Текст книги "О себе и о других"

Преподаватель латинского языка Григорий Петрович Поляков из всех студентов его группы очень отличал меня и Валю Седова. Настолько, что приглашал нас к себе домой, где мы на пару исполняли роль его секретаря, записывая под диктовку разные пассажи из будущего, но так и не состоявшегося учебника латинского языка. До сих пор помню один такой пассаж из главы о фонетике:

«Что такое мычание? “Му-у!” Или “И-и!” Мычание есть стремление животного прорвать преграду между гласными и согласными звуками. Но животным это не удалось, а удалось человеку. Как это произошло, никто не знает».

Володя Ефремов

Когда я учился на первом курсе, существовала традиция вручать профессору по завершении цикла его лекций букет цветов и благодарить его. Прочел свою последнюю лекцию Сергей Владимирович Бахрушин, признанная красавица Эля Понс поднесла ему букет цветов, а он ее поцеловал в щечку. На этом церемония завершилась бы, если бы не Володя. Будучи контуженным на фронте, он плохо слышал и, не вполне разобравшись в ситуации, вышел к лектору с журналом своей группы, дабы лектор своей подписью зафиксировал присутствие группы на лекции, что Володя – староста группы – делал после каждой лекции, выходя к кафедре строевым шагом. Бахрушин тоже не разобрался в ситуации и решил, что ему в дополнение к букету подносят адрес. Наклонившись к Володе, он стал произносить прочувственные слова благодарности, а Володя, чтобы лучше его расслышать, наклонил к профессору ухо. Тот, в свою очередь, неверно поняв движение Володи, поцеловал его в щеку. Аудитория застонала и укрылась за пюпитрами. Подняв на нее глаза, Бахрушин вместо переполненного зала увидел полностью лишенную студентов пустоту, бросился к двери и в ужасе выбежал из аудитории.

* * *

Перед распределением выпускников на факультете несколько дней работала комиссия КГБ в поисках возможного пополнения чекистских рядов за счет оканчивающих студентов. Вызванный комиссией Володя при входе в комнату прямо от двери громогласно возвестил: «Прошу говорить со мной громко! Я очень плохо слышу!», на что ему дружно крикнула вся комиссия: «Можете быть свободным!»

Саша Завадье

Завадье подал декану истфака Георгию Андреевичу Новицкому заявление с какой-то просьбой, которую декан вряд ли мог удовлетворить. Оставив заявление у секретаря, Завадье отправился на военную кафедру готовиться к зачету по материальной части. Там, в подвале на Моховой, он сидел, разбирая и собирая учебный пистолет ТТ. Во время этой процедуры прибежал кто-то из студентов и сказал, что Завадье требует к себе декан. Завадье, как был с пистолетом в руке, выскочил на улицу и, помахивая опасным предметом, прошел по улице Герцена на истфак, постучался к декану и в ответ на его приглашение сесть сел за стол напротив, положив перед собой прихваченный с военной кафедры предмет. Декан моментально оценил обстановку и пробормотал: «Товарищ Завадье! Я вашу просьбу удовлетворяю! Желаю успеха!»

Саша Совокин

Саша Совокин брил голову, полагая, что это наилучшее средство от выпадения волос. Жил он в общежитии на Стромынке и говорил по-владимирски «на О». Большое впечатление произвел рассказ о посетившем его странном недуге. Как-то утром Саша обнаружил на голове бесформенные фиолетовые пятна и поспешил к врачу. Далее следует рассказ больного. «Врач мне говорит: “А ты пойди помой!” Я пошол помыл. Пятна исчезли. А утром опять появились. Я опять к врачу. Он говорит: “А ты еще помой”. Я еще помыл. А наутро они опять пОявились!.. Потом-то разобрался: я над подушкой чернильный карандаш чинил…»

Мой однокурсник Лева Мильграм говаривал:

– У меня нос национальный по форме и социалистический по содержанию!

Служил в МГУ на кафедре военной подготовки полковник Аников. Судя по всему, в полковники его произвело еще Временное правительство. С тех пор он в чинах не поднимался, но здорово наловчился изъясняться на военном языке:

– Юноша со светлым оформлением головы! Приведите себя в вертикальное положение и отбудьте вниз в соответствующее помещение для воспроизведения снятия пальто!

Или, например, так:

– Товарищ Энгельгардт! Когда вы на исходе глубокого дня прогуливаетесь с товарищем в юбке, и товарищ в юбке спросит вас «Что такое артиллерия?», стыд и позор вам, товарищ Энгельгардт, не ответить ей.

* * *

Как-то на военных занятиях решили мы подшутить над нашим однокурсником Мишей Андерсоном. Уговорились с ним, что, когда полковник произнесет «Здравствуйте, товарищи студенты!», мы все в ответ дружно прокричим «Гав-гав-гав!», благо это похоже по звучанию на уставное приветствие. Мы крикнули «Гав!» и остановились, а Миша в полной тишине добавил: «. . гав-гав!» Полковник взъярился и отправил его со своей докладной запиской к начальнику военной кафедры генералу Артемьеву. Тот прочитал записку, задумчиво посмотрел на Мишу и сказал: «Доложите, товарищ студент, на каком основании вы облаяли полковника Аникова». Миша подумал немного и ответил:

– Я был болен.

– А сейчас здоровы?

– Так точно!

– В таком случае возвращайтесь на занятия.

На этом инцидент был исчерпан.

В мои студенческие годы мама, работавшая учительницей, узнала от своей коллеги, что у той имеется большая коллекция старинных рукописей, унаследованная от родителей. Владелица этой коллекции хотела бы избавиться от нее, продав специалистам. Маме она об этом сказала, услышав, что я учусь на историческом факультете МГУ. Я пришел по указанному адресу на Донской улице. Увидел в кухне коммунальной квартиры большой сундук, об который спотыкаются соседи (они-то и настояли на ликвидации этого сундука со всем его содержимым). Хозяйка подняла крышку, и я обомлел: сундук был заполнен рукописями, написанными полууставом и скорописью, а наверху лежал отдельный лист с киноварной буквицей. Выяснилось, что это коллекция известного в начале века угличского собирателя Евреинова. Хозяйка трогательно извинялась, что еще до войны коллекцию пощипал профессор Ржига, забравший рукописи литературного содержания и оставив только исторические. Основу собрания составляли угличские летописцы XVII–XVIII столетий. Полюбовавшись в комнате хозяйки на подлинные портреты кисти Тропинина, я отправился звонить М. Н. Тихомирову.

Вместе с ним мы приехали на такси. М. Н. щедро расплатился с хозяйкой. Рукописи были упакованы и отвезены к нему домой (он жил тогда на Беговой). Я начал прощаться. Но М. Н., переполненный чувством благодарности, не мог отпустить бедного студента, не отблагодарив его. Я был приглашен обедать, важно сидел один за столом и млел от того, что меня обслуживает сам член-корреспондент Академии наук. . Между тем М. Н. явно нервничал, созерцая мою медлительность. Конечно, ему не терпелось развязать пачки и блаженно погрузиться в чтение. Примерно на середине первого М. Н. не вытерпел и спросил:

– А вы знаете, чей обед едите?

– Наверное, ваш, М. Н.?

– Нет! Это обед Сережи, моего старого друга. Он вот-вот должен прийти!

Я «схватил в охапку кушак и шапку» и, открывая дверь, увидел краем глаза, как М. Н. стремительно бросился к своей добыче. Коллекция, по его завещанию, ныне хранится в Новосибирске, где обосновался его любимый ученик Николай Николаевич Покровский, возглавивший тамошнее отделение Археографической комиссии.

* * *

Докторскую диссертацию я защитил в 34 года. Поздравляя меня, М. Н., сам защитившийся в пожилом возрасте, глянул неодобрительно и сказал: «Этих, как его… Я всегда полагал, что докторская диссертация должна быть плодом всей научной жизни!»

По забавному поводу я однажды избежал штрафа в студенческие годы. Тогда в паспорт полагалось ставить даже штамп временной прописки. Так как в Новгороде мы летом останавливались в руинах Присутственных мест, мой паспорт был украшен милицейским штампом: «г. Новгород, Кремль, Присутственные места». Перейдя Манежную площадь напрямую от Университета к Александровскому саду, я был остановлен старшиной милиции. Предъявляя ему паспорт, я догадался зажать пальцем слово «г. Новгород» и ткнул ему документ, раскрытый на странице о прописке. Волшебное слово «Кремль» подействовало безотказно.

В аспирантуре

Первые десять берестяных грамот были открыты летом 1951 года на раскопах НА и НЯ, названных по фамилии их начальников – «Неревский Авдусиной» и «Неревский Янина». На раскопе Гайды Андреевны Авдусиной найдены грамоты № 1, 3 и 9. Остальные семь – на моем раскопе. К сожалению, самые последние несколько документов (№№ 7–10) обнаружили без меня: пришлось срочно выехать в Москву сдавать вступительный экзамен в аспирантуру. Узнав о новых находках, я отправил А. В. Арциховскому стихотворную телеграмму: «Вашими успехами взволнован. На экзаменах поставлен крест. Поздравляя грамотами новыми, проклинаю собственный отъезд». В ответ А. В. прислал мне письмо с текстами найденных без меня грамот. Помню, что оно начиналось словами: «На вашу стихотворную телеграмму отвечаю прозой…»

В свои аспирантские годы я был в командировке в Ленинграде. Управился с делами дней за пять до окончания командировочного срока, сэкономив немного денег, и надумал съездить в Псков, где до того ни разу не был (надо было поработать в фондах музея). В Пскове сунулся в единственную тогда гостиницу. К администратору стоит очередь, а на окошечке аншлаг: «Мест нет». На всякий случай стоим: никуда ведь не денешься! И вдруг кто-то из постояльцев съезжает, а очередь, однако, ни на шаг не продвинулась. Сейчас-то я понимаю – освободившееся место могло быть заранее забронировано. А тогда я еще был молодой и глупый, рванулся к окошечку администратора со скандалом:

– Как это понимать?! Место освободилось, а вы его придерживаете!

Администратор с издевкой на меня смотрит и говорит:

– Номер-люкс! Возьмете?

Я же не только глупый, но и гордый был:

– Беру!

Денег у меня хватило заплатить за одни сутки, осталось только на обратную дорогу и сверх того один рубль.

Поднялся я в номер. Мать моя! Громадный холл с роялем, два телефона и так далее. Посидел в обалдении и пошел в музей, где выяснилось, что работы для меня там как раз дня на четыре. Вернулся в номер, сижу, шуршу рублем, размышляя о своей печальной жизни. Вдруг стук в дверь.

– Войдите!

Входят двое, оба в габардиновых плащах и велюровых шляпах.

– Здравствуйте, Валентин Лаврентьевич!

– Здравствуйте!

– Погода какая стоит прекрасная!

– Да, замечательная!

– Вы впервые в нашем городе?

– Впервые.

– Как он вам понравился?

– Прекрасный город!

– Простите, мы не представились. Я директор гостиницы.

– Очень приятно!

– А это директор нашего радиолампового завода.

– Рад познакомиться!

Чувствую себя Иваном Александровичем Хлестаковым и жду дальнейшего разворота событий.

– Валентин Лаврентьевич! У нас к вам огромная просьба. Получена телефонограмма о том, что приезжает их радиоламповый министр. А у нас в гостинице всего-навсего один люкс. Не могли бы вы уступить его?

– Извините! Для меня это довольно затруднительно. Я научный работник и поселился в люксе, чтобы спокойно поработать. Я знаю, что в вашей гостинице только двойные номера, и мне не хотелось бы, работая по ночам, мешать соседу или чтобы сосед мне мешал.

– Может быть, вас устроит такое предложение.

Мы вас переведем в двойной номер, а вторую коечку занимать не будем?

– Ну что ж, ради товарища министра…

– Очень вам благодарны! Спуститесь к администратору, там вас перерассчитают.

Спустился. Выдвинули мне из окошечка кучу денег, и я спокойно пожил в Пскове еще четыре дня, сделав всё, ради чего туда приехал.

Когда он ведал аспирантурой, я, будучи аспирантом второго года, пришел к нему с волновавшей меня проблемой:

– Я каждый год на три месяца уезжаю в кафедральную археологическую экспедицию, не имеющую никакого отношения к теме моей диссертации, и за два года, таким образом, потерял уже шесть месяцев. Нельзя ли мне прибавить еще полгода к аспирантскому сроку?

В. В. мучительно задумался, потом сказал:

– Мне кажется, что ваше желание вполне обоснованно. Только не знаю, по какой статье добавить вам этот срок… Ближе всего к вашей ситуации беременные аспирантки… В общем, пишите заявление!

Я был настолько ошарашен, что защитил кандидатскую диссертацию за полгода до истечения аспирантского срока.

Истории разных лет

В 1948 году Арциховский попросил Лешу Леонтьева ведать выдачей экспедиционного хозинвентаря, а меня – расходом продуктов. Продукты были приобретены в счет наших скудных командировочных, и я, как мог, при выдаче экономил, чтобы, уезжая из экспедиции, мы могли увезти с собой хотя бы минимальную сумму для дальнейшего существования. Когда экспедиция подошла к концу, выяснилось, что мы располагаем мешком дефицитной муки и мешком еще более дефицитной гречневой крупы. Я кликнул клич окрестным жителям, и у нашей кладовой выстроилась внушительная очередь людей, негодующих на нерасторопность продавца, т. е. меня.

Неожиданно рядом со мной возникла некая не стоявшая в очереди женщина, которую я попросил выйти.

– Нет! – сказала она. – Это вы сейчас выйдете! На каком основании открыли незаконный магазин? – и показывает мне удостоверение сотрудника торговой инспекции.

Я посмотрел на потолок и ответил:

– На основании Инструкции Совнаркома за номером 3852 дробь 7524.

– Нет! На основании этой инструкции вы обязаны сдать излишки продуктов в торговую сеть!

И к очереди:

– Граждане! Расходитесь! Магазин закрывается!

Народ поворчал, но не разошелся. А я запер дверь кладовой и повел инспекторшу вдоль кремлевских стен, надеясь на встречу с каким-нибудь нашим начальством, которое вдруг да выручит меня. И тут на мое счастье навстречу идет Арциховский:

– В чем дело? Вы уже всё продали?

– Да нет, Артемий Владимирович! – и разъясняю ему гибельную для меня ситуацию. А он, всплеснув руками, воскликнул:

– Татая прелесть! Трах тордового дома!

И пошел своим путем. А мы своим. Выходим из кремля и идем, как я понимаю, в направлении тюрьмы. И вдруг инспекторша меня спрашивает:

– А я могу у вас что-нибудь купить?

– Ну конечно!

Вернулись мы на место преступления, отвесил я ей требуемое, остатки распродал терпеливо ожидавшей очереди и остался жить свободным человеком.

В конце 40-х годов во имя контроля за расходованием государственных средств, «по указанию т. Сталина», было принято постановление, согласно которому любые командировочные удостоверения могли быть подписаны лицами в ранге не ниже заместителя министра. Мы, прикомандированные к академическим экспедициям студенты, получали удостоверения, в которых была заделана подпись вице-президента АН СССР. Отправляясь в 1949 г. в экспедицию под Брянск на раскопки древнерусского городища Вщиж, мы были снабжены сверхъестественными документами. В момент их выдачи на месте не оказалось ни Бардина, ни Волгина – тогдашних вице-президентов. Поэтому перед титулом «вице-президент» был поставлен росчерк «за», а далее следовала собственноручная подпись самого президента Сергея Ивановича Вавилова. Надо ли говорить, что такое удостоверение стало предметом нашей особой гордости.

Когда закончилась экспедиция, мы на грузовике заехали в Курск, а потом отправились домой в Москву. Но в городе Фатеже были остановлены неким человеком в штатском, который потребовал предъявить легализирующий наше передвижение документ. Наморщив лоб, он долго наши высокие бумаги читал и перечитывал, потом заявил: «Видать, грамотеи писали! Ничего не понять!» и быстрым шагом отбыл с нашими удостоверениями в неизвестном направлении. Спустя минут двадцать он появился снова в несколько подавленном состоянии в компании с начальником местной милиции, который нам откозырял и прояснил ситуацию:

– Прошу извинить нашего сотрудника. Он проявил излишнюю бдительность, прочитав в ваших бумагах слово «президент». Но ведь ему известно, что у нас не «президент», а «председатель президиума Верховного Совета»!

Так на протяжении примерно четверти часа мы оставались под подозрением в шпионаже против нашей державы.

В 1949 я с однокурсниками Валей Седовым и Сашей Формозовым записался в Степную скифскую экспедицию профессора Б. Н. Гракова. Выезжали из Москвы очень рано. Часа в четыре утра заехали за кассиром Института истории материальной культуры, который мечтал поохотиться в плавнях Днепра, а заодно своими глазами увидеть, на что расходуются суммы, выдаваемые им экспедиции. Кассира застали в сильном похмелье, уложили его досыпать на пол крытого фургоном грузовика рядом с его ружьишком. Выехали на старое Симферопольское шоссе. Среди дня машина резко остановилась. Студентам всё интересно. Высунулись посмотреть, чего это ради встали, и… обомлели. На встречной полосе вереница легковых машин, около них стоят разные штатские и военные люди, а среди них – Сталин. К экспедиционному шоферу резво подбежал полковник и приказал проезжать, не задерживаясь. Машина рванула с места, и от нового толчка очнулся похмельный кассир. Когда ему разъяснили обстановку, он схватил ружье и с патриотическим криком: «Салют Иосифу Виссарионовичу!» полез наружу, но с большим трудом был остановлен усевшимися на него верхом студентами. Сидевший в кабине Б. Н. Граков, узнав о случившемся, приказал шоферу развернуть машину к ближайшей железнодорожной станции, откуда кассир был возвращен вместе с его злополучным ружьем в Москву.

Одна из моих первых печатных работ появилась в 1953 году в научно-популярном сборнике «По следам древних культур. Древняя Русь», составителем и редактором которого был Георгий Борисович Федоров. Статья называлась «Великий Новгород», и редактор «улучшил» ее, написав за меня первую фразу: «Великий Новгород! Какое русское сердце не дрогнет при звуках этого имени!» В те же 50-е годы преподавание археологии было введено на исторических факультетах всех университетов и педагогических институтов. Валентин Васильевич Седов ездил читать курс археологии в Ярославль, где студенты писали курсовые работы по археологии. Избравшие темой древний Новгород все как один открывали свое сочинение эпиграфом «Великий Новгород! Какое русское сердце… и т. д. В. Л. Янин». А одна девушка, усомнившись в существовании такого автора, написала: «Великий Новгород! Какое русское сердце не дрогнет при звуках этого имени! В. И. Ленин».

Как-то уже после защиты кандидатской диссертации получил я повестку явиться в Тимирязевский райвоенкомат для прохождения сколько-то-недельной военной переподготовки. Явился. Кругом много знакомых лиц – с кем учился в школе, с кем в университете. Один из них – Леонид Васильевич Милов, нынешний член-корреспондент РАН[6]6
  С 2000 г. – академик.


[Закрыть]. Посадили нас в комнате при полковнике и ящике с песком. Полковник ставит боевую задачу, но в ящик никто не глядит. На основе проснувшихся рефлексов студенческой жизни кто играет в морской бой, кто в балду, кто читает занятные книжки… Вдруг раздается полковничья команда:

– Иванов, Петров, Сидоров, Янин! Встать!

Встали, стоим руки по швам. Полковник приказывает:

– Товарищ Иванов! Назначаетесь командиром роты. Товарищи Петров, Сидоров, Янин! Вы командиры взводов.

– Слушаемся!

– Товарищ Иванов! Оцените обстановку и отдайте боевой приказ!

Товарищ Иванов, упоенно читавший до того интересный роман, понес ахинею, очевидную даже для нас, тоже в ящик не заглядывавших и занятых своими неотложными делами. Слушаем ахинею, хихикаем. И вдруг новая команда:

– Товарищ Янин! Какие недостатки можете отметить в приказе товарища Иванова?

– Товарищ полковник! Как младший по чину и непосредственный подчиненный товарища Иванова, не имею права критиковать боевой приказ. Обязан исполнять!

Полковник буквально взревел:

– Отлично! Отлично! Отлично!

На следующих занятиях меня уже ни о чем не спрашивали, а только демонстрировали как образец боевой и политической подготовки.

В какой-то давний год (в 60-е годы?)[7]7
  А. Н. Косыгин был с визитом во Франции в 1966 г.


[Закрыть] звонит мне Иван Георгиевич Петровский, наш тогдашний университетский ректор:

– Валентин Лаврентьевич! Алексей Николаевич Косыгин собирается с визитом во Францию и спросил, не можем ли мы от Московского университета передать через де Голля подарок Сорбонне. Я ему ответил, что таким подарком может быть берестяная грамота из числа тех, которые находит ваша экспедиция. Он очень обрадовался и одобрил такой выбор…

– Иван Георгиевич! Вы с ума сошли! Это же неотделимая часть нашего национального достояния!

– Ну вот, а я пообещал Алексею Николаевичу. Мне уже не повернуться.

Что делать?! Покряхтели мы, нашли обрывок позавалящее. Пришлось еще на французский язык переводить. А как перевести «Олёнин подклет»? Перевели: «Rez-de-chaussée de la maison d'Hélène». Упаковали в красивую шкатулку, отвезли Петровскому. Вручил де Голлю Косыгин этот подарок, и в тот же день по бильдаппарату для публикации во всех газетах снимок прислали, как де Голль радуется. На кафедру звонок из телевидения: «Немедленно приезжайте! Надо многомиллионному телезрителю объяснить, что это за зверь такой берестяная грамота».

Приехал я на Шаболовку, взял с собой несколько берестяных грамот, железное писало, каким грамоты бывали нацарапаны. Посадили меня в одном углу громадной студии за столик. А в другом углу Балашов сидит, последние известия читает. Для оживления дела мы с ним заранее такую мизансцену оговорили: я показываю народу писало и передаю ему, чтобы он тоже к древности прикоснулся. Но расстояние-то между нами – на велосипеде минуту ехать. Тогда для живости было придумано, что ко мне на четвереньках, чтобы не попасть в кадр, забежит под стол девица. Я ей дам писало, она бегом на четвереньках к Балашову. А на монтаже получится, что я этот предмет протягиваю в правый угол, а Балашов его из своего левого угла берет как бы из моих рук. Замечательно придумано!

Балашов последние известия читает, я своего часа дожидаюсь. Вдруг вижу – бежит на четвереньках девица. Да такая ундина, волосы по полу стелются, талия, как у осы. Ну, думаю, умница! Заранее прибежала! А она забирается ко мне под стол, уютно укладывает мне на колени голову, проникновенно смотрит в глаза и, изящно изогнувшись, спрашивает:

– Дети есть?

Я, конечно, поначалу обалдел, но потом сообразил, что эта девица не запланированная, а из бухгалтерии. Тогда за выступления платили, а ей надо домой бежать, а перед этим рассчитать бездетный налог. Потом и другая девица прибежала на четвереньках за писалом.

Пережил я всё это. А тут Балашов какой-то киноролик стал крутить, и мы с ним вышли в коридор покурить. Изложил я ему все свои переживания – и, думаю, такое не часто на телевидении бывает, когда диктор не мог продолжать передачу и минуты на две выставил на экран объявление «Перерыв по техническим причинам».