Текст книги "Жизнь моя, ты не приснилась мне. Исповедь советского человека"

За четыре года под его руководством я прошел хорошую школу фехтования, стал опытным бойцом на дорожке, обрел неплохую физическую форму, был быстр и увертлив. При росте 172 сантиметра весил 63 килограмма, во время спарринг-тренировок обыгрывал всех своих друзей. Передо мной, к примеру, две грамоты Совета спортивного клуба Петропавловского педагогического института им. Ушинского: 1) «Совет награждает настоящей грамотой студента IV курса историко-филологического факультета Сапрыкина, занявшего I место в фехтовании на рапире в III зимней спартакиаде 1957—1958 учебного года»; 2) «Совет награждает… студента 5 курса историко-филологического института Сапрыкина, занявшего I место на внутриинститутской спартакиаде по фехтованию. 20.03.59 г.». Кроме грамот, получил подарки: дважды премировали книгами; очень рад был, когда однажды вручили сочинения А.С. Пушкина в трех томах, а на дарственной надписи даже поставили печать профсоюза работников просвещения. Этот трехтомник находится в домашней библиотеке дочери Марины.

Побеждал я и на городских, и на областных соревнованиях, стал чемпионом Северо-Казахстанской области. Дважды встречались на дорожке с фехтовальщиками из Карагандинского пединститута, и оба раза побеждали, один раз у себя дома, другой – у них. Мой авторитет спортсмена рос, и областным отделом физвоспитания и спорта я был утвержден капитаном сборной Северо-Казахстанской области. В 1959 году, за несколько месяцев до выпуска из института, я был вызван в облспорткомитет, и мне предложили готовить команду к спартакиаде Казахстана. Нам создали хорошие условия для тренировок, дали новое оружие, маски, костюмы, туфли с гетрами, а также прикрепили к диетической столовой в центре города на улице Ленина. На каждый день выдавались специальные талоны по 25 рублей: 8 – завтрак, 10 – обед, 7 – ужин. Кормили очень хорошо, вкусно, калорийно, а самое главное – доброжелательно. Мы иногда меняли талоны на деньги у официанток, что запрещалось, но за эту операцию платили им по пять рублей. Полученные наличные я нес домой и вручал Алле.

С поездкой в Алма-Ату на соревнование возникла, однако, серьезная проблема: она попадала на время государственных выпускных экзаменов в институте. Решение нашлось: Северо-Казахстанский обком КПСС пошел на беспрецедентный шаг, он договорился с Министерством высшего образования республики, и нам разрешили сдавать досрочно госэкзамены… Легко сказать – досрочно, а как совместить тренировки с подготовкой, а как это будет воспринято членами Государственной Комиссии? В конце концов, главная ответственность ложится на нас, студентов: провалимся – нам не поможет ни обком, ни министерство, ни дирекция института. Рисковали серьезно, и всё же решили ехать в Алма-Ату на Спартакиаду Казахстана, ведь это – прощальные состязания, может быть, уже никогда нам не испытать радость боя, победы, разъедемся по школам, а в них не до фехтования.

Хорошо запомнил последний день госэкзаментов, перед самой поездкой в аэропорт. Стою на большой, массивной трибуне, спиной к двери, лицом – к Государственной комиссии, все ее члены, – важные, строго одетые, хмурые дядьки; вот он я – авантюрист-спортсмен. Сдаю последний экзамен по современному русскому языку, вдруг чувствую, что внизу кто-то дергает меня за штанину и громким шепотом произносит: «Кончай, опаздываем на самолет»… Это, открыв дверь, буквально заполз Вовка Адерихин и отдает команду. Он не был фехтовальщиком, а упросил меня: я, капитан команды, должен дать согласие на утверждение его администратором на время соревнований, уж очень хотел поехать в Алма-Ату, к тому же и ему полагались талоны на питание. Его шепот и возню услышали члены комиссии. И без того подозрительные и напряженные, переглянулись, раздался громкий окрик: «Что там происходит?! Здесь государственный экзамен или базар?! Товарищ Сапрыкин, может быть, вы нам объясните?!». Адерихин выполз из аудитории, а я растерянно молчал, по спине пробежал холодок – катастрофа… Члены комиссии обменивались какими-то репликами, неприязненно смотрели на меня, потом перестали спрашивать и влепили тройку. Сказать, что это потрясло меня, значит ничего не сказать! Ведь это первая и единственная тройка за все пять лет учебы, но она будет стоять не в зачетной книжке, а в приложении к диплому! Она – вечная печать, до самой смерти, ее исправить, пересдать уже невозможно. Эту унизительную оценку я получил то ли за свой максимализм, то ли за авантюризм, не знаю, но с горечью понял, что слишком хотел поехать на спартакиаду Казахстана и согласился на досрочную сдачу государственных экзаменов. В жизни за всё надо платить… Выскочил на улицу, меня ждала автомашина облспорткомитета, с Адерихиным рванули ко мне домой. Алла уже ждала меня во дворе с чемоданом, сорвал с веревки еще мокрую рубашку – и в аэропорт. Нас ждал грузовой ИЛ-14, первый в моей жизни самолет.

Настал день соревнований, по жеребьевке моя команда попала в самую трудную подгруппу, где предстояло сразиться со сборной республики, которая почему-то шла самостоятельной командой наряду с командами областей. А в ней мастера спорта, знаменитый саблист Владимир Стеркин. Мы, провинциалы из Северного Казахстана, смело вышли на бой с ними. Через открытые двери раздевалки услышал: «Пойдем, посмотрим, как будет драться безрукий». Речь шла обо мне, других безруких на соревнованиях не было. Наша команда выступала хорошо, нам уступили многие, мы даже заняли второе место в подгруппе после сборников, повторяю, после мастеров спорта во главе с лучшим фехтовальщиком республики Стеркиным. Я дрался с ним и очень хотел победить, в одной из моих атак он, отбив клинок эспадрона, «перетянул» через всю мою грудь и попал в сосок, от боли потемнело в глазах. После боя, как и положено, мы пожали друг другу руки, мастер похвалил меня, всё же мой проигрыш был почетным – со счетом 5:3. В целом мы заняли пятое место из 15 областей республики, я выполнил норму первого разряда, – это означало, что спортсмен из меня получился неплохой.

Да, конечно, похвальные грамоты, первые места в соревнованиях, интересные поединки в Петропавловске, Караганде, Алма-Ате – всё это было важно и интересно для меня. Но главное заключалось в другом: за годы занятий спортом я преодолел комплекс своей физической неполноценности, ощутил радость полнокровной жизни здорового человека. Не только я сам, но и окружающие перестали видеть во мне инвалида, обиженного судьбой. Этому всему я обязан по гроб жизни Алееву Ильтазару Нуриевичу, встретившемуся на моем жизненном пути, клинком спортивной сабли толкнувшему меня к качественному преобразованию собственной субстанции.

Но это не всё, что я почерпнул из общения с удивительным человеком, коммунистом, философом по профессии и по жизни. Правильно говорят: если человек талантлив, то он, как правило, талантлив во всем. Алеев не преподавал на нашем курсе, а те, кто слышал его на лекциях и семинарах, были влюблены в него. Веселый, доброжелательный, с огромным чувством юмора, он притягивал к себе людей, нас, студентов. На фотографии, которую я поместил в книге, видно, как он шутит во время нашей случайной съемки. Я много раз смеялся вместе с ним его остротам и шуткам. Однажды, находясь в его квартире, обратил внимание на новенькое пианино. Ильтазар Нуриевич тут же наиграл какую-то мелодию, и, хитро прищурившись, спросил: «А ты знаешь, как я его достал?». Разумеется, я не знал, и он поведал историю приобретения дорогого и крайне дефицитного инструмента. В очереди на него стояло несколько преподавателей, в том числе кандидат физико-математических наук, доцент (имярек), женщина, еврейка, авторитетный ученый. Но пианино продали ему, старшему преподавателю… «Как же это удалось Вам?» – спросил я. «Володя, там, где пройдет татарин, там двум евреям делать нечего», – со смехом ответил Алеев.

Дело, конечно, было совсем в другом, я это понял и без его объяснений. Ильтазар Нуриевич обладал красивым баритоном, пел советские песни, романсы, арии из опер. Он был главной фигурой в институтской самодеятельности, каждый концерт украшал своим пением. Впервые в его исполнении я услышал знаменитый романс «Сомненье» и влюбился в него навсегда. Потом я буду потрясен исполнением знаменитого украинского и советского баса Гмыри, такого голоса я еще не слышал. Мне выпадет счастье выступать на одной сцене, в одних самодеятельных концертах вместе с Алеевым – он пел, а я читал стихи любимого Маяковского. Услышав, как я читаю, он предложил мне попробовать себя в вокальном деле. Я отказался, сославшись на то, что мне на ухо «медведь наступил». Постепенно наши отношения стали расширяться, я тянулся к Ильтазару Нуриевичу, а он, наверное, увидел во мне нечто такое, что позволяло ему, преподавателю философии, коммунисту, тратить время на любопытного студента. Даже тогда, когда его выдвинут на работу в Петропавловский горком партии, – он станет заведующим отделом пропаганды и агитации, – мы будем продолжать встречаться. А до того я приходил к нему домой, он познакомил меня с женой, русской красавицей. Такое могло быть лишь на основе личного доверия со стороны Алеева.

Как-то незаметно, но, думаю, вполне естественно от фехтовальных и вокальных дел мы перешли к главному – общению на почве книг, их было немало у супругов Алеевых. От поэмы Маяковского «Владимир Ильич Ленин», отрывки из которой я читал на сцене, мы обратились к самой личности великого человека, к его собственным работам, о которых мне стал рассказывать Алеев, расширяя мои знания в теории марксизма-ленинизма. С несколькими произведениями В.И. Ленина я был уже знаком из курса «Истории КПСС», который вела кандидат исторических наук Евдокия Александровна Галашина, приехавшая из Ленинграда. Интересна ее биография: она воевала в годы Великой Отечественной войны, на фронте была санинструктором и парторгом роты одного из полков 314-й стрелковой дивизии, сформированной в Петропавловске. Ее муж, боевой летчик, в конце войны погиб, на руках остались ребенок и больная мать. Евдокия Александровна окончила Ленинградский госуниверситет, стала кандидатом наук, была приглашена в Петропавловск на кафедру истории КПСС пединститута; она с особым чувством относилась к этому городу. Лекции коммуниста Галашиной, фронтового политработника, были яркими, эмоционально окрашенными, глубокими по содержанию. Студенты любили ее и одновременно побаивались, в ней чувствовались «командирские» замашки: она не стояла на кафедре, а ходила меж рядов, и если обнаруживала, что кто-то не записывает ее лекцию, быть большой беде. Громким голосом отчитывала пойманного с поличным, обещала устроить «экзекуцию» на экзамене, на него мы должны были приносить полный конспект ее лекций. Поэтому пропущенные лекции приходилось переписывать у прилежных студентов – проверит, двойка обеспечена, если найдет пропущенные темы. Должны были хорошо знать и конспектировать первоисточники. «С чего начать?», «Что делать?», «Шаг вперед и два шага назад», «Апрельские тезисы» – эти ленинские работы мы изучали под ее руководством. Я чувствовал уже тогда, как происходило расширение моего политического кругозора, как проявлялось понимание переломных исторических процессов в нашей стране и в мире в целом. Спасибо, политработник Евдокия Александровна Галашина, полученные от Вас знания мне очень пригодятся в жизни.

Ильтазар Нуриевич уже в домашних условиях знакомил с другими работами В.И. Ленина. Мы вместе читали «Материализм и эмпириокритицизм», «О значении воинствующего материализма», он много говорил о тесной связи марксизма и ленинизма. Всё глубже я чувствовал, как расширяется мой кругозор о Ленине, то, что знал о нем из творчества Маяковского, обретало новое видение личности гения русского народа, положившего жизнь за его освобождение от ига капитализма – самой несправедливой, паразитарной формы мироустройства. Мои новые знания, любовь к Маяковскому и к Ленину требовали какого-то практического выхода. Я читал многие стихи поэта, особенно поэму «Владимир Ильич Ленин», еще со школьной сцены, а потом и в институте, но мне казалось этого мало. Я посоветовался с Алеевым и написал текст реферата о великом вожде, он предложил показать его в обкоме комсомола. Показал, пригласили прийти после, когда прочитают. «Попробуйте превратить его в текст лекции», – при следующей встрече предложили в лекторской группе обкома. Сделал, как просили. Мне вручили путевку и попросили прочитать лекцию в кинотеатре «Ударник» перед сеансом. Явился в кинотеатр, меня принял администратор, тяжело раненый фронтовик, без ноги. Молча сопроводил в фойе, где уже было несколько человек из числа зрителей, тяжело поднялся на подиум, показал на трибуну, сам сел рядом на стул. «У тебя минут тридцать, скажу, когда начинать»… Через какое-то время собралось около половины фойе, всё молодые парни и девушки, одни ели мороженое, другие грызли семечки. «Начинай», – подал сигнал администратор. Я объявил: «Образ В.И. Ленина в поэзии Маяковского», и, как было мной написано, стал говорить. Вижу обращенные ко мне любопытные лица, улыбки, слышу реплики и хруст мороженого, броуновское движение продолжается. Я не первый раз на сцене и понимаю: если буду идти по тексту – провалюсь с треском. И с этой мыслью выхожу из-за трибуны, встаю на самый край подиума и во весь голос произношу:

 
Время —
начинаю
про Ленина рассказ,
Но не потому,
что горя
нету более,
время
потому,
что резкая тоска
стала ясною
осознанною болью!
 

Толпа сразу затихла, исчезли семечки и улыбки, все стали продвигаться ко мне. Я коротко, перебивкой, объясняю – это великий Владимир Владимирович Маяковский о гениальнейшем из людей – Владимире Ильиче Ленине. И опять:

 
Голосует сердце —
я писать обязан
по мандату долга.
Вся Москва.
Промёрзшая земля
дрожит от гуда.
Над кострами
обмороженные с ночи.
Что он сделал?
Кто он
и откуда?
 

И вновь кратко, бегло о поэме и о вожде народа, рабочих и крестьян.

 
Мы
хороним
самого земного
изо всех прошедших
по земле людей.
Он, как вы
и я,
совсем такой же…
 

Какой же он, сын русского народа, вождь Великой октябрьской социалистической революции, создатель Советской державы – первого в мире государства рабочих и крестьян? Вижу, слушают внимательно, и я говорю, почему его полюбили и пошли за ним безграмотные народные массы. Вот как отвечает Маяковский в поэме «Владимир Ильич Ленин»:

 
Я знал рабочего.
Он был безграмотный.
Не разжевал
даже азбуки соль.
Но он слышал,
как говорил Ленин,
и он
знал – всё.
Я слышал
рассказ
крестьянина-сибирца.
Отобрали,
отстояли винтовками
и раем
разделали селеньице.
Они не читали
и не слышали Ленина,
но это
были ленинцы.
 

– Я – сибиряк, и вы, уважаемые кинозрители, тоже сибиряки. Это о наших дедах и отцах, которые пошли за Лениным, говорит Маяковский. Придите домой, и я уверен, почти в каждой вашей семье вам расскажут о многих событиях Октябрьской революции и Гражданской войны. Рассказал бы и я, как мои родственники пошли за Лениным, но, увы, вам уже нужно идти в зрительный зал. Спасибо.

Раздались аплодисменты, а администратор показал рукой: заходите. Медленно, на костылях, он шел через всё фойе, я за ним. Пришли, он сел на стул и на обороте путевки написал отзыв. «Ну, парень, ты далеко пойдешь», – с этими словами передал мне путевку и пожелал успеха. Не знаю, пошёл ли я «далеко», но совершенно точно, – родился как лектор, чем горжусь и сегодня. Отзыв был благоприятным для меня, я отнес знаменательный во всех отношениях документ в обком комсомола, и вдруг, через какое-то время, вновь пригласили, в конверте дали деньги – то был первый в моей жизни гонорар, – и поблагодарили за лекцию. Не знаю, но, может быть, и этот эпизод вспомнят, когда 4 июля 1959 года Петропавловский горком ЛКСМК вручит мне «Похвальный лист», в котором будет написано: «Сапрыкину Владимиру Александровичу – студенту – выпускнику педагогического института за хорошую учебу и активное участие в общественной жизни».

Вспоминая, я прихожу к выводу, что мое участие в общественной жизни началось и продолжилось в результате погружения в творчество Владимира Владимировича Маяковского, изучения его пламенных произведений о Владимире Ильиче Ленине, о революции, о Советской власти. Может быть, кому-то покажется наивным, но в начальном пути моего социального созревания, формирования основополагающих образов и ценностей справедливого жизнеустройства будет первое, еще детское, удивление: Маяковский – Владимир, Ленин – Владимир, я ведь тоже – Владимир… Всегда помню, что меня так назвали родители в честь Владимира Ильича Ленина. Год за годом, крупица за крупицей я проникал в жизнь Ленина, в социальные, политические условия жизни, в которой рос, развивался и становился революционером самый человечный человек. Примечательная деталь: когда я женился и пришел в примаки к Прасковье Антоновне, то вскоре купил и принес большую копию знаменитой картины художника А.М. Герасимова «В.И. Ленин на трибуне». Она сразу заворожила меня своей экспрессией и красками: в центре – устремленная вперед фигура вождя, левая рука прижата к борту пиджака, в правой руке – кепка, кажется, сейчас он поднимет и взмахнет ею. Лицо, полное энергии, обращено к народу, над Лениным темные тучи, переходящие в рассвет, а ниже, на древке, Красное Знамя. В комнате, где я поселился, не было стены, на которой можно было прикрепить картину. Поэтому в углу, сразу за нашей супружеской кроватью, мы нашли ему место: не было только горевших свечек и лампады, а так можно было бы назвать этот угол с ликом Ленина коммунистической «часовней».

Мы с Аллой принимали самое активное участие в общественной жизни института и в каком-то смысле – города. В институте была неплохо организована самодеятельность, постоянно выступал хор, в нем пела Алла, работала драматическая студия, баянисты и чтецы соревновались друг с другом. Под режиссерским руководством бывшего актера Ивана Маслова был поставлены спектакли «Баня» Маяковского и «Женитьба» Гоголя. Они будут показаны зрителям Петропавловска и совхоза «Бишкуль». В «Женитьбе» Алла исполнила роль невесты Агафьи Тихоновны, а я – Кочкарёва, жениха. На фотографии мы играем сцену сватовства. И всё же главным для меня останется чтение стихов Маяковского, к чему я относился с величайшей ответственностью. Меня никто не учил этому весьма непростому ремеслу, но еще со школы я занимался самообразованием в деле ораторского искусства. При любой возможности я слушал Качалова, Царева, Яхонтова, других великих актеров, гениально читавших стихи Пушкина, Лермонтова, Симонова, в нашем доме в Антоновке даже имелись некоторые пластинки с голосами этих мастеров. В советское время искусство выразительного сценического чтения находилось на величайшем уровне, умению красиво, выразительно читать стихи и прозу учили в школе, во дворцах и домах культуры, пионеров, в передачах радио и телевидения. Сегодня, в «эпоху онлайн», всё заброшено и загажено, от речи актеров и так называемых «телеведущих» бросает в дрожь. Рекламные «чтецы» говорят такими нечеловеческими голосами, что возникает мысль: вот этот, хриплый, что он делает в этот момент? Выдает на «гора» рекламу, или сидит на туалетной раковине, тужится и проклинает свой запор? О времена, о нравы!

На институтских вечерах всегда были представлены номера самодеятельных чтецов, лучшим среди которых был Володя Адерихин. Мой друг и товарищ любил стихи С.А. Есенина, А.Т. Твардовского, сам баловался сочинением юмористических виршей. Вообще юмор был частью его натуры, можно было в любой момент ожидать от него что-нибудь «веселенькое». Однажды на семинарском занятии, читая известные строки, он, как бы, оговорился: «Ощетинила сука семерых щенят»… В аудитории раздался дружный смех, хохотали до слёз. А настоящие слезы показались у нашей сокурсницы Нины Щетининой, рослой, физически крепкой русской девушки. Это она на переменах хватала Аллу, на руках поднимала, прижимая к груди, пела колыбельную – такие сценки разыгрывались не один раз. Нина сама была пересмешницей, а тут староста группы оконфузил её. Эта «ошибка» Адерихина надолго поселится среди студентов, а Щетинина будет грозить ему кулаком. Володя прекрасно читал «Василия Тёркина». В паре с ним выступал студент физмата, жилец нашей комнаты Михаил Филимонов, очень хороший баянист, его любили многие девушки института. Филимонов женился на студентке из нашей группы, подружке Аллы Зое Власовой. Адерихин, лирик по натуре, на сцене рассказывает так задушевно, будто сам красноармеец Тёркин исповедуется перед земляками, а Филимонов, глядя на друга, чувствуя интонации его голоса, растягивает меха баяна, – тот говорит то громче, задиристее, то тише, словно в задумчивости. Номер моих друзей шёл на «ура», в зале требовали повторить.

Я, в отличие от них, выступал в другом амплуа, говоря словами Маяковского, в роли «агитатора горлана-главаря». Влюбленный еще со школьной скамьи, выучил целый ряд произведений великого поэта. В первую очередь – отрывки из поэм «Владимир Ильич Ленин», «Хорошо», «Во весь голос», «Облако в штанах», стихотворения – «Левый марш», «Стихи о советском паспорте», «Прозаседавшиеся», «Ленин с нами», «Разговор с товарищем Лениным», «Рассказ Хренова о Кузнецкстрое и о людях Кузнецка», «Рассказ литейщика Ивана Козырева о вселении в новую квартиру». Читать со сцены стихи Маяковского совсем не просто. Я слышал, как многие начинают форсировать голос, переходя на крик; большей ошибки трудно придумать. В Петропавловске кроме меня на сцену выходил другой чтец стихов Маяковского, некто Пугачёв. Вот он орал стихи пламенного поэта – революционера; наверное, поэтому не его, а меня приглашали на официальные мероприятия, когда, например, обком или горком партии проводили торжественные собрания, посвященные годовщине Великого Октября, Дню пролетарской солидарности трудящихся – 1-му мая. Эти собрания проходили в здании областного драматического театра имени Н.Ф. Погодина. Перед собравшимися в начале и в конце исполнялся гимн Советского Союза, официальный доклад об историческом событии и его значении зачитывался первым секретарем, а после небольшого перерыва давался сборный концерт силами художественной самодеятельности. За закрытым бордово-красного цвета занавесом выстраивался хор, а на авансцену выпускали меня. Я стоял на самом краешке сцены, перед оркестровой ямой, в лицо били яркие прожектора, сидящих в зале невозможно было рассмотреть, впереди, – уходящая куда-то вдаль темнота. Это в ней, храня молчание, находятся свыше тысячи руководящих работников, передовиков промышленности и сельского хозяйства, лучших учителей, врачей, наверное, среди них и преподаватели моего института. Ответственность громадная… До предела собранный, отмобилизованный, я посылаю в молчащий зал наполненные глубоким политическим и социально-гуманистическим смыслом строчки поэта:

 
Слова
у нас
до важного самого
в привычку входят,
ветшают, как платье.
Хочу
сиять заставить заново
величественнейшее слово
«ПАРТИЯ».
Единица!
Кому она нужна?!
Голос единицы
тоньше писка.
Кто ее услышит? —
Разве жена!
И то
если не на базаре,
а близко.
Партия —
это
единый ураган,
из голосов спрессованный
тихих и тонких,
от него
лопаются
укрепления врага,
как в канонаду
от пушек
перепонки.
Плохо человеку,
когда он один.
Горе одному,
один не воин —
каждый дюжий
ему господин,
и даже слабые,
если двое.
А если
в партию
сгрудились малые —
сдайся, враг,
замри
и ляг!
…Партия —
это
миллионов плечи,
друг к другу
прижатые туго.
Партией
стройки
в небо взмечем,
держа
и вздымая друг друга.
Партия —
бессмертие
нашего дела.
Партия – единственное,
что мне не изменит.
Сегодня приказчик,
а завтра
царства стираю в карте я.
Мозг класса,
дело класса,
сила класса,
слава класса —
вот что такое партия.
Партия и Ленин —
близнецы – братья —
кто более
матери – истории ценен?
Мы говорим Ленин,
подразумеваем – партия.
мы говорим
партия,
подразумеваем —
Ленин.
 

Эти вдохновенные, чеканные строчки поэта я читал с воодушевлением и внутренним волнением; наверное, всё это передавалось областному партийному активу, собравшемуся в зале, – я слышал дружные, продолжительные аплодисменты.

Не впадая в самомнение, скажу: я много работал над собой, чтобы передать то, что и как вкладывал в свои произведения В.В. Маяковский. Я хотел понять поэтическую манеру стиха и ударную, смысловую манеру поэта. Я понимал, что интонационно-трибунный стиль не случаен, он выражает внутреннее содержание, социальную устремленность автора всех его произведений. То, что я чувствовал интуитивно, раскрылось для меня фактами из жизни Маяковского, его биографии. В «Литературной хронике. Маяковский» Василия Абгаровича Катаняна я нашел ответы на мои интуитивные вопросы. В 14 лет, после смерти отца, он узнал, что такое бедность, безденежье, каторжный труд за копейки. Уже одно это сближало меня с ним, я понимал глубже, откуда идет его ненависть к буржуям, мещанам, приспособленцам, захребетникам. Я понял, что именно чувство сострадания к людям труда, личной ответственности привели Маяковского в 1908 году в 15 лет в ряды РСДРП – партии большевиков под руководством А.И. Ленина. В. Катанян сообщает автобиографический факт из жизни поэта: «… Маяковский был в Смольном, где коммунисты ЦК коммунистической партии и штаб восстания, видел В.И. Ленина (это было описано потом в поэме «Владимир Ильич Ленин»). «Принимать или не принимать? Такого вопроса для меня не было. Моя революция. Пошел в Смольный. Работал. Всё, что приходилось»». (Автобиография). И еще две страницы из жизни поэта, которые также помогли мне проникнуть в тайну и особенности его таланта. Маяковский, сообщает Катанян, решительно борется за то, что «нам нужен не мертвый храм искусства, где томятся мертвые произведения, а живой завод человеческого духа. Искусство должно быть сосредоточено не в мертвых храмах-музеях, а повсюду – на улицах, в трамваях, на фабриках, в мастерских и в рабочих квартирах». Когда поэту представилась возможность впервые читать свои стихи на заводе, и рабочие поняли его, он назвал это лучшим своим достижением. Лично для меня этот факт сыграет огромную роль в дальнейшем жизненном пути. И еще: когда я впервые написал лекцию и выступил с нею в кинотеатре перед самой разношерстной аудиторией, то знал, что Маяковский трудился в качестве лектора в Первых государственных свободных художественных мастерских и даже получал за свои лекции жалованье… Я ведь тоже лектор…

…Я пишу не реферат по творчеству Маяковского, а рассказываю о себе – студенте Петропавловского государственного педагогического института имени Ушинского, о тех социальных, интеллектуальных, идейных, нравственных, психологических условиях и предпосылках, которые формировали меня как человека советского общества, как личность, призванную нести людям разумное, доброе, вечное. Наверное, в руководстве института, в горкоме комсомола, других инстанциях Петропавловска что-то увидели во мне, и летом 1957 года, победив на городском смотре художественной самодеятельности, я получил право поехать в Алма-Ату на республиканский фестиваль – выступить на сцене с чтением отрывка из поэмы Маяковского «Владимир Ильич Ленин». Это было огромное доверие, высокая честь, которую я обязан был оправдать. Увы, этого не случилось, произошло просто несчастье. В Алма-Ате стояла страшная жара, температура воздуха под сорок, огромная влажность не давала дышать. Я старался охлаждать себя холодной водой и мороженым, – приехавшая врач обнаружила ангину и жар, горло хрипело. Я был в панике: «Сделайте что-нибудь», – просил докторшу, Увы, ангина не лечится в один день… Я готов был заплакать, но на сцену меня не пустили. Я не оправдал доверия и возвращался домой опустошенный и несчастный. За всё в жизни надо платить…

Но какие бы несчастья ни обрушивались на головы людей, жизнь продолжается, уметь собраться, взять себя в руки, – и идти дальше к намеченной цели. Этому меня учила мама, мои сестры, замечательные люди, с которыми встречался на жизненном пути. С еще большей энергией я продолжил познавать смысл жизни, вгрызаясь в философские, исторические, литературные первоисточники, обращаясь к великим именам и их личному опыту. Эта манера сохранится у меня на всю жизнь, до старости: если мне плохо, я читаю тот или иной труд великого человека, из него черпаю силы, снимаю стресс. А еще – слушаю любимые песни, например, «Дубинушку», «Орлёнок»; а как поднимают дух и настраивают на работу революционные и советские песни Великой Отечественной войны! Наверное, и эта особенность моего характера была замечена людьми, мне иногда говорили – «романтик», а кое-кто считал меня наивным и даже глупым. В жизни, полагали они, всё проще, грубее, при чем здесь какие-то «великие имена», а тем более песни. Может быть, может быть…

…1957 год, для меня и Аллы он отметится знаменательным событием: 10 октября у нас родилась дочь! Я стал отцом, а Алла – матерью… Она хорошо переносила беременность, почти до последнего срока ходила на занятия. Помню, как Алла с большим круглым животом в широком красном платье рядом со мной идет по улице Ленина к зданию Дома политпросвещения обкома партии. Институт расширился, не хватало аудиторных помещений, новый корпус только строился, в этом Доме нам читали поточные лекции. Мы идем к нему быстрым шагом, рядом с нами спешат сокурсники, здороваются, Алла улыбается, шутит, посматривая на свой живот и на друзей. У нас хорошее настроение. В роддоме Аллу я и ее брат Вячеслав почти на руках отнесли вечером 9 октября, она почувствовала приближение родов, благо роддом находился не очень далеко от места, где мы жили. В роддоме её приняли сразу, отвели в палату, а мне сказали, чтобы приходил узнавать утром. Совсем рано, ещё не рассвело, я побежал в роддом, дверь была открыта, заскочил, на «вахте» две медсестры. Они тут же повернулись ко мне и, узнав, о ком я спрашиваю, улыбчиво ответили: «Сапрыкина ночью родила. Поздравляем, папа, у вас дочка, три килограмма, пятьдесят граммов. Родила легко, быстро. Мама и девочка чувствуют себя хорошо». Волна тепла разлилась по моему телу: слава богу, всё хорошо! Повернувшись, быстро зашагал домой: надо сообщить приятную новость Прасковье Антоновне, бабушке Кате, они волнуются. А мысли стучали в голову, я – отец, у меня свой ребенок, вот каким я стал, к сожалению, ни мама, ни сестры ничего об этом не знают. После сообщения матери и бабушке Аллы побежал на почту, заказал телефонные переговоры с Балхашем и послал телеграмму в Антоновку: «У вас внучка и племянница!». А через день об этой новости узнают в институте, я не успевал пожимать руки друзьям, столько поздравлений обрушилось на меня. А я, ошалевший от радости, повторял: «Это мой подарок к 40-летию Великого Октября!».