Текст книги "Жизнь моя, ты не приснилась мне. Исповедь советского человека"

В учительской Аграновский сел на диван, посадил меня рядом и произнёс: «Ну, что, молодой человек, поздравляю вас с прекрасно проведённым уроком, я получил истинное удовольствие. Мне всё ясно, я не пойду на ещё один урок». Эти слова я запомнил на всю жизнь, – ведь мне их сказал один из лучших учителей-историков Казахстана, значит, я сдал ещё один экзамен. Но что такое молодость, неопытность, а ещё желание самоутвердиться, то есть глупость в квадрате; радостный от похвалы, – «в зобу дыханье спёрло», – произнёс: «Этот класс не самый сильный, а вот следующий – сильнее»… «Ну, что ж, с удовольствием послушаю, идём», – откликнулся Аграновский. В следующем классе было всё то же самое, не было лишь одного – самого главного: класс нельзя было узнать, он замкнулся, точно испугался незнакомого «дядьку», дети настороженно смотрели на него, на меня, отвечали, но только по вызову. «Нет, молодой человек, этот класс слабее, но я своего первоначального мнения не меняю», – умный, проницательный, высокопрофессиональный Аграновский преподнёс мне урок, который пригодился в жизни. Но самое значительное произошло позже, когда комиссия в горкоме партии подводила итоги всей проверки школ Балхаша: в присутствии высокого городского начальства и нас, проверявшихся учителей, в докладе назвали двух лучших учителей истории – Халову Марию Николаевну и меня, Сапрыкина Владимира Александровича.

Конечно, я был очень рад, не менее радовалась Алла, поздравляла меня, говоря тёплые слова. Но тогда я ещё не знал и не понимал, что «хвалу и клевету» надо принимать равнодушно, ибо за то и за другое, рано или поздно, придётся расплачиваться. В школе № 1 были сложные отношения между молодыми учителями, работавшими первый год, и опытными, признанными авторитетами. Последние иногда посещали уроки первогодок, разбирали их, но, наверное, не лучшим образом: стали возникать конфликты. Однажды прямо в учительской возник скандал между математиком первого года работы в школе, выпускницей Алма-Атинского пединститута, и уже ветераном школьных дел. Скандал был громким, публичным, со слезами, чуть ли не рыданием, тяжко смотрелась эта сцена в учительской. Голоенко Иван Иванович издал приказ: без разрешения дирекции уроки молодых учителей посещать запрещено. Меня сие как бы не касалось, Халова моих уроков не посещала, молча проходила мимо, а Сёмина вела себя в высшей степени корректно, как требуют отношения завуча и учителя, она просто помогала мне вникать в тайну профессии. Но вдруг однажды (это слово будет возникать не раз в моём повествовании) на глазах всего педколлектива ко мне обратилась учительница русского языка и литературы Инна Михайловна Орешникова (позже я узнаю, что она до Сёминой работала завучем): «Владимир Александрович, вы уже не являетесь молодым учителем, можно я приду к вам на урок?», то есть без разрешения дирекции… «Приходите», – вынужден был ответить ей, хотя сам вопрос и интонация мне очень не понравились. Пришла, отсидела весь урок, молча ушла, не сказав ни слова. Если бы я знал тогда, какая коварная комбинация таилась в голове этой женщины!

Между тем учебный год постепенно идёт к концу, и вдруг меня вызывает заведующий гороно Валентин Иванович Ли. «Я решил назначить тебя директором семилетней школы № 24», – к моему изумлению услышал я из уст заведующего, и тут же решительно отказался. Умный, хитрый кореец стал меня всячески убеждать в том, что я смогу быть директором: «Завучем я бы не назначил тебя, слишком рано, а директором справишься… Я же взял тебя и жену на работу без направления, соглашайся». Деваться некуда, согласился. Уже на следующий день в учительской школы, где я работаю, гудел женский «улей». Все громко обсуждали новость, не стесняясь моего присутствия, прогнозировали, чем это может закончиться для молодого выскочки. «Ничего, вот увидите, они сожрут его, даже косточки не оставят, если уж Россинскую сумели съесть», – громко говорила Котт в учительской, другие кивали головой в знак согласия. В груди у меня неприятно что-то заныло, и я поехал в гороно. «Ты что пришёл, никак решил отказаться?!» – неприязненно воскликнул заведующий гороно. Объяснил, что я кое-что узнал об обстановке в 24-й школе, она конфликтная, склочная; я готов работать, но не дрязги разбирать. Ли напирал, показал даже приказ о моём назначении, всё, уже поздно, «дорогой мой». «Я не дам согласия и приказ не подпишу», – отрезал я. Он тут же позвонил в горком партии и повёл меня к секретарю по идеологии Жангирову Алихану Жангировичу. «Вот, Алихан Жангирович, молодой кандидат в члены КПСС отказывается от важного поручения гороно», – решил использовать последний козырь Валентин Иванович. Однако секретарь горкома оказался умнее и тоньше в оценке ситуации: «Валентин Иванович, зачем вы ломаете судьбу парню? Пусть он поработает, наберется опыта, тогда и станет директором. У вас что, не найдётся учителя из всех школ на замену Россинской?». Так Жангиров второй раз уберег меня от волюнтаристских действий начальника. До этого был первый случай: инструктор горкома Розман Семён Рувимович пригласил к себе в кабинет и предложил стать внештатным лектором, выступать с атеистическими лекциями. Я отказался, сославшись на то, что такой предмет нам не преподавали, я им не владею, он мне вообще неинтересен. Розман пожаловался Жангирову, и тот в моём присутствии спокойно, но твёрдо заметил: «Пусть читает лекции по историческим вопросам». Дважды спасибо внимательному к людям и рассудительному секретарю горкома партии Алихану Жангировичу Жангирову. Но я тогда не мог знать, будут ещё две встречи с ним, которые станут судьбоносными в моей дальнейшей жизни.

…Ранняя весна 1960 года, в полупустыне ярко светит солнце, пора позаботиться о хлебе насущном: начинается посадка картофеля, овощных культур – помидоров, огурцов, арбузов, дынь, – всё на поливных участках. Мой класс и меня самого направляют в подхоз «Чубар-Тюбек» сажать картошку. Расселяют в бараке, рядом с ним, на улице, стол, на нём кормились. Работа идет весело, мы стараемся, ученики полностью доверяют мне, а я им. В конце недели приезжает школьный биолог Надежда Ивановна Ламзина, кстати, жена директора школы Голоенко Ивана Ивановича, дама модная, хорошо одетая, с вежливыми манерами, но властная. Днём ходила по участку, проверила качество нашей работы, осталась довольна – биологические знания учащихся в норме. Вечером гуськом потянулись к своему бараку, Надежда Ивановна взяла меня под руку и ласково заговорила: «Владимир Александрович, у меня есть к вам разговор». – «Слушаю вас, Надежда Ивановна». – «Вас курирует Анфиса Ивановна Сёмина, она серьёзно влюблена в вас»… Словно удар обухом по голове были её слова. Я смешался, но сумел ответить: «А я причём здесь? Я ничего не знаю, и знать не хочу»… «Владимир Александрович, вы ещё очень молоды, и плохо знаете женщин, а они часто бывают коварны, будьте осторожны». Разговор принимал неприятный характер, у вас там, думал я, свои дрязги, не втягивайте меня в них. «Надежда Ивановна, прошу вас, прекратите этот разговор и больше никогда не заводите его со мной».

Но «любовная история» на этом не закончилась, она, увы, только начиналась. Когда я вернулся домой, в квартире неожиданно застал маму, Алла была в вечерней школе. Не успев перешагнуть через порог, услышал: «Что ты себе позволяешь, сынок?! Как тебе не стыдно, завёл семью, жену, родил дочь, а теперь развёл шашни?! Запомни, в нашей семье этого никогда не было, у нас женятся только раз!». Вот оно, предупреждение Ламзиной, вот он, удар под сердце; откуда же этот нокаут, кто его наносит?! Все попытки прервать гневный монолог матери, что-то объяснить относительно лживых слухов о своей непричастности к «делу», были тщетны. «Придёт Алла, говори ей…» – с этими словами мама хлопнула дверью и ушла. Сиди не сиди, а надо что-то делать: принял душ, смыл полевую грязь, переоделся и пошёл встречать жену; что буду говорить – не знаю… Часам к одиннадцати вечера вышла Алла, без обычной улыбки, спокойна и холодна как камень, позволила поцеловать себя, молча пошли домой. Темно на улице, хоть глаз выколи, темно и в душе… Только дома пришлось сказать о встрече с матерью, спросить: «Ты не молчи, расскажи, что известно тебе? Я же был в подхозе и ничего не знаю». И вновь холодно и как бы безучастно Алла поведала мерзкую, подлую историю унижения её, меня и, как выяснится позже, Сёминой Анфисы Ивановны. Аллу вызвал Захарченко, директор вечерней школы, и начал выяснять, насколько и в чём именно изменилось моё отношение к ней как к жене и женщине, как отношусь к своей дочери, какие претензии есть у неё ко мне как к мужу и т.д. и т.п. «Ваш муж изменяет вам, любовница у него – завуч школы Сёмина Анфиса Ивановна», – без обиняков заявил Алле Захарченко, не думая, что он мог убить мою жену. Я был потрясен этим чудовищным вторжением в нашу семейную жизнь совершенно незнакомого негодяя, волна ненависти к нему и жалости к жене охватила меня. Это уже третий сигнал о моём недостойном поведении, но что мне сказать о своей невиновности? Любые слова в такой момент ничего не значат, нужны действия. Рано утром надел «парадный» костюм, белую рубашку с галстуком и вышел из дома с мыслью: «Убью сволочь»… Нашёл кабинет директора вечерней школы, резко открыл дверь приёмной, на моё счастье, в ней находилась секретарь, а из следующей, открытой, двери слышались голоса. Шагнул, за столом сидел Захарченко, а от него отходила посетительница. Увидев меня, он всё понял, вскочил и усадил её на стул. Я остановился и, думаю, это спасло меня от серьёзных последствий, ведь я был готов броситься на него и разорвать на куски. Во всяком случае, таким в тот момент было моё состояние. Опытный интриган и проходимец продолжал удерживать посетительницу, что позволило мне снизить накал бьющей через край ненависти. Но подлец не мог до бесконечности прятаться за женщину, которая была у него на приёме, вышел ко мне и жалким голосом пригласил зайти. Я не стал закрывать за собой дверь, пусть услышит секретарша, она мой свидетель: «Ты уже понял, негодяй, что перед тобой тот самый неверный муж, от которого ты спасаешь Сапрыкину Альбину Александровну – мою жену. Скажи, мерзавец и провокатор, что побудило тебя, директора школы, наверное, и коммуниста, сочинить страшную клевету обо мне, которого ты видишь первый раз в жизни?!» – я не вопрос задавал, а бросал в рожу свою ненависть существу, сжавшемуся в кресле. «Ты грязно оскорбил жену, всю мою семью – мать, сестер, детей. К сожалению, я не могу набить тебе морду, но запомни, эту провокацию без последствий не оставлю, ты ещё получишь своё…» – да, именно так, такими словами говорил я этому чудовищу, позволившему бросить под откос мою семью, моё настоящее и будущее. Если кто-то попытается осудить моё поведение в тот момент, то вначале пусть представит, что это произошло с ним, с его женой, детьми, матерью. Захарченко даже не пытался остановить меня, его руки шарили по столу, губы то открывались, то, шлёпая, закрывались, он был покрыт потом, стекавшим по щекам и лбу. Я вышел из логова провокатора, секретарша с ужасом смотрела на меня – она всё слышала, какой-то неизвестный парень громил её кумира. Ни она, ни я тогда ещё не знали, что в кабинете директора Балхашской вечерней средней школы прятался проходимец с уголовным прошлом, в моём лице его настигла расплата. Но об этом чуть позже…

Вышел на улицу, закурил свой «Беломор»; в груди пустота, сознание обострено до предела, в виски бьёт мысль: этого негодяя ничем не прошибёшь, нужно дальше бороться за свою честь и достоинство, нельзя, чтобы провокаторы множили беды и несчастья ни в чём не повинных людей. Помощь нашёл в своей школе: Голоенко Иван Иванович и Роза Ивановна Дергунова сделали всё, чтобы снять с меня и Сёминой Анфисы Ивановны грязное пятно провокации. Было созвано общее партийное собрание коммунистов двух первичных парторганизаций – моей школы и школы рабочей молодежи. К сожалению, пришли не все, были заняты на уроках, но на собрание пришел директор Казахской средней школы № 2 Хасенов Рашид, его уполномочил гороно, а также женщина – ветеран Балхаша (не помню её фамилии). Сообщение сделала Роза Ивановна, затем слово дали Захарченко. Он что-то мямлил невразумительное, вертелся, как уж на сковородке, из нечленораздельных оправданий можно было понять одно: он руководствовался благими намерениями, когда беседовал с Альбиной Александровной, лишь хотел предупредить её об опасности, нависшей над семьей; Владимира Александровича он не знает, но о его поведении и связи с Сёминой Анфисой Ивановной ему сообщили его друзья, уважаемые люди, которым доверяет, а потому посчитал своим долгом не проходить мимо и помочь учительнице своей школы. Все переглядывались, на лицах присутствующих царило недоверие: всё как-то «странно и непонятно»… Выступил представитель гороно Хасенов, продолжил линию Захарченко – директор школы обязан заботиться о своих подчиненных… А речь ветерана потрясла меня: она говорила о заслугах негодяя, о том, что тот – лицо балхашского образования, его знает и ценит весь город… Я понял, что подлец выкрутится, выйдет из воды сухим при такой поддержке, и попросил слова. Я не готовил его, а потому экспромт был взволнованным и горячим: Захарченко оскорбил мою жену, меня и завуча средней школы № 1, он, не зная броду, полез в воду, – решил стать судьей в том, что не знает, не ведает, и чего нет в действительности, он – грязный негодяй и подлый провокатор. К тому же он аморальный тип, это ведь его несколько лет назад сбросил с балкона дома возмущенный участник праздничного застолья, когда этот «благодетель» начал грязно домогаться его жены. Если вы не знаете об этом факте, я могу предложить вам источник сведений. Захарченко – не коммунист, он не имеет права носить партийный билет. Голосование закончилось ничем, негодяю всего лишь поставили «на вид»… Позже узнаю, что я стал жертвой комбинации, задуманной Орешниковой Инной Михайловной и её родственницей, то самой ветераншей, что выступала на партсобрании. Орешникова, дама амбициозная, высокомерная, с непомерными претензиями на исключительность, будучи завучем, однажды швырнула директору школы заявление об увольнении, Иван Иванович тут же его подписал. Новым завучем была назначена Сёмина Анфиса Ивановна, которая, имея большой опыт и хорошие знания, с успехом справлялась с обязанностями по этой должности. Орешникова не желала смириться с происшедшим и начала готовить подкоп под соперницу… Вот откуда её приход на мой урок: она решила посмотреть на меня в деле, а заодно «прицепить» к комбинации против Сёминой. Через родственницу решили использовать и Захарченко: зная его «хохлацкие» замашки, поняли, что тот с удовольствием выполнит роль провокатора. Вот и вся та давняя история моего учительства, которая тоже научила меня многому: надо не только смотреть вперед, но и обладать умением зреть вокруг, по сторонам, оглядываться назад. Ничто в жизни не проходит бесследно, всё ложится в опыт – главный компас, определяющий наш путь «езды в незнамое», в социальном, политическом, нравственном общении и поведении в социуме – этом «человейнике»…

Думаю, что Алла смогла убедиться в сути происшедшего, она же реабилитировала меня и в глазах своей свекрови, моей мамы, во всяком случае, никогда больше не возникало разговора об этом. Правда, много позднее она могла сказать с улыбкой: «Поздравляю, твою любовницу назначили директором школы». И всё же заноза осталась и у Аллы, и у меня – учебный год скомкан, настроение испорчено, в Балхаш мы ехали за другим. «Давай вернемся в Петропавловск, нас там знают, не пропадем, у матери жилье есть, а потом и нам дадут», – перед отпуском услышал я от жены. Уехали все: Алла, Наташа, бабушка Катя, я. Вернувшись, сразу пошел в облоно – к уже знакомому Сакуну, заведующему. Принял сразу, кажется, был рад, улыбчив: «Я же тебе говорил – куда едешь, говорил – дочке не климат, и об этом предупреждал… Словом, так, моё прошлогоднее предложение в силе, назначу тебя директором в хорошую школу – на станцию Конюхово, там сейчас семилетка, на ее базе открывается средняя школа-интернат – это новое направление в образовании. Считай, что тебе дается партийное поручение – выполнишь, переведу в Петропавловск».

Сакун даже слышать не захотел, что я ещё не уволился в Балхаше, тут же, на моих глазах издал приказ, вручил его мне и предложил съездить в Конюхово, посмотреть школу, зайти в районо, познакомиться с личными делами учителей, а уж затем вернуться в Балхаш и решить вопрос с увольнением. Опытный, многолетний заведующий Северо-Казахстанским облоно, конечно, шёл на нарушение, издав приказ о назначении работающего учителя из Карагандинской области. Но, я думаю, он решил ковать железо, пока горячо, ему крайне нужны были кадры, а тут появлялась возможность заполучить сразу двух учителей. И ещё мне казалось, что он испытывал ко мне какую-то симпатию: седой, с умным проницательным взглядом, заведующий смотрел на меня как на близкого ему человека; наверное, он помнил мои выступления перед областным партийно-советским активом с пламенными стихами Маяковского. Алла согласилась, и я поехал в Конюхово, благо недалеко от Петропавловска. Нашел школу, обошел ее вокруг, но внутрь даже не взглянул, в районо, где уже знали о моем назначении, выдали личные дела учителей школы; вижу, коллектив укомплектован, хотя нужны ещё некоторые преподаватели, и вернулся в Петропавловск. Всё, решение принято окончательно, «Рубикон перейден», – еду в Балхаш увольняться и увольнять Аллу с ее заявлением в гороно.

Родные, Римма, мама, Вася встретили меня с тревогой, они явно не хотели нашего отъезда, но деваться некуда, согласились, пожелав, чтобы нам повезло на новом месте. Явился к Валентину Ивановичу Ли с двумя заявлениями об увольнении. Он долго смотрел на них, словно не понимал, о чём та идет речь. «Володя, ты еще очень молод, горяч, думаю, совершаешь большую ошибку, – размеренно, даже как-то равнодушно произнес он. – Я конечно тебя уволю, но ты вряд ли найдешь работу. Уже август, комплектование школ закончено, часы распределены»… При этих словах заведующего я достал из нагрудного кармана рубашки приказ с печатью и подписью Сакуна о моем назначении директором Конюховской семилетней школы и подал Ли. Надо было видеть его реакцию: он подскочил со стула словно ужаленный – куда делась его вальяжность, невозмутимость! Он закричал: «Что позволяет себе этот Сакун, растаскивает мои кадры! Я буду жаловаться в министерство! А тебя не уволю, ты ещё должен отработать положенный срок после института! Ты, что, играешь со мной? Я же назначал тебя директором, но ты отказался, а там что, всё мёдом намазано?!» – бросал обвинения в мой адрес Ли. Я всё же успел сказать ему, как с нами обошлись провокаторы Захарченко и К, что нас в гороно не защитили. Он не хотел ничего слышать, не выпуская из рук приказа Сакуна, стал звонить в горком партии. Так в третий раз я оказался перед лицом секретаря городского комитета Компартии Казахстана Алихана Жангирова. Ли положил перед ним приказ Сакуна и жестко объяснил, что творится беззаконие со стороны Северо-Казахстанского облоно и лично товарища Сакуна, а кандидат в члены КПСС Сапрыкин обязан отработать положенные по закону три года. В этом раз Жангиров не спас меня и не менее строго предупредил о том, что если я вздумаю уехать самовольно, буду исключен из рядов партии, о ней я могу забыть навсегда. Ситуация была безвыходной, я как будто попал в капкан, выход один – звонить Алле и посыпать голову пеплом: да что ж такое, я опять виноват… Сакуну звонить не стал, стыдно, хотя вины своей не чувствовал, послал телеграмму: «Балхашский горком партии не снимает с партучета, грозит исключением, выехать не могу. Спасибо за всё, простите». Так в третий раз я не стал директором, и не стану им никогда больше в своей жизни, о чём ни разу не пожалел. Труднее всего было с Аллой: на телефонных переговорах она плакала и решительно отказывалась возвращаться в Балхаш, еле уговорил, пообещав добиться ее перевода в другую школу, подальше от провокатора, оскорбившего нас. Моя семья вернулась в полном составе, чему я был несказанно рад. 18 августа 1960 года Аллу перевели в семилетнюю школу № 26, причем в самом приказе содержалось явно уничтожительное отношение к ней: «Переведена учителем русского языка» (приказ № 104 от 16/VIII-60 г., цитата), слово «литературы» куда-то исчезло… Я расспросил своих учителей, Сёмину, Дергунову, об этой школе: это одна из самых худших школ города, в ней никто не хочет работать, туда направляют как в ссылку… Она находилась на окраине Балхаша, недалеко от цехов комбината, в барачном поселке, где жили многие вербованные люди, говоря современным сленгом, «мигранты». Я вышел на работу в конце августа, как и полагалось, вместе с другими учителями участвовал в обходе всех квартир прилегающего микрорайона, мы вели перепись учеников школьного возраста, обращая особое внимание на условия их жизни и возможности хорошо учиться, выявляли тех, кто вдруг оказался вне школы, – таких мы не обнаружили.

Первая четверть пролетела быстро, меня, наконец, перевели из кандидатов в члены КПСС, на общем открытом партсобрании голосовали единогласно, отметили моё старание. Наступил октябрь – я вызван на бюро Балхашского городского комитета партии, меня ожидает самое важное событие за всю мою двадцатичетырехлетнюю жизнь, – горком рассмотрит решение школьной первичной парторганизации о переводе из кандидатов в члены КПСС. Волновался очень, ведь меня в горкоме уже знают, готовился, почти наизусть выучил Устав партии, ещё раз прочитал газеты, соответственно оделся. Заседание вел Валентин Гаврилович Мишуров – первый секретарь горкома, за столом члены бюро, в том числе Жангиров Алихан Жангирович. Заведующий орготделом доложил мое «дело», стали задавать вопросы, ответил на все. «Поздравляем, Владимир Александрович, вы являетесь членом Коммунистической партии Советского Союза, желаем вам доброго здоровья и успехов в вашей профессиональной работе. Высоко несите звание коммуниста ленинской партии», – этими словами первый секретарь подвел итоги моего «дела». Домой летел как на крыльях, все горести и печали испарились из сознания, моё настроение передалось Алле, она избавилась от комплекса переживаний, я увидел свою прежнюю жену, улыбающуюся и радостную. Через день мне вновь позвонили и пригласили придти за партбилетом, вручал Валентин Гаврилович. А ещё через три дня снова звонок: приглашает заведующий отделом пропаганды и агитации горкома Амирсеилов Тырлыбек Амирсеилович. «Что бы это значило? – подумал я. – Наверное, какое-то поручение». Оказалось, всё серьёзнее: мне предложено перейти на работу в аппарат горкома на штатную должность лектора отдела с окладом 110 рублей. К такому повороту событий я совершенно не был готов, мои мысли были определены работой в школе, мне хотелось стать настоящим учителем, которого бы любили ученики и уважали их родители. У меня, кажется, получалось, а от добра добра не ищут. «Вам, я думаю, пару дней хватит, чтобы подумать, посоветуйтесь с женой и приходите», – на прощание сказал заведующий отделом. «Зачем вызывали?» – сразу на пороге спросила Алла, держа в руке мокрую тряпку: она мыла пол. Рассказал, в ответ прозвучало: «Иди, не раздумывай, следом уйду и я»… Она не хотела быть «ссыльной», работать в школе № 26.

В школе, куда я пришел на следующий день, уже знали об этой новости. Сразу вызвал Голоенко и решительно начал отговаривать: «Владимир Александрович, вам не надо уходить, я уже стар, и школу возглавите вы, только не торопитесь…». Затем последовала встреча с Сёминой Анфисой Ивановной: «Вы сделаете большую ошибку, если перейдете в горком. Вам еще предстоит многому научиться в школьном деле, вы потеряете время, рано или поздно, но всё равно вернетесь в школу, придется учиться заново»… Но я решение принял и, придя к Амирсеилову, дал согласие на работу в горкоме партии. Руководство школы решило не отступать, к Мишурову отправилась делегация во главе с директором, секретарем парторганизации и председателем профкома, – не трогайте Сапрыкина, он нужен школе. Вежливо, но твердо первый секретарь отклонил просьбу делегации: «Он нужен и нам, а вы гордитесь тем, что ваш учитель выдвинут на ответственную работу в городской комитет партии, теперь он будет просвещать рабочих Балхаша». «Сошлись» на компромиссе: дать возможность мне доработать до конца четверти, выставить четвертные оценки в своих классах и уже после 7-го ноября выйти на работу в горком партии. Смотрю и вижу в трудовой книжке две знаменательные записи: 1) «В связи с переводом на работу в аппарат горкома партии освободить от работы в школе № 1 с 10/XI-60 г. Зав. гороно В. Ли»; 2) «Утвержден в должности лектора Балхашского горкома партии. Протокол № 26 от 3/XI-60 г.». Так совершенно неожиданно для меня закончилась очень короткая, но насыщенная событиями работа в качестве школьного учителя. Как бы вдогонку, из школы оригинальная новость: в один из шестых классов пришла новая учительница, заменившая меня, а учеников нет, класс пуст. Она пошла за завучем, пришли вместе с Анфисой Ивановной и обнаружили детей под партами – хулиганство какое-то. «Верните нам Владимира Александровича!» – раздались голоса нарушителей. Да, что-то царапнуло в душе моей, но дело сделано, не надо оглядываться назад. А что ждет меня впереди – этого не мог знать сам господь бог… Разве мог тогда я знать, что «служба» в качестве профессионального партийного работника продлится 31 год: приду двадцатичетырехлетним в 1960 году, а уйду в 55 лет – в 1991 году, когда контрреволюционеры разгромят КПСС, а позже – 8 декабря того же года, в день моего рождения, объявят о роспуске СССР… Жизнь коротка и быстротечна!

В горкоме состоялась подробная беседа с заведующим отделом пропаганды и агитации Амирсеиловым Тырлыбеком Амирсеиловичем, он детально изложил и объяснил круг моих обязанностей, требования ко мне, познакомил с работниками отдела, представил секретарю по идеологии Жангирову Алихану Жангировичу. Тот был радушен, улыбчив, встретил меня как старого знакомого. Так началась моя совершенно новая жизнь ответственного партийного работника, которая, в сущности, окончательно сформирует меня как личность со всеми ее достоинствами и недостатками. В обыденном, массовом сознании партработник предстает чаще всего в виде какой-то неодушевленной, абстрактной фигуры, лишенной обыкновенных человеческих чувств, способности испытывать радость и печаль, боль и горе, сопереживать и идти на помощь людям. Здесь я сознательно опускаю ту лавину лжи и клеветы в адрес коммунистов, партработников в особенности, которая с горбачевских времен и до сегодняшнего дня обрушивается на головы людей, от нее не спрятаться, не увернуться. Это чудовищное преступление похлеще геббельской пропаганды. За 31 год последующей работы на поприще партийно-политической деятельности я увижу обычных советских людей, говоря словами поэта, «мобилизованных и призванных» служить народу – инженеры, агрономы, учителя, врачи, юристы, журналисты, военные, ученые – они стали партийными работниками. Среди них внезапно для меня оказался и я. «Готов ли для такой роли?» – думал в тот момент, и не находил определенного ответа. То, что я знал из книг, учебников, лекций вузовских преподавателей, кинофильмов, наверное, удовлетворяло потребности школы, мой личный жизненных опыт тоже имел определенное значение для работы с учениками и их родителями. Но, думал я, всего этого явно недостаточно для профессиональной партийно-политической работы – за пределами школы был город, горно-металлургический комбинат, рудники, строительные управления треста «Прибалхашстрой», десятки других организаций и учреждений, а в них люди, много взрослых и опытных людей, с чем я смогу придти к ним… Уже в первые дни моего появления в стенах Балхашского горкома партии, а еще позже, потом в течение всей дальнейшей жизни, я понял: партийный работник – это борец за правду везде и во всем, за социальную справедливость в отношениях с людьми, образец в поступках и действиях, где бы они ни совершались – на людях, в семье, наедине с самим собой. Таким образцом для меня был с детства мой отец Александр Васильевич Сапрыкин – крестьянин-колхозник, минометчик 224 стрелкового Памирского Краснознаменного ордена Суворова 3-й степени полка 102-й стрелковой Средне-Азиатской Новгород-Северской Краснознаменной дивизии. Он жил как борец за правое дело социализма и пал в бою с фашистами 26 марта 1943 года при штурме высоты 260,2 «Муравчик» возле поселка «Плоское» на границе Курской и Орловской областей. Моё научное сознание, социальное мироощущение формировалось на жизненном подвиге великих революционеров, отдавших жизнь за освобождение народа от ига капитала – В.И. Ленина, Ф.Э. Дзержинского, М.В. Фрунзе, Лазо, Щорса, молодогвардейцев, панфиловцев, Зои Космодемьянской, Матросова, многих, многих других советских коммунистов, комсомольцев, беспартийных патриотов. Все они, так или иначе, присутствовали в моем собирательном образе комсомольца, а затем и коммуниста, и, конечно, в облике человека, рискнувшего работать в партийном аппарате. За многие годы служения в нем – от Балхашского горкома и до Отдела пропаганды ЦК КПСС – я убедился, что это – качественно иная профессия в сфере государственного, общественно-политического управления процессом социалистического строительства, она требует от каждого, кто приходит в эту сферу, многих важных качеств, среди них, по моему многолетнему наблюдению, следующие: ум, знания, идейная убежденность, нравственная чистота и незапятнанность, способность работать до изнеможения, подчинять личные интересы и пристрастия общественному долгу, – слово «надо» почти как «есть» у военных, уважать людей, уметь их слушать и слышать, приходить на помощь без зова о помощи. Соответствовать этим критериям трудно, многие, вкусив партийного «хлеба», уходили сразу, другие, и таких было немало, приспосабливались, от года к году их становилось всё больше, в годы горбачёвщины, словно почуяв близость «жатвы», проникали в аппарат – прежде всего ЦК КПСС… Такие делали карьеру… Это не коммунисты, «партбилетоносцы» – они первыми предали КПСС.

…В горкоме мне дали время, чтобы осмотреться, привыкнуть к обстановке, а самое главное – подготовиться к роли публичного лектора: ведь я буду выступать от имени городского комитета партии. Для этого было всё: доброжелательная обстановка, аппарат маленький, все на виду, кабинет № 13 на одного человека, для другого просто нет места, телефон, библиотека горкома с газетными подшивками, журналами, работы К. Маркса, Ф. Энгельса, В.И. Ленина. Читай, выписывай, сочиняй – я должен стать лектором-международником. Газеты «Правда», «Известия», «Труд», «Комсомольская правда», журналы «За рубежом», «Мировая экономика и международные отношения» и другие поселятся в моем кабинете надолго. Заведующий из своего сейфа будет на короткое время выдавать журнал ЦК КПСС под грифом «Для служебного пользования» «Атлас», в нем переводы иностранных агентов, а также два строго секретных бюллетеня – один в синей обложке, другой – в красной: в них документы Политбюро ЦК КПСС. Словом, первоисточников много, надо лишь распорядиться этим богатством, создать первую в моей жизни лекцию «О международном положении». Создавал месяца три, испортил горы бумаги, один вариант, другой, третий… Наконец, доложил Амирсеилову Тырлыбеку: готов показать сделанное. Он смотреть не стал, а пригласил ответсекретаря городской организации общества «Знание» Ниязова и предложил на секции лекторов-международников заслушать меня. Заслушали, задали много вопросов, сделали какие-то замечания, но в целом одобрили.