Текст книги "Хранить вечно"

От старшего караульной смены – здорового, плосконосого, заросшего по самые глаза чёрной курчавой бородой, детины – удалось узнать кое-какие новости. Громко шмыгая своим расплющенным носом и то и дело сплёвывая себе под ноги, детина сиплым простуженным голосом сообщил, что с час назад к воротам на взмыленных лошадях прискакал дальний дозор. А точнее, – то, что от этого дозора осталось: декурион и ещё четверо из его команды. Декурион сразу побежал будить префекта, а четверо эти с лошадей слезли – едва живые, чуть на ногах стоят. Похоже, досталось парням, причём крепко досталось. Что говорят? А ничего не говорят. Всё больше молчат. Или шипят, как те сычи. Три пустые лошади с ними прискакали: одна под седлом, а ещё у одной из брюха стрела торчит. По самое оперение вошла – с близкого расстояния, видать, били. Где они? Да вон – у коновязи. А ту, что со стрелой – ту сразу на убой повели, она теперь не жилец, её теперь только на мясо… Ах, где эти четверо? Эти вон там – под стеночкой. Сидят себе. С бледным видом.

Действительно, шагах в десяти, под стеной, сидели четверо. Точнее, сидело из них двое: один, опираясь спиной на стену, бережно баюкал висящую на перевязи, замотанную кровавой тряпкой руку; второй – со свежей, но уже подсохшей царапиной через всё лицо – сидел, скрестив ноги, на брошенном на землю седле и отрешённым, остановившимся взглядом смотрел прямо перед собой. Саксум узнал его – это был Ну́ма Аэ́лий – бывший его сослуживец, а теперь помощник одного из декурионов соседней, второй, турмы. Ещё два разведчика – это были нумидийцы – спали, лёжа прямо на земле, в пыли, завернувшись в свои плащи и положив под головы худые котомки.

Саксум подошёл и присел на корточки возле Нумы:

– Такфаринас?

Тот повернул голову, внимательно посмотрел на Саксума, а потом вновь уставился куда-то вдаль.

– Да, – помедлив, сказал он.

– Потрепали?

– …Да.

– Далеко от крепости?

– …Один переход… Всю ночь скакали.

– Сколько их было?

На этот раз разведчик молчал очень долго. Саксум, решив, что ответа уже вовсе не будет, хотел было подниматься, но тут Нума повернул голову и заговорил.

– Напрямую надо было уходить. Через лес. Понял? А мы вокруг холма пошли. По сухому руслу. Кто ж знал, что они уже там! – он говорил короткими, рублеными фразами, хрипло, быстро, почти без интонаций и смотрел он при этом не на собеседника, а куда-то в сторону, вбок, как будто страдал косоглазием. – Если б не лучники, отбились бы. Верховых там десятка полтора всего было. Понял? Все местные. Но лучники… И вверх по склону не уйдёшь. Осыпи. Понял? Пошли напролом… Малышу Таргу́ту стрела шею пробила. Насквозь. Так он ещё двоих зарубил после этого. Потом только упал… А у меня: три стрелы – в щите и одна – в седле. А ещё одна – рожу пропорола и в кольчуге застряла. Понял? Я её обломал, а наконечник так и остался – вот тут… – он поднял руку и стал слепо шарить у горла, под завязками плаща. – Вот тут она. Вот… Не веришь?

– Верю, – сказал Саксум. – От кого вы уходили? Ты сказал: «напрямую надо было уходить». От кого?

Взгляд Нумы наконец нашёл лицо собеседника.

– А-а, Саксум… – сказал он. – Это ты… Чего тебе? Ты что-то спросил?

– От кого вы уходили? – терпеливо повторил декурион. – Ты сказал: «напрямую надо было уходить».

– Напрямую, – подтвердил разведчик. – Через лес. А мы по сухому руслу пошли. А они уже там…

– Это я уже слышал, – сказал Саксум. – От кого вы уходили? До этого. Перед тем как попали в засаду.

– Так там целое войско, – удивлённо задрал брови Нума; от этого движения рана у него на лбу разошлась и начала кровить. – Там их целая тьма…

– Там – это где?

– Я ж говорю, – сказал Нума. – Один переход отсюда. За вторым лесом.

– Сколько их?

– Дохрена и больше. Не менее шести когорт пехоты. И конницы немерено. Четыре алы точно есть. А может, и поболе. Понял? Там ещё что-то пылило вдоль холмов. Да только сильно далеко. Не разглядеть.

– Так это что же… – Саксум встал, он почувствовал, как у него вдоль хребта потянуло острым неприятным холодком. – Это что же… Это получается… они на Тубуск идут?

– С такой силищей они могут идти прямо на Ламбессу… – глядя на него снизу вверх, с кривой ухмылкой сказал Нума Аэлий и ладонью стёр повисшие на брови капли крови. – Или на Кирту. Понял? Что им какой-то вшивый Тубуск!..

Весь следующий день прошёл в беготне и суете. Готовились к осаде.

Спешно укреплялись ворота, оборудовались подступы к ним. Заготовлялись брёвна и доски. Перед воротами копали рвы, делали насыпи, укрепляя их дёрном, поверху устанавливали рогатки и плетёные из веток щиты.

В огромных количествах запасалась вода. Город, в основном снабжавшийся водой по акведуку, идущему издалека, от горных ручьёв, теперь не мог надеяться на бесперебойное водоснабжение. Поэтому заполнялись все имеющиеся в городе ёмкости, самой большой из которых был сухой до этого дня бассейн на Форумной площади. Целая бригада, спешно сформированная из либертинов и рабов, в бешеном темпе, сменяя друг друга, рыла недалеко от загонов для скота дополнительный колодец.

Из местных жителей формировалось ополчение и многочисленные вспомогательные отряды: землекопы, водоносы, скотобои, кашевары, санитары, оружейники. Даже из рабов, обычно не привлекаемых к военной службе, были сформированы две кентурии лёгкой пехоты.

Готовились новые места в госпитале. На пустыре между казармами специально под лазарет устанавливали несколько больших кожаных палаток.

На алтаре у храма Святой Триады на Форумной площади, дабы испросить милость бессмертных богов и заручиться их поддержкой в предстоящей битве, был проведён торжественный ритуал принесения в жертву быка и очищения отрядных знамён, значков и оружия. Молились все. Сотни горячих просьб и пожеланий взлетели в этот день над Тубуском, адресованные Юпитеру Всеблагому Величайшему, Юноне и Минерве, Марсу и Виктории, Хе́ркулесу, Фортуне, Меркурию, Янусу, Сильва́ну, Аполлону и Диане, Эпо́не и Гениям императора и местности. Богов было много. Каждому из них полагались свои слова и свои подношения. Следовало тщательно следить за тем, чтобы никто из бессмертных не был обойдён вниманием. Но молились в этот день в Тубуске не только романским богам. Население городка было пёстрым, а границы Империи простирались далеко. Поэтому услышали молитвы в свой адрес и греческая Кибе́ла с египетской И́сис, и далёкий иудейский Яхве с ещё более далёким армянским Ми́трой…

Кентурия Марка Проба полным составом была брошена на расчистку периметра вокруг крепости. Задача, поставленная префектом Титом Крассом кентуриону, была непростой: ликвидировать любую растительность, поднимающуюся выше колена, на расстоянии трёхсот шагов от крепостной стены.

Сразу же после завтрака Марк вывел свою сотню на работы. Рубили, ломали, выкорчёвывали. Всю зелень и всю мало-мальски пригодную для дела древесину сваливали на телеги и везли в крепость. Сухие ветки и кустарник жгли на месте.

Солнце, выбравшись из рассветного тумана влажным, тёмно-красным, тяжёлым, к полудню раскалилось, разошлось и жарило совсем по-летнему. На белёсом небе не усматривалось ни единого облачка. У размытого маревом горизонта дрожали, растекаясь серебром, несуществующие озёра. Трещали цикады. Трещали и выбрасывали вверх мириады искр высокие, почти бездымные, бледные в солнечном свете, костры. Легионеры Марка (сплошь зелёносопливая молодёжь, ещё даже не принявшие присягу и лишь накануне поспешно включённые в списки легиона и получившие на левое плечо знак новобранца – наколку-точку) по причине жары и с разрешения своего кентуриона разделись и теперь бегали голые и чумазые, точно жрецы-лупе́рки, таская огромные охапки веток и хвороста и успевая при этом ещё и задирать и подначивать друг друга, – им было весело.

Марк, глядя на это бесшабашное, немного нервное веселье, вдруг с горечью подумал о том, что, возможно, уже в самое ближайшее время недосчитается многих и многих своих солдат. Что такое четыре месяца подготовки для человека, который до этого ни разу не держал в руках ни меча, ни копья?! Мало, мало! Да и реальный бой – это ведь совсем не то, что бросать (пусть даже метко) своё копьё в нарисованный на заборе круг или рубить (пусть даже ловко) тупым мечом безропотное соломенное чучело. Бой есть бой. И богатый опыт кентуриона говорил ему о том, что на поле боя зачастую побеждает как раз не тот, кто более меток или тот, кто ловчее управляется с мечом и щитом, а тот, в ком больше природной злобы, кто способен преодолеть свой страх и не замечать боль, тот, кто в минуты жестокой схватки полностью забывает о себе и думает лишь об одном – о том, как нанести максимальный, непоправимый, смертельный урон противнику. А откуда, скажите на милость, взяться злобе в сопливых подростках, только недавно оторванных от мамкиной титьки? И откуда, скажите на милость, взяться у этих же подростков способности преодолевать страх и боль? Ведь, чтобы научиться этому, четырёх месяцев, конечно же, недостаточно. Да для этого и всей жизни порой бывает недостаточно! Он, разумеется, сделал всё, что мог, чтобы научить своих, ещё не до конца выбравшихся из детства, новобранцев искусству выживания на поле боя. Всё, что было в его силах. Или всё же не всё?..

– Ты брата своего с утра не видел? – спросил он пробегающего мимо, вымазанного с ног до головы сажей, Ашера.

Тот остановился и отрицательно помотал головой, повязанной не менее чумазым, чем он сам, платком:

– Нет… Они, по-моему, ещё по темноте куда-то уехали. Я Кепу видел – он фляги у колодца наполнял… А что?

– Да нет, ничего, – махнул рукой кентурион. – Ладно. Ступай…

Префект Тит Вале́рий Аттиа́н Красс, как это и полагается начальнику гарнизона и коменданту крепости, руководил подготовкой к обороне. Он отдавал распоряжения, диктовал приказы, отправлял посыльных с поручениями и распоряжениями, принимал и выслушивал донесения и доклады, проводил скоротечные совещания – в общем, он был в эпицентре всех дел и событий, хотя за весь день, кажется, ни разу так и не переступил порога своего кабинета.

Зато трибуну-латиклавию Гаю Корнелию Рету на месте не сиделось. Он был стремителен и вездесущ. Его белоснежный, с широкой пурпурной каймой, роскошный плащ мелькал повсюду. Порой, казалось, что он находится в нескольких местах одновременно.

Возле южных ворот трибун отчитал плотников за нерадивость и заставил их ошкуривать уже сложенные в штабель брёвна.

Возле северных ворот он битый час объяснял бестолковым рабочим методику отсыпки вала и способы установки различного типа заграждений.

Побывав у Марка Проба, он отругал кентуриона за беспечность и заставил легионеров облачиться в кольчуги: «Откуда ты знаешь, кентурион, – может, вон за теми кустами уже противник прячется! А твои солдаты тут скачут голые, как простолюдины в пале́стре!..» Впрочем, как только приметный плащ трибуна-латиклавия скрылся за углом крепости, ненавистные, раскалённые солнцем кольчуги вновь полетели на землю. Кентурион, отвернувшись и разглядывая далёкий горизонт, сделал вид, что не заметил этого повторного грубейшего нарушения формы одежды.

На Форумной площади Гай Корнелий Рет не нашёл особо к чему придраться, лишь упрекнул старшего на работах декана в том, что перед началом заполнения бассейна его (бассейн, разумеется, а не декана) недостаточно хорошо отмыли.

Зато на рытье колодца беспокойная натура трибуна развернулась во всю ширь. Для начала он изматерил за безделье только что вылезшую из колодца и сидящую в теньке в изнеможении смену землекопов. Потом, лично опробовав на куче вынутой земли остроту лопат и заступов, погнал одного из либертинов в мастерские за кузнецом и точильными камнями. Затем полностью забраковал как заготовленные для плетения ивовые ветки, так и сам способ плетения щитов, предназначенных для укрепления колодезных стен. И совсем уже намеревался скорректировать работу самих землекопов в колодце, как вдруг поскользнулся в глинистой луже, малость не сверзился в яму, замарал руки, плащ и разобиженный, с гордо поднятой головой, удалился в преторий, где занимал вместе со своими адъютантами, ординарцами, слугами и рабами восемь лучших комнат на втором этаже по теневой, северной, стороне здания…

Декурии Саксума была поставлена задача: обеспечить безопасность при перегоне скота с дальнего пастбища в крепость.

Выехали ещё до рассвета. До места добрались тоже достаточно быстро – всего за пару часов. Но на этом вся быстрота и закончилась. Стадо было большое – несколько сотен голов и, несмотря на доставленных Саксумом в помощь местным пастухам ещё нескольких помощников, дело продвигалось туго: коровы не кавалерия, а овцы не пехота – их, понимаешь, не заставишь бежать ровно и быстро в указанном направлении.

Гурт, подгоняемый пастухами, медленно двигался на юг. Отряд Саксума ехал позади на расстоянии двух-трёх стадиев, рассредоточившись, растянутым полумесяцем охватывая пылящее далеко впереди стадо.

Солнце перевалило за полдень. Саксум, хорошо зная тактику Такфаринаса и примерно оценивая расстояние до его войска, ожидал появления передовых дозорных отрядов в самое ближайшее время.

Он не ошибся. Когда до Тубуска оставалась примерно треть пути, из-за небольшой рощицы дикой маслины, стадиях в трёх слева, показалась группа всадников: примерно полтора десятка мусуламиев – в своих традиционных, закрывающих лицо, голубых тюрбанах-лиса́мах и длинных, голубых же, плащах-ала́шо – на местных, коротконогих и приземистых, лошадях.

Саксум не стал долго ждать и смотреть, что предпримут мусуламии. Он свистом подозвал к себе подчинённых, надел шлем, отвязал от седла щит и, круто повернув, направился прямиком к противнику, постепенно переводя коня с шага на рысь и беря наизготовку свою, увенчанную тяжёлым бронзовым наконечником, трагулу. Декурия, также на ходу изготовляясь к бою, послушно шла следом, по ходу разворачиваясь в тупоносый клин.

Как Саксум и ожидал, мусуламии бой принимать не стали. Когда до атакующих оставалось примерно полтора стадия, они развернулись и дружно кинулись прочь, низко пригибаясь к холкам своих коней, врассыпную, веером уходя по заросшей типчаком и дроком степи.

Преследовать убегающего противника не стали, но дальше, до самой крепости, держались слева-сзади от стада – на наиболее опасном в отношении вероятного нападения участке.

Когда вдалеке уже отчётливо стали видны красные черепичные крыши домов и светло-жёлтые башни и стены Тубуска, на недалёком холме был замечен ещё один неприятельский дозор. Этих было двое. Были они явно уже из регулярного войска – на лошадях с упряжью и экипированы, как легионеры: в шлемах, с небольшими овальными щитами и длинными трагулами поперёк сёдел. Дозорные никаких активных действий не предпринимали – стояли совершенно неподвижно, смотрели. Лишь лошади под ними помахивали хвостами, да время от времени переступали ногами и мотали мордами – вероятно, отгоняя надоедливых мух. Саксум этих двоих проигнорировал – пусть себе, не до них. Можно было бы, конечно, пуститься в погоню, взять «языка» – его нумидийцы, пожалуй, смогли бы этих двоих догнать – но задачи такой перед Саксумом никто не ставил, да и кто его знает, что там за этими холмами, влипнешь ещё, понимаешь, в какую-нибудь неприятность, бог с ними, пусть себе стоят, смотрят, от смотрения ихнего от нас ведь не убудет…

Подъехал Кепа.

– Ну что, декурион, – щурясь на низкое закатное солнце, сказал он. – Похоже, заварушка намечается?

Был он непривычно серьёзен и выглядел тоже непривычно: в тщательно, на все застёжки, застёгнутой кольчуге, с выглядывающим из-под неё тёмно-красным шейным платком, и в надвинутом на глаза, давно не чищенном, местами позеленевшем шлеме.

– Похоже, – сказал Саксум.

Кепа оглянулся на торчащую на холме парочку, сплюнул сквозь редкие зубы и снова спросил:

– Как думаешь, могут они прямо сегодня, сходу, ударить? Или ночью.

Саксум покачал головой:

– Нет. Вряд ли. Я Такфаринаса знаю. Он сходу в бой не полезет. Я думаю, они ещё и завтра ничего предпринимать не станут. А может даже, и послезавтра. Пока свой лагерь не оборудуют, пока, понимаешь, всё не разведают да не разнюхают. Только тогда.

– А может, они и вовсе к нам не полезут? – с надеждой в голосе спросил Кепа. – Может, они мимо нас и – фьють, – он отмахнул рукой себе за спину, – прямиком на Ламбессу? А? Как думаешь?

Декурион снова покачал головой.

– Нет. Даже не надейся. Такфаринас такую острую колючку в своём заду не оставит. К нам они, это ты будь уверен, – он помолчал, а потом добавил веско, как припечатал: – К нам!..

Когда стемнело, Саксум решил подняться на крепостную стену – посмотреть что да как. На выходе из казармы он столкнулся с младшим братом.

– Ты куда? – спросил он Ашера.

– К тебе… А ты куда?

– На стену хочу сходить. Взглянуть.

– А можно с тобой?

– Пойдём.

Они двинулись через тёмный пустырь. Луна ещё не взошла, и на пустыре не было видно практически ничего, кроме тусклого красноватого света тлеющих углей в ближайшем очаге-времянке, почему-то не залитом, как это полагалось, водой. Посреди пустыря едва различимыми островерхими пирамидами чернели в темноте поставленные днём палатки лазарета. Ашер зацепился ногой за растяжку и шёпотом выругался.

– Куда тебя распределили? – спросил его Саксум.

– Внутренний караул. Северные ворота, – ответил Ашер. – Четвёртая стража.

– Так чего не спишь?

Ашер помялся.

– Не хочется.

– Надо поспать, – наставительно сказал Саксум. – Обязательно. А то потом тяжко будет. Особенно перед рассветом. Сейчас не лето: ночные стражи – длинные.

– Знаю, – вздохнул Ашер. – Но всё равно не могу… Как-то меня даже слегка знобит от всего этого.

Старший брат тоже вздохнул.

– Понимаю. Сам таким же когда-то был… Но всё равно… Ты, вообще, старайся теперь как можно больше спать. Что днём, что ночью. Как только есть возможность – сразу спать. Потом, может статься, вовсе не до сна будет. Поесть-то, понимаешь, всегда успеешь, а вот поспать…

Они подошли к башне. Здесь уже горели факелы. Рослый легионер на входе преградил было им путь, но вглядевшись, узнал Саксума и отступил в сторону.

– Этот – со мной, – коротко сказал ему декурион.

По скрипучим деревянным ступеням они поднялись на второй этаж, нырнули в узкий проход, взобрались ещё по одной крутой лесенке, на этот раз каменной, и оказались на крепостной стене. Здесь дул ветер. Тёплый южный ветер нёс из разогретой за день степи горький запах сгоревшей травы. Саксум подошёл к ближайшему проёму между зубцами и облокотился на парапет.

По всему пространству ночи – слева-направо, докуда хватало взгляда, и вперёд, до чернеющего узкой полосой у горизонта леса, – горели костры. Близкие – в двух-трёх стадиях от стены – яркие, с хорошо видимым оранжевым лепестком пламени и даже с проступающими вокруг него какими-то неясными, двигающимися в темноте фигурами, и совсем далёкие – похожие на тусклые мерцающие красноватые звёзды. Костров было много, очень много, – казалось, тысячи.

– Гос-с-с… – еле слышно прошелестел за плечом у Саксума Ашер.

– Ничего… – сказал, не оборачиваясь, Саксум, ощущая неприятный холодок под ложечкой даже не столько от вида неприятельских костров, сколько от этого испуганного, шелестящего голоса над ухом. – Ничего… Нынче они к нам не сунутся. И завтра тоже… Дня два-три у нас в запасе точно есть. А там, глядишь, и подмога из Ламбессы придёт. Гонцы ещё прошлой ночью в Ламбессу ускакали.

– От Ламбессы шесть дней пути, – тихо сказал Ашер.

– Ничего… – повторил декурион. – Ускоренным маршем можно и за четыре дойти.

Они помолчали. Снизу, из-под башни, со стороны крепости вдруг донеслись приглушённые голоса. Спорили двое. Один каркал хриплым простуженным голосом. Второй отвечал ему густым рокочущим басом. Слов было не разобрать, но разговор явно вёлся на повышенных тонах.

– Чего это они там? – шёпотом спросил Ашер.

– Не знаю… – ответил Саксум, прислушиваясь. – Опять, наверно, Лар Одноногий ночному караулу своих дочек предлагает. Старый паскудник!

– Нет! – вдруг очень ясно сказал бас. – Не пойдёт! Только до второй стражи!..

Второй голос опять захрипел, заперхал, заклекотал, напирая и явно не желая уступать. Потом голоса смолки и послышалось удаляющееся поскрипывание, как будто кто-то уходил вглубь крепости, толкая перед собой плохо смазанную тележку.

– И вина принеси!.. – опять раздался громкий басовитый голос. – И колбасы! Лу́канской!.. Слышишь?!

– Ладно, – хрипло каркнули издалека.

Опять всё смолкло. Снаружи, из чёрного, дышащего теплом, пространства ночи едва слышно доносилось сонное урчание цикад.

– А кто он такой, этот Такфаринас? – тихо спросил Ашер. – Это царь местный?

Саксум усмехнулся.

– Царь у них сейчас Птолеме́й. Сын Ю́бы. Того, что помер недавно… Этот Птолемей – маменькин сынок. Сидит в своей Кеса́рии, понимаешь, и носа оттуда не кажет. По-моему, ему вообще плевать на то, что делается у него в стране… А Такфаринас… Такфаринас – это простой парень. Такой же, как я и ты. Который, понимаешь, однажды понял, что если не хочешь прожить свою жизнь как баран, то надо эту свою жизнь брать в свои собственные руки… Он легионером был. Ещё при кесаре Августе. Дослужился до прима. Я, когда пришёл в легион, попал к нему в декурию… Он меня многому научил… Мы звали его: Юст – справедливый.

Саксум замолчал и молчал долго, глядя в мерцающую кострами ночь и поглаживая тёплый шершавый камень стены.

– А потом? – спросил Ашер.

– Потом?.. Потом он ушёл. И увёл за собой свою турму… И я бы с ними ушёл, да я, понимаешь, как раз в тот момент в госпитале валялся. С лихорадкой… Невовремя меня тогда схватило!.. И потом я не раз хотел к нему уйти. Да всё как-то не складывалось – то одно, то другое.

– А… – Ашер запнулся. – А зачем? Почему?

– Что «почему»?

– Ну… почему он ушёл?.. И ты… хотел?

– Да потому что – разве это жизнь?! – вдруг горячо сказал Саксум. – Разве я этого ожидал, когда в легионеры наниматься шёл?! Я ведь что думал? Я ведь думал: ну, послужу, лет семь или пусть даже десять, денег скоплю. Вернусь, понимаешь, дом куплю, лодку. Хорошую, большую, с парусом… Женюсь. Лавку открою… – он замолчал.

– И… что? – осторожно спросил Ашер.

– А ничего!.. – Саксум сердито сплюнул через парапет – вниз, в темноту. – Вот скажи, ты ведь ещё жалованья не получал?

– Нет, – сказал Ашер, – нам сказали, что выплатят сразу же после январских нон, после того как присягу примем.

– Сколько?

– Сказали, что, как положено – треть годового жалованья.

– Ну и сколько ты надеешься получить?

– Ну… триста сестертиев где-то.

– Щас! – едко сказал декурион. – Ручку от луны ты получишь! Голенища от сандалий! Дадут вам сестертиев по сорок, да и то – в виде задатка, чтоб вы сразу все не разбежались.

– Это почему? – удивился Ашер.

– Да потому! Потому что за первые полгода жалованье вам начислят не как полноценным легионерам, а как новобранцам – всего лишь по сто пятьдесят сестертиев. Что, не знал об этом? Вот то-то же! Об этом они как-то всё время забывают сообщить. Так вот, это – во-первых. А во-вторых… Ты кашу ешь? Ешь. Вино пьёшь? Пьёшь. Лепёшки лопаешь? Лопаешь. А между прочим, за каждый горшок зерна, за каждый секста́рий вина из жалованья удерживается вполне конкретная сумма. «Котловой сбор» называется. Тоже вам не говорили?

Ашер покрутил головой.

– Нам говорили, что кормить будут за казённый счёт.

– Так и положено за казённый! Но дело в том, что за казённый счёт тебе полагается ровно столько, чтоб, понимаешь, от голода не сдохнуть! А не согласишься на «котловой сбор», получишь вместо мяса – жилы, вместо крупы нормальной – сметья, а вместо вина – кислятину какую-нибудь тошнотную. И гарума того же тоже не получишь. Мне-то гарум что – наплевать да растереть. А вот Кепа, к примеру, тот без гарума жить не может… И ещё. Всё, что на тебе сейчас надето, всё, что ты получил в Ламбессе из оружия, – всё стоит денег. И денег немалых! А теперь посчитай: две льняных ту́ники – раз, шерстяная туника – два, два шейных платка, плащ, пте́рюгес, калиги, шлем, меч, щит, копьё. Что я ещё забыл?.. Да! Кольчуга, подкольчужник, фляга, пояс… наплечный ремень… Всё вроде?

– Нам ещё каждому по котелку и миске выдали, – тихо сказал Ашер. – А некоторым ещё и кинжал. Но не всем. Мне не хватило.

– И котелок, и миска! – с готовностью подхватил декурион. – И кинжал. Всё это, понимаешь, денег стоит!.. А в кавалерии! В кавалерии ведь всё ещё дороже! Седло! Упряжь!.. Трагула!.. И спата кавалерийская, – он похлопал себя по рукояти меча, – между прочим, в два раза дороже пехотного гла́дия! И ладно бы купил меч – и всё, на всю службу. Нет! Они ведь, заразы, ломаются, что… щепки. Не дай Бог в бою меч на меч найдёт – всё, считай, нет меча! У меня ведь это уже третий!.. – он снова потряс свою спату за рукоять. – Так что, братишка, первые два года легионер, считай, в долг живёт… Но ведь это тоже ещё не всё!.. – Саксум фыркнул. – Скажи, тебя ещё ни разу не штрафовали?

– Н-нет…

– Ничего, – декурион похлопал брата по плечу, – не расстраивайся, у тебя ещё, как говорится, всё впереди. Наш префект – ба-альшой специалист по штрафам. За каждую маломальскую провинность он дерёт не меньше, чем по денарию!.. Вот, смотри, я уже, почитай, восемь лет лямку тяну. Так? В будущем феврале девять будет. А недавно у си́гнифера спросил – сколько у меня на счету? И что ты думаешь? Целых пятьсот двадцать шесть сестертиев! И ещё два асса! Вот это заработал так заработал!.. – он помолчал. – Нет, братишка, в армии есть только один способ хорошо заработать – добыча! Но это надо в походы ходить. На новые, понимаешь, земли. Города брать. Нет походов – нет добычи – нет и денег… А в гарнизоне можешь всю жизнь в караулах проторчать да на работах прогорбатиться, двадцать пар калиг стопчешь, а в итоге – не то что на лодку с парусом, на дырявый челнок не заработаешь!..

– А мне старый шлем выдали, – после длинной паузы сказал Ашер. – Совсем старый. Видел? Поцарапанный весь и гребень обломан. И ещё вмятина вот здесь, на самом темечке… Кому-то неслабо в этом шлеме досталось.

– Не боись, – сквозь зубы сказал Саксум. – Вычтут как за новый.

И снова наступила тишина, и снова два брата долго стояли, вслушиваясь в далёкое, умиротворяющее журчание цикад.

– Ты его больше не видел? – прервав молчание, спросил Ашер.

– Кого?

– Такфаринаса.

Саксум помолчал.

– Видел. Один раз. Издалека… Три года назад. Мы тогда думали, он в пустыню ушёл. После того, как его Фу́рий Ками́лл потрепал. А он совершенно неожиданно появился из-за холмов, сбил наши посты и обложил наш лагерь… На Па́гиде это было. Это река такая. Южнее Теве́сты… Можно было бы попытаться отсидеться – у нас, понимаешь, три полных манипула было, да ещё и лёгкой пехоты, из местных, пару кентурий бы набралось – для обороны, в общем-то, достаточно. Да и легион Апро́ния должен был дня через два-три подойти… Но наш префект, Де́крий, он решил, что негоже ему – всаднику, трибуну – бояться какого-то там разбойника. Грязного, понимаешь, мусуламия. И он решил дать бой. Он решил показать – что значит крепкий воинский дух! Что значит, понимаешь, непобедимый романский характер!.. И вывел манипулы в чистое поле…

– И… что?

– У Такфаринаса был двукратный численный перевес, – как-то устало сказал Саксум. – И это только по пехоте. Кавалерии у нас почти не было вовсе. Две турмы. Против как минимум пяти ал… Непобедимого романского характера хватило ровно на одну атаку. Потом манипулы побежали. Мусуламии гнали их по полю и рубили, как овец… Декрий пытался остановить бегущих, но это всё равно, что остановить табун диких лошадей… Ему дротиком выбило глаз. Он был весь в крови, без шлема, без щита. Когда он понял, что манипулы не остановить, он повернулся и пошёл навстречу противнику… Один. С мечом в руке… Я видел, как мусуламии окружили его. Тыкали пиками, толкали лошадьми. Я видел, как туда подъехал Такфаринас, как перед ним все расступились. Он долго смотрел на окровавленного префекта, даже, кажется, говорил ему что-то. А потом самолично зарубил…

– …А ты?

– Я?.. Мы отступили обратно в лагерь. Две наши турмы и полкентурии пехоты. Лошадей пришлось бросить. Мы бились прямо в воротах… Понимаешь, у нас за спиной были женщины и дети – за два дня до этого у нас в лагере укрылся обоз из Тевесты. И ещё в госпитале было около сотни раненых. Мусуламии их бы всех вырезали. А женщин и детей забрали бы в рабство… Мы бы всё равно их не сдержали. Мы были обречены. Нас спасла передовая ала из легиона Апрония… Они даже не вступали в бой. Они только показались на том берегу реки. А мусуламии, видать, решили, что это – уже весь легион на подходе. И оставили нас в покое. Отошли… Если бы не эта ала, нас бы всех перебили… Да нас и так всех перебили! Из нашей турмы вообще остался я один. А из второй – Кепа и ещё двое: Идигер и ещё один парень, Нуме́рий Пол… Его потом возле Та́лы стрелой убило…

– Много тогда погибло? – спросил Ашер. – В том бою.

– Половина, – сказал Саксум. – Двух манипулов как не бывало. Как корова языком слизнула… А всем выжившим легат ещё и декима́тию устроил. За трусость в бою, понимаешь.

– Де-ки-ма-тию? – повторил по слогам незнакомое слово Ашер. – Это что?

– Это? – декурион недобро усмехнулся. – Лучше бы тебе, Аши, этого не знать, – он вздохнул и добавил: – А мне лучше бы этого никогда не видеть… Это, понимаешь, когда каждого десятого, – помолчав, объяснил он. – По жребию… Свои же. Палками… До смерти…

– Это тогда тебя прозвали Саксумом? – спросил Ашер. – После того боя?

– Да, – сказал декурион. – После того… И декурионом меня тогда же поставили.

И опять повисла тишина. Гулко прокашлялся часовой внизу, под башней. Где-то далеко, в крепости, раздался рассыпчатый женский смех, раскатился колокольцем по узким улочкам, отразился эхом от соседних зданий и так же внезапно смолк.

– А почему ты тогда не ушёл к Такфаринасу? – спросил Ашер. – Ну, там, на Пагиде. Ты ведь говоришь, что хотел уйти. А тут такой случай! Зачем же было биться, жизнью рисковать?

– Понимаешь, – медленно сказал декурион, – именно тогда я как раз и не мог уйти. Я ж тебе говорю – там были женщины, дети… раненые. Уйти – это значило обречь их на смерть, на рабство. Я так не мог… Если бы до этого, втихаря как-нибудь… Или после…

– А к нему, вообще, много уходит?

– Много, – сказал Саксум. – У него, почитай, треть всей армии из беглых рабов и перебежчиков состоит. Бегут и бегут… И из Кирты бегут, и из Ги́ппо-Ре́гия бегут, и из Ламбессы… Даже с Сики́лии бегут. Ждут северо-восточного ветра, а потом лодку какую-нибудь воруют и плывут. От Сикилии до африканского берега, почитай, двести ми́лей, и всё равно, понимаешь, плывут… Многие, конечно, не доплывают… – он помолчал. – У нас, из Тубуска, летом целая декурия к нему ушла. Прима своего зарезали и ушли. Де́нтера Руфа, беднягу… А про местных и говорить нечего! Он у них – народный герой! Они его, понимаешь, вождём выбрали, хотя он совсем даже не из знатного рода. Причём – главным вождём. Старшим над старшими. Или, как романцы говорят: при́мус и́нтер па́рис – первый среди равных… Правда, некоторые его не признают. Ну, другие вожди. В основном те, которые из Птолемеев… Эти Тиберию помогают. У нас таких тоже полно… Таких Такфаринас режет беспощадно. Без разговоров. Легионера может не тронуть, даже отпустить может, правда без оружия, а нумидийцев своих режет, что курей. То-то они его так боятся. В плен не сдаются, дерутся, понимаешь, до последнего…