то люди, а вот техника сплошь с немецкими крестами, да и самолёты все германские! А ещё говорили, что с германцем у нас мирный договор! Да никогда немцы не будут нашими друзьями, я всегда об этом говорил, вот поэтому и хожу в старлеях, а ведь был и капитаном!

– Что серьёзно? – спросил я, искренне удивившись, отчего даже остановился.

– А чему ты удивляешься? – в свою очередь удивился он. – Тебе что, Иваныч не наглядная агитация, и если бы не война, то неизвестно, чтобы с ним дальше было! Сколько желающих было проглотить его, да Жуков всё мешал, но на этот раз и Жуков бы не помог! Война помогла! Чёрт бы её задрал!

– Да! Чудеса в решете! – пробурчал я, вспомнив ту ситуацию с Василием, в которой тоже помог случай.

– Что? – спросил Матвиенко, не поняв, к чему я это сказал.

– Да, так, ничего интересного! – произнёс я, обрадовавшись тому, что пришли к месту, и не было необходимости разъяснять мои мысли.

В моём взводе, вместе с двумя расчётами, было всего двенадцать человек, которые остались после утреннего налёта на наши казармы.

– Не густо! – грустно произнёс Матвиенко, но потом улыбнулся и добавил. – Ничего! С такими орлами мы кому угодно бошки пооткручиваем.

Таким образом, мы все официально стали бойцами взвода охраны нашего полка.

В четвёртом часу дня к нам подвезли снаряды, оружие и боеприпасы к ним. На наш, уже укомплектованный взвод охраны, выдали три ручных пулемёта, два станковых ружья, и три десятка автоматов ППШ. Автоматы были ещё в масле, и мы с интересом их вертели в руках. Магазины для них были круглыми, и вмещали в себя больше семидесяти патронов. Кроме этого мне выдали и табельный пистолет, как заместителю командира взвода. Патронов тоже было в избытке, и нас сразу же отправили на импровизированное стрельбище, чтобы мы приспособились к новому оружию.

Самое интересное это было то, что у нас наши орудия никто не забирал, оставив их за нашими расчётами. Как выразился комбат, что мы должны производить стрельбу с орудий, а уж если приспичит, тогда должны были присоединяться к Матвиенко.

Спорить мы не стали, да и ни к чему всё это. Какая разница, где и как нам надо было воевать.

Паша занимался складированием ящиков с боезарядами, а Бек с Филипом и другими бойцами новоиспечённого взвода, рыли окопы в пятидесяти метрах от наших позиций. Они устраивали там пулемётные гнёзда, устанавливали противотанковые ружья, и разносили по траншеям боеприпасы к стрелковому оружию, чтобы не метаться, когда подоспеет бой.

В семь часов нам принесли ужин и мы, наскоро перекусив, заняли свои позиции, так как поступила команда приготовиться к очередной стрельбе. После последнего боя, прошло чуть больше трёх часов, а казалось, что прошла целая вечность. Целая вечность был и весь этот страшный день, который продолжал осыпать нас своими сюрпризами.

Около восьми часов нам выдали координаты и, через несколько минут поступила команда открыть огонь. Мы произвели больше тридцати выстрелов, и снова нам скомандовали отбой, а также провести маскировочные работы. Через несколько минут всё вокруг нас стихло, и мир погрузился в свою привычную, мирную среду.

Не успели мы укрыть орудия и окопы, как поступила команда срочно перевести орудия для отражения атаки моторизированной колоны противника, которая всё-таки смогла прорвать оборону нашей пехоты, и она направляется вглубь нашей территории, при поддержки двадцати танков и самоходных орудий.

Мы приготовились для стрельбы и замерли в тревожном ожидании. Я тоже не мог понять, что делать нам в этой ситуации, идти к Матвиенко и заниматься с ним отражением атаки вражеской пехоты, либо нам продолжать стрельбу из орудий.

Где-то вдалеке мы слышали гул тяжёлой техники, но визуально её не видели, а через некоторое время вообще всё стихло. Окрестности погрузились в зловещую тишину, не понимая, что от неё ждать.

Командованию полка поступил приказ окопаться, и стоять насмерть. Нам надлежало не пропустить противника дальше, чтобы появилась возможность перегруппироваться основным силам нашего Южного фронта.

Матвиенко выслал разведку ещё тогда, как только поступила команда приготовиться к встрече противника. Он послал четверых ребят, и около половины десятого двое бойцов вернулись и доложили, что румыны остановились в трёх километрах от нас, как бы на ночлег, не подозревая, что у них под носом находится крупная, армейская группировка войск. Двое бойцов остались на месте контролировать их передвижения.

По всему было видно, что румыны не очень-то желали напрягаться на ночь глядя. В этот момент к нам прибыло подкрепление в виде оставшихся в живых бойцов пехотного полка, и небольшой группы пограничников. Они были измотаны до предела, и командир распорядился их накормить, а также дать возможность отдохнуть.

Продержав нас в боевой готовности до десяти часов, Иваныч приказал тоже всем отдыхать, а взводу охраны поручил вести наблюдение за противником, а также нести караульную службу. В итоге, рассчитывая поспать, нам пришлось тоже включиться в этот процесс. Спали урывками, по нескольку часов, подменяя друг друга. Мои ребята говорили мне, чтобы я поспал хорошо, но мои нервы были напряжены, и сон всё равно получался урывками.

Устроившись возле орудия и, накрывшись плащ-палаткой, я попытался уснуть, но, закрыв глаза, передо мной стали всплывать эпизоды утреннего налёта, растерзанные тело своих сослуживцев, масса погибших и раненых товарищей, и сон начинал проходить, зато наваливалась такая тяжесть, что меня просто вдавливали в землю, и я отключился. Проснулся тогда, когда восток начал светлеть. Вокруг стояла тишина, только птички начинали свой птичий хоровод. Я вспомнил, как в детстве вставал ни свет, ни заря, и бежал в поле встречать солнце, и только сейчас я вспомнил о семье.

– Господи! – подумал я. – Как же они там встретили известие о начале войны? А война-то, оказывается, всё-таки началась с немцами, а не с румынами, как нам поначалу думалось! Теперь и нам стало понятно, почему техника и самолёты были сплошь немецкими! Да и как они вообще там! Надо хоть письмо написать родным!

И только я хотел поискать лист бумаги, как меня позвали к комбату. Поднявшись, я привёл себя в порядок и побежал к капитану, который сидел в своём, небольшом блиндаже, и рассматривал карту.

– Заходи! – произнёс он, махнув небрежно рукой, заметив, что я вошёл, и пытался доложить о прибытии. – Иди сюда, Паша!

Я подошёл к нему и он, показав мне на карту, стал объяснять ситуацию.

– Видишь лесок? За ним расположились враги! Ты как думаешь, сможем мы их достать, пока они спят безмятежным сном? – спросил он, разговаривая со мной, как с равным по званию, да и по статусу.

Я прикинул расстояние от наших позиций до них, и произнёс. – В принципе можно попробовать, только орудия надо задирать до предела! А если они расчухаются, да попрут на нас, то мы можем не успеть перевести орудия для стрельбы прямой наводкой!

Он задумался и, засунув карандаш в рот, вертел его там. Наконец, он выпрямился и произнёс. – А мы рискнём! Командир поставил задачу и нам её надо выполнить, да и не будем мы все орудия переводить для этого! Ты с Костей и займётесь этим, а все остальные останутся в том же положении! Вам только предстоит хорошо потрудиться, чтобы без конца стрелять и всё! Понял? Начнёшь, как и они, в четыре утра, а сейчас половина четвёртого, так что давай, дерзай! Дело в том, что наши стрелки уже там, и только ждут нашей работы, чтобы добить врага в их логове!

Я козырнул, и пулей вылетел наружу. Нам необходимо было поспешать, как выразился комбат. Прибежав на позицию, я тут же поднял своих бойцов, разбудил Костю, и поставил перед ними задачу. Орудия были заряжены, и мы с нетерпением ждали, когда стрелки часов покажут четыре утра.

Оставалось ещё семь минут и я, осмотревшись по сторонам, произнёс, обращаясь к Павлу и Беку, да так, чтобы слышал и Костя. – Мужики! Вы должны сработать, как пулемётная лента! Снаряды должны вылетать один за другим, чтобы враг подумал, что по ним бьёт как минимум целая батарея! Поняли?

– Всё пучком, Паша! – крикнул мне Костя. – Ты-то хоть Паше этого не говори, а то ещё обидится, это вот моему Толику надо постоянно об этом напоминать!

– Да ладно вам! – недовольно пробурчал его заряжающий, отчего все засмеялись, зная о его медлительности. Правда в бою он тоже как бы перевоплощался, и бегал шустро.

Стрелки медленно ползли к заветной цифре, и вот, когда осталось полминуты, я махнул рукой. Через несколько секунд последовал следующий залп, так в течение пятнадцати минут, после чего мы замолчали, и принялись переводить орудия в исходное положение.

Мы все слышали, как рвались наши снаряды за лесом, а потом началась стрельба из автоматов, пулемётов. Послышались и взрывы гранат. Бой тоже, кстати, продолжался с полчаса и всё затихло. Мы все застыли в тоскливом напряжении, которое наплывает на человека, когда он ожидает известий, не понимая, что там произошло.

Только через полчаса прибыли первые обозы. Странно, но там были и лошади, вот их и поймали наши бойцы, запрягли в уцелевшие подводы и, погрузив в них раненых, отправили к нам в медсанбат.

Мы, естественно, стали расспрашивать тех, которые могли разговаривать, а они лишь улыбались и показывали большой палец вверх. Это означало, что всё хорошо. Только часа через полтора объявился и Матвиенко, ведя человек триста пленных со своими бойцами, да теми, кто подошёл к нам вечером. Таким образом, ради этого пополнения, я, со своим взводом, снова остался заниматься своим делом.

– Ну, как? – спросил я у Алексея, когда он проходил мимо меня, улыбаясь во всё лицо.

– Знаешь, Паша! – обняв меня, произнёс он. – Была бы моя воля, то я бы тебя к герою представил! Честное слово! Это же надо было так в аккурат накрыть весь их лагерь! Да там, около тысячи полегло только от твоей пукалки, да и технику почти всю накрыл, но остались и новенькими, так что пригодятся и нам! А сколько автоматов немецких, пулемётов, патронов и лент к ним, то вообще не сосчитать! Так что можем держать хоть и круговую оборону!

Я улыбнулся ему и, пожав руку, стал наблюдать за пленными, которые брели, понурив головы. На них было жалко смотреть, но не было в этот момент у меня к ним жалости!

06.07.2015 год.

Веха!

Начало войны!

Часть четвёртая!

Война стала затягивать нас всех в свой смертельный узел. С её начала прошло всего чуть больше суток, но жизнь круто сделала оборот, перевернув с ног на голову всякие человеческие понятия бытия. Мы стали другими. Мало того, что мы изменились внутренне, но мы изменились и внешне. Было такое ощущение, что мы все сразу стали старше лет на десять, и представление другой какой-то жизни уже не вкладывалось в наши головы.

Мы просто делали то, что нам приказывали, а в это время в нашей армии начались перестановки. Происходили целые перегруппировки отдельных частей и подразделений в новые соединения.

С начала войны, двадцать второго июня сорок первого года, на базе управления и войск Одесского Военного Округа была сформирована девятая отдельная армия. Командующий войсками округа, генерал-полковник Черевиченко Я.Т., назначил командующим войсками армии генерал-лейтенанта Чибисова Н.Е., а двадцать четвёртого июня, исходя из создавшегося положения, был преобразован Южный фронт. С двадцать пятого июня Одесский Военный Округ переподчинён Военному Совету Южного фронта.

Наш полк тоже попал под новое формирование, став в дальнейшем основным ядром нового шестьсот восемьдесят пятого КАП. Я вместе со своими друзьями был зачислен в третий дивизион. Меня также назначили помощником командира взвода восьмой батареи. Также остался и комсоргом третьего дивизиона, а также стал членом бюро ВЛКСМ полка.

В течение месяца мы продолжали удерживать свои позиции, не пропуская противника вглубь. Первые сутки, и даже недели войны, нас яростно атаковали, но мы продолжали стоять на месте. Каждый день мы теряли своих товарищей, нам на смену присылали других, но мои друзья, с которыми я был с первого дня войны, продолжали быть в строю вместе со мной.

Ранение в левую руку получил Костя, но пробыв в медсанбате около трёх часов, вернулся на позицию.

– Да ерунда! Обычная царапина, даже кость не задела! – произнёс он, отвечая на мой немой вопрос.

Пашу ранили в голову, и тоже вскользь, так он даже в медсанбат отказался идти, так и ходил с перевязанной головой больше недели. Филип, Бек и я отделывались мелкими царапинами, и то от камней и прочих мелочей, которые разлетались от взрывов снарядов, которыми нас потчивали каждый день. Своими действиями мы сковывали большую группировку противника, и мы бы не покинули свои позиции, если бы не поступил приказ отступать.

Всё произошло из-за того, что уже немецкие войска стали окружать всю нашу группировку войск, блокируя, таким образом, и саму Одессу. Они уже рвались к Киеву, Минску, Ленинграду. Но главное, к Москве. Они рвались всеми силами к Москве.

Нас постепенно тоже выводили в сторону Киева, где уже готовились оборонительные рубежи. Но до него ещё было далеко, а жизнь диктовала свой каждый день, каждый час, да и любую минуту.

Участвуя в общественно-политической работе полка, я отлично осознавал, что мои родные находятся под угрозой оказаться в тылу врага, и это обстоятельство явно меня тревожило. В начале августа я написал домой жене, и сказал ей, чтобы она с детьми перебралась в Малышевку, наивно думая, что в деревне им будет проще выжить в оккупации. Но она послушала меня, и, забрав детей, уехала в деревню. Добираться ей тоже было очень тяжело, так как железная дорога была загружена военными эшелонами, да и многочисленными беженцами из Белоруссии. Но она так и не добралась до моих родных, но я об этом не знал. К этому времени с моими родителями жили только Ксенья, да маленькая Шурка, которой ещё не исполнилось и двенадцать лет. Я представления не имел, что сейчас происходило с ними.

Александр отправил Марию с девочками в Баклань к её родителям, а сам, написав заявление, ушёл добровольцем в армию, хоть у него и была бронь, да и со зрением у него не всё было в порядке. Он с детства носил очки. Слушать он категорически никого не стал, и, в начале, того же августа был призван в ряды Красной армии.

Василий наш тоже был призван в армию и отправлен под Смоленск, а Иван поступил в военное училище где-то на Волге. Таким образом, все мужики из нашего дома, кроме отца, ушли воевать. Они позже, а меня судьба познакомила с войной с первых её минут.

Постепенно мы уходили всё севернее и севернее, и к началу сентября наш полк был переброшен на Центральный фронт. Таким образом, мы стали щитом на подступах к Москве.

За время боёв, начиная с Бессарабии, пройдя по диагонали путь в две тысячи километров, минуя Киев, мы постоянно теряли своих товарищей. Наш Иваныч был назначен командиром дивизии, получил звание полковника, и остался защищать Киев, а наш полк продолжали выводить на Центральный фронт, где мы и оказались.

За всё это время, участвуя в разных сражениях я, кроме ордена Красной Звезды, получил ещё и около десятка разных медалей.

Находясь в Бессарабии, и сдерживая врага, мы воевали под командованием Жукова, но потом его перевели на центральный фронт, чтобы организовать оборону Смоленска, но он уже ничего не успел сделать, но немцев снова удержал на несколько недель, застопорив его продвижение вперёд.

Пока бои шли под Смоленском, Жуков готовил плацдарм под Ельней и Вязьмой для встречи врага. Туда стягивались самые боевые части, прошедшие и познавшие, что такое война, в их число попали и мы. Меня радовало то, что я всё ближе и ближе приближался к своим местам, где проживали мои родные и близкие для меня люди.

В конце сентября начались ожесточённые бои на подступах к Ельне. Здесь мы впервые, после массированной артподготовки, в которой участвовал и наш полк, перешли в контрнаступление. Конечно же, это не было наступление, но мы до такой степени потрепали фашистов, что им пришлось снимать с других фронтов боеспособные части и бросать их против нас.

Двенадцатого октября, ведя стрельбу прямой наводкой по танкам противника, мою левую руку прошила очередь из крупнокалиберного пулемёта, да так, что меня отшвырнуло от орудия метров на пять, и я потерял сознание. В это время мы находились уже под Вязьмой. Очнулся я в медсанбате. Хирург что-то пытался сделать с моей рукой, но тут началась стрельба, затем снова прогремел взрыв, и я снова потерял сознание.

Когда я очнулся, то увидел вокруг немцев, которые смеялись и подгоняли наших раненых солдат, заставляя их залезать в их огромные машины, крытые брезентом. Меня уже хотели пристрелить, но я поднялся и, вслед за другими пленными, направился к машине, где ещё были места. Загрузили нас на десять машин, а всех остальных просто расстреляли.

Везли на запад. Куда везли, никто не знал. В машине, на которой я ехал, была молоденькая медсестра, которая постоянно плача, пыталась ещё перевязывать раненых. Я очень смутно всё осознавал, постоянно проваливаясь в какую-то яму. Было очень тяжело дышать, вероятно, была повреждена и грудная клетка. После того, когда пулемётная очередь прошила мою руку, рядом ещё разорвался снаряд, выпущенный танком, который успел выстрелить раньше нас, но мы всё равно его подбили. Орудие мы потеряли, потерял я и своих друзей, так как я хорошо видел, что Пашу разорвало осколками, а Филипа и Бека, также посекло осколками. Меня осколки не задели, так как я успел уже упасть, отброшенный от орудия ударом пуль от крупнокалиберного пулемёта. После чего я потерял сознание.

Ехать на машине было невыносимо больно, многие стонали и даже кричали, не выдерживая мучений от рваных, и пулевых ранений. Мне тоже было очень больно, но я не издавал ни единого звука, чтобы остаться в живых. В мои планы погибнуть просто так, не прихватив с собой ни одного фрица, это не входило.

Немцы периодически останавливали машины, после чего выводили тех, которые не могли сдерживаться, и расстреливали прямо возле дороги.

Ужас был даже не в том, что они расстреливали, а в том, что мы ничего не могли с этим поделать.

У нас не было даже воды, чтобы смочить хоть губы, да и принимали пищу уже тоже очень давно. В сплошном туманном дурмане о еде вообще не думалось, хотелось только пить, так как губы начинали трескаться, а во рту не осталось слюни, чтобы их смочить.

Страх! Непонятный страх сковывал нас! Страх неизвестности преследовал нас всю эту длинную, бесконечную дорогу, дорогу в никуда!

Раненые смотрели друг на друга, но никто не осмеливался даже заговорить. Все мы, в разной степени, были беспомощны, хоть что-то изменить в данной ситуации. Все мы выглядели так, как скот, который отправляли на бойню, разница была лишь в том, что мы люди и отлично понимали своё положение, надеясь ещё на какое-то чудо. Хотя животные тоже, вероятно, чувствовали свою кончину, но они не имели возможности об этом сказать. Мы тоже не могли об этом сказать, но по другой причине, мы просто дико боялись произнести эти слова.

Почти у всех в глазах была сплошная пустота, в которых застыл только один вопрос – За что?

Хорошо бы знать ответ на этот вопрос, но боюсь, что даже у наших врагов и то не было на него ответа.

Машину трясло на ухабах, но она, протяжно подвывая, продолжала ползти в неизвестность, принося нам всем нестерпимую боль. На улице стемнело, но серость неба ещё позволяло определять предметы.

Я закрыл глаза, пытаясь не думать о будущем, и переключил свои мысли к родным мне людям. Как там моя Анютка, с маленькой Анюткой и не столь большим Сашкой? Как там мои родные люди, которые не ведают, что их сына, мужа и отца увозят в кабалу, в плен, откуда редко кто возвращается.

Мне до боли стало почему-то жалко самого себя. И дело даже не в том, что я жалел себя, а в том, что рушились все наши с Аннушкой планы, о счастливой жизни в собственном доме. Я вспомнил участок, на котором я проводил почти всё время, свободное от работы. Вспомнил тот ошкуренный, и готовый к строительству дома, лес, лежащий рядом с домом родителей Ани, и мне стало до такой степени печально, что у меня не произвольно выступили капельки слёз в уголках глаз, которые я незаметно смахнул, глянув на своих попутчиков. Все они сидели, понурив головы, думая каждый о своём. В одном мы все были едины, все мы были опустошены до предела.

Я последнее время, находясь в постоянных боях и походах, стал задумываться над тем, как же всё это могло произойти с нашей страной. У нас армия была уж никак не меньше, чем у немцев, и почти также вооружена, а по многим компонентам мы и превосходили противника, вдруг были разбиты в первые дни войны, потеряв больше половины личного состава армии. Я часто вспоминал нашего командира, который всегда настаивал на том, чтобы части, стоящие у границы были в боевой готовности. Он и гонял нас так, что порой не оставалось сил, но зато, когда гром грянул, мы, даже без него, сумели быстро оправиться от неожиданности, и нанести удар по противнику. Да и удерживали позиции больше месяца, пока нас не стали обходить со всех сторон. Вот и вывод, если бы все были командиры таким, как наш Иваныч, то враг бы далеко не шагнул. В результате всей этой бестолковщины, мы и сражались уже на подступах к Москве, где и попали в плен, будучи ранеными. Из всех военачальников, явно выделялся только Жуков, который, собственно и организовывал Южный фронт, откуда я и притопал, попав снова под его команду. На сей раз удача отвернулась от меня, хотя, по сравнению со своими товарищами, мне ещё повезло, если только можно так было сказать. Я не знал, что меня ждёт впереди, поэтому говорить о везении было преждевременно.

– Видно господь хочет до конца испытать нас! – подумал я с горькой иронией.

То, что испытания будут, я не сомневался, видя, как немцы бесцеремонно расстреливали наших раненых бойцов, прямо на койках, при этом радостно смеясь, наблюдая, как люди корчатся от боли, особенно от страха перед смертью.

Можно много говорить на эту тему, рвать на груди тельняшку, и в пьяном угаре кричать, что я бы, да поступил так, но не сдавался, и обзывать пленных врагами народа. Но я, да и большинство попавших в плен раненых, в том, что произошло, не виновны! Что мы могли сделать, если я, например, вообще был без сознания, и мне собирались делать операцию. А сколько было без памяти от контузий, ранений, да и просто обессиленных, которых просто расстреляли. Но эти, с позволения сказать, вояки, которые не попадали в подобные ситуации, вершили суды над людьми, которых даже не знали. А ведь у каждого бойца есть родители, жёны, дети, которые любят его, и ждут домой с трепетом, вслушиваясь в сводки по радио.

Вскоре наступила кромешная темнота. Было очень холодно, да к тому же пошёл небольшой, моросящий дождь, который с каждой минутой всё набирал, и набирал силу, превратившись, в конце концов, в проливной дождь, скорее похожий на ливень.

Этот дождь как раз и символизировал наше настроение, и нашу действительность.

Мы уже ехали несколько часов, но нам не останавливали для того, чтобы сходить по нужде, поэтому многие просто опорожнялись через борт. Беда была с теми, у которых от страха разыгрался понос. Кто-то даже посоветовал одному бойцу снять сапог, и ходить в него, а потом выливать всё это за борт. На вонь, и прочие неприятности просто никто не обращал никакого внимания. Да и откуда там было взяться вниманию по таким пустякам, когда рядом с нами ехала и сама смерть.

Никто не знал, сколько сейчас времени, но я попытался определить хотя бы приблизительно. Если потемнело где-то с час тому назад, а в середине октября начинает темнеть около шести вечера, то, следовательно, сейчас было семь, или около восьми часов вечера.

По рассказам, которые ходили между солдатами, да и офицерами, немцы были люди весьма педантичными, значит, из этого следовало, что нас скоро или привезут на место, или же, где-то остановимся ночевать.

Так оно и произошло. Мы проехали ещё с полчаса, и, наконец-то, машины въехали в какой-то огороженный колючей проволокой, большой двор, в центре которого располагалось какое-то трёхэтажное здание. Оно было без окон и дверей, да и крыша, вероятно, была вся дырках, так как вокруг были заметны следы от воронок, оставленные снарядами.

Не успели машины остановиться, как вокруг нас образовалось кольцо из немецких автоматчиков, которые стояли с овчарками. Дождь прекратился, но лужи были повсеместно. С четырёх сторон всей огороженной территории, горели прожектора, освещая весь двор.

Через несколько минут поступила команда на немецком языке, выгружаться, которую мы поняли и без переводчиков. Я сидел с краю, прямо возле заднего борта, поэтому какой-то немец стал тыкать в меня автоматом, горлопаня на своём языке. Я поднялся, помог открыть задний борт, и первым спрыгнул на землю. Ноги отекли, и я чуть не упал, но всё-таки устоял, сжав зубы от боли, которая пронзила всё моё тело.

Постепенно двор стал наполняться прибывшими военнопленными, которые, охая, но всё-таки стали строиться в длинную шеренгу.

После того, как отъехала последняя машина, и мы, наконец-то, выстроились в ряд, к нам вышел офицер, и на ломанном, русском языке, сказал. – Ну, вот, господа товарищи! Для вас уже война закончилась! Вы прибыли в госпиталь, где вас подлечат, и отправят в Великую Германию, чтобы вы доблестно потрудились на её благо! Сейчас вам покажут, где размещаться, а утром покормят! В помещении госпиталя есть вода, а рядом построен новый сортир, так что прошу любить и жаловать!

После этого он махнул кожаным хлыстом, и направился в небольшое здание, в котором горел свет, и оттуда раздавался смех, да лилась незнакомая музыка.

07.07.2016 год.

Веха!

Начало войны!

Часть пятая!

После того, как офицер ушёл, нас повели в это ужасное здание, которое оказалось разбитой школой на окраине Смоленска. Об этом мне сказал парень, который постоянно был рядом со мной прямо с момента пленения. Он тоже был довольно серьёзно ранен, у него было повреждено правое предплечье. Осколок застрял там, причиняя ему невыносимую боль. Этот парень был из Смоленска, поэтому и знал такие подробности.

Тех, кто мог самостоятельно ходить, погнали на верхние этажи, в итоге мы оказались на последнем этаже здания, которое невозможно было назвать школой. Пленные были везде, они лежали прямо на полу. Особенно было много в коридоре, это я потом сообразил, почему больше всего было именно там. Там не было окон, и если пристроиться к стене, то, прижавшись, друг к другу, можно было ещё и согреться. Я же с тем парнем, которого звали Фёдор, устроились в каком-то классе, почти в самом углу помещения. Кроме нас здесь было ещё человек тридцать.

– Господи! – подумал невольно я, устраиваясь поудобнее на полу, укрывшись шинелью. – Сколько же здесь народу? Да что же это такое? Что же у нас за командиры такие, что столько народа попало в плен, да сгинуло?

Но я только думал. Разговаривать у меня не было никакой охоты, и я, закрыв глаза, стал уговаривать себя самого, чтобы уснул, а дальше будет видно.

Из-за того, что весь двор был освещён прожекторами, в помещении школы было относительно светло, кроме коридоров, где можно было запросто наступить на кого угодно.

– Паша! – услышал я шёпот Фёдора. – Ты в уборную не желаешь сходить, а то подпирает?

– А ты знаешь куда? – в свою очередь спросил я, не открывая глаз, хоть и сам хотел в туалет.

– Конечно! Только он на первом этаже! Пойдём? – снова произнёс Фёдор, и стал подниматься.

– А пойдём! – наконец согласился я, и мы направились с ним на первый этаж, осторожно маневрируя между телами спящих, стонущих и плачущих пленных.

Туалет действительно был, но вся его система не работала. В самом помещении стоял терпкий запах аммиака, и прочих прелестей нужника. Зажав дыхание, мы сходили по малой нужде, и вновь отправились на свой этаж. Возвращаясь на место, мы столкнулись со своей медсестрой, которую также взяли в плен, да и то, наверное, чтобы было кому присматривать за нами, потому, как весь персонал медсанбата немцы расстреляли, когда ворвались к нам.

– Вы чего блудите? – прошипела она, увидев нас. – Вы что не знаете, как немцы реагируют на ночные прогулки? Они же вас пристрелят и всё! Идите, ложитесь и поспите по возможности! Как дети, потерпеть не можете? Ведро, какое найдите, или тазик! Я сама ничего не понимаю, завтра и будем разбираться! Всё! Идите спать!