Текст книги "О себе и о других"

Прочел в газете: «В ЦК КПСС тайной была любая бумага, включая меню столовой» («Известия» от 30.10.1999) и вспомнил. Как-то зав. отделом науки ЦК тов. Трапезников собрал у себя совещание историков персон на пятьдесят, в том числе и приглашенных из других городов. Когда совещание закончилось, вошел специальный мужчина и объявил:

– Товарищи! Кто желает пообедать в нашей столовой, прошу подойти ко мне за пропуском.

Я идти в столовую не намеревался, но пропуск иметь как сувенир пожелал. Получил, положил в карман и забыл. Спустя несколько дней сотрудницы кафедры позвали меня обедать в университетскую столовую. Я им с законной гордостью говорю:

– Чего ради я пойду в эту живопырку?! Я вот куда вхож!..

Лезу в карман, намереваясь продемонстрировать драгоценный пропуск, и вместо него достаю… горсть перегоревшей трухи: пропуск оказался пропитанным какой-то быстродействующей химической дрянью, чтобы не попасть в злокозненные вражеские руки от удостоенного им, но потерявшего политическую бдительность товарища!

Как-то я бежал по улице Грановского с истфака к метро и вижу, что навстречу идет в сопровождении двух молодых полковников Климент Ефремович Ворошилов, направляясь в Колонный зал, где проходила церемония последнего прощания с кем-то из маршалов. Разминувшись с ним, я услышал разговор двух случайных прохожих, смотревших ему вслед:

– Сразу видать, что кавалерист: ноги-то кривые!

* * *

Став простым советским человеком, В. М. Молотов часто занимался в профессорском зале Ленинской библиотеки. Однажды я повстречался с ним, когда он из библиотеки возвращался домой. Когда мы с ним разминулись, я обратил внимание на некоего человека моих лет или несколько постарше, который с открытым ртом смотрел ему вслед с таким видом, словно увидел привидение. Я дошел до метро и, обернувшись, обнаружил, что тот стоит всё в той же позе, хотя Молотов, наверняка, уже скрылся в подъезде своего дома.

Однажды мне довелось проходить в Кремль через калитку у Спасских ворот одновременно с театральным режиссером М. А. Захаровым. Молодые охранники, лениво просматривая наши документы, продолжали свою беседу о бурно проведенном накануне вечере с обильной выпивкой и девками; их рассказ был густо уснащен «ненормативной лексикой». Миновав проходную, я поинтересовался:

– Как вам, Марк Анатольевич, нравится нынешняя атмосфера Кремля?

На что получил ответ:

– В прошлом году я был здесь на приеме у Руцкого, и когда между нами по столу пробежал таракан, я перестал в Кремле чему-нибудь удивляться!

Профессор Ремо Факкани подарил мне две почти одинаковые монеты, одна из которых вызвала международный скандал, а вторая была выпущена для погашения этого скандала. Монету достоинством в 1000 лир отчеканили в связи с вступлением Италии в Евросоюз. На ней изображена карта Европы, на которой обозначены границы стран Евросоюза. В результате ошибки гравера граница между Германией и Нидерландами оказалась не обозначенной, благодаря чему Нидерланды выглядели как бы частью Германии. Пришлось извиниться и выпустить новый тираж с исправленной картой. Надо полагать, однако, что надежных способов изъять из обращения ошибочный вариант просто не существует.

На протяжении примерно десяти лет я был председателем оргкомитета Всесоюзной конференции по аграрной истории. Собирались мы каждый раз в новом городе – Сигулде, Гродно, Каунасе, Вологде, Кишиневе – и каждый раз для первого доклада приглашали первое лицо области или республики. В Кишиневе таким первым лицом был партийный глава Молдавии Иван Иванович Бодюл. Сделал он более чем пространный доклад о состоянии сельского хозяйства республики. Занял три часа вместо запланированных двух, вышиб из регламента следующих за ним докладчиков. Вместо их докладов я вынужден был объявить обеденный перерыв. Обедали мы вместе с Бодюлом. Налили нам по рюмке коньяка. Выпили. Потом выпили вторую и третью рюмки, после чего Иван Иванович сказал:

– Девушки! Что вы нам всё коньяк да коньяк! У нас вина молдавские прекрасные! Налили бы нам хорошего вина!

Пока наливали, он повернулся ко мне и доверительно сообщил:

– Коньяк ведь только с утра на свежую голову хорош!

Как-то на банкете после какой-то докторской защиты оказался я рядом с деканом моих студенческих лет Георгием Андреевичем Новицким. Вижу перед ним два бокала с жидкостями разного цвета. Спрашиваю:

– Что это вы из двух бокалов тяпаете?

Получаю исчерпывающий ответ:

– Коньяк расширяет сосуды, но пагубно действует на нервную систему. Водка сужает сосуды, но на нервную систему действует благоприятно. Поэтому я чередую.

* * *

Еще один памятный банкет в тесной ресторанной комнате после докторской защиты Наташи Думовой. На почетном месте восседает академик Исаак Израилевич Минц, пользующийся слуховыми очками. В какой-то момент ему потребовалось в туалет, и, протискиваясь за спинами сидящих, он оперся мне на плечи и завопил:

– Дорогой мой! Вчера в газете «Правда» я прочитал вашу статью, как вы из дерьма науку делаете.

Ору:

– Это в каком же смысле, Исаак Израилевич?

– Да в том смысле, что ведь все ваши находки, как я понял, в древнем дерьме сохраняются.

Присутствующие с интересом прислушиваются.

Ору еще громче:

– Правильно, Исаак Израилевич! Только это лучше, чем из науки делать дерьмо!

– Согласен с вами, голубчик.

* * *

Не совсем банкет, но все-таки. Как-то оказался я с И. И. Минцем в Будапеште. Вечером посидели за ужином, выпили коньячку, и старик разговорился:

– В 1938 году на XVIII партконференции (а она проходила в бывшем театре Зимина, ныне Театр оперетты) оказался я рядом с Емельяном Ярославским и говорю ему: «Какое великое время мы переживаем, Емельян Михайлович! Я ведь каждый день подробно описываю в дневнике, чтобы для потомков сохранились даже мельчайшие детали нашей замечательной эпохи». А он мне на это отвечает: «Этот дневник будет главным вещественным доказательством на вашем процессе!»

– Ну и что же, – спрашиваю, – вы его уничтожили?

– Нет, завернул в клеенку и зарыл в саду на даче под яблоней. Недавно откопал.

В Кремль мы направлялись на встречу руководителей творческих союзов с Президентом. С помощью министра культуры Е. Ю. Сидорова я присоединился к руководителям сказать Президенту, что не следует отдавать церкви для использования в обиходе «Владимирскую Богоматерь» и «Троицу» Рублева. Сказал. Президент, слушая меня, морщился, смотрел на часы, бубнил «Время! Протокол!» А потом сказал:

– Да вы не волнуйтесь! Мы эту проблему решим трезво!

Войдя на территорию Ереванского коньячного завода, останавливаешься около мемориальной доски с именами погибших на фронтах Отечественной войны работников завода. Обычай требует напиться из источника у этой доски, а сделать глоток возможно, лишь опустившись на колено. Прекрасный обычай!

Подняв голову, видишь на крыше главного здания громадную дюралевую бутылку с традиционной трехзвездочной этикеткой – рекламу завода. Его директор рассказывает:

– Бутылку изготовили, чтобы выйти с ней на первомайскую демонстрацию. Установили ее на грузовик с откинутыми бортами, а за ним следовала колонна наших сотрудников. Нам хорошо похлопали. Кончилась демонстрация. Что с бутылкой делать? Прятать на складе жалко. Кто-то предложил: «Давайте на крыше установим!» А как установить? Весу в ней двести килограмм. Лестницы нужной у нас нет. Да и по лестнице такую тяжесть не поднимешь! Тут кто-то говорит: «В Разданском ущелье на строительстве плотины вертолетчики заняты. Давайте одного пригласим!» Пригласили. Пришел летчик, походил вокруг, спрашивает: «А бутылка будет?» – «Ящик будет!» Просверлили мы на крыше дырки, к бутылке болты наживили. Летчик зацепил бутылку, завис над крышей и прямо болтами в дырку попал, Нам осталось только привинтить. Только чтó он сделал! Перед тем как над крышей зависнуть, над Ереваном два раза на небольшой высоте полетал! Так мне из высоких кабинетов звонки раздались: «Зачем перед обедом аппетит возбуждаешь?!»

* * *

Рюмки у директора необычной формы. Как бы традиционная коньячная рюмка, но венчик у нее отогнут наружу. Спрашиваю:

– Это что? Теперь такая форма принята?

Директор помялся:

– Да нет. У меня раньше нормальный сервиз был.

А этот я сам сообразил заказать: пить из традиционной рюмки наши армянские носы мешают!

О других

О б археологах

Во время раскопок А. В. Арциховского курганной группы в Хреплё неподалеку от Новгорода в 1929 году из курганов были извлечены свыше пятидесяти костяков, которые необходимо было отправить для антропологической экспертизы в Москву. Когда груз оформляли для отправки малой скоростью багажом, выяснилось, что по железнодорожным правилам для перевозки каждого отдельно взятого покойника требуется отдельный товарный вагон. Администрация вокзала пыталась обязать А. В. оплатить несколько товарных поездов, и только переоформление груза, получившего новое наименование «археологические коллекции», спасло экспедицию от финансового краха.

* * *

У А. В. Арциховского была феноменальная память на имена и фамилии. В гимназические годы он знал на память не только в хронологическом порядке всех римских императоров и французских президентов, но даже депутатов Государственной думы всех четырех созывов с указанием их принадлежности по куриям. После войны, когда с фронта вернулись недоучившиеся студенты, а архив университета во многих частях оказался утрачен, он по памяти восстанавливал их экзаменационные оценки, припоминая даже вопросы, на которые им довелось отвечать.

* * *

Вскоре после завершения строительства высотного здания и факультетских корпусов МГУ на Ленинских горах на очередь дня встал вопрос о неотложном строительстве студенческого общежития. Общежитие на Стромынке обветшало и морально деградировало. Все деньги по сметным статьям капитального строительства и капитального ремонта получили единое целевое назначение – всё для общежития. И надо было тому случиться, что как раз в это время у работников Ботанического сада МГУ возникла давно назревавшая проблема. В оранжерее пальма, посаженная в 1808 году, доросла до потолка, как в известном рассказе Гаршина. Из-под нее вынимали землю, опуская пальму вниз со всей ее корневой системой. Наконец дорылись до водоносного слоя, и дальше опускать пальму стало невозможно.

На ректорском Ученом совете обсуждается вопрос: как быть? Раздаются голоса, что не так уж пальма нужна в учебном процессе: ну, подойдет студент, пощупает ее волосатый ствол, так его и на картинке видно. Давайте отдадим ее в Ленинградский университет или в Ботанический сад Академии наук, там оранжереи много выше. А надстраивать нашу оранжерею не нужно, надстраивать – значит отрывать средства от строительства общежития. Решать вопрос стали поименным голосованием. Один член Совета выступает против пальмы, другой поддерживает предыдущего. Слово получает Арциховский:

– Эта пальма пережила нашествие Наполеона. Уверен, что она переживет и сегодняшний Ученый совет!

Проголосовали единогласно – оранжерею надстраивать.

Спустя много лет я спросил у И. Г. Петровского, действительно ли было так, как об этом рассказывают. Ответ Петровского:

– Ну зачем Артемию Владимировичу нужно было так выступить! Ведь так нужны были деньги на строительство общежития!

* * *

Начиная первую лекцию, Арциховский знакомил слушателей с дефектами своей речи: «Я не выговариваю двух букв – “к” и “г”; вместо них я говорю “т” и “д”». У него это звучало так: «я не выдовариваю “т” и “д”; вместо них я говорю “т” и “д”». Разъяснение не спасало. Одна студентка, старательно записавшая его лекцию о находках в Черной могиле, где среди прочего погребального инвентаря были обнаружены два турьих рога в серебряной оправе, на экзамене стала рассказывать Арциховскому о курьих рогах, внеся посильный корректив в услышанное. Профессор потом с негодованием говорил: «Татая дура! У тур родов не бывает!»

* * *

Как-то во время поездки в Псков и Пушкинские Горы Даниил Антонович Авдусин развлекал нас рассказом об особой целительной силе пчелиных укусов.

Например, если на поясницу больного радикулитом посадить определенное количество пчел и они все его ужалят, то от радикулита даже воспоминания не останется. Только не дай бог посадить их больше – это может вызвать летальный исход, если меньше – тогда никакой пользы не произойдет. Арциховский:

– И вы этой длупости верите?

– Как же не верить?! Я сам об этом в книге читал!

– М-м-м! Даниил Антонович! Мы с вами сами пишем тниди. Тат же можно верить?

* * *

Меня и Д. А. Авдусина Арциховский пригласил пойти с ним в магазин и помочь ему выбрать новые туфли. В обувном отделе он отодвинул в сторону оторопевшую продавщицу, схватил с полки коробку с туфлями, обулся, постоял и спрашивает: «Даниил Антонович! Валентин Лаврентьевич! Тат вы думаете, они мне жмут?»

* * *

Арциховский принимает экзамен:

– Татое самое маленьтое домашнее животное разводили славяне?

Студент:

– Кошку?

– Нет, не тошту! Думайте.

– Может быть, курицу?

– Нет, не турицу! Гораздо меньше!

Студент в отчаянии:

– Может быть, хорька?

– Нет! Хорет – дитий зверь, на него славяне охотились. Думайте дальше. Студент молчит. Арциховский подсказывает:

– Вот татое! Вот татое маленьтое! – и разводит руки сантиметров на двадцать, демонстрируя размер искомого животного. Студент молчит, полностью деморализованный.

– Тат же вы не знаете?! Пчела!!!

* * *

Однажды в Новгороде, зайдя в книжный магазин, я обнаружил какую-то книгу, которую мне захотелось купить, а денег при себе не было. Договорился с продавщицей, чтобы мне эту книгу отложили, пообещав зайти за ней потом. Вышел из магазина, иду по улице Первого Мая, а навстречу Арциховский. Я ужасно обрадовался. Говорю:

– Артемий Владимирович! Одолжите мне до вечера пятерку!

– С удовольствием!

Лезет в карман, достает деньги.

– А зачем?

– Да вот хочу книгу купить, а денег при себе не оказалось.

– Татую тниду?

Я сказал, какую.

– А-а! У меня есть.

Положил деньги обратно в карман, и каждый из нас пошел своей дорогой.

* * *

Были мы с А. В. в Таллине, а принимали нас директор Института истории Виктор Маамяги и археолог О. В. Саадре. Привезли в Кадриорг и там повели обедать в приморский ресторан с видом на знаменитый памятник русалке. Заказали коньяку. Когда стали разливать коньяк, как положено, в специальные рюмочки, А. В. отобрал у Маамяги бутылку: «Мне врачи запретили мнодо пить! Я сам налью, чтобы не было лишнедо». С этими словами он вылил в фужер чуть не половину бутылки. Мы потрясенно чокнулись с ним своими рюмочками, обступив его фужер, подобно истребителям, сопровождающим бомбардировщик, и еще более потрясенно наблюдали, как фужер был опустошен единым духом.

* * *

Арциховский не выносил лук ни в каком виде. Сергей Владимирович Киселев с удовольствием рассказывал, как однажды, заказывая обед в ресторане, А. В. спохватился, что вовремя не предупредил об этом официанта, и бежал за ним с криком: «Без лута! Без лута!», а официант в ужасе улепетывал, приняв его за сумасшедшего.

* * *

В Ташкенте Арциховский вместе с Авдусиным были в гостях у тамошнего археолога Василия Афанасьевича Шишкина. А. В. заблаговременно предупредил о неприятии лука, но когда дошло до второго, разломил котлету и, узрев в ней что-то белое, отказался есть, хотя хозяева его уверяли в два голоса, что это не лук, а что-то другое. Возвращаясь в гостиницу, он говорил Авдусину:

– Татой очаровательный человет Шиштин!.. А жена его все-тати стерва: хотела натормить меня лутом!..

* * *

Гайде Андреевне Авдусиной, которая работала лаборанткой на кафедре археологии, он шутливо выговаривал:

– Дайда Андреевна! Вы татая товарная женщина!

Особенность речи А. В. была отражена в экспедиционной песне, где один куплет начинался словами:

«“Татой неожиданно трупный успех”, – сказал Арциховский Монгайту…»

* * *

Перед очередным приездом Арциховского в Новгород мы с Колчиным отправились к директору гостиницы «Волхов» просить его забронировать номер для начальника экспедиции, члена-корреспондента Академии наук.

– Подумаешь, удивили! – ответил директор. – У меня этих корреспондентов живет каждый год по пять штук! Вот и сейчас остановился корреспондент газеты «Труд»…

– Да мы не о газетных корреспондентах, а об Арциховском!

– Так бы и сказали, а не морочили мне голову!

* * *

А. В. не терпел, когда его фотографировали без разрешения. На одной из археологических сессий, в перерыве, он обнаружил нарушившего его запрет журналиста, подошел к нему и, грубо обругав, толкнул. Журналист прибежал жаловаться институтскому начальству, попал на милейшую Татьяну Сергеевну Пассек, которая объяснила ему:

– Не обращайте внимания. Мы-то к нему привыкли. Он у нас не без странностей!

– Зачем же вы его держите, если он такой?! – искренне удивился журналист.

* * *

В последние годы жизни А. В. приезжал в Новгород ненадолго, на неделю – полторы в конце июля или в начале августа. Как-то, оказавшись в Москве по каким-то делам числа 20-го июля, я предложил ему поехать вместе в Новгород.

– Нет, нет! Не моду! Я сейчас очень занят!

– Чем же вы заняты?

– Я жду торреттуру!

А. В. был главным редактором журнала «Советская археология» и ждал корректуру очередного номера, которая должна была прийти не раньше 10-го августа.

* * *

Парторг Института истории материальной культуры Николай Иванович Сокольский повредил позвоночник, когда автобус, в котором он возвращался с работы домой, сильно тряхнуло на ухабе. Подлечившись, он пришел в институт. Встретивший его А. В. спросил:

– Что-то давно вас не было видно. Туда-то уезжали?

Н. И., отличавшийся некоторой картавостью, ответил:

– Разве вы не слыхали? Я ведь х’ьебет сломал!

А. В. искренне удивился:

– А зачем парторду х’ьебет?

* * *

Из высказываний А. В.:

– Если Вы хотите убедиться в собственном идиотизме, прочитайте стенодрамму своедо выступления.

– Я тат занят, что нетодда даже поздороваться!

В 1947 году, когда в Новгороде возобновились раскопки, население в городе, жестоко разрушенном войной, было минимальным. Рабочей силой на раскопках стали военнопленные немцы и мадьяры; их каждое утро в количестве человек двухсот приводили из лагеря под конвоем, а вечером уводили обратно.

В один прекрасный день на Ярославовом дворище, где был заложен большой раскоп, появился некий мужчина весь в парусине: костюмчик, кепочка, туфельки и даже портфель парусиновые. Студенческий обмен мнениями присвоил ему почему-то квалификацию «уполномоченного по щетине». Оказалось, квалификация у него другая. Человек, представившись сотрудником горкомхоза, раскрыл парусиновый портфель и предъявил заместителю начальника экспедиции Б. А. Колчину счет на очистку сортира. Дело в том, что плановую очистку так называемого «пудр-клозета» на шесть очков за счет города производили раз в год. А тут возник громадный коллектив неплановых пользователей, что потребовало немедленного вмешательства. Будь на месте Колчина Арциховский, он отнес бы этот счет в банк и оплатил без разговоров из-за предельной ясности ситуации. Но Колчин есть Колчин. Он прежде всего обратился к парусиновому товарищу с вопросом:

– Э-э-э! А чем вы измеряете емкость?

– Чего это?

– Ну, чем вы меряете то, что оттуда извлекаете? Ведром? Кружкой? Ложкой?

– У нас единица измерения бочка.

– И почем бочка?

Парусиновый сказал, почем бочка. Тогда Колчин у него на глазах выставленную сумму разделил на число человеко-дней и в итоге получил по полбочки в день на каждого военнопленного-дистрофика. Посетитель крякнул, почесал в затылке и удалился. А вечером на горкомхозовской кобыле приехали уважаемые сотрудники ассенизационного обоза и всё сделали за счет городского бюджета.

* * *

В новгородских раскопках в заметном количестве встречаются кости домашних и диких животных, чаще всего – в обломках, поскольку в основном являются остатками былых трапез. В совокупности, будучи всякий раз хорошо датированы, они представляют собой важный источник, позволяющий в динамике реконструировать состав принадлежавшего средневековым горожанам стада и вынести суждение о предпочтительных объектах охоты. Однако сами по себе эти кости музейной ценности не имеют. В экспедиции возникла традиция – после научной обработки накопившиеся за сезон ящики с костями сдавать в утиль, а на вырученные деньги в конце летних работ устраивать «отвал», иначе «пир на костях». Две конкурирующие «фирмы» утильщиков заранее нацеливались на добычу, позволяющую им выполнить план. Особенно настойчив был один из них. Появившись в конце рабочего дня среди полевого сезона, он начал клянчить у Колчина «его косточки». Колчин терпеливо объяснил ему:

– Сначала эти кости должны пройти научную обработку.

Снова претендент возник перед Колчиным на следующий день, перед началом работы:

– Вы уже научно обработали свои косточки?!

* * *

Б. А. весьма ценил боржом, полагая его панацеей от всех недугов. В 60-е годы эта вода (по крайней мере в Новгороде) была дефицитной, но однажды ему удалось где-то раздобыть целый ящик вожделенного боржома. На его беду, он вскоре отъехал дней на десять на археологический конгресс в Чехословакию, но пока отсутствовал, сотрудники экспедиции по причине жаркой погоды почти уничтожили запас боржоми. По словам Колчина, «лишили больного человека его лекарства». По возвращении Б. А., перебирая пустые бутылки, запричитал:

– Алкоголики! Всё выпили!

На резонный вопрос А. С. Хорошева: «Почему же алкоголики? Ведь это боржом, а не водка!» – Колчин так же резонно ответил:

– Потому и алкоголики, что вам всё равно, что пить!

* * *

70-е годы. Б. А. блаженно стоит у входа в только что построенную базу новгородской экспедиции на Знаменском подворье. Появляется группа иностранных туристов, осматривающих собор. От нее отделяются двое мужчин, подходят к Колчину и робко спрашивают: «Туалет?» Колчин показывает пальцем на дверь базы, за которой по очереди скрываются мужчины и женщины. Исполнив потребность и покидая базу, каждый и каждая вручают ошеломленному Б. А. по сигарете.

Колчинские реплики (распоряжения)

Колчин глубокой осенью уезжает в Москву и завершение экспедиции оставляет на Петра Ивановича Засурцева:

– Петя! В сейфе возьмешь ведомость и деньги. Заплатишь тем рабочим, которые должны подойти завтра.

– Хорошо, Борис. Катись колбаской.

Петя ужинает и не желает отвлекаться на пустые разговоры. Грузовик с Колчиным в кабине урчит, доезжает по лужам до ворот. В это время Петр Иванович оторопело выскакивает из столовой, бежит, с трудом вытягивая сапоги из непролазной грязи:

– Борис! Ты же мне ключ от сейфа не оставил!

– Да, Петя. Но разве ты его попросил?

* * *

– Борис! Ты мне обещал выделить студента на участок!

– Да, Петя, я уже сажусь на выделение.

* * *

Колчин дает указание завхозу Володе Алексееву:

– Володя, вы должны поехать на склад, который находится в здании старого вокзала. Вы знаете, где раньше находился вокзал?

– Нет, Борис Александрович.

– Сейчас я вам объясню. Володя! Подобно тому, как проклятое прошлое всех народов капитализм предшествовал нашему настоящему; подобно тому, как наше прекрасное настоящее предшествует светлому будущему всех народов коммунизму, старый вокзал предшествовал новому.

– Да, Борис Александрович. Я уже понял.

– В таком случае не теряйте времени и поезжайте.

* * *

Одно из любимых выражений Колчина – «гулять в девках», означающее «отдыхать», «не работать», вообще «предаваться безделью». Однажды услышали такой диалог. Подходит к нему студентка:

– Борис Александрович! У меня на участке вся работа закончена, материк зачищен. Что мне теперь делать?

Колчин озабоченно смотрит на часы:

– До пяти часов погуляйте в девках, а потом я найду вам работу.