Текст книги "Страницы истории Земли Олонхо"

С накоплением опыта и знаний древних охотников усложняются и сюжеты рисунков. Это уже не портреты сохатых, не сцены охоты; появляются загадочные существа, предположительно шаманы. Но окончательно их роль и место еще не расшифрованы. Сведения об искусстве и о верованиях людей бронзового века хорошо передает сохранившаяся писаница у с. Синск на Лене.

Рисунки эти сохранились лишь частично. Раньше они тянулись непрерывной полосой по крайней мере на 6 м в длину и 1 м в высоту. Но и в современном виде уцелевшая часть изображения длиной 3 м производит сильное впечатление. Это один из лучших по выполнению и самый характерный для Средней Лены образец местных наскальных росписей.

Справа, за обрывками какой-то крупной фигуры, вероятно, звериной, на Синской писанице изображен лось-самец. Рядом с ним стоит обращенная к нему лицом человеческая фигура с луком в руках. Возле человека помещены кружок и еще три-четыре человеческие фигурки, из которых две крестообразно распростерли в стороны обе руки с растопыренными пальцами (по три пальца на левой руке, по два – на правой). Эти человекообразные существа, по мнению ученых, вероятно, изображают колдунов-шаманов, чьи заклинания обеспечивают удачу в охотничьем промысле. Крайняя справа – большая фигура оригинальных очертаний: она представляет собой фантастическое человекообразное существо. Оно трехглавое, тройственное по своей природе. Такой же, возможно, была и первая фигура, которой не удалось сохраниться полностью.

Видимо, это не простые духи, а несравненно более могущественные мифические существа – настоящие божества, притом человекоподобные, а не зооморфные, правда, еще сохраняющие некоторые элементы своей былой звериной природы – рога, увенчивающие их головы.

Кроме писаниц неолитического времени и эпохи бронзы, на Средней Лене особо выделяется одна большая группа наскальных рисунков, которые, помимо ряда частных деталей, отличаются от всех остальных еще и общей для них упрощенной схематической трактовкой. Это совершенно условные схематические знаки и простейшие геометрические начертания. В последние входят различные вариации следующих основных форм: сочетание точек с палочкой, прямые и косые палочки, углы и зигзаги, сочетания горизонтальных и вертикальных линий, криволинейные знаки и сочетания их с прямыми линиями, дуги, круги и стилизованные фигурные знаки.

Рассматривая такие рисунки, одни ученые считали их просто условными знаками. Другие же пытались увидеть в них знаки древнетюркской рунической письменности, принесенной предками якутов с юга.

При внимательном рассмотрении ленские знаки обнаруживают, однако, сходство не только с руническим шрифтом древних тюрков, но и с тамгами различных народов, условными знаками деревянных резных календарей, а также с самыми различными алфавитными и доалфавитными знаками, встречающимися во многих странах земного шара. Значит, смысл этих рисунков заключается не в их связи с древнетюркской письменностью, а в чем-то другом.

Возможно, это была самая первая, зачаточная форма рисованного письма, своего рода пиктография (лат. pictus – написанный красками, нарисованный. Вид письма, при котором предметы, события и действия изображаются с помощью условных знаков. В нашем современном мире – это указатели, вывески, знаки дорожного движения).

О рисунках на скале Суруктаах Аартык рассказывают, что их начертал предок – родоначальник одного из хангаласских родов Хромой Сабыйа по случаю победы над врагами. Разбив вражеский род, Сабыйа изобразил на гладкой скале себя и своих поверженных противников. Себя он показал в обычном положении, головой вверх, а врагов – головой вниз, что условно означает их смерть, уход в Нижний мир, в страну мертвых.

Академиком А.П. Окладниковым изучены и курумчинские рисунки в Шишкинской «картинной галерее», сделанные предками саха около 1000 лет до нашей эры, и восемь древних надписей на древнетюркском языке, выполненных орхоно-енисейским руническим шрифтом. В Якутии найдено в разных местах 7 рунических писем. По мнению исследователя, физика А.И. Кривошапкина-Айынга и других, древний народ саха имел свою руническую письменность, утерянную во глубине веков. В народном фольклоре упоминается об утере письменности Эллэем. Всего в России археологами найдено тысячи рунических писем, большинство из которых до сих пор не расшифровано.

Особое значение изображенных на писаницах боевых коней отражается и на их фигурах. Художник всегда стремится передать черты особой аристократической породы лошадей, предназначенных не для повседневной трудовой жизни степного скотовода, а для военных дел, рыцарских забав и утех. Это высокие и статные кони с маленькой горбоносой головой, посаженной на круто выгнутую лебединую шею, с сильной грудью и тонкими ногами неутомимых скакунов.

Такие лошади, одетые в пышный убор с кистями и султанами, не могли, конечно, быть собственностью рядовых общинников, простых смертных. Они принадлежали только небольшому аристократическому слою местного населения, той «благородной» верхушке древнего общества, чьим основным занятием были пиры, охота и война, чья жизнь протекала и часто заканчивалась на полях сражений или в борьбе с диким зверем во время охоты. Неудивительно поэтому, что на ленских скалах встречаются не только отдельные фигуры конных воинов, но и тщательно выполненные композиции, изображающие целые сцены военных действий и охоты.

На одном из рисунков изображена группа пеших воинов, поднявших руки вверх, и воин, стреляющий в них из лука. На другой росписи видно, как всадник со знаменем в руке гонит перед собой двугорбых верблюдов, очевидно, отогнанное у врагов стадо. На третьем всадники скачут за лосями, стремясь набросить арканы на их широко разветвленные рога.

Для понимания социально-политических отношений у курумчинцев в особенности важна такая деталь некоторых шишкинских писаниц, как знамена в руках всадников. Знамя обычно изображено в виде четырехугольника, почти квадрата, перпендикулярно прикрепленного на конце длинного прямого древка. Сбоку от него отходят три поперечные линии, вероятно, изображающие три хвоста знамени, которые должны развеваться на ветру. Знамена были изготовлены из прямоугольных полотнищ какой-то материи. Размер их, судя по отношению к отдельным частям рисунка, был сравнительно небольшим.

Гордые всадники-знаменосцы верхнеленских писаниц – реальные земные или умершие и уже обожествленные военно-аристократические вожди родов и племен курумчинского племени, предводители его боевых дружин и властители. Вот уже более 3000 лет скачут они сквозь века, рассказывая своим далеким потомкам свою историю.

Писаницы найдены также на скалах и пещерах рек Оленек, Алдан, Индигир, Амга. Самая древняя писаница, найденная в пяти местах на скалах р. Амга, датируется 6 тыс. лет назад – эпохой раннего неолита. На р. Олекма – 11 писаниц, р. Чара – 2, р. Токко – 3, р. Марха – 1. Больше всего найдено писаниц на р. Синяя – в 20 местах.

На сегодняшний день зафиксировано и исследовано 119 писаниц, более 5 тыс. рисунков на территории Якутии. Их расшифровка ждет своих исследователей.

А.П. Окладников и его «космический лось»

Академик, заслуженный деятель науки РСФСР, Бурятской и Якутской АССР, лауреат Государственной премии, археолог и исследователь древних культур Азии Алексей Павлович Окладников родился 3 октября 1908 г. в семье учителя в деревне Монастырщина Знаменской волости Жигаловского района Иркутской области.

Он стал известным специалистом по археологии и древней истории Сибири, Дальнего Востока, Монголии и Средней Азии. Первую свою работу по археологии Лены Алексей Павлович опубликовал в 1926 г. А в 1947 г. защитил докторскую диссертацию на тему «Очерки по древней истории Якутии».

Особое значение имеют работы А.П. Окладникова по древней истории Якутии. Им впервые изучены археологические памятники этого огромного края. Всего им опубликовано более 50 работ по истории, археологии, этнографии и фольклору народов Якутии. Наиболее значительными из них являются «Ленские древности» (1945, 1946, 1950), I том «Истории Якутии», выдержавший два издания (1949, 1955), «Исторический путь народов Якутии» (1942), «Древняя письменность якутов» (1942, совместно с И.И. Барашковым). В целом в трудах А.П. Окладникова впервые восстановлена в общих чертах многовековая история народов огромной территории Якутии со времен палеолита до ее присоединения к России в XVII в.

Сравнивая находки на Верхней Лене и сообщения китайских летописей, он пришел к выводу, что древний тюркский народ, «из которого могли выйти тюркские предки якутов – гуликане, курыканы», жил в Прибайкалье 1500–1000 лет назад, занимаясь скотоводством и земледелием, владел рунической письменностью. Затем, оказавшись на Севере, этот народ утратил многое из своей древней культуры, увеличился в численности за счет ассимиляции соседей, освоил новые земли, продвинувшись за Полярный круг.

А.П. Окладников считал, что именно на Средней Лене произошло формирование новой якутской народности в результате ассимиляции аборигенов с южными пришельцами, которые, общаясь с ними, «изменили свою культуру». Расселение южных предков якутов, по его мнению, шло в два этапа: первый этап завершился около X–XI вв., второй этап – за 100–150 лет до появления русских на Лене.

А.П. Окладников на основании своего исследования писаниц, петроглифов Лены написал очень интересную статью «Космический лось». Ниже приводим статью полностью.

«Материалы ленских писаниц Якутии освещают лишь частный, но во многих отношениях своеобразный вариант эволюции наскальной живописи в письменность, интересный хотя бы уже по той причине, что раньше никто не мог ожидать самостоятельного возникновения ранних форм письма в далекой Якутии, вдобавок в столь отдаленное время, у народов, казалось бы, всегда обреченных идти позади более счастливых собратьев, обитающих в несравненно более благоприятных климатических и природных условиях.

Эти материалы особенно ценны для нас именно потому, что, с одной стороны, напоминают о далеко еще невыясненном в его полном объеме самобытном вкладе народов Севера в сокровищницу общечеловеческого культурного творчества, с другой – лишний раз подчеркивает единство исторического процесса даже в той его области, которая стоит дальше всего от экономической основы общества.

По способу выполнения и по материалу своему среднеленские писаницы могут быть в данное время расчленены по крайней мере на 6–7 групп. Уже этот один факт, а кроме того, большое разнообразие сюжетов и стилистических признаков наскальных изображений дают право считать, что они относятся не к одному какому-либо более или менее определенному периоду и не к одной какой-либо народности, а во всей своей совокупности охватывают очень длительное время и отражают различные моменты в истории края.

О неодновременности писаниц свидетельствуют и довольно резкие, правда, оттого еще более ценные, случаи налегания одних рисунков на другие, как это с полной отчетливостью наблюдается на мархинской Суруктаах Хайа, вблизи Тойон Арыы или на скале в устье р. Малой Кэтамэ.

В качестве образца наиболее древних неолитических рисунков могут служить изображения пары сохатых на скале около деревни Чуру.

Стиль, в котором они выполнены, монументально-реалистический. Фигура лося – подлинного хозяина тайги, этого неуклюжего, но подвижного и могучего зверя, очерчена и здесь с обычной простотой, только в самых основных чертах, без лишних подробностей, но так, что все типичное, все существенное для нее исчерпано полностью. И как всегда, образ лося выполнен с удивительной верностью природе, реалистически точно во всем существенном: в общих очертаниях массивного тела животного, в его наиболее характерных деталях.

Соответствие живописных образов реальной действительности, самой природе этих животных, на скалах в Чуру, нашло особенно яркое выражение не в передаче формы тела животного как такового, а его динамики. Лоси изображены в момент движения. Они бегут своей неторопливой размашистой рысью один за другим, слегка опустив головы и широко разбрасывая длинные сухие ноги. На лучше сохранившейся первой лосиной фигуре с кинематографической точностью моментального снимка показано даже, как на бегу скрещиваются передние и задние ноги зверя. Замечателен и сам по себе сюжет этих изображений. На неолитических писаницах всей Сибири господствует всегда одна и та же фигура – лося. И это понятно. Лось стоит на первом месте среди зверей тайги по своей мощи и силе, а также по реальному значению в жизни ленских охотников. Выдающаяся роль лося в производственной жизни северных охотников не могла не найти своего отражения и в их духовной культуре. «Лось поэтому после медведя является наиболее крупным персонажем в животной мифологии и эпосе северо-востока» (В.И. Иохельсон).

Культ лося не менее отчетливо прослеживается и для более древних времен, вплоть до неолита, причем следует особо подчеркнуть, что по мере продвижения вглубь прошлого он приобретает все больший удельный вес и значение.

Лось занимал центральное место в производственном культе древних охотников, в тех верованиях и обрядах, которые были связаны с самой основой их существования. Все они естественным образом концентрировались вокруг вполне реального образа лося, неизбежно усваивавшего сверхъестественные масштабы.

Рассматривая этнографические данные, позволяющие приблизиться к пониманию лосиных изображений на писаницах, нужно констатировать сначала, что культовым почитанием пользовался вообще каждый реальный лось или олень, добытый охотником. Кости его хоронили по особому ритуалу и тщательно оберегали от осквернения.

Убиение оленя или лося сопровождалось священными плясками и обрядами. Еще в конце ХVIII столетия сержант Оленекской городовой команды Степан Попов, посланный с научно-исследовательскими целями на Вилюй, зарегистрировал поразивший его случай из быта кюндягирских тунгусов, которые, «упромыслив двух оленей, сутки целые торжествовали и производили свою пляску». Так же поступали кюндягирские тунгусы, должно быть, и после добычи лося. Убив оленя или лося, охотник должен был соблюдать различные запреты. Но за этим индивидуальным, так сказать, культом, сопровождавшим убиение каждого конкретного лося или оленя, стояли несравненно более богатая деталями обрядность и очень сложный цикл идей, относившихся не к отдельному зверю, а ко всему вообще лосиному роду.

В этом цикле господствующая роль принадлежит двум стержневым темам. Первая тема – космическая, вторая охватывает все, что имеет непосредственное отношение к существованию данного рода-племени и к благоденствию всех его членов.

Изучение языка нанайцев показало, что термины «лось» и «Вселенная» звучат у них одинаково и взаимно покрывают друг друга. Подобное совпадение не случайно, ибо у других народов может быть прослежено отождествление Вселенной, космоса с образом лося. У некоторых индейских племен Северной Америки существуют предания, рассказывающие, как мифический герой проникает в чрево гигантского лося и затем снова выходит обратно. Нет никакого сомнения в том, что герой этот – солнце, чудовищный лось – Вселенная, а его чрево – сама преисподняя.

У остяков-самоедов существует широко распространенное представление о мамонте как о подземном чудовище. В их рассказах о мамонте имеется любопытная подробность: «По мнению остяков-самоедов, мамонт делается из лося, прожившего свой, положенный ему век».

И здесь, следовательно, лось, ставший подземным чудовищем, отождествляется со Вселенной, с преисподней, является ее конкретным, персонифицированным образом.

В других случаях, соответственно закону антитезы, лось (или олень) отождествляется с солнцем. Такой космический лось-солнце изображен с полной наглядностью на одной из ленских скал вблизи д. Крестях, в местности Бадараннах: между рогами его помещается символический знак сверхъестественной сущности – большое круглое пятно, изображающее солнечный диск.

Космический олень (или лось, что одно и то же), как живое зооморфное божество – солнце, разумеется, должно испытывать такую же судьбу, как это небесное светило, обреченное совершать определенный цикл передвижения по сферам Вселенной, «рождаясь», подниматься по небесному своду, а затем склоняться к закату и, «умирая», исчезать в темной глубине преисподней. Вполне естественно, что в мифологии первобытных охотников задолго до возникновения различных культов страдающих солнечных богов растительного характера, вроде Озириса или Адониса, участь космического солнечного божества нашла конкретное олицетворение в образе лося, преследуемого охотником, иногда в сопровождении помощников последнего – собак.

На одном из рисунков в Воробьево видно антропоморфное существо, вооруженное луком и стреляющее в лося. Аналогичные по стилю, содержанию и технике рисунки встречаются также в иных местах. Наиболее близок к воробьевскому рисунку один рисунок на каменных островах по Ангаре у деревни Егоровой. На нем изображен такой же лось, в которого направил свою стрелу охотник. Здесь, конечно, не следует видеть обыкновенную реалистически трактованную сцену настоящей охоты. И до сих пор у тех же эвенков, по данным, собранным Г.М. Василевич, сохранился обычай во время весеннего празднества изображать в лицах космическую охоту. Они священнодействуют коллективно и в течение восьми суток гонят воображаемого зверя. Подобно тому, как шаман в своих камланиях посещает другие миры Вселенной, охотники, преследующие космического зверя – лося, бегут по Среднему миру, спускаются в Нижний мир и поднимаются вслед за своей добычей в Верхний мир. Их воображаемая добыча, конечно, не просто реальный лось, а само зооморфное солнце, умирающее и воскрешающееся чудовище, живой зооморфный центр Вселенной.

Иногда космическая сущность лося – страдающего зооморфного божества – выражается в его связи не с солнцем, а со звездами, т. е. тоже «небом» – Вселенной. Якуты, например, называют Орион «Тайахтаах сулус», в буквальном переводе «Лосиное созвездие». Это название объясняется мифом, записанным В. Серошевским, которому якуты рассказывали: «Раз три промышленника тунгуса следом за сохатым зашли на небо, где долго беседовали и голодали; один из них умер, а два других вместе с собакой и сохатым превратились в звезды, которые так и называются Тайахтаах сулус – Звезда с лосем. Какое это созвездие – я не мог узнать: разные лица показывали разное; чаще всего указывали на Орион (Колымский улус, 1883)».

Оба этих странных и чудовищных космических образа – «солнце (небо) и лось» и «преисподняя – лось» одинаково непонятны, чужды нашему сознанию, но они вполне естественны с точки зрения первобытного человека, привыкшего мыслить живыми образами окружающей его действительности и черпать их из собственной практики лесного охотника.

Еще М.А. Кастрен констатировал, что самоеды, «чтя небо, представляют его не бездушной вещью, а живым личным существом, которое производит, по их мнению, гром и молнию, дождь, снег, град, ветер». Также относятся они и к любому, в особенности же грозному, небесному явлению, персонифицируя его в облике могущественного живого существа, наделенного волей и чувствами.

Что может быть проще и яснее такого конкретного представления о солнце или о Вселенной как о живом рогатом звере, отличающемся от обычных только своим ничем не соизмеримым размером и особой, столь же не соизмеримой со слабым человеческим телом космической сущностью. Выбор для этой цели именно лося, а не какого-либо лесного зверя, удовлетворительно объясняется, как уже было отмечено, его значением в реальной производственной жизни лесных людей.

Такова первая, космическая тема, которая так отчетливо звучит в образах неолитического искусства.

Вторая тема раскрывается еще полнее и детальнее. По данным А.Ф. Анисимова, в центре древней религии эвенков находится культ бугады – родового святилища и вместе с тем материализованного, воплощенного в нем родового божества. Бугады эвенков представляют обыкновенно скалы, выделяющиеся своей особенной, по сравнению со всеми другими, формой. На наш взгляд, подобные скалы могут, впрочем, и не обладать какими-либо особыми чертами, но в сознании эвенков, в народной традиции, сам по себе внешний облик их носит черты живого существа – зверя и чаще всего лося (мотыбугады). Так же, как мы в облаках улавливаем иногда формы каких-то фантастических существ, так глаз эвенка в очертаниях священных скал – бугады находит контуры лосиного тела, его головы, рогов или ушей. Совершенно так же оживает обыкновенный прозаический ландшафт перед глазами австралийцев, представляющий, согласно их воззрениям, овеществленные образы древних легенд и мифов. Мифические предки северных Арунта, полулюди-полуживотные, оказывается, до сих пор явно для всех «живут» в современном ландшафте, невидимые только для непосвященных в эту священную тайну европейцев.

Зооморфный или полузооморфный предок рода оказывается при этом одновременно и мифической «матерью зверей», образ которой хорошо известен по верованиям таких племен, как карибу-эскимосы на Аляске и нганасаны-тавгийцы в таймырских тундрах. Местопребывание божества-тотема, естественно, было центром общественной жизни и общественного культа первобытных племен, в особенности самого главного – производственного культа.

Около священной скалы, этого нерукотворного живого образа – воплощения родового божества – мифической лосихи, и совершали свои ритуальные торжества эвенки.

Таким же почитанием, как местопребывание и конкретное воплощение божественного зверя – прародителя, тотема, несомненно, были окружены и культовые центры глубокой древности – писаные скалы, о чем свидетельствуют следы этого культа, связанные хотя бы с той мархинской Суруктаах Хая.

Главной целью всех разнообразных обрядов и празднеств у эвенков было магическое размножение сохатых, все они выражали единственное стремление – содействовать колдовскими средствами естественному спариванию зверей и наполнить тайгу новыми стадами копытных. С этой именно целью шаманы обращались к богам – даятелям зверя, и в первую очередь к зооморфной матери лосей, с просьбой послать их в изобилии, а охотники надевали звериные личины и с полным сознанием своей величайшей ответственности изображали животных, их обычаи и повадки, охоту на них и, самое главное, акт зачатия новых зверей – моменты спаривания самца с самкой. Той же цели, несомненно, служили изображения лосей на скалах, оставшиеся от неолитических охотников серовской и более ранних стадий, основой жизни и культуры которых была охота на копытного зверя, и в особенности самого крупного из них – лося.

Неразделенной частью обрядов размножения животных здесь должна была служить священная живопись на плоскостях скальных родовых святилищ, изображавшая тех же самых животных и в тех же позах, в каких их представляли первобытные охотники, разыгрывая свои религиозно-магические пантомимы перед лицом божества, представленного священными скалами.

Но это только одна сторона религиозных действий, составлявших сущность древнего культа животных.

Вторая их сторона, также преследовавшая цель воспроизводства и размножения зверей, имела в основе жертвенную трапезу, умерщвление и поедание тела чтимого зверя с последующими торжественными похоронами его останков. Эта обрядность символизировала погоню за космическим зверем, умерщвление его охотниками, похороны и воскресение. Общие черты и эволюция этого культа страдающего зверя у народов Северной Азии, особенно палеоазиатов, прекрасно обрисованы в ряде работ В.Г. Богораза. Отражением этого культа, как показано выше, являются и некоторые писаницы, где изображены лоси и преследующие их охотники, хотя возраст многих таких рисунков, вероятно, не может быть очень высоким.

С культом страдающего, умирающего и воскрешающегося зверя теснейшим образом, как и с культом плодородия, связана была, очевидно, и такая постоянная черта среднеленских писаниц, как обыкновение применять для изображения лосиных фигур красную краску – охру, или кровавик. Религиозно-магическое значение красной краски хорошо известно. Она считается реальным эквивалентом крови – жизненного начала, источника молодости и силы. Иногда их даже употребляют одновременно в одном и том же обряде.

Таковы, в общих чертах, идейное содержание древнейших писаниц по Средней Лене и их смысл. Позднее, очевидно, в эпоху бронзы, как об этом можно судить, например, по рисунку на скале у с. Синска, в наскальной живописи происходят большие перемены.

Содержание рисунков обогащается и усложняется. На скале развертывается определенная фабула, целое повествование, лишь только отчасти понятный нам рассказ-миф, рассказ-обряд. В нем участвуют уже не один или два лося разного пола, представляющие простую схему оплодотворения, как это было прежде, а звери и люди – охотники с луками, люди-колдуны, за спинами которых стоит, в свою очередь, носитель таинственной и могущественной потусторонней силы – божества или, скорее, божественная чета.

Само собой понятно, что теперь требовалось несравненно большее, чем прежде, искусство, чтобы соответственно организовать все это пространство и так расставить в нем все эти разнообразные фигуры, чтобы они с наибольшей ясностью выражали соединяющую их общую сюжетную связь, единство действия.

В соответствии с изменившимся содержанием изменяется и композиция рисунков, образующих сложное многоплеменное целое, не замкнутое и не статичное, но целиком, во всех своих частях динамичное, насыщенное действием.

Фриз из Синской писаницы представляет своего рода триптих, каждая из трех частей которого имеет определенный смысл и целостное содержание, подчиненное одному замыслу всего рисунка. По двум противоположным крыльям рисунка располагаются два главных участника изображаемой сцены, основные герои повествования. Слева виден лось, идущий навстречу своей жертвенной участи. С другой стороны, помещаются мифические сверхъестественные существа, вероятно, мужское и женское, от которых зависит успех охоты, владельцы дичи и даятели охотничьей добычи. В центральной части триптиха помещаются охотник с луком и колдующие человечки, неразрывно связанные с организующей волей двух божественных существ, выполняющие роль посредников между богами и людьми, способствующие своими колдовскими действиями успеху охотничьего промысла.

Единство композиции, наглядно выражающее единство действия и его определенную направленность, подчеркнуто не только взаимным расположением фигур, но и тем, что они графически связаны друг с другом, взаимно переплетены. Столь характерное для данной группы писаниц переплетение запутанных линий рисунка, вероятно, имеет глубокий смысл – выражая внешним образом не просто смысловую часть отдельных частей рисунка, но и их мистическую связь. Наиболее глубокий, сокровенный смысл рисунка скрыт именно здесь, в этой связи, в том, что здесь в предметной форме выражено действие единой и всепроникающей силы, исходящей от главного лица, двойственного мифического образа-тотема. Ее призывают колдующие человечки, она влечет зверя к человеку, именно она делает лося жертвой охотника. Это и есть, очевидно, загадочная «манна», или «оренда», о которой так много писали этнографы и историки первобытной культуры, пытавшиеся видеть в представлениях о ней элементы первобытного пантеизма или даже монтеизма.

Наиболее близкой аналогией рисунку из Синской писаницы с этой стороны является рассказ тавгийского шамана Дюхадие, записанный А.А. Поповым:

«К каждому человеку, – говорил Дюхадие, – от его создателя опускаются сверху нити. Я пробую их крепость, потягивая. Если они при этом недостаточно крепко натянуты и вытягиваются, тогда я считаю дыхание больного не совсем укрепившимся, медлю с камланием верхним духам. Если же нити натянуты туго, как нитки из оленьих сухожилий, камлаю без всяких колебаний».

В мифологии лопарей-саамов известны такие же представления: от изображений лопарских бубнов в четыре стороны отходят линии или нити, обозначающие, что власть солнца распространяется во все четыре стороны света, на всю землю. На языке лопарей такие нити имеют название: «четыре вожжи солнца».

Тавгийцы также верят, что «лучи солнца являются нитями, спускающимися вниз. Посредством их духи растений сообщаются с солнцем и спрашивают у него разрешения на рост нового растения».

Кроме того, вместе с небывалым обогащением идейного содержания в этих рисунках пышно расцветают фантастика и символизм; на смену ясному приходит запутанное, на смену простому – сложное, на смену конкретному – абстрактное; реальный мир окутывается покровом ирреального. Все реже становятся сцены, в которых ощутимо реальное жизненное ядро. Все чаще мелькают «потусторонние» сюжеты, мифологические образы, фантастические существа.

На одном из самых сложных рисунков мархинской Суруктаах Хая вместо обычной сцены охоты изображено, например, нисхождение вдоль какой-то линии-дороги трех человекоподобных существ – они спускаются, должно быть, подобно шаманам, в Нижний мир, в преисподнюю. Рядом стоит странная фигура, формы тела которой лишь отдаленно напоминают человеческие, а руки воздеты кверху и заканчиваются ветвистыми отростками, похожими на стилизованные ветви деревьев или, скорее, на ветвистые рога оленей. На других же рисунках удается проследить, как это было, например, в Бадараннахе (около Крестяха на Лене), только фантастическое переплетение извивающихся линий, скрытый смысл которого навсегда утрачен.

Рядом с божественным – по традиции, зверем и божествами-даятелями пищи – теперь все чаще и чаще появляются фигуры посредников между миром богов и людьми, колдуны, хранители культовых традиций и тайн – шаманы. Их рогатые или перистые головные уборы – короны наглядно свидетельствуют о наполовину сверхъестественной, получеловеческой, полузвериной природе. Это чудотворцы и культурные герои, благодетели человечества, от деятельности которых зависят самое существование людей, успех охотничьего промысла и безопасность от всех враждебных сил, угрожающих человеку, как остальных – земных в виде чужеродных, так и сверхъестественных.

Чтобы полнее понять если не эти изображения, то хотя бы среду, в которой складывалось такое искусство, представить мировоззрение, настроение и чувства его носителей, необходимо учитывать непосредственную связь этих писаний с религией и культом древнейших обитателей Севера именно с деятельностью шаманов, учитывать тот факт, что это было по преимуществу искусство шаманское или вырастало из одних с ним корней, в одной и той же среде.