Текст книги "Старорежимный чиновник. Из личных воспоминаний от школы до эмиграции, 1874–1920 гг."

Для большего разнообразия в работе я зачислился в сословие помощников присяжных поверенных¹⁹, где пробыл, однако, недолго, не более, кажется, двух лет. Не понравилось мне там по первым поверхностным, конечно, моим впечатлениям, да и не было у меня намерения отказаться от государственной службы, которая привлекала меня больше, чем свободные профессии, так как в душе я лелеял мысль вернуться все-таки к крестьянскому делу.

В обществе распространен ошибочный взгляд, что адвокатура обеспечивает ту свободу, которой не дает государственная служба; это большое заблуждение. Там, где дело идет о заработке, о добывании себе куска хлеба, там вообще не может быть речи о большой свободе. Сотни адвокатов, как мне пришлось лично наблюдать, лишены на многие годы даже тех месячных отпусков, которыми пользуются чиновники; уехать в отпуск малоизвестному адвокату равносильно потере практики на срок, значительно превышающий его отпуск. Кроме того, мелкие адвокатские дела цепляются одно за другим, сроки судебного слушания их зависят не от адвокатов, и часто задуманный отпуск приходится откладывать с одного месяца на другой в течение нескольких лет подряд. Более того, масса адвокатов не только к делам прикреплена, но еще и к определенному району города, к определенной квартире; я знал адвокатов, которые не меняли давно им надоевшей неудобной квартиры только из-за боязни потерять клиентов, привыкших к известному месту конторы. Остаются знаменитости, так сказать, единицы, лавры которых не дают иногда спать некоторым чиновникам. Но прежде всего для «знаменитости» нужен талант, способности, которые и на государственной службе выводят на арену интересного влиятельного дела. Зависимость «знаменитости», так сказать, рабство ее еще сильнее, чем в средней адвокатской или чиновничьей среде. Тут уже совершенно невозможен частый отказ от выгодного выигрышного процесса; «знаменитость» непрестанно должна поддерживать свою популярность, как истинный карьерист постоянно думает и поступает, имея в виду преследуемую им цель.

Свободы личной в свободных профессиях нет. Можно говорить только о большей сравнительно интересности работы и лучшем материальном положении, но и в этом отношении далеко не так обстоит дело, как принято его рисовать в различных общественных кругах, но чиновничьих в особенности. Работа среднего и тем более мелкого адвоката, каковых подавляющее большинство, ничем не интереснее работы среднего столоначальника, так как для заработка надо браться за массу мелких шаблоннейших, трафаретных дел о мелких кражах, взысканиях, оскорблениях и т. п.; рука на них быстро набивается, работа обращается в скучное однообразное ремесло. Для «знаменитостей» же, для громадного их большинства неизбежны часто такие же, если не хуже, сделки с совестью, как и для типичных карьеристов бюрократического мира при переменах политического курса. Я не могу забыть фразы одного первоклассного адвоката – моего товарища, который мне говорил, что нет иска, в котором не было бы зернышка формальной правды; уметь взрастить, укрепить, развить это зерно – в этом и заключается искусство выдающегося адвоката. В переводе на обывательский язык это ведь означает, что нет такого неправосудного дела, за которое не взялся бы знаменитый адвокат с надеждой объегорить противника.

Материальная сторона адвокатской работы выше, конечно, чиновничьей, но не привыкли еще русские люди беречь копейку, и чаще конечный жизненный итог в материальном отношении у адвоката и у чиновника или одинаков, или прочнее даже у последнего.

Я не думаю сказанным мною бросить вообще тень на адвокатское сословие, среди которого очень много хороших, достойных и принципиальных людей. Я имел в виду только подчеркнуть некоторую предвзятость и односторонность взглядов нашего либерального общества на чиновничью работу. В итоге мне приходится повторить только, что почтенна всякая работа, в каждой преследуются не одни личные, но и общественные выгоды, а такая работа возможна на всяком поприще, независимо от того, носит ли последнее название свободного или чиновничьего, полной же личной свободы для живущего своим трудом человека нет и не может быть.

Когда я встретился в Ставке²⁰ со старым моим знакомым по адвокатуре П. Н. Переверзевым, он мне убежденно говорил, что «теперь», т[о] е[сть] после революции²¹, он ни за что не променял бы государственной службы на адвокатуру; так как технические принципы государственной службы и адвокатуры всегда в общем одни и те же, независимо от того или иного режима, то это заявление старого адвоката меня особенно убеждает о мнимых преимуществах адвокатуры как представительницы «свободного» труда²².

На меня самое удручающее впечатление произвело бесконечное, с 9 утра до 2 или 3 часов дня сидение мое в приемной в ожидании назначенного мне президиумом Совета помощников присяжных поверенных²³ представления этому президиуму. То, что я увидел и услышал в зале заседания президиума, окончательно оттолкнуло меня от мысли посвятить себя всецело «свободному» сословию. За большим столом, покрытым красной скатертью, с важностью восседало человек шесть, почти исключительно евреев. Мы, новые члены сословия, были посажены на стульях у стены; председатель внимательно осмотрел нас, каждого по очереди опросил относительно фамилии его и патрона, а затем начал говорить. Опять пахнуло на меня гимназией, лицемерием, студенческой сходкой; так было все это шаблонно, глупо, пошло. Как небо от земли отличался этот какой-то маскарадный прием от простого делового отношения ко мне со стороны Савича при первом моем деловом представлении ему. Пробыв недолго в «свободном» сословии, я вышел из его состава навсегда.

В чисто чиновничьей среде Водного управления должен еще отметить встречу мою со старшим моим гимназическим товарищем И. А. Рубаном, с которым, вследствие его крайне живого общительного характера и чрезвычайно доброго сердца, я скоро и близко сошелся, сохранив с ним самые теплые дружеские отношения вплоть до его преждевременной смерти во время Европейской войны²⁴ от как-то неожиданно постигшей его тяжелой болезни – туберкулеза легких. И. А. всей душой был предан судебной деятельности, но, желая жить в столице, решился перейти в совершенно чуждое ему ведомство на относительно, впрочем, хорошо оплачиваемую должность правителя Канцелярии управления²⁵. Его вскоре потянуло к любимому делу, и ему удалось вернуться в прокурорский надзор, в котором он и закончил свою службу на должности товарища прокурора Петербургской судебной палаты, пробыв довольно долго прокурором Ревельского суда. Рубан старался всячески меня вовлекать в семейные дома. Как я уже говорил, свои редкие досуги я проводил обычно в холостой компании или в оперном театре; чаще же всего отдых мой заключался в лежании на громадной кушетке в компании различных моих товарищей и друзей. Эта кушетка в семье Ковалевских так и называлась «залежи интеллигенции». Мы слушали бесконечные рассказы П. О. Ковалевского то о пребывании его в Риме, то на философически-семейные темы, всегда подкрепляемые выдержками из толстовских произведений; часто бывали и различные, как всегда беспорядочные политические споры, особенно с приезжавшими из провинции товарищами; наш общий любимец и друг, посвятивший себя частной работе в Туркестане, Л. Кистяковский часто и долго гостил в столице; по своим взглядам он усвоил почти полностью программу Кадетской партии еще задолго до ее возникновения; он и был тем ферментом, который поднимал жар спорящих; «залежи интеллигенции» с его участием порою затягивались до утра.

И. А. Рубан отвлекал меня от домашнего сидения; сблизил на почве уже частного, а не только служебного знакомства с Б. Е. Иваницким, а через него и с семьей их общего друга С. А. Куколь-Яснопольского, затем с Г. В. Глинкой, в семье которого я бывал ранее только урывками, и другими знакомыми.

Круг этих лиц, да холостых друзей, в сущности, и составлял долгие годы мое единственное общество, так как прочих моих семейных знакомых я посещал очень редко в качестве праздничного визитера.

Что касается не чиновничьего, а привилегированного инженерного состава нашего управления, то он резко делился на две группы: одна старая, большей частью находившаяся в скрытой оппозиции к новому начальнику управления не-инженеру, и другая, молодая, стоявшая на стороне последнего.

Тип старого инженера, за целым рядом, конечно, исключений, характеризовался преданностью прежде всего своим личным интересам; среди них, в особенности в провинции, на должностях начальников округов путей сообщения²⁶ были люди с большими знаниями, опытом и энергией. Округ, охватывая определенный водный бассейн, например, Волжский (Казанский округ), Днепровский (Киевский округ) и проч., представлял весьма сложную и крупную в техническо-административном отношении единицу; должности начальника округа был присвоен высокий класс – четвертый, одинаковый с губернаторским местом; соответственно, с чиновничьей точки зрения, был высок и оклад жалования. Однако инженерная точка зрения на материальную сторону службы была иная. Инженер еще на студенческой скамье усваивал взгляд, что он, как специалист, должен иметь не только возможность безбедно жить, но и богатеть. Поэтому большинство старых начальников округов составляли себе обычно хорошие состояния, которые по размерам их явно превышали самую высшую сумму сбережений, доступных при самой экономной жизни чиновнику с окладом до восьми-десяти тысяч рублей в год. Инженеры не считали ниже своего достоинства класть в свой карман все сбережения, которых удавалось достигнуть экономией против утвержденных цен на работы, получать процентное вознаграждение от различных подрядчиков и поставщиков; худшие же и наименее устойчивые попросту брали взятки и крали казенные деньги. Общественная точка зрения на дело была им, конечно, чужда. Сказанное особенно относится к инженерам-полякам; они, к сожалению, всегда давали в России главный контингент нечестных чиновников. У меня были среди поляков хорошие знакомые, приятели, даже один очень близкий друг – доктор З. В. Чернявский; я довольно хорошо знаю польскую среду и должен сказать, что люблю ее именно за те качества, которые больше всего желал бы видеть в русских: за горячую любовь к своей родине, за национализм; хорошо знаком я с польской литературой, и после русской она давала мне максимум духовного удовлетворения; если не считать Шекспира, Гете и Мопассана, Ожешко и Сенкевич всегда были моими настольными книгами. При всем колебании моих политических взглядов я никогда не мог примириться с участием русской императрицы, впрочем, кстати сказать, вообще чрезвычайно нелюбимой мною, как все рекламное, в несчастном и бессмысленном разделе Польши²⁷. И тем не менее я не могу не сказать, при моих служебных воспоминаниях, что худший элемент на русской государственной службе, за исключением высоко честных и благородных единиц, представляли поляки. Инженерное дело, как наиболее материально выгодное, они особенно предпочитали. Объяснение сказанному мною надо, очевидно, искать в психологических основаниях: большинство служащих поляков считало, что они служат не родной стране, в которой дозволено им все в отношении наживы и ничто не может обязывать к честному исполнению долга. Я уверен, что теперь у себя «дома» психология эта изменилась, и многие наши враги-поляки стали честными работниками на пользу своей, а не чужой, родины.

Одно время, чтобы смягчить хищнические наклонности начальников округов, возникала курьезная мысль при начатом, по инициативе Б. Е. Иваницкого, пересмотре Положения об управлении округами и их штатах²⁸ увеличить содержание начальников округов до норм, отвечающих их привычному незаконному заработку; мысль эта, если не ошибаюсь, принадлежала самому министру. Это предположение вызвало сильные возражения со стороны представителей, кажется, финансового ведомства, совершенно справедливо указывавших, что привычка инженеров зарабатывать что-то сверх жалования так сильна, что все равно они будут получать жалования 20 тысяч рублей в год, а привычную добавку к жалованию приобретать прежними способами.

Само собой разумеется, что старый инженерный мир не мог хорошо относиться к человеку совершенно иных с ним взглядов, другого общественного и служебного воспитания, каким был Б. Е. Иваницкий. Я помню, как в одном, именно польском, обществе мне пришлось быть свидетелем разговора о Б. Е. после возвращения его из продолжительной командировки за границу, где он выполнил весьма ответственное и сложное, сопряженное с очень крупными расходами поручение по заказу судов для пробного полярного рейса от Архангельска к устью Оби²⁹. «Ну, теперь он, конечно, обеспеченный человек», – сказал кто-то, не зная моих личных отношений с Б. Е. Я вспылил и довольно резко просил не судить о всех по инженерам-полякам. Когда я рассказал потом про скромный образ жизни Б. Е. и вообще дал его характеристику как лица, которое я давно и близко знаю, мне, по-видимому, поверили, но не без удивления, что возможна покупка чиновником громадных судов без личной наживы.

Слишком добрый и мягкий по своей натуре Б. Е. не мог явиться тем начальником, который способен был произвести то, что называется радикальной чисткой ведомства. Его отношение к людям нечистоплотным, его борьба с ними проявлялись исключительно внешним образом, в крайне резком, порою просто грубом обращении с ними; с каждым годом эта резкость и грубость усиливались; легкая раздражительность сделалась привычным свойством Б. Е. и переносилась уже часто, даже по мелочным причинам, с тех, кто действительно заслуживает его гнева, на лиц, им любимых и уважаемых. К брани быстро привыкали, не могли не привыкнуть те, для кого служебное положение и сопряженные с ним материальные выгоды были альфой и омегой их бытия. «Брань на вороту не виснет», а выгнать со службы, до этого добрый Б. Е. не дойдет, такова была психология старого состава управления. Не встречая, при таких условиях, отпора своим выходкам, начавшим по резкости их превосходить иногда те сцены, свидетелем которых я бывал в приемной первого моего начальника Савича, Б. Е. доводил иногда служебные разносы до таких пределов, что потом о них рассказывались весьма занимательные и часто преувеличенные анекдоты.

В моей памяти сохранилось два очень характерных не анекдота, а случая подобного рода.

Однажды достаточно бездарный генерал-моряк вывел Б. Е. своим тягучим докладом в такой мере из терпения, что он крикнул: «Я не понимаю, дослужились вы до генеральского чина, а вместо делового доклада лепечете что-то непонятное, как бебешка». Слово «бебешка» переполнило чашу терпения генерала, тем более что он своим розовым аккуратненьким лицом и маленьким ростом действительно напоминал нечто детское, и он отправился к министру жаловаться. Совет, данный ему добрейшим князем Хилковым, поверг его в полную растерянность, и он долго спрашивал у сослуживцев, как ему действовать дальше. Министр сказал: «Ну, не обращайте внимания на крики Б. Е., он и на меня иногда кричит; это не от злобы, он очень добрый человек».

Другой случай, исполненный массы юмористических подробностей, которые мне трудно передать, заключался в следующем. В Петербурге, в нашем управлении как-то появился весьма престарелый инженер-инспектор шоссе, кажется, лет десять, если не более, не посещавший столицы; репутацию он имел прескверную. На расспросы его приятеля поляка-инженера, чего он прибыл, тот отвечал, что давно не видел высшего начальства и чувствует какую-то душевную потребность представиться, чтобы хотя посмотреть, как выглядит новый начальник. «Ну, как знаешь, но не понимаю, чего тебе лезть, когда не зовут тебя», – заметил вскользь столичный приятель; однако прямого и ясного объяснения, почему было бы провинциалу гораздо лучше не напоминать о себе и убраться из Петербурга подобру-поздорову, дано не было, и тот попросил доложить о себе. По словам моего приятеля, бывшего в это время в приемной, когда открылись двери в кабинет И[ваницкого], и шоссейный инспектор стоял еще на пороге, раздалось громкое приветствие, которым был встречен последний приблизительно в таких выражениях: «А-а, воры пожаловали к нам, наконец!» Затем дверь закрылась; слышался неистовый крик, и через некоторое время в полубессознательном состоянии появился обратно инспектор, упавший на первый попавшийся стул; его поливали водой, чтобы привести к сознанию; курьера, державшего стакан с водой, он со страха величал «Ваше превосходительство», а когда, наконец, пришел в себя, его приятель задал ему злой вопрос: «Ну что, осталась в тебе еще душевная потребность видеться с начальством?» «О, никакой!» – прошептал несчастный, и больше его в управлении никогда не видели.

Способ обращения Б. Е. с недостойными инженерами не мог, как я говорил, заставить их уйти со службы: он только, так сказать, косвенно способствовал их уходу, не со службы только, а вообще из сего мира; так, один влиятельный начальник округа после служебного объяснения с Б. Е., придя домой, скончался от паралича сердца; некоторые переводились не на активную роль членов совещательного органа при управлении – Комитета³⁰, другие уходили в отставку за выслугу лет.

Шедшее на смену им новое поколение инженеров было в большинстве проникнуто уже новыми, не грубого материально-эгоистического свойства стремлениями; это были или карьеристы, воодушевленные мыслью о государственных пользах, или люди ученой складки, для которых успех работы, ее прогресс составляли смысл их скромной служебной деятельности, или просто хорошие честные работники-техники.

Несомненно, личность нового начальника управления, его широкие взгляды на государственное дело, начатые им реформы во всех областях довольно-таки отсталого ведомства, каким было Управление водных и шоссейных путей, стоявшее всегда в тени по сравнению с железнодорожным ведомством, в весьма большой степени способствовали появлению и служебному продвижению нового типа инженеров.

Постепенно со многими из них на деловой почве, а с годами и на личной, я близко сошелся.

Общение с новыми для меня людьми было полезно мне в том отношении, что открывало передо мною путем живого слова, как обучение меня Сибири И. И. Крафтом, мощные перспективы водного дела для нашего народного хозяйства. Зазубренные в свое время без смысла и связи названия великих рек России оживали, получали кровь и плоть; вырисовывались громадные народно-хозяйственные возможности при надлежащем устройстве и эксплуатации наших естественных путей сообщения. Вторая, кажется, по хлебным оборотам Мариинская система делалась любимой, понятной, возбуждала чувство национальной гордости³¹. Сравнение смелого размаха Петра Великого с последующим относительно робким продвижением нашего речного дела вперед заставляло критически относиться к настоящему и развивало желание быть хотя чем-нибудь полезным этому делу, в мере сил толкать его вперед, всемерно защищать его – другими словами, наступало то, что одно дает смысл всякой принудительной работе – живой интерес к ней.

Ряд технико-экономических партий работал по обследованию наших водных путей, по проект[ир]ованию новых систем. Наиболее крупной, можно сказать, смело величественной, представлялась работа – проект водного пути между Балтийским и Черным морем посредством соединения З[ападной] Двины с Днепром и ряда шлюзных устройств, а также канализации Днепровских порогов. В управлении имелись уже весьма ценные и интересные материалы по этому делу, представлявшие не только специально технический, но и выдающийся экономический интерес. Так как в мое время обсуждались различные предложения частных, преимущественно иностранных соискателей по проведению означенного пути, то мне было поручено составить сводную историческо-статистическую справку о данных его обследования, охватывавшего до 25 губерний. Я не могу здесь останавливаться на подробностях этого великого по своему экономическому значению плана, который, дополняясь проектом соединения Дона с Волгой, включал в одну речную систему бассейны трех морей: Балтийского, Черного и Каспийского; по частному вопросу об эксплуатации порогов Днепра мне придется говорить несколько подробнее ниже. Теперь же замечу только, что отсутствие в стране капитала и несчастная наша боязнь вторжения иностранных капиталов, в связи с еще более несчастными и еще менее обоснованными, все иногда заполнявшими стратегическими соображениями, затормозили осуществление названного мною проекта³². Для меня же лично изучение этого дела имело большое значение, как потому, что вводило в область новых знаний, так и потому, что способствовало сближению моему с рядом новых интересных людей-специалистов и дало, благодаря этому, возможность воочию наблюдать эволюцию нашего инженерного мира, нравственный прогресс русского служилого люда даже в тех частях службы, которые еще недавно казались наименее доступными ему. Эта подробность моих служебных наблюдений особенно ценна для меня, как горячего националиста, ибо она укрепляет веру в русские силы, в силу русского народа. Если наиболее некогда темное и развращенное наше ведомство – судебное живым духом реформ императора Александра II³³ могло найти в несколько лет тысячи кристально-честных деятелей, для которых, вопреки знаменитому по гнусности заявлению Керенского, понятие «честь» заменяло все личные материальные выгоды в жизни³⁴, если уже на моих глазах считавшийся весьма подозрительным акциз мог быть превращен, главным образом энергией одного человека – Витте, а отчасти и его предшественников и некоторых их сотрудников, в совершенно чистый род службы, к которой потянулась масса молодежи с высшим образованием³⁵, если тому же человеку удалось найти в России громадный кадр людей тоже с высшим образованием для сформирования столь соблазнительной для взяточников податной инспектуры, в которой злоупотребления считались совершенными исключениями³⁶, и т. д., и т. д., то еще лишний штрих к сказанному мною: мои личные светлые впечатления от новых инженеров не могут не представлять утешительной, радостной картины для всякого, кто хочет верить в русский народ и его честные творческие силы.

Из молодых инженеров особенно сблизился я с выдающимся, европейски образованным специалистом-гидротехником, инженером путей сообщения С. П. Максимовым; его, как вообще и всю инженерную молодежь, а также, конечно, и честных представителей старого инженерного мира очень ценил и любил Б. Е. Иваницкий, которому эта молодежь отвечала естественно тем же. Максимов впоследствии перешел в ведомство землеустройства по Отделу земельных улучшений³⁷, в котором занимал должность помощника управляющего отделом (вице-директора), так что наши служебные пути встретились и по оставлении мною службы в ведомстве путей сообщения. Он интересовался не только технической, но и правовой стороной дела, в которой умело для не-юриста разбирался. Совместно и довольно долго пришлось мне работать с ним по сложным вопросам эксплуатации силы падения воды в связи именно с проектом канализации Днепровских порогов, каковая работа и установила между нами приятельские отношения.

Из инженеров новой формации назову П. П. Чубинского, Тренюхина, С. В. Васильева, Тухолку, Старицкого, Попова – в се они, как и многие другие, фамилии которых теперь мною позабыты, были весьма незаурядными, а некоторые и прямо выдающимися честными деятелями.

Талантливый и с громадной инициативой инженер П. П. Чубинский широко развернул свои технические и организационные способности на Дальнем Востоке в ответственной должности начальника Управления водных путей Амурского бассейна, т[о] е[сть] по европейской терминологии – округа путей сообщения³⁸. Обстановка р. Амура, для правильности ее требовавшая тщательных повторных обследований, крайне сложная при извилистости и изменчивости фарватера, являлась технической гордостью нашего ведомства и возбуждала почтительное изумление со стороны иностранцев. Огромность бассейна этой реки с полноводными, но малоизученными притоками (Зея, Бурея, Сунгари и др.) требовала серьезного научно-технического изучения; с этой целью там работал ряд инженерных партий. Чисто хозяйственные операции по содержанию довольно крупной казенной флотилии, разрешение массы правовых вопросов, связанных с полицией безопасности и благоустройством водных путей, с делом найма многочисленного персонала служащих на частные суда, наконец, разрешение различных ответственных пограничных вопросов с нашим правобережным соседом – Китаем и проч., и проч. – все это ставило местное водное управление в исключительное по сложности работы положение.

Кстати, вспоминаю где-то прочтенные мною воспоминания одного из наших ссыльных революционеров, где он, описывая свои скитания, приведшие его к временной работе в Управлении водных путей Амурского бассейна, с «глубокомысленной» иронией замечает: «В России и такое было управление». Это невежество, всегда заставлявшее меня вспомнить крыловскую «Свинью под дубом»³⁹, удивительно характерно вообще для нашей революционной среды. Утопическая, без конкретных, сколько-нибудь основанных на реальных знаниях данных. Брошюрки заменяли этим несчастным русским людям всякое образование, в особенности знание подлинной России; поэтому-то так легко разрушалось по их инициативе во время революции все то, ценности чего они понимать не могли, то, что при всяких социально-политических строях остается неизменно-необходимым для блага народа.

С П. П. Чубинским я работал впоследствии совместно в Амурской экспедиции⁴⁰, и эта работа и сдружила нас.

В заключение для характеристики новых веяний в инженерной среде должен упомянуть о том изумлении, в которое привели разных поставщиков и подрядчиков приемы работы, введенные новым молодым начальником Киевского округа путей сообщения Тренюхиным. Когда евреи-подрядчики при заключении условий на работу объявили ему сумму личного его процентного от них вознаграждения, он согласился на их предложение, а затем при утверждении цен на работы сбросил соответственную сумму с этой цены, заявив удивленным контрагентам, что они ведь сами признали, что работы фактически обойдутся без убытка для них дешевле на сумму предложенного ему «гонорара». Так же поступал и заместивший Тренюхина в должности названного округа инж[енер] Попов.

О личном богатстве от службы эти люди уже не думали. Не революционным, а эволюционным путем достигалось самое ценное для всякого человека и народа качество – умение честно работать; революция, развратив население и перебив лучших его работников, причинила на многие десятки лет гораздо больший ущерб России, чем материальное расхищение ее богатств, на котором главным образом сосредотачивается ошибочно внимание русских и европейских врагов керенщины и большевизма. Но об этом в своем месте.

Работы по реформированию дела заведования водными путями при Б. Е. Иваницком касались, как я говорил, всех сторон дела. Заведование портами, после различных ведомственных трений и обострения отношений между Б. Е. и сторонниками великого князя Александра Михайловича, ставшего во главе дел торгового мореплавания, было изъято из ведения нашего управления⁴¹, и главное внимание последнего всецело сосредоточилось на реках и отчасти шоссе.

Мне лично, с переводом моим в Юридическую часть, пришлось принимать непосредственное близкое участие в разработке: 1) нормального устава судоходства и сплава, 2) правил о найме служащих и 3) положения об эксплуатации силы падения воды. Кажущаяся, судя по названию работ, для поверхностного взгляда сухость и как бы второстепенность их обманчивы; более близкое знакомство с их содержанием открывает весьма заманчивые для государственно-мыслящего человека вообще, а для юриста в частности деловые перспективы. Я не могу останавливаться на утомительных для неспециалиста подробностях названных законопроектов, но охарактеризовать их в кратких, так сказать, популярных и бытовых чертах считаю не лишним для полноты моих служебных воспоминаний.

Начну с Устава о судоходстве и сплаве. Постановления закона по этому предмету, составлявшие приложения к Уставу путей сообщения⁴², устарели до курьезности и в большей их части на практике уже не применялись; они содержали в себе правила еще Петровского времени, когда законодатель стремился, в целях большей доступности текста закона мало образованному обывателю, знакомить его не только с той или иной правовой нормой, но и с различными основаниями, обусловившими ее издание, а кроме того загромождал закон массой подробностей чисто циркулярного характера; были, например, статьи устава, которые за успешное исполнение тех или иных операций судоходной инспекцией обещали ей различные награды: «не только денежные, но и самим орденом или чином»; определялось даже, сколько дней в неделю запрещается напиваться и т. п. Канцелярия Государственного совета⁴³ не решалась уничтожить архаические правила в кодификационном порядке, что, в сущности, было бы самым правильным; она добросовестно ждала замены их новыми законодательными нормами по инициативе «заинтересованного ведомства». Последнее действительно пыталось дать новые законодательные правила взамен устаревших, но попытки эти не имели успеха, так как техники-специалисты, поглощаемые всегда массой мелочных подробностей, не имели ясного представления, как разграничить область законов от области административного циркулярного усмотрения; они определенно сознавали одно, что судоходное дело настолько живое и подвижное, что если подчинить его неподвижным и трудно изменяемым нормам закона, то кроме вреда от этого ничего не получится: либо закон вскоре не во всех частях будет исполняться, либо он будет обходиться путем злоупотреблений должностных лиц. С другой стороны, в лучшей, наиболее юридически образованной среде ведомства не было сомнений, что и полный произвол, безграничное, не сдерживаемое никакими законодательными нормами усмотрение ведомства в деле подчинения судоходства и сплава каким-либо полицейским стеснениям представляется совершенно недопустимым. Еще до назначения начальником управления Иваницкого Министерство путей сообщения входило с законодательным представлением проекта Положения о судоходстве и сплаве; этот проект, по объясненным мною причинам, заключал в себе целый ряд мелких полицейских правил и заканчивался весьма курьезной, чтобы не сказать более, с правовой точки зрения статьей, которая предоставляла министру путей сообщения отменять, изменять и дополнять все правила положения. В Государственном совете или Комитете министров (не помню теперь) вполне естественно министру путей сообщения был задан вопрос, почему он, собственно, домогается постатейного рассмотрения представленного им проекта, когда, в сущности, законодательное значение имеет одна последняя его статья, дающая министру право обязывать судоходцев и сплавщиков любыми, по его усмотрению, правилами. Само собою разумеется, что в таком дискреционном праве в виде постоянной меры министру было отказано.