Текст книги "Старорежимный чиновник. Из личных воспоминаний от школы до эмиграции, 1874–1920 гг."

¹³⁶ Имеется в виду зал заседаний Совета министра внутренних дел.

¹³⁷ Д. С. Сипягин был смертельно ранен 2 апреля 1902 г. членом Боевой организации Партии эсеров С. В. Балмашевым, стрелявшим из револьвера, в вестибюле Мариинского дворца, где размещались Комитет министров и Государственный совет.

¹³⁸ Т. е. в Земском отделе.

¹³⁹ Подразумевается утвержденное Николаем II 2 июня 1898 г. Временное положение о крестьянских начальниках, которые постепенно вводились в Сибири и на Дальнем Востоке, были аналогичны земским начальникам, но, в отличие от них, являлись исключительно административными должностными лицами и не имели судебных функций. Кроме того, для крестьянских начальников не устанавливались имущественный и сословный цензы. Подробнее см.: Островский И. В. Аграрная политика царизма в Сибири в период империализма. Новосибирск, 1991. С. 229–246.

¹⁴⁰ В. К. Плеве погиб 15 июля 1904 г. в результате террористического акта, осуществленного эсером Е. С. Сазоновым.

¹⁴¹ Согласно авторитетному свидетельству С. Е. Крыжановского, представления Д. С. Сипягина по дворянскому и крестьянскому вопросам отличались большей сложностью. «Шутники утверждали даже, – писал Крыжановский о Сипягине, – что все его мировоззрение стародворянской складки сводилось к мысли: “Побольше денег дворянину – побольше палок мужику”, но, думаю, что они были неправы, так как и по убеждению и по характеру он был человек и справедливый и благородный» (Крыжановский С. Е. Воспоминания. Из бумаг С. Е. Крыжановского, последнего государственного секретаря Российской империи. СПб., 2009. С. 166–167).

¹⁴² Государственный секретарь – начальник Государственной канцелярии, имевший статус, равный министерскому (должность 2-го класса). Граф М. М. Сперанский, первый государственный секретарь в истории Российской империи, занимал эту должность в 1810–1812 гг., В. К. Плеве – в 1894–1902 гг.

¹⁴³ О В. К. Плеве как реформаторе см.: Куликов С. В. Министерство внутренних дел конца XIX – начала XX в. и его роль в реформировании государственного строя Российской империи (от И. Л. Горемыкина до А. Д. Протопопова) // 210 лет МВД России: история и современность. Материалы Всероссийской научно-практической конференции, С. – Петербург, 21 сентября 2012 г. В 4 ч. СПб., 2013. Ч. 3. С. 118–122.

¹⁴⁴ Имеются в виду статьи нового Уголовного уложения, утвержденного Николаем II 22 марта 1903 г. По мнению Г. Б. Слиозберга, Уголовное уложение 1903 г. отличалось «огромными техническими совершенствами» и «справедливо вызвало одобрительную оценку со стороны европейских ученых-криминалистов» (Слиозберг Г. Б. Дореволюционный строй России. Париж, 1933. С. 296). Однако в силу необеспеченности целого ряда статей Уголовного уложения 1903 г. соответствующими законами и институтами оно вводилось не сразу и не в полном объеме, а постепенно и по частям. Начало этому положил Закон 7 июня 1904 г., предусматривавший, в частности, передачу политических дел в ведение обычных судов (с адвокатами) и отмену смертной казни для подобного рода дел. Подробнее см.: Пушкаренко А. А. Введение к «Уголовному уложению 22 марта 1903 г.» // Российское законодательство X–XX вв. М., 1994. Т. 9. С. 240–271. Тексты частей Уголовного уложения 1903 г., введенные в действие с 7 июня 1904 по 20 марта 1911 г. см.: Уголовное уложение 22 марта 1903 г. // Там же. С. 275–320.

¹⁴⁵ Воспоминания графа С. Ю. Витте выходили в течение 1922–1923 гг. См.: Витте С. Ю. Воспоминания. Т. 1–3. Берлин, 1922–1923 (Т. 1. Царствование Николая II. Берлин, 1922; Т. 2. Царствование Николая II. Берлин, 1922; Т. 3. Детство. Царствование Александра II и Александра III (1849–1894). Берлин, 1923). Поскольку, однако, В. Ф. Романов писал свои воспоминания в 1922 г., то, скорее всего, он имеет в виду газетные варианты виттевских мемуаров, которые стали публиковаться еще в 1920 г. См.: Мемуары С. Ю. Витте // Руль. 1920. № 36, 37 (29, 30 декабря); 1921. № 41–43 (5–7 января); № 92 (6 марта); № 290 (30 октября); Воспоминания гр. С. Ю. Витте: А. Н. Куропаткин // Руль. 1921. № 290 (30 октября); Первые дни моего премьерства // Руль. 1922. № 426, 430, 431 (9, 14, 16 апреля); Трепов и великий князь Николай Николаевич // Руль. 1922. № 432 (19 апреля); Из воспоминаний графа С. Ю. Витте: Священная дружина // Руль. 1923. № 700, 702–704, 706 (18, 21–23, 25 марта).

¹⁴⁶ Подразумевается «война» революционеров против самодержавия и его защитников в лице В. К. Плеве.

¹⁴⁷ Судя по всему, мнение В. Ф. Романова о В. К. Плеве навеяно следующими рассуждениями С. Ю. Витте: «Для меня было совершенно очевидно, что <…> меры, принимаемые Плеве, приведут к тому, что он будет убит, ибо если есть тысячи и тысячи людей, которые решаются пожертвовать собою, для того, чтобы убить того или другого сановника, то можно избегать этой катастрофы месяцы, наконец, год, но, в конце концов, человек этот будет непременно убит, и я помню, за несколько месяцев до его убиения, как-то раз я к нему заехал, для того, чтобы с ним объясниться по поводу одного из его заявлений, сделанных в Государственном совете, что будто бы я принципиально буду всегда идти против всякой его меры. Плеве думал, что я хочу занять его место, вследствие сего я хотел его убедить, чтобы он оставил эти опасения. Я ему старался объяснить, что если ему иногда возражаю, то потому, что мои воззрения расходятся с его воззрениями по большинству государственных вопросов, и что в моем положении добиваться поста министра внутренних дел значит быть глупым, а этого, по крайней мере – до настоящего времени, мне никто не приписывал. Затем я старался убедить его, что принятый им курс политики кончится дурно и для него, и для государства. Что при той политике, какую он ведет, он в самом непродолжительном времени будет устранен от всякой деятельности, потому что он неизбежно погибнет от руки какого-нибудь фанатика. Он такое мое предсказание выслушал, был им очень подавлен, но ничего на это не ответил. Конечно, этот разговор на него мало подействовал» (Витте С. Ю. Воспоминания. В 3 т. М., 1960. Т. 2. С. 220–221).

¹⁴⁸ В. Ф. Романов перешел 18 ноября 1901 г. из Земского отдела МВД в Управление водяных и шоссейных сообщений и торговых портов МПС на должность старшего помощника делопроизводителя Отдела водяных и шоссейных сообщений со старшинством с 6 ноября того же года.

¹⁴⁹ Управлением водяных и шоссейных сообщений и торговых портов – подразделение в составе МПС, преобразованное 3 мая 1899 г. из Департамента шоссейных и водяных сообщений. После 7 ноября 1902 г., когда было создано Главное управление торгового мореплавания и портов, которому передали заведование последними, называлось Управлением внутренних водных путей и шоссейных дорог. В его компетенцию входило общее заведование водными путями и шоссейными дорогами. Управление составляли: начальник, Комитет управления, Канцелярия, Счетная и Юридическая части и отделы: Эксплуатационный и водяных и шоссейных сообщений. Кроме того, при управлении состояли инспекторы водяных сообщений и портов (до 7 ноября 1902 г.) и инженеры для технических работ. Преобразовано в 1915–1916 гг., в марте 1918 г. передано в ведение Всероссийского совета народного хозяйства.

¹⁵⁰ Г. Г. Савич был уволен из управляющих Земским отделом 20 сентября 1902 г., когда его преемником стал В. И. Гурко.

¹⁵¹ В действительности В. И. Гурко был назначен товарищем министра внутренних дел 28 марта 1906 г. не В. К. Плеве, а другим руководителем МВД – П. Н. Дурново.

¹⁵² Управляющим Земским отделом Я. Я. Литвинов стал 28 марта 1906 г.

¹⁵³ В период неурожая 1905–1906 гг. в руках В. И. Гурко, как товарища министра внутренних дел, было сосредоточено руководство всеми продовольственными операциями, в том числе и заключение контрактов на казенные поставки хлеба в пострадавшие местности. В октябре 1906 г. Гурко заключил с Л. Лидвалем договор о поставке последним 10 млн пудов хлеба в неурожайные местности, выдав ему задаток в 800 тыс. руб., но контракт оказался исполненным только в незначительной части, не покрывшей даже аванса. Узнав об этом, оппозиционные газеты запестрели обвинениями Гурко в коррупции, однако современные исследователи отмечают: «Когда пресса подняла шум вокруг казенных поставок, план оказался сорванным. Злоупотребления со стороны Гурко и злого умысла во всей этой истории, разумеется, не было, был риск, значительный, но разумный, суливший в случае успеха огромную экономию казенных средств и понижение хлебных цен, к чему стремился Гурко» (Соколов Н. П., Степанский А. Д. Записки государственного человека // Гурко В. И. Черты и силуэты прошлого. Правительство и общественность в царствование Николая II в изображении современника. М., 2000. С. 11).

¹⁵⁴ По всеподданнейшему докладу председателя Совета министров П. А. Столыпина для расследования дела В. И. Гурко и Я. Я. Литвинова 17 ноября 1906 г. было образовано Особое совещание под председательством члена Государственного совета И. Я. Голубева по рассмотрению обстоятельств сдачи торговой фирме «Лидваль» поставки хлеба для местностей, пострадавших от неурожая. Членами Особого совещания стали сенаторы А. Ф. Кони и Н. Н. Шрейбер, петербургский губернский предводитель дворянства граф В. В. Гудович и председатель Петербургского биржевого комитета А. Я. Прозоров. После завершения расследования Голубев 2 января 1907 г. представил Николаю II всеподданнейшее донесение о результатах и завершении деятельности совещания. Царь передал это донесение на рассмотрение Первого департамента Государственного совета, занимавшегося делами о преступлениях высших должностных лиц. Первый департамент нашел, что против Гурко и Литвинова надлежит возбудить уголовное преследование, начав предварительное следствие, которое Николай II возложил на сенатора В. Н. Варварина. По итогам произведенного Варвариным следствия Первый департамент постановил: «предать В. И. Гурко суду Уголовного кассационного департамента Правительствующего Сената, с сословными представителями, по обвинению в неправильных действиях по сдаче торговой фирме “Лидваль и Ко” подряда на поставку 10 000 000 пудов ржи в неурожайные губернии, превышении власти и упущениях по службе, с временным устранением его от занимаемой должности товарища министра внутренних дел, а уголовное преследование, возбужденное против управляющего Земским отделом Министерства внутренних дел Литвинова дальнейшим производством прекратить; за допущенное же Литвиновым нерадение в отправлении должности управляющего Земским отделом признать его подлежащим выговору по распоряжению непосредственного его начальства». Данное постановление Первого департамента Государственного совета Николай II утвердил 8 июня 1907 г. (Всеподданнейший отчет председателя Государственного совета за вторую его сессию (февраль – июнь 1907 г.). СПб., 1907. С. 18–20) Судебное присутствие Уголовного кассационного департамента Сената признало Гурко виновным «в превышении власти и нерадении в отправлении должности» и приговорило его 17 сентября 1907 г. к отставлению от службы с запрещением в течение трех лет заниматься государственной и общественной деятельностью. Однако уже 27 марта 1908 г. Гурко был помилован императором, а 8 апреля 1909 г. – освобожден от всех законных последствий осуждения.

¹⁵⁵ Я. Я. Литвинов являлся управляющим Земским отделом до 17 октября 1915 г., когда был назначен сенатором.

¹⁵⁶ См.: Справочная книжка для ходоков и переселенцев на 1906–1914 гг. СПб., 1906–1914.

¹⁵⁷ «Сельский вестник» – информационная газета, выходившая в Петербурге (Петрограде) в 1881–1917 гг. сначала еженедельно, с № 24 (1905) – 3 раза в неделю, с 1906 г. – ежедневно. Редакторами газеты были: с № 24 (1905) – М. М. Тебеньков, с № 142 (1907) – В. Д. Лошаков, с № 152 (1907) – Г. Г. Савич, затем, с № 86 (1908) – разновременно В. Д. Лошаков и П. П. Зубовский. Газета издавалась МВД при редакции «Правительственного вестника» как приложение, с июня 1905 г. – как самостоятельное издание. В 1906–1914 гг. воскресные очередные номера выпускались с иллюстрациями, с 1915 г. воскресные номера выделились в самостоятельный журнал «Воскресение». В 1908–1911 гг. номера, выходившие по средам, назывались «Деревенское хозяйство», которое с 1912 г. выделилось в особое приложение. С 1912 г. номера, выходившие в 1909–1911 гг. по пятницам с подзаголовком «Разъяснения и ответы на вопросы», выделились в особое приложение. Кроме того, в качестве приложения к «Сельскому вестнику» выходили журналы: «Бог помочь» (в 1901–1911 гг.), «Хроника учреждений мелкого кредита» (1902–1904), «Крестьянское дело» (1908–1911), «Кустарный труд» (1911–1916) и «Деревенское хозяйство» (1912–1916).

Серое чиновничество; сближение с отдельными юристами; кратковременное пребывание в адвокатуре. Роль Б. Е. Иваницкого, как главы ведомства; отношение к нему министра кн. М. И. Хилкова. Старые и новые инженеры; реформы. Мое участие в разработке законопроектов о судоходстве и сплаве, о найме служащих, об эксплуатации силы падения воды, о Черноморско-Балтийском водном пути. Крупное значение и захватывающий интерес этих вопросов. Наши военные неудачи; пораженчество. Манифест 17 октября 1905 года о конституции. Уличные сцены. Мое сочувствие самодержавию. Государственная дума первого и второго созыва как тормоз для государственной работы. Мой «кадетизм» и персональная ненависть к «кадетам».

С большим смущением и предубеждением даже я вступил на службу в чужое ведомство. Необходимость расстаться с людьми, среди которых было уже много моих истинных друзей, а также вообще лиц, которых я уважал и ценил, как выдающихся честных работников, принудительное, так сказать, не по моей воле устранение меня от дел, которыми я уже начал живо интересоваться, и обучение новому, совершенно чуждому мне делу – все это не могло не действовать угнетающе вообще на мою психику.

Обстановка в новом для меня ведомстве действительно была такова, что нескоро удалось мне прийти в относительно нормальное состояние душевного равновесия. С течением времени мне пришлось и здесь увлечься полной живого интереса работой и завязать связи с несколькими весьма почтенными и достойными деятелями, но должен сказать, что мысль о том, чтобы вернуться к крестьянскому делу, никогда меня не покидала в течение пятилетней моей службы в чужом ведомстве. Управление водяных и шоссейных дорог и торговых портов, как тогда оно называлось, во многом еще носило следы старых дореформенных учреждений. Б. Е. Иваницкий был приглашен князем М. И. Хилковым, тогдашним министром путей сообщения, на должность начальника названного управления в целях, вероятно, освежения его¹. Б. Е. И[ваницк]ий был первый глава этого учреждения без инженерного образования. Он пользовался большой любовью и доверием со стороны министра и сам был привязан к нему лично, как к оригинальному и безупречно честному человеку, весьма горячо. Я помню такие резолюции кн[язя] Хилкова на докладах по Управлению водных путей, как, например: «Не понимаю, не согласен» и т. п. Чиновники, особенно инженеры, вышучивали за это министра, не понимая, что в этом проявлялось хорошее здравое отсутствие формализма с его стороны и полное доверие к своему сотруднику, без чего никакая работа не может быть интересной и производительной.

Лично я по службе был у кн[язя] Хилкова только один раз; осталось впечатление чего-то очень теплого, ласкового. Характерна одна подробность: князь подписал среди принесенных мною бумаг одно личное письмо Витте как министру, а в городе, когда я вернулся, было уже известно об увольнении Витте; так неожиданно произошло это даже для членов правительства².

Назначение «штатского», не принадлежащего к касте инженеров путей сообщения человека на должность их руководителя не могло, конечно, не порождать известного озлобления, особенно в той среде, которая имела основания бояться «освежения».

Личный состав и без того был разделен в Управлении водных путей той перегородкой, которая отделяет привилегированную касту специалистов-инженеров от обыкновенных смертных – просто чиновников³; в первое же время появления во главе путейского дела чиновника Земского отдела еще более обостряло изолированность чиновников, в особенности тех, которые появились в ведомстве вслед за Иваницким; на них смотрели как на «лезущих в управление по протекции», в силу личного знакомства их с новым начальником-юристом. К числу таких подозрительных типов принадлежал, конечно, и я, несмотря на то что никаких личных, кроме далеких служебных, отношений у меня в то время с И[ваницким] не было. Поэтому в новой для меня среде я встречал большей частью вежливый, но достаточно холодный прием.

Сближение с чиновниками, т[о] е[сть] с массой их, как это произошло у меня в первые же дни службы в Земском отделе, не могло иметь места, так как здесь преобладал какой-то серый глухо-провинциальный тип того служащего, которого принято называть «чинушом». Общего интереса к делу у большинства не было, потому что дело это было для них, так сказать, чужое, главным образом техническое, потому что до высших должностей, за малыми исключениями, дослужиться здесь не инженеру было очень трудно; на службу масса смотрела только как на источник заработка, доступный людям с небольшими сравнительно способностями и знаниями; это было нечто вроде положения почтово-телеграфных чиновников, мелких полицейских и т. п. Все интересы и заботы сосредоточивались на личной семейной жизни; большинство имело, как это обычно бывает в мелкой буржуазной среде, много детей; жило мыслью о[б] их кормлении, одевании, воспитании. Поэтому здесь возможны были так вначале меня изумившие, но столь естественные для злободневных забот о куске хлеба прошения о пособии, как, например, «на погребение тяжко больного отца», на чем Б. Е. Иваницкий положил довольно злую, но вполне естественную резолюцию: «На погребение живых людей никогда пособий выдавать не буду»; или в таком роде: «Чувствуя крайнюю потребность вступить в первый законный брак, прошу…» и т. д. Впоследствии, ближе знакомясь с отдельными представителями этого серого чиновничества, я открыл и во многих из них добрые сердца и природный ум, и начитанность, и понимание искусства. Особенно я полюбил старика архивариуса Р[ыбкин]а, по образованию юриста. Он почти всегда сидел у своего архива на лестнице, на площадке, мимо которой приходилось проходить многим служащим, преимущественно Юрисконсультской части⁴; это давало ему возможность с каждым на ходу перекинуться несколькими словами, поделиться текущими политическими новостями. В архив он заходил только в тех редких случаях, когда требовалось выдать кому-либо какую-нибудь справку или старое дело, либо принять дела, подлежащие уже сдаче в архив. Я сначала изумлялся, почему он, человек с высшим юридическим образованием удовольствовался столь скромным положением, но потом стал понимать его спокойную философию. «По какой должности мог бы я, – говорил он мне, – дослужиться до такой пенсии, как жалование архивариуса? Теперь я обеспечен пожизненно, читаю что хочу, беседую с интересными людьми и стою вне всяких чиновничьих дрязг, волнений, обиженных честолюбий и т. п.». Строгий моралист скажет: «Кому нужно, какая польза от такого прозябающего человека обществу». Я же всегда буду защищать таких скромных Р[ыбкин]ых, ибо и ничего не делая, они бессознательно полезны: никто от них никогда не видел зла, а это уже само по себе возвышает нравственно людей, но самое главное, что многие в минутных своих горестях и печалях находят большое утешение от беседы с подобными простейшими философами, чем-то вроде монахов-отшельников в мире; у Р[ыбкина] не было семьи, он был одинок и всю свою благожелательность к людям изливал на лестнице, подбодряя и утешая, когда надо, чин[овни]ков, волнующихся по поводу и мелких своих служебных неудач, и семейных неурядиц. Я иногда шутя говорил Р[ыбкин]у, что буду проситься на его место, так, мол, мне хочется покоя; он смеялся и просил подождать его смерти.

Даже некоторые старшие чины на вице-директорском уже положении поражали меня своей внешней серостью по сравнению с составом Земского отдела. Вспоминаю, например, очень добродушного, но с хитрецой одного заведующего отделом⁵ (так назывались в управлении вице-директора или помощники начальника управления) А[гар]ева. В различных комиссиях, в которых собирались и представители других ведомств, и водные судопромышленники, он, нарушая всякую торжественность, принятую в правительственных совещаниях, называл присутствующих «братцы». «Ну как же, братцы, не пора ли нам уже начать совещаться?» – примерно таким приветствием открывалось им заседание. Зависимость чиновников-юристов, каковым был А[гаре]в, от различных мало понятных им в деле технических подробностей и необходимость полагаться на экспертизу техников-специалистов создавали иногда также курьезы, которые давали повод инженерному миру несколько свысока относиться к чиновнику. Однажды, например, при обсуждении в большой Комиссии судопромышленников⁶ Правил о перевозке огнеопасных грузов⁷, председательствовавший в комиссии А[гаре]в особенно убеждал присутствующих признать крайне опасным какой-то груз, название которого я теперь уже забыл. Свои убеждения А[гаре]в основывал, конечно, на сведениях специалиста – морского техника, который, ввиду редкости груза, дал его даже такое описание: «Состоит главным образом из шерсти, похож на мыло». «Братцы, – убежденным голосом просил А[гаре]в, – ну уж этот-то груз, несомненно, надо отнести в первый разряд по огнеопасности; иначе уж никак нельзя». К удивлению А[гаре]ва, никаких возражений из среды «братцев» не последовало, хотя ранее они старались по поводу всякого груза смягчить строгость правил. А[гаре]в уже довольно улыбнулся, когда вдруг какой-то особенно любопытный член комиссии спросил: «Да что же это такое за груз; я такого названия и не слышал никогда». А[гаре]в быстро обернулся в сторону нашего моряка-специалиста, но того не оказалось на месте; А[гаре]в тер некоторое время себе лоб, потом благодушно развел руками и заявил: «Черт его знает, братцы, что это за штука такая». Общий смех и… перешли к обсуждению следующих статей.

Постепенно нашлось несколько людей, юристов, выделявшихся из общей серой массы, с которыми я сошелся близко. Несколько месяцев я работал в скучнейшем в общем Эксплуатационном отделе управления⁸. Мне повезло, однако, здесь в отношении работы, так как я получил личное поручение Б. Е. Иваницкого составить справку об иностранных законодательствах по водным путям и так называемым водным товариществам, получившим блестящее развитие в Германии⁹. Управление имело богатую библиотеку, в которой я имел все необходимые источники и обработал весьма интересный в юридическом отношении материал. В названном отделе моим ближайшим начальником явился правовед Н. А. Пантелеев – сын иркутского генерал-губернатора. Очень живой, веселый, остроумный и прекрасный товарищ, он представлял из себя как бы оазис в серой среде окружавшего его чиновничества; почему он избрал себе такой род службы – он, кажется, сам себе не давал ясного отчета; помню только, что он был тогда либерального образа мыслей и считал службу в технических ведомствах более приятной, чем в политических, к каковым он относил, например, Земский отдел. Мы подружились быстро, но вскоре же и расстались, хотя личные отношения не порвались, и я бывал в его семье, а также часто довольно встречался и на нейтральной почве. Вопреки своим взглядам, он не выдержал скуки Эксплуатационного отдела и перевелся в одну особую канцелярию Министерства внутренних дел, которая так же неожиданно была упразднена, как и создана; это была Канцелярия по дворянским делам¹⁰. Любя острить, П[антелеев], представляясь директору канцелярии Мордвинову и смотря на портреты Екатерины II и Александра III, висевшие на стенах директорского кабинета, выразил изумление, почему не помещен портрет издателя «Гражданина»¹¹ князя Мещерского, который является столь ярким защитником дворянских привилегий. После этой фразы карьера П[антелеева] в Дворянской канцелярии была кончена, и он перевелся в тот самый Земский отдел, из которого я попал к нему в помощники.

Комичная история вышла с моим визитом к П[антелееву] в Дворянскую канцелярию в первые же дни его службы там. Канцелярия только что была сформирована, размещалась в нескольких разбросанных комнатах рядом с Департаментом общих дел; курьеры не знали, кто где помещается. Я спросил П[антелеева], мне предложили подождать, пока ему доложат обо мне, и, как мне показалось, указали на ближайшую дверь, где, я думал, находится общая приемная; я вошел в большую очень комнату с рядом стульев вдоль стен; в комнате за большим столом сидел только один пожилой человек. Считая его за такого же ожидающего приема, как и я, не обратив поэтому на него никакого внимания, я стал прогуливаться вдоль одной стены комнаты и рассматривал висящие на ней портреты. Вдруг я заметил, приближаясь к столу, что сидевший за ним господин уже не сидит, а как-то полупривстал и пристально испытующе смотрит на меня; затем раздался его взволнованно-тихий голос: «Но что же вам надо здесь?!» Я объяснил, кого я поджидаю, на что мне было разъяснено, что это кабинет директора канцелярии, а не приемная; я извинился и вышел. Когда я сидел в отделении П[антелеева], к нему зашел М[ордвино]в, сказать, что он уезжает в какую-то комиссию. «Если вашему гостю почему-либо приятнее побыть с вами в моем кабинете, – добавил он, улыбаясь, – то милости просим». П[антелеев] очень смеялся, напомнив, что теперь все сановники напуганы террористическими актами, почему мое странное появление в кабинете директора могло, естественно, навести его вначале на самые мрачные предположения.

Второй юрист, с которым я познакомился, а затем несколько лет под руководством которого интересно проработал, был тогдашний помощник управляющего Юридической частью управления¹², впоследствии директор Канцелярии министра путей сообщения¹³ и сенатор Туган-Барановский¹⁴. Эта часть управления, для юристов наиболее интересная, главным образом привлекала желающих работать и интересующихся работой чиновников; в ней были сосредоточены юрисконсультские дела и разработка наиболее сложных законопроектов. Служебное преимущество этой части заключалось в праве ее чиновников зачисляться в адвокатуру, причем лица, отказывавшиеся от прав государственной службы (пенсии и производства в чины), имели право быть не только помощниками, но и присяжными поверенными; служба в части засчитывалась в пятилетний стаж для получения звания присяжного поверенного.

О Т[уган]-Б[арановск]ом до моего знакомства с ним я слышал от Б. Е. Иваницкого как о человеке на пути к влиянию, способном; мне ставилось в некоторый упрек, что я его игнорирую. Игнорирование же мое выражалось только в том, что я избегал с ним встречаться и здороваться, так как он производил на меня впечатление важничающего, как-то особенно небрежно подающего руку молодым чиновникам. Замечание И[ваницкого], при моем упрямстве, еще более оттолкнуло меня от мысли искать сближения с Т[уган-Барановским]. Однако случай или судьба и здесь, как часто со мною бывало, быстро привели к противоположному, т[о] е[сть] к продолжительной и наиболее интересной, за время службы моей в чужом ведомстве, связи именно с Т[уган-Барановским].

В каком-то большом совещании, рассматривавшем предположения Т[уган-Барановского], мне было поручено составить журнал совещания; я и юридически, и по стилю очень удачно формулировал возражения Т[уган-Барановского] его противникам и конечные выводы совещания. Когда я принес Т[уган-Барановскому] проект журнала, он его бегло просмотрел, потом видимо с интересом перечел внимательно еще раз и спросил: «Кто это писал?» Узнав, что автор – я, он немедленно предложил мне работать вместе; я, конечно, согласился и был переведен из скучного для меня Эксплуатационного отдела в Юридическую часть¹⁵; кстати должен сказать, что вскоре я был назначен чиновником особых поручений VII¹⁶, а потом VI класса¹⁷, оставаясь фактически на работе в названной части, а впоследствии я почти до конца моей службы мирного времени занимал должность чиновника особых поручений разных классов, хотя фактически нес, конечно, различные штатные обязанности: начальника отделения и вице-директора.

Т[уган]-Б[арановский] был человек незаурядных способностей, хороший, образованный юрист, но большой неврастеник, как преобладающее большинство тех, кого мне приходилось иметь своим начальством. На этой почве у него довольно часты были столкновения, более юмористического, чем серьезного характера, с Иваницким. В манере себя держать с подчиненными, не умышленной, впрочем, но скорее по рассеянности, Т[уган-Барановский] был неприятен какой-то своею небрежностью, особенно в способе подавать руку. Я ему об этом сказал в первые же дни нашей совместной работы; уходя со службы, он всем сослуживцам в день нашего разговора кланялся очень почтительно, почти в пояс, а затем, смеясь, спросил меня, доволен ли я им теперь; я ему заявил, что подчеркнутая вежливость так же обидна, как и небрежность. Такие объяснения не портили наших хороших служебных отношений. Т[уган-Барановский] был, кроме того, очень честолюбив и сильно горячился, когда, по его мнению, его недостаточно ценили или долго о нем забывали; впрочем, как я уже говорил, у него были для хорошей карьеры все данные. Один остряк говорил мне про Т[уган-Барановского], что если он в утренней газете прочтет о назначении какого-нибудь епископа архиепископом, то сейчас же вспоминает о медленном своем, по его мнению, продвижении по службе и нервничает после этого целый день.

В Юридической части качественно состав служащих напоминал мне дорогой по воспоминаниям Земский отдел; здесь был ряд хороших, воспитанных и остроумных людей. Взаимные отношения не отдавали архаичными дореформенными временами. Помню, например, как один мой сослуживец на шутливый упрек, что он в служебное время читает газету, тогда как по закону чиновник в свободное от занятий время обязан читать Свод законов¹⁸, очень остроумно парировал это замечание: «Я закона не нарушил, ибо по закону я должен читать Свод законов в свободное от занятий время, у а меня же сейчас масса не конченных служебных дел». Тонкие юридические шутки, живое дело, которое начало меня постепенно захватывать, хорошие, в общем, товарищеские отношения постепенно примиряли меня с происшедшей в моей чиновничьей жизни переменой.