Текст книги "Хранить вечно"

– Эй!.. – окликнули их сверху.

Кефа поднял голову – по откосу, осыпая вниз песок и мелкие камни, к ним торопливо спускался Андреас.

Йешу, широко шагая по камням, выбрался из ручья. Вода тонкими струйками стекала с его волос и мокрой бороды.

– Даже полегчало слегка… – отдуваясь и промакивая лицо рукавом рубахи, сказал он. – Ну, что у тебя? – встретил он вопросом подошедшего Андреаса. – Узнал что-нибудь?

– Что-нибудь узнал, – Андреас, тоже с ног до головы покрытый пылью, с нескрываемой завистью посмотрел на рабби. – Хорошая мысль! – провозгласил он. – Дай-ка я тоже сполоснусь, – он стащил с головы платок, кинул его на камни и принялся разматывать свой изящный, вышитый цветными нитями пояс – подарок Михаль. – В общем, так… Шахар этот покружил меня по городу изрядно. Я за ним чуть не весь Йерушалайм обошёл. И в Новом городе побывал, и в Нижнем… – Андреас кинул пояс на камни, стащил через голову симлу и, присев над ручьём, окунул ладони в воду. – Ух ты! Холодная!.. Так вот. Ходил этот Шахар по всему Йерушалайму и везде с кем-то встречался… – Андреас, не прекращая говорить, принялся умываться. – Если точно… было пять встреч… Две встречи сразу же возле Храмовой горы… прямо на улице Сыроделов… Одна – возле лавочки медника, другая – на обувном развале. Это который на углу с Гончарной… Потом он пошёл к Антониевой крепости. Что любопытно, встречался он там с легионером…

– С легионером? – удивился Кефа.

– Да, – подтвердил Андреас. – С кем-то из местного гарнизона, не из тех, что из Кесарии пришли – те все босолицые, как и ихний Пилат, – тьфу, срамота! А этот с бородой. Видать, из наших… Вот… Долго разговаривали – на Храмовой горе трубы за это время два раза пропели… Потом в Нижний город отправился… – Андреас встал и, сделав шаг от ручья, принялся утираться рукавом. – Там я его чуть на рынке не потерял. Нырнул он куда-то, я туда-сюда – нету. Даже расстроиться успел. Нет, потом смотрю – стоит, с кривоносым каким-то разговаривает… Потом ещё одна встреча была. В лавке торговца коврами. Там он тоже с каким-то типом долго шептался. Я за это время все ковры успел в лавке перещупать. Насчёт одного даже поторговался. Не поверишь, полцены сбил, представляешь?!..

– Ну, – нетерпеливо спросил Йешу, – а дальше?

– А дальше – всё, – Андреас принялся одеваться. – Он как с рынка вышел – так прямым ходом в Хаса́йский квартал потопал. А там в дом зашёл и больше не выходил. Я часа два прождал – не дождался, сюда пошёл.

– Дом запомнил? – спросил Кефа.

– Да, – кивнул Андреас. – Это в Кривом переулке, недалеко от Хасайских ворот. Если от ворот идти – по левой стороне. Там ещё калитка приметная – в синий цвет выкрашена.

– Молодец! – похвалил Кефа. – Ты, прям, как следопыт-охотник.

– Он тебя не заметил? – спросил Йешу.

– Нет, – «следопыт-охотник» покрутил головой. – Вряд ли. Да он особо и не оглядывался. Шёл себе и шёл… Слушайте, у нас пожрать есть что-нибудь? Ведь со вчерашнего вечера ни крошки во рту не было! Меня аж подвело всего!

– Есть. Есть, конечно, – озаботился Кефа. – У Йохи в мешке лепёшки и сыр.

– О! – обрадовался Андреас. – Здо́рово! Я ж там, в Кривом переулке этом, чуть не помер, пока Шахара этого караулил! Там харчевня рядом, на углу, мясо жарят. Думал, слюной захлебнусь!

Кефа повернулся к Йешу.

– Ты, поди, ведь тоже голодный?

Тот поморщился:

– Не хочу есть. И не могу. Тошнит меня от еды.

– Ты это брось, – строго сказал ему Кефа. – Так нельзя. Дураков, понимаешь, много, а здоровье, оно одно. Пропади они все пропадом! Пойдём, перекусишь. Хлеб с сыром. Вино. Кстати, неплохое, хоть и местное.

– Вина выпью, – подумав, сказал Йешу.

Они начали взбираться наверх.

– Вы давайте ешьте и двигайте в Бейт-Анью, – сказал Кефа. – А я пробегусь до этого Кривого переулка, покараулю ещё. Может, Шахар под вечер ещё куда пойдёт. Тёмные делишки, они, понимаешь, темноту любят.

– Пробегись, – вяло согласился Йешу. – Может, и вправду, чего разнюхаешь… – он выбрался наверх и, распрямившись, повернулся к Кефе. – Может, всё-таки этот Шахар выведет нас на Бар-Аббу?..

Кривой переулок оказался совсем коротким и вовсе не кривым. Дом с синей калиткой был по левой стороне вторым от угла, и Кефа отлично устроился наискосок от него, прямо под стеной харчевни, откуда отлично просматривалась и сама калитка, и весь переулок насквозь.

Ждать пришлось долго. Из дома никто не выходил. Зато заходили. Сначала двое мужчин – поодиночке, с интервалом примерно в час. А потом четыре женщины – весёлой смешливой стайкой.

И лишь когда видный из любой точки города золотой куб Храма вспыхнул в лучах заходящего солнца прощальным багровым огнём, а справа из-за домов поднялась в фиолетовое небо пузатая будара-луна, калитка, скрипнув, распахнулась и в переулок вышли двое. Одним из вышедших был Шахар. Второго Кефа видел впервые. Это был коренастый мужчина крепкого телосложения с таким же очень загорелым, как и у Шахара, лицом. Одет он был богато: в длинную коричневую шерстяную тунику, поверх которой была наброшена тёмно-синяя, шитая золотом симла, стянутая роскошным чёрно-белым полосатым поясом с золотой пряжкой. Под мышкой мужчина держал какой-то длинный и, судя по всему, достаточно тяжёлый, завёрнутый в платок, предмет.

Выйдя из дома, заговорщики, стоя у калитки, перекинулись между собой парой слов, а потом двинулись в разные стороны: Шахар направился по переулку вниз, в сторону Нижнего города, а коренастый незнакомец – в противоположную сторону, к Хинно́мской улице, ведущей от Хасайских ворот на гору Цийо́н, в Верхний город.

Пройдя несколько шагов, незнакомец, как будто что-то вспомнив, остановился и, обернувшись, окликнул своего подельника:

– Эй, Шахар!.. Смотри, это… не забудь – к Мэи́ру зайди! Обязательно! Напомни ему про повозку!

Кефа насторожился. Насторожили его не слова – в сказанных словах не было ничего необычного. Насторожила интонация. Так не говорят с другом. Так не говорят с компаньоном. Интонация была начальственная. Так говорят с подчинённым. Это была не просьба. Это был приказ.

– Хорошо, Йешу! Сделаю! – обернувшись, закивал Шахар.

«Йешу… Йешу… Йешу Бар-Абба…» – забормотал себе под нос Кефа, лихорадочно соображая.

Он поднялся с земли, отряхнулся и решительно зашагал вслед за быстро удаляющейся фигурой в шитой золотом тёмно-синей накидке.

Хинномская улица двумя длинными, круто взбирающимися в гору, коленами вывела их в западную часть Верхнего города, в район широких улиц и богатых особняков. Здесь было тише и зеленее – над высокими каменными стенами, огораживающими большие дворы, обильно свисали на улицу ветви деревьев. Где-то журчала вода.

Хотя Йешу Бар-Абба шёл, не оглядываясь, Кефа на всякий случай отстал от него ещё шагов на тридцать – здесь, в отличие от Нижнего города, прохожих сейчас было совсем мало, и затеряться среди них не было никакой возможности.

Бар-Абба дошёл до небольшой, вымощенной камнем площади, от которой в разные стороны лучами разбегались пять улиц, и свернул влево за угол. Кефа, дойдя до площади, двинулся прямо и, только дойдя до её центра, как бы между делом посмотрел налево. Уходящая влево короткая – шагов пятьдесят – мощёная улица упиралась в тяжёлые, закрытые наглухо ворота. Улица была пуста.

Какое-то время Кефа стоял на площади, соображая, что делать дальше. Быстро смеркалось. Неуклюжая будара-луна спряталась за пришедшими с востока плотными тяжёлыми облаками. Где-то недалеко, как будто насмехаясь, истошно проорал ишак. Кефа сердито сплюнул и решительным шагом направился к замыкающим улицу массивным воротам, за которыми в глубине виднелся огромный и, судя по отделке, очень богатый дом.

Справа от ворот в глухой стене обнаружилась низкая калитка с небольшим, зарешёченным толстыми бронзовыми прутьями, оконцем. Кефа постучал. В оконце немедленно нарисовалась широкая бородатая физиономия с печальным вислым носом, на конце которого красовалась немалых размеров волосатая бородавка.

– Чё надо? – хрипло спросила физиономия, дыхнув на Кефу кислой винной отрыжкой.

– Мы – община из Ха-Галиля, – почтительно кланяясь, произнёс Кефа. – Пришли в город на праздник. Ищем место для постоя.

– В этом доме на постой не принимают, – отрезал бородавчатый.

– Ты сам это решил? – всё ещё почтительно спросил Кефа. – Может, всё-таки спросишь у хозяина? Ибо в Законе сказано: «Да не будет в Святом городе дома, который не приютил бы пришедших поклониться Мне».

Охранник заколебался.

– Завтра приходи, – наконец принял он решение. – Поздно уже. Хозяин отдыхает.

Кефа согласно склонил голову.

– Хорошо. Завтра, значит завтра… А позволь узнать, любезный, чей это дом?

Охранник хмыкнул.

– Так ты что, не знаешь?! А, ну да, ты ж из Ха-Галиля, – в голосе его зазвучало снисхождение к дремучим невежественным провинциалам. – То-то я смотрю… Это дом первосвященника, досточтимого Йосэфа Каиафы, да продлит Всевышний его дни! – бородавка просунулась сквозь решётку и вплотную приблизилась к Кефиному лицу. – Так что, мой тебе совет: поищи всё-таки для своей общины какое-нибудь другое место.

Кефа задрал брови как можно выше и изобразил на лице смятение.

– Дом самого Каиафы?!.. Прости, любезный, я не знал. Конечно, конечно, мы поищем другое место. Конечно… Беспокоить такого человека… Поклон почтенному Йосэфу, да будет дом его полной чашей!.. Да коснётся его длань Всевышнего!.. – пятясь и кланяясь, он отодвинулся от калитки…

«Ну вот, всё и срослось, – быстро шагая прочь от дома первосвященника, размышлял Кефа. – Вот мозаика и сложилась. Йешу был прав: идти к Ханану – всё равно, что самому подставить под нож горло… Ну, ладно, мозаика мозаикой, а делать-то теперь что?.. Может, зря я ушёл от дома Каиафы? Может, надо было подождать, пока Бар-Абба выйдет? И решить, понимаешь, с ним вопрос один на один. Его кинжал против моей спаты… А если он до утра не выйдет? А если он выйдет через другую калитку – дом-то огромный, выход явно не один?..»

– С дороги!!.. – грянуло над ухом Кефы. – Посторонись!!

Кефа шарахнулся и прижался к забору.

Мимо него, в чадном свете факелов, вздымая копытами высокие фонтанчики пыли, пронеслись два десятка всадников в блестящих шлемах и развевающихся плащах. В средине группы скакали два офицера в поножах и бронзовых тораксах с рельефным изображением атакующего вепря. Промелькнувшее лицо одного из офицеров – вытянутое вниз, с острым ястребиным носом – показалось Кефе смутно знакомым. Где-то он уже встречался с этим трибуном. Давно. Где? В Кирте? В Гиппо-Регии? В Ламбессе?..

Кефа проводил взглядом романских всадников. В конце улицы, куда они ускакали, тремя громадными уступами вздымался величественный дворец. Его было отлично видно – он был весь освещён оранжевым факельным светом и сиял на фоне ночного неба, как положенная на чёрный шёлк коралловая шкатулка с драгоценностями. Это был бывший дворец царя Хордоса, а ныне – йерушалаймская резиденция романского наместника, префекта Понтия Пилата.

Кефа отлепился от стены и медленно побрёл вслед ускакавшим всадникам. Дойдя до ближайшей площади, он повернул направо – на ведущую в Нижний город кривую и узкую улицу Виноделов.

На углу улицы, рядом с уже закрывшейся на ночь харчевней, таинственно мерцала углями сложенная из камней жаровня. Подёрнутые серым пеплом угли источали ровное сухое тепло. Поравнявшись с ней, Кефа внезапно остановился как вкопанный – он вспомнил, где он встречал трибуна с жёстким, вытянутым вниз лицом и приметным хищным носом.

Кефа подержал ладонь над остывающими углями и не спеша двинулся дальше. Но вскоре остановился вновь.

– А почему бы и нет?.. – пробормотал он себе под нос. – Тоже ведь способ. Блоху ведь что ногтем, что камнем… Лучше уж, понимаешь, малой кровью…

Он ещё немного постоял, таращась в сгустившуюся над городом, почти непроглядную тьму, а потом развернулся и быстро зашагал назад…

Площадь перед дворцом Хордоса была пуста. За ней, возле ворот, ведущих в преторий, под роняющим со стены огненные капли дымным факелом, собравшись вместе, о чём-то зубоскалили и громко гоготали четверо легионеров внешнего караула.

Кефа вздохнул и, демонстративно выставив из-под края симлы рукоять меча, решительно двинулся через площадь.

Его заметили. Хохот стих. Когда до караульных оставалось с десяток шагов, навстречу Кефе, держа наизготовку копьё, выдвинулся рослый легионер.

– Куда?! – набычась, угрюмо спросил он на арамейском.

Кефа, не отвечая, сделал ещё несколько шагов вперёд и, лишь когда остриё копья упёрлось ему в живот, остановился и, строго глядя легионеру в глаза, хорошо поставленным голосом прим-декуриона отчеканил на имперском языке:

– Зови начальника караула, солдат. Дело особой важности. Мне срочно надо видеть советника Паквия.

После того как за отставным прим-декурионом закрылась дверь, советник Паквий ещё долго сидел за столом и, отрешённо глядя перед собой, задумчиво постукивал пальцами по гладкой полированной поверхности столешницы. Было тихо, лишь вяло шелестели за окном сонные деревья да время от времени сухо потрескивали угли в остывающей жаровне. В окно влетела летучая мышь, потрепетала крыльями под потолком и, сделав несколько стремительных кругов над светильником, вновь канула в ночь. Советник встал. Резкое движение отозвалось острой болью в спине. Паквий замер. Вот ведь некстати! Спина не беспокоила его уже несколько недель, и тут – на тебе! Наверное, опять меняется погода. Паквий, кряхтя, выбрался из-за стола и, приноравливаясь, осторожно прошёлся по комнате. Ничего, терпимо. Неприятно, но терпимо. Ладно, спина спиной, а дело делать надо. Спина, она своя, родная, она подождёт.

– Бэни! – окликнул он слугу.

В дверном проёме тут же возникла почтительно согнутая фигура.

– Да, господин.

– Вот что. Позови-ка мне Кальва.

– Слушаю, господин.

Слуга исчез. Паквий постоял над жаровней, глядя на мерно мерцающие угли, потом вернулся за стол, достал из ящика чистую керу и, пододвинув поближе трёхногий бронзовый светильник, принялся быстро писать.

Спустя четверть часа в комнату – как обычно, задев головой притолоку, а мечом косяк, – шагнул личный о́птион советника необъятный Валерий Кальв.

– Вызывал, трибун?

– Да, проходи… Бэни, можешь быть свободен.

– У господина будут какие-нибудь пожелания? – осторожно осведомился слуга. – Обед? Терма?

– Потом, Бэни, потом. Ступай.

Слуга, поклонившись, попятился и, выйдя, плотно прикрыл за собой дверь. Паквий осторожно откинулся на спинку стула и, подняв голову, встретился взглядом со взирающим на него откуда-то из-под потолка Кальвом.

– Сесть не предлагаю, – сухо сказал ему Паквий, – мебели жалко… – как всегда в присутствии своего помощника, он испытывал лёгкое раздражение человека, при рождении сильно обделённого богами. – Слушай, как ты всё-таки с бабами спишь?! Они ж хрустеть под тобой должны, как орех под молотом!

Кальв усмехнулся.

– А я их сверху сажаю. Они на мне сверху скачут – только повизгивают… Надеюсь, трибун, ты позвал меня не только для того, чтоб узнать о моих постельных успехах?

Советник улыбнулся. Всё-таки оптион ему нравился – боги редко награждают человека одновременно и силой, и умом. Валерий Кальв был как раз таким исключением.

– Ладно, – сказал Паквий. – К делу… Значит так. Первое. Сейчас же отправь несколько человек к дому Каиафы. Под видом бродяг или паломников. Все выходы из дома – под наблюдение. Если из дома выйдет человек в тёмно-синей накидке – тут же взять и ко мне. Тёмно-синяя, расшитая золотом накидка, подпоясанная чёрно-белым поясом. Запомнил?.. Второе. Если до утра от Каиафы этот человек не выйдет, завтра на рассвете отправляйся в Кривой переулок. Там есть дом с синей калиткой. Возьмёшь всех, кто будет находиться в этом доме. Всех! Включая женщин. Особо меня интересует человек по имени Йешу Бар-Абба. Запомнил? Кривой переулок, дом с синей калиткой, Йешу Бар-Абба… Брать живьём! Только живьём!.. Учти, сколько народу в этом доме – неизвестно. Зато известно, что все они вооружены. Хорошо вооружены. Так что возьми с собой не меньше двух контубе́рниев. А лучше – трёх. Да! Три контуберния! Тридцать человек как минимум! Чтоб ни один мятежник не ушёл! Понял?.. Теперь дальше… Что у нас по кандидатурам первосвященников?

Оптион пожал могучими плечами.

– Кроме тех, о которых я уже докладывал трибуну, пока больше ничего.

– А что ты мне можешь сказать о Йешу бар-Йосэфе? По прозвищу «рабби-галилеянин». Слышал о таком?

Кальв кивнул.

– Слышал, трибун. Причём неоднократно. По отзывам моих людей, он хорош. Он очень хорош. Но… Трибун ведь сам понимает – он не левит. Он – «рабби-галилеянин». А «Из Ха-Галиля может ли быть что доброе?», – процитировал он на арамейском.

– Хорошо. Ну, а если кроме того, что он не левит и что он галилеянин, – прищурился Паквий на помощника. – В остальном, говоришь, он хорош?

– Ну, если «кроме того»… – Кальв задумчиво поскрёб гладко выбритый подбородок. – Да, в остальном он хорош. Если «кроме того», то он, пожалуй, лучшее, что мы имеем на сегодняшний день.

– Обоснуй.

Кальв выставил перед собой лопатообразную ладонь и загнул мизинец.

– Во-первых, он умён… Во-вторых, – к мизинцу присоединился безымянный, – он прекрасно знает иудейские законы. По крайней мере, получше многих храмовых книгочеев. А потому он практически неуязвим в диспутах. Во всяком случае, во всех тех спорах, о которых я знаю, он вышел победителем… В-третьих, – Кальв загнул безымянный палец, – он лоялен Роме…

– Даже так?

– Да, – кивнул оптион. – Он очень спокойно относится к власти кесаря. Он принимает её как должное. Он не раз прилюдно высказывался в том смысле, что лучше платить кесарю дань, но продолжать жить в своей стране и верить в своего бога, чем попытаться не платить дани и лишиться разом и страны, и веры. «Отдайте кесарю кесарево, а богу – богово», – так он говорит.

– Да, он умён, – поразмыслив, согласился советник. – Этого у него не отнять. Будь все местные рабины такими же, как этот галилеянин, у нас бы не было в Палестине никаких проблем… Что-то ещё?

– Да, трибун. В-четвёртых, – Кальв разогнул обратно мизинец, изобразив левой рукой «козу» – «четыре». – Он некорыстолюбив. Он долго жил у кумранитов и поэтому совершенно равнодушен к личной выгоде.

– То есть бессребреник? – уточнил Паквий.

– Да, – кивнул Кальв и, посмотрев на свою «козу», разжал ладонь и опустил руку. – Это всё.

– Очень хорошо, – подытожил советник. – Очень… – он побарабанил пальцами по столу; взгляд его упал на керу. – Да! Вот ещё что. Завтра ведь у иудеев шестой день недели? Так?.. Так вот, завтра за час до полудня встретишься с Элькано́й…

– Это который эконом в доме Ханана? – уточнил Кальв.

– Да. Он. Пойдёшь на Верхний рынок в попину Ади́на Горбатого. За час до полудня туда должен подойти Элькана. Покажешь ему это, – Паквий взял со стола керу и протянул её помощнику. – Керу ему с собой не отдавай – пусть читает при тебе. У него заберёшь его донесение. Понял?

Кальв кивнул.

– Всё понял?

– Всё понял, трибун.

– И главное, – Паквий строго посмотрел на помощника. – Йешу Бар-Аббу мне завтра сюда! – он согнутым пальцем постучал по столешнице. – Живым! Ясно?

– Ясно, трибун… Можно идти?

– Ступай.

Когда огромный Кальв, чуть не снеся все косяки, вывинтился из кабинета, советник, постоянно прислушиваясь к своей спине, вылез из-за стола и снова принялся мерить комнату шагами.

– Неплохо… Неплохо… – бормотал он. – Ну что ж, есть с чем идти к префекту… Бэни!

Слуга возник, как суслик из норы.

– Да, господин.

– Через час – обед. Через два – терма… В терму пришлёшь Гортензию и… эту… новенькую, чернявую…

– Пнину́?

– Да, её.

– Что-то ещё?

– Нет, всё, иди… И не забудь согреть постель!

– Слушаю, господин.

Паквий ещё несколько раз задумчиво прошёлся по комнате туда-сюда, потом вернулся к столу, снял лисью безрукавку, бережно повесил её на спинку стула и, взяв с полки перевязь с мечом, надел её через голову, туго затянув широкий поясной ремень – старая армейская привычка не позволяла идти к начальству не по форме. После чего задул светильник и вышел из кабинета.

Длинными гулкими залами, в которых охраняемая одинокими факелами спала ночная тьма, он перешёл в южное крыло дворца. Здесь были покои Понтия Пилата. У закрытых двустворчатых дверей, ведущих в комнаты префекта, неподвижными изваяниями застыли два каменнолицых легионера. Со стоящего в углу, под высоким светильником, кресла навстречу советнику поднялся начальник личной охраны префекта кентурион Юлий Репо́рта – невысокий, жилистый, с длинными хваткими руками и узким волчьим лицом.

– К префекту, – коротко сказал ему советник. – Срочно.

– Префект отдыхает.

– Очень срочно, – повторил Паквий.

Начальник охраны испытующе посмотрел на советника. Паквий выдержал взгляд.

– Хорошо, – сдался Репорта, – я доложу.

Он скрылся за дверью и почти тотчас вернулся.

– Через четверть часа, – сообщил он. – На Большой террасе.

– Отлично, – сказал Паквий. – Я там и подожду.

Бесконечной чередой переходов, огибающих покои легата, он вышел к широкой лестнице, ведущей во внутренний сад дворца, и, поднявшись по ней, двинулся по длинной галерее, охватывающей весь сад по периметру. Здесь было совсем темно и одуряюще пахло цветами.

Широкую, огороженную резной каменной балюстрадой, площадку за южной садовой галереей, откуда открывался изумительный вид на лежащий внизу город, во дворце называли Большой террасой. Здесь тоже не было факелов, но белые квадраты мраморного мозаичного пола отчётливо выделялись на тёмном фоне, как будто бы светились изнутри.

Паквий пересёк террасу и, подойдя к балюстраде, облокотился на гладкие прохладные перила. Внизу лежал Хиеросолим.

Город угадывался мерцающими россыпями костров, тонкими факельными цепочками, едва заметными очертаниями ближайших площадей и улиц. На северо-востоке, на другом конце города, на Храмовой горе, тихо догорал Жертвенник Всесожжения. Самой Храмовой горы видно не было, поэтому казалось, что робко пляшущий огонёк просто висит в воздухе, как маленькая ярко-оранжевая бабочка, которую вот-вот унесёт дуновением ночного ветра.

Было тихо. Город спал. Из его непрестанно и монотонно гудящей днём утробы сейчас не доносилось ни звука, лишь где-то справа, далеко, наверное в Нижнем городе, лениво и глухо перебрехивались собаки…

Послышались шаркающие шаги.

– Паквий!

– Я здесь, префект, – отозвался советник.

– Ага, вот ты где… О боги, что ж темно-то так?!

– Ночь, префект.

Пилат подошёл, принеся с собой запах восточных благовоний и дорогого панно́нского вина.

– Всё шутишь, Паквий? Надеюсь, ты вытащил меня сюда не для того, чтобы поупражняться в остроумии? – голос у легата вдруг стал вкрадчивым и неприятно скрипучим.

Паквий подобрался.

– Даже в мыслях не было, префект.

Пилат какое-то время смотрел на советника – мутно-белое пятно его лица неподвижно висело перед Паквием, – потом отвернулся, облокотился на перила и уставился в мерцающую оранжевыми огоньками тьму.

– Я принёс целых две хороших новости, префект, – выждав, продолжил Паквий, – каждая из которых стоит того, чтоб рискнуть оторвать начальника от послеобеденного отдыха.

Пилат помолчал.

– Ладно… Слушаю тебя… – голос его опять сделался нормальным. – Ты ведь знаешь, начальство любит хорошие новости.

– Я нашёл Бар-Аббу, префект.

– Вот как? – быстро спросил Пилат, его лицо вновь проступило сквозь тьму. – И где он?

– Скорее всего, он сейчас находится в доме Каиафы.

– Скорее всего?!

– Он был там сегодня вечером. Это совершенно точно. И возможно, он до сих пор находится там. Я установил за домом наблюдение. Но, в любом случае, префект, завтра на рассвете я возьму Бар-Аббу.

– Ну, вот когда возьмёшь, тогда и поговорим. Помнится, по осени, в Кесарии, ты уже как-то брал одного мятежника. Если память мне не изменяет, Гэршо́на Беспалого. Нет?

Паквий откашлялся.

– Осмелюсь напомнить префекту, что Гэршона Беспалого брал примпил Публий Ба́стум. Мои же люди от операции были попросту отстранены. И мои рекомендации по блокированию порта многомудрый Публий просто проигнорировал. В результате чего, если префект помнит, Гэршон Беспалый ушёл из-под носа примпила по морю. Нагло. У всех на виду. А отважный примпил бегал в это время по берегу, размахивая своим бесполезным мечом!..

– Ладно-ладно, загорелся, – примирительно сказал Пилат. – Остынь… Вот завтра и покажешь, как надо правильно брать мятежников… – он отвернулся и снова принялся смотреть на город. – Значит, всё-таки Каиафа… – после длинной паузы задумчиво проговорил легат.

– Да, – подтвердил советник. – Каиафа… С ним всё по-прежнему – пока не трогаем?

– Не трогаем, – подтвердил Пилат. – Пока… Кстати, что у нас по кандидатуре нового первосвященника?

– А вот это, префект, и есть моя вторая хорошая новость. Я наконец нашёл подходящего человека.

– Ну-ка, ну-ка, – оживился Пилат. – Вот это уже гораздо интересней, чем какой-то там вшивый Бар-Абба. Ну-ка давай, выкладывай…

Бар-Аббу и его подельников – а их в доме с синей калиткой оказалось всего пятеро – взяли без особого труда, – на рассвете сон особенно сладок, чем часто пользуются как воры, так и блюстители закона.

Впрочем, не обошлось и без досадных накладок – живьём, к сожалению, удалось взять не всех. Один из мятежников в момент захвата оказался в нужнике и, увидав легионеров, попытался бежать через задний двор на соседнюю улицу, где и был застрелен предусмотрительно поставленными там лучниками. Другой, известный Кефе и Йешу под именем Шахар, оказался ловким малым и, проснувшись, успел метнуть нож, причём метнуть удачно, и был тут же буквально разрублен напополам лично Валерием Кальвом – оптион терпеть не мог, когда какие-то грязные варвары убивают солдат Великой Империи.

Но самого Бар-Аббу взяли целым и невредимым, и спустя какой-то час он уже висел на дыбе в подвале одной из башен Антониевой крепости. Упирался главарь мятежников недолго. Ровно до тех пор, пока к его мошонке не поднесли раскалённый докрасна металлический прут. Здесь он стал очень сговорчивым и рассказал советнику Паквию (в силу первостепенной важности дела лично ведущему дознание) всё, что того интересовало: и имена подельников, и место схрона с оружием, и, самое главное, планы организации мятежа. И вот тут выяснилась одна очень занимательная вещь. Оказывается, никакого мятежа ни в городе, ни тем более во всей Палестине никто устраивать не планировал. То есть вообще. Никогда. Подвешенный на дыбе Бар-Абба непонимающе хлопал глазами и клялся и божился, что ни он, ни его подельники и в мыслях не имели затевать какой-то там мятеж. А что они имели в мыслях? А ничего, так, мелочи. Пустячок. Просто они хотели совершить налёт на конвой, который, как всем известно, сразу после Писхи повезёт золото из Йерушалайма в Я́фо. Кому это известно? Так всем. Каждый бездельник на Нижнем рынке знает об этом конвое. А мятеж? Ни-ни-ни! Даже подумать о таком не могли! Как можно!

Мошонке Бар-Аббы всё-таки пришлось познакомиться с раскалённым железом. Но и это не помогло. Визжащий и извивающийся подследственный, брызжа слюной, продолжал вопить, что не знает он ни о каком мятеже. Не было никакого мятежа, начальник! Не было! Конвой – да, был! Каюсь! Хотели взять конвой! А мятежа не было! Не было!! НЕ-БЫ-ЛО!!!..

Допрос двоих других подельников Бар-Аббы также не принёс никаких результатов. Оба заговорщика тоже твердили о золотом конвое и начисто отрицали своё участие в подготовке мятежа. По ходу следствия всплыли факты и подробности нескольких давнишних и совсем недавних разбойных нападений, включая нашумевшую историю с ограблением яфской таможни, но вот насчёт организации мятежа и убийства префекта все заговорщики твёрдо стояли на своём – не было такого! Показания подследственных совпадали даже в мелочах.

Картина получалась странная и противоречивая. Весь город шептался о грядущем восстании и подготовке покушения на ненавистного Понтия Пилата, не проходило и дня, чтобы советнику не доносили о новых злодейских планах отважного и неуловимого Бар-Аббы, а сам Бар-Абба, роняя слюну с безвольной губы, висел на крюке в подвале Антониевой крепости и знать не знал ни о самом мятеже, ни о своих коварных планах по его организации. По всему выходило, что, и вправду, не было никакого мятежа. Совсем не было. А что было? А так, действительно пустячок – банальная уголовщина, ограбление.

Советник Паквий, провозившийся с подследственными полдня, чувствовал себя отвратительно. Во-первых, результаты были мизерные. Идти к префекту с такими результатами было как минимум позорно. Во-вторых, снова разболелась спина – сочетание соседства с раскалённым горном и казематной сырости действовало на его позвоночник просто губительно.

Тем не менее с паршивой овцы надо было получить хотя бы клок её грязной шерсти. И советник, переместясь в сухую и тёплую комнату на первом этаже северо-западной башни, выпил горячего вина и, сняв свою любимую лисью безрукавку, уселся на табурет спиной к спешно раскочегаренной солдатами жаровне. После чего приказал привести к нему Йешу Бар-Аббу.

Ни стоять, ни сидеть доставленный разбойник, по известной причине, не мог. Он расположился перед советником в странной позе: широко расставив ноги, низко наклонясь вперёд и упираясь руками в полусогнутые дрожащие колени. Разило от него горелым мясом и палёной шерстью.

– Больно?.. – участливо спросил Паквий.

Подследственный зло посмотрел исподлобья налившимися кровью глазами, засопел, но ничего не ответил.

– Всего два вопроса, – сказал ему Паквий. – Два простых вопроса. Ответишь на них, и я прикажу солдатам отнести тебя в камеру, а лекарю – обработать твои раны мазью, которая снимает боль. А если не ответишь – отправишься обратно в подвал, где раскалённый прут воткнут тебе уже в задницу. Расклад ясен?

Бар-Абба покивал кудлатой нечёсаной головой.

– Спрашивай, начальник.

– Спрашиваю. С кем из легионеров ты встречался вчера возле Антониевой крепости? И зачем?

Бар-Абба задышал, закряхтел, затряс всклокоченной козлиной бородой.

– Это… С каким легионером? – наконец выдавил он из себя.

Паквий вздохнул.

– Забирайте его, – сказал он дежурящим возле дверей солдатам.

– Нет! Нет! Не надо!!.. – вскинул голову Бар-Абба, в глазах его плясал неподдельный ужас. – Я скажу. Скажу… – он переступил ногами и охнул. – Брат это мой. Цадо́к. Родной брат.

– Вот как? – задрал брови советник. – У разбойника и грабителя брат служит в Легионе? Любопытно… Ну, и зачем ты встречался со своим братом? Только не говори мне о том, что ты хотел пригласить его на праздничный се́дер.

– Нет. Мы… Мы…

– Ну!

– Мы, это… мы говорили… о разном… Он просил, чтоб я навестил родителей. Говорил, что стена в доме треснула, что, это… чинить надо. А ему отпуск не дают. Он уже два раза просил, это… у кентуриона. Отпуск просил. А ему не дают.