Текст книги "Самсон назорей. Пятеро"

Хамсин – сухой, горячий ветер пустыни.

Решеф (ивр.) – искра, молния, разрушение, гибель; в Библии имя одного из потомков Ефрема (1 Пар. 7: 25).

Соленое море (ивр.) – см. примеч. к с. 21.

Рагаб – от regeb (ивр.) – ком, глыба.

С. 110. Гоморра – один из ханаанских городов, уничтоженный небесным огнем и погруженный на дно Мертвого моря за то, что его жители погрязли в разврате (Быт. 14: 2–8).

С. 117. Полталанта – древняя мера веса и денежная единица, имевшая в разных странах разную ценность (так, малый аттический талант в Древней Греции содержал 26,2 кг серебра).

С. 117. Гуш (ивр.) – ком, глыба, массив.

С. 122. …периззейская, гиргасейская… – Перизеи (ферезеи) – один из древних ханаанских народов (Быт. 13: 7), который оказал сопротивление воинам Иеошуа бин-Нуна, но в конечном итоге был побежден (Нав. 9: 1; 11: 3); гиргасеи – см. примеч. к с. 12.

С. 124. …мудрость межевого знака. – Ср. мысль о размежевании в фельетоне Жаботинского «Странное явление»: «…Хорошо это или печально, но Россия должна будет пройти через полосу национального размежевания, точно так же, как проходит через нее Австрия. Придется взять эту линию и евреям, отмежеваться в обоих смыслах: политически и культурно. […] Этим оно [еврейское общество] окажет большую услугу и себе и русским: оно им даст наконец возможность организоваться внутри себя, по-своему, без посторонних примесей, которые в таком количестве для них очевидно неприемлемы…» (Жаботинский Вл. Фельетоны. С.-Петербург, 1913. С. 160–161).

С. 131. …из смеси льна и шерсти… – Имеется в виду запрет на ношение одежды, сотканной из такой смеси (Лев. 19: 19; Втор. 22: 11).

С. 132. …семьдесят семь скотоводов. – Это предание не имеет, конечно, ничего общего с библейским рассказом о Каине и Авеле. В наказание за братоубийство Господь сказал Каину: «„Ты будешь изгнанником и скитальцем на земле. […] Зато всякому, кто убьет Каина, отмстится всемеро“. И сделал Господь знамение, чтобы никто, встретившись с ним, не убил его» (Быт. 4: 12, 15).

С. 133. Баалат (Баалот, Ваалоф) – область на севере земель Израилевых (3 Цар. 4: 16).

С. 135. Приведи сюда Этана и Катана… – Этан (ивр.) – могучий; катан (ивр.) – маленький.

С. 137. Валла (Бильха) – служанка Рахили, которая, став наложницей Иакова, родила ему сыновей Дана и Нафтали (Неффалима) (Быт. 30: 3, 6, 8). За прелюбодеяние с ней первенец Иакова Рувим был лишен права первородства (Быт. 49: 4).

С. 138. …не строят, не пашут, не пасут. – Ср. с построенной по той же модели фразой «не сеют, не жнут, а всех богаче» и примеч. к ней (с. 21).

С. 145. Пелег (ивр.) – ручей, поток.

С. 150. …большая детская… – Метафора «детской комнаты» мира, времени, истории присуща художественному сознанию русской поэзии XX в., ср.: «И эта звездная доска – / Синий злодей – / Гласила с отвагою светской: / Мы в детской / Рода людей» (В. Хлебников. Синие оковы, 1922), «А я росла в узорной тишине, / В прохладной детской молодого века» (А. Ахматова. Ива, 1940).

С. 156. Долина Сорек – на юге надела Дана (Суд. 16: 4).

С. 160. Гаммад (ивр.) – вероятно, от gammadim (араб.) – воины, стражники (Иез. 27: 11), но, возможно, и от gamad – карлик.

С. 171. …среди Этамских утесов… – Etam (ивр.) – нечто закрытое, непроницаемое (отсюда пещера, в которой скрывался Самсон).

Симеон (Шимон) – один из сыновей Иакова от Лии (Быт. 29: 33; Исх. 1: 2).

Яхин – один из сыновей Симеона, родоначальник поколения Яхинова (Числ. 26: 12).

Негев – сочетание «негев – ганнав» не более чем шутливая фонетическая игра; негев на архаическом иврите означает юг.

С. 174. Рехавиты – потомки Рехава (Рихава).

Элион (ивр.) – от слова «высший», «верховный».

…без отчества… – В библейские времена к личному имени прибавлялось слово «бен» (сын такого-то), например, Махбонай бен-Шуни или Иорам бен-Калев (гл. XX. Колена).

Ионадав – сын Рехава, завещавший своим детям не пить вина, не строить домов, не сеять и не разводить виноградников, а жить в шатрах и вести кочевую жизнь (Иер. 35: 6–7).

С. 176. Тувалкаин – сын Ламеха от Цаллы, «кузнец всякого пахарского орудия из меди и железа» (Быт. 4: 22).

С. 177. Невуэль – см. вступительную заметку к примечаниям.

Содом (Сдом) – один из двух ханаанских городов (Быт. 10: 19), истребленных за грехи своих жителей; о втором городе, Гоморре, Самсон узнал из песни Семадар (см. с. 110).

…родителях и дедах Иакова… – Имеются в виду праотцы Ицхак и Авраам – отец и дед Иакова, которого Всевышний нарек Израилем.

С. 178. Но чем выше росла башня… – своеобразный вариант легенды о вавилонском столпотворении; согласно Библии (Быт. 11: 4–9) Бог покарал людей, вознамерившихся достичь небесного господства, за гордыню.

Эдна – женское имя, образованное от слова eden (ивр.) – рай, нега, что соотносится с более поздним воспоминанием Самсона о ней: «И Эдна была тихим родником без пылинки, в чаще из Божьего хрусталя» (гл. XXIV. Третья неделя).

С. 182. Гимзо – город в наделе Иегуды, захваченный филистимлянами у царя Ахаза (2 Пар. 28: 18).

С. 183. Нафтали (в рус. традиции: Неффалим) – как и Дан, сын Иакова от Билхи (Валлы), рабыни Рахили. Его потомки жили в северной части Эрец-Исраэль: на юго-западе их надел граничил с коленом Звулуна, на западе – с наделом Ашера (Нав. 19: 32–39).

Дор – см. примеч. к с. 15.

С. 184. Сидон – см. примеч. к с. 17; Тир (евр. название Цор, араб. – Сур) – древнейший финикийский город-порт (впервые упоминается в египетских письменах конца XIX в. до н. э.).

С. 185–186. …пещера недалеко от Артуфа… 〈…〉…и ту пещеру тогда называли Чертовой дырой… – Артуф – от ивр. har (гора) + лат. tuf (горная порода). И Артуф, и Чертова дыра – названия вымышленные.

С. 186. Маон – город в наделе колена Иегуды (Нав. 15: 55; 1 Цар. 25: 2).

…Иорам, сын Калева… сына Мархешека. – Жаботинский стилизует родословную Иорама под библейский текст (хотя некоторые имена не библейские), где коленные звенья перечисляются от потомков к предкам.

Мерав – от meirav (ивр.) – наибольшая часть, максимум.

С. 187. Земер – от zemer (ивр.) – песня, пение.

Сион – см. вступительную заметку к примечаниям.

Гива – см. примеч. к с. 47.

Генисаретское озеро (Кинерет, Галилейское море, Тивериадское озеро) – наиболее низко расположенный пресноводный проточный водоем. Примыкающие к нему земли входили в надел колена Нафтали с городами Циддим, Цер, Хамат (Хамаф), Ракат (Ракаф) и Кинерет (Хинереф) (Нав. 19: 35).

С. 188. Тавриммон – имя упомянуто в Библии: так зовут отца сирийского царя Венадада (3 Цар. 15: 18).

Хор ха-Шедим (ивр.) – Чертова дыра.

Ярив. – В Библии упомянуты два Ярива: 1) сын Симеона, сына Иакова (1 Пар. 4: 24); 2) священник, вернувшийся с Эздрой в Иерусалим из Вавилонского пленения (Езд. 10: 18). Но более вероятно, что Жаботинский акцентирует внимание на семантике имени: от yariv (ивр.) – противник, соперник.

…расцвел Иосиф, словно куст у ручья. – Намек на библейского Иосифа: проданный братьями в рабство, он оказался в Египте, где Промыслом Господним стал управителем той страны.

С. 190. Сисара на Киссоне – см. примеч. к с. 50.

С. 191. Иуда – что лев… – Здесь в пародийном плане обыгрывается отождествление Иуды и льва в предсмертном благословении Иаковом своих сыновей; ср.: «Преклонился он, лег, как лев и как львица: кто поднимет его?» (Быт. 49: 9).

С. 193. Бет-Шан (Бет-Шеан) – город, расположенный у реки Иордан; упоминается в египетских источниках со времен фараона Тутмоса III (XV в. до н. э.). Город и долина вокруг него были отданы колену Иссахара, однако на его территорию распространило свои поселения колено Менаше (Нав. 17: 11; Суд. 1: 27). Анахронизм Жаботинского: филистимляне захватили город в годы правления царя Саула (1 Цар. 31: 10–12).

С. 194. Ефрем и Манассия – см. примеч. к с. 23.

Разве не отец ваш Иосиф… – Речь идет об Иосифе, отце Ефрема и Манассии, о его толковании снов фараона и мудрых советов (Быт. 41).

…вытащили Иосифа из ямы… – Еще одна апелляция к библейскому сюжету об Иосифе: фараон освобождает его из темницы, куда он был брошен по клеветническому доносу жены Потифара (Быт. 41).

С. 195. Мицпа (Массифа, Масфа, Мицфа) – в переводе с ивр. сторожевая башня; топоним, неоднократно встречающийся в Библии; автор имеет в виду место, где Иаков и Лаван поставили камень в знак заключенного ими союза (Быт. 31: 44–49); еще одно название этого топоса – Галаад (холм свидетельства) или Рамот Галаадский (3 Цар. 22: 4, 20); см. далее у Жаботинского: «…До Рамота, что в Галааде за Иорданом» (гл. XXX. В яме).

С. 196. Меввунай (Мебуннай) – в Библии один из 37 отважных воинов царя Давида (2 Цар. 23: 27).

Нимши – имя образовано от глагола nimsha (ивр.): был вытянут (из воды) – пассивная форма от masha: вытянул (из воды); отсюда и Моше (Моисей).

Цалаф – в Библии имя отца Хануна, одного из мастеров, чинивших Иерусалимскую стену по возвращении из Вавилонского плена (Неем. 3: 30); от tsalaf (ивр.) – стрелок, снайпер.

Азур – библейское имя; от azur (ивр.) – помогающий.

С. 197. Лаиш – см. примеч. к с. 14.

Ашер – восьмой сын Иакова и его потомки, поселившиеся на северо-западе Ханаана, в долине Акко, в верхней и нижней Галилее, а также в районе финикийских городов Тир и Сидон (Нав. 19: 24–31).

С. 202. Маим – от maim (ивр.) – вода.

С. 203. Мемфис – город, расположенный к юго-западу от Каира; основан в 3 тыс. до н. э., в XXVIII–XXIII вв. до н. э. – столица Египта, крупный религиозный, политический и культурный центр.

С. 209. Минос – легендарный царь, которому предание приписывает авторство первого законодательства и создание могущественной морской державы; воспринимается как полуисторическое лицо, связанное с крито-микенской культурой XVII–XV вв. до н. э.

Таргил – от targil (ивр.) – воинские упражнения, тренировка.

С. 212. Анакиты – придуманное автором племя, от anak (ивр.) – великан, гигант.

С. 213. Баал-Салис, Баал-Шалиш (Ваалшалиша) – город близ Галгала (см. примеч. к с. 47), на западном склоне Ефремовой горы (4 Цар. 4: 42). Оппозиция с и ш живо пробуждает библейский сюжет из Книги Судей (12: 6): галаадитяне, разбив ефремлян, выявляли уцелевших, требуя произнести слово «шибболет» (колос): ефремляне, не знавшие звука «ш», произносили «сибболет».

С. 216. Синайская пустыня – пустыня на Синайском полуострове; расположена между Средиземным морем, Суэцким и Эйлатским (Акабским) заливами, на северо-востоке граничит с пустыней Негев и Базой; в Книге Исхода названа «дорогой земли Филистимской» (13: 17).

Амалекитяне (амаликитяне) – народ, живший между Ханааном и Египтом, названный в Книге Чисел первым из народов (Числ. 24: 20), но истребленный Богом за грех противостояния израильтянам (1 Цар. 30: 17; 1 Пар. 4: 43).

С. 217. Гивеон – город, принадлежавший первоначально Дану (Нав. 19: 44), затем отданный левитам (Нав. 21: 23), но фактически населенный филистимлянами.

С. 218. Эн (Эйн) – Геди – оазис на западном берегу Мертвого моря (дословно: козлиный источник).

Вирсавия (Беэр-Шева) – город в пустыне Негев, у южной границы Иудеи. Название происходит от семи колодцев (на ивр. beer – колодец, sheva – семь), которые были вырыты Авраамом, а затем Ицхаком.

Бет-Дагон – город, расположенный к юго-востоку от Яффы и входивший в надел колена Иегуды (Нав. 15: 41).

Остров Куфри – по всей видимости, от Cyprus (Кипр), хотя в Библии едва ли не все острова Средиземного моря (и даже прибрежные страны средиземноморского бассейна), включая Крит (Кафтор), зачастую обозначаются Киттим (от финикийской колонии Cyttium на Кипре).

С. 219. Бирема – судно с двумя рядами весел с обеих сторон.

Махон – от слова makhon (ивр.) – основа.

С. 222. Анкор (ивр.) – воробей.

С. 225. Даэни (Дайени) – от ивр. глагола ladat – знать, узнавать, постигать, знакомиться. Игра слов заключается в том, что даэни можно перевести и как «узнай меня» (прямой ответ Самсону), и в пикантно-эротическом смысле – как «познай меня».

С. 232. Фивы – др. – греч. название города Уасета, расположенного на берегу Нила примерно в 480 км южнее Каира. Греки назвали его так, возможно, потому, что, подобно греческим Фивам, он был знаменит своими воротами (см.: Страбон. География. 17, 46). Мемфис – см. примеч. к с. 203.

С. 233. …ужалила змея-медянка… – Медянка не ядовита (из семейства ужей); Жаботинский, скорее всего, имеет в виду гадюку, сходную окраской с медянкой.

С. 248. Хермеш – от khermesh (ивр.) – коса.

С. 257. Есть время считать… – фраза построена по лексико-синтаксической модели изречений в Книге Екклесиаста, см. примеч. к с. 24.

С. 260. …жить будет только то… – По наблюдению М. Вайскопфа, мысль о том, что истиной, остающейся жить в веках, является не то, что было на самом деле, а то, что оказалось записанным и сохраненным, использовал М. Булгаков в романе «Мастер и Маргарита». Ср. со словами Иешуа Га-Ноцри, обращенными к Пилату: «…Ходит, ходит один с козлиным пергаментом и неправильно пишет. Но я однажды заглянул в этот пергамент и ужаснулся. Решительно ничего из того, что там записано, я не говорил» (гл. 2. Понтий Пилат). См. также далее: финал гл. XXVIII. Ослиная челюсть, где записанный Махбонаем и оставшийся «навеки в памяти людской» рассказ заметно отличается от того, что было на самом деле.

С. 262. …посыпал бы пеплом голову… – У древних евреев традиционный способ выражения траура или скорби.

С. 263. Авраам, первый наш родоначальник… – С явной тенденциозностью перечислены «прегрешения» праотца Авраама, о которых повествует Библия: изгнание Агари с младенцем Исмаилом на руках (Быт. 21: 14), жертвоприношение Ицхака (Быт. 22) и введение в заблуждение египетского фараона относительно жены Авраама Сарры, которую тот выдал за свою сестру (Быт. 12: 11–20).

Герар – город в Ханаане, а не в Египте, куда, по библейскому рассказу, приходят Авраам и Сарра, которую забирает фараон (Быт. 10: 19; 20: 1, 2; 26: 1–6).

С. 265…куст неопалимый, лестница от земли до неба… – библейские образы: терновый куст (неопалимая купина), горевший, но не сгоравший, в котором Господь явился Моисею (Исх. 3: 2–8; Втор. 33: 16); лестница, по которой ангелы восходили на небо и нисходили на землю (Быт. 28: 10–19).

Баал-Меон (Ваал-Меон, Беф-Ваал-Меон) – город в земле колена Рувима (Числ. 32: 38; Иез. 25: 9).

С. 266. Адораим – поселение неподалеку от Хеврона, укрепленное Ровоамом (2 Пар. 11: 9).

Ютта – город в земле колена Иегуды (Нав. 15: 55; 21: 16).

С. 302. Хермон – горный массив, пик – 2814 м.

С. 307. Иди с миром, добрый человек… – Возможно, еще один след знакомства М. Булгакова с романом Жаботинского (см. об этом в примеч. к с. 260), отрефлексированный в «Мастере и Маргарите»: обращение «добрый человек» в речи Иешуа Га-Ноцри.

С. 309. …серебряный кубок критской работы. – Ср. со словами известного еврейского общественного деятеля Д. Пасманика (1869–1930), приводимыми Жаботинским в ПМД: «Есть грубая глиняная посуда, которая если и разобьется, то беда невелика, склеят черепки – и забудется трещина. Но есть старинный греческий кувшин, тонкое и изысканное произведение художника, и если в нем появится трещина – ее не заделаешь. Мы, евреи, – старинный сосуд, дорогой и редкостный, и дефект в нем невозможно исправить»; эротический извод той же пластической аксиологии звучит в «Самсоне назорее» в том месте, где Бергам описывает женские достоинства своей младшей дочери, оценивая ее в целом выше старшей, хотя и признает, что «быть может, плечам ее недостает той мягкой покатости, напоминающей изгибы лучшего кувшина критской работы» (гл. XVI. Формула). Ср. в романе Жаботинского «Пятеро» описание плеч Лики: «…Роскошные плечи… были покаты, как очертание амфоры там, где вместилище постепенно переходит в горлышко сосуда» (гл. XXIV. Синьор и мадемуазель).

С. 310. Око за око… – См. Лев. 24: 20: «Перелом за перелом, око за око, зуб за зуб: как он сделал повреждение на теле человека, так и ему должно сделать».

С. 315. …лоб и нос представляли одну черту без перерыва… – Ср. с описанием лица Лики в романе «Пятеро»: «Лоб и нос составляли одну прямую черту…» (с. 384).

С. 329. Меродах – вавилонское божество (Иер. 50: 2).

С. 332. О заключительном дне… – Как пишет М. Станиславский, для финальной развязки Жаботинский избирает банальный нарративный прием: эпистолярный эпилог, в котором возникает доселе неизвестный персонаж – египетский хроникер, рассказывающий о трагической, но блистательной гибели Самсона (Stanislawski Michael. Zionism and the Fin de Siècle: Cosmopolitanism and Nationalism from Nordau to Jabotinsky. Berkeley; Los Angeles; London: University of California Press, 2001. P. 224). Следует, однако, заметить, что автора письма никак нельзя назвать «неизвестным»: он уже появлялся в романе и уже писал письмо из Филистии в Египет (см. главу XXI. Дом и чужбина): не случайно о нем говорится как о «не раз уже бывавшем в Филистии», а в самом письме есть отсылка к предыдущему посланию.

Демотический шрифт – разновидность египетского письма, «народная», скорописная форма.

С. 333. Тефнахт – египетский фараон (727–720 до н. э.).

Пятеро

В отличие от «Самсона назорея», у романа «Пятеро» нет определенного литературного источника: автор опирается в основном на свои собственные воспоминания об одесской жизни. Тем не менее некоторые тексты-источники играют роль композиционно образующих, как, например, историческая драма М. Метерлинка «Монна Ванна», действие которой происходит в XV в., в осажденной флорентинцами Пизе. Предводитель вражеской армии, Принцивалле, обещает горожанам провиант и оружие, если к нему придет супруга правителя Пизы Монна Ванна. Им движет не варварская прихоть, а романтическая любовь к девочке, с которой он когда-то был знаком. Благородная Монна Ванна готова ценою своей чести спасти город и, несмотря на бурный протест мужа, в одном плаще отправляется к шатру Принцивалле. Но влюбленный флорентинец не прикоснулся к самоотверженной женщине. Метерлинк создал вариант библейской Юдифи, а Жаботинский, помимо «дочерей Юдифи» (гл. VIII. Мой дворник), показал не только молодых, преимущественно еврейских, девушек, играющих, подобно Лике, с революционным огнем, но и нарисовал образ Маруси, далекой от гражданско-социальных бурь, однако наделенной подлинно героическими чертами.

Роман начинается описанием премьеры в одесском театре. В антракте галерка темпераментно обсуждает вопрос: «Мыслимая ли вещь, чтобы Принцивалле просидел с Монной Ванной, в таком наряде, целую ночь и не протянул к ней даже руки?» «– Ужас!.. […] Я бы на месте Монны Ванны никогда этого не допустила…» – забавно возмущается Маруся (гл. I. Юность). Но вот дочитана последняя страница романа. Трагическая смерть Маруси и драматический финал семейства Мильгром придают легкомысленному прологу новый смысл. Выясняется, что Маруся, «ужаснувшаяся» поведению Монны Ванны, тоже провела «безбрачную ночь» с героем-рассказчиком. И несостоявшаяся плотская близость становится пронзительно-возвышенным воспоминанием, имя которому «ласка» – слово, завершающее роман и содержащее в себе один из его самых важных эмоциональных кодов.

«Пятеро» – роман-памятник еврейской Одессе, которая была глубоко своеобразным культурно-историческим явлением[42]42
  См. об этом, напр.: Ципперштейн Стивен. Евреи Одессы: История культуры 1794–1881. М.; Иерусалим: Гешарим, 1995 (перевод английской книги: Zipperstein Steven J. The Jews of Odessa: A Cultural History, 1794–1881. Stanford University Press, Stanford, 1985); Котлер И. Очерки по истории евреев Одессы. Иерусалим, 1996; Полищук М. Евреи Одессы и Новороссии: Социально-политическая история евреев Одессы и других городов Новороссии 1881–1904. Иерусалим; М.: Гешарим – Мосты культуры, 2002, и др.


[Закрыть]. Но в то же время он органично вписывается в «одесский текст» русской культуры вообще. Жаботинский действительно любил Одессу, и ни один на свете город не был ему так дорог, как этот[43]43
  Живя в Париже, Жаботинский, несмотря на занятость, посещал заседания одесского землячества. В парижской Тургеневской библиотеке сохранился экземпляр «Самсона назорея» с дарственной надписью, сделанной его рукой: «На память о вечере одесского землячества. В. Жаботинский. Париж. 1929». (По всей видимости, имеется в виду концерт-бал одесского землячества в пользу нуждающихся интеллигентов Одессы 23 ноября 1929 г. в Salle Victor Hugo, см. информацию в парижской газете «Последние новости». 1929. 30 ноября.)


[Закрыть]. Кажется, с легкой руки И. Шехтмана, друга, сподвижника и биографа Жаботинского, его прозвали «шовинистом Одессы»[44]44
  О Жаботинском в Одессе см.: Коновалова Ольга, Шувалов Роман. Жаботинский в Одессе // Слово. Одесса, 1995. № 42 (154). 20 октября. С. 6.


[Закрыть]. «Одесский» роман вышел в 1936 г. в парижском изд-ве «Ars» с иллюстрациями художника Mad’a[45]45
  Псевдоним родившегося в Одессе художника Михаила Александровича Дризо (1887–1953).


[Закрыть].

Среди политических единомышленников и сподвижников Жаботинского преобладала несколько поверхностная оценка чисто литературных достоинств романа. «Пятеро», как и «Самсон назорей», рассматривались сквозь призму сионистских ценностей, что крайне сужало собственно художественное значение произведения и обедняло эмоциональную палитру авторского многомирия. Так, преданный ученик и идейный наследник Жаботинского профессор И. Недава (1915–1988) видел в гибели Марко иллюстрацию к постулату о том, что «всякий взгляд, украдкой брошенный в сторону чужого мира, должен в конце концов привести к раздвоению личности еврея-сиониста и к утечке энергии, которая целиком необходима для осуществления идеи национального возрождения»[46]46
  Недава Иосеф. Владимир (Зеэв) Жаботинский // Владимир (Зеэв) Жаботинский. О железной стене. МЕТ. Минск, 2004. С. 13.


[Закрыть]. Желал того Недава или нет, но объективно за таким упрощенным пониманием художественного произведения стояла убежденность в том, что Жаботинский-писатель – как бы всего лишь служебная функция Жаботинского-политика, которому литературный жанр нужен как дополнительная трибуна для пропаганды сионистских идей. С подобным суждением не только трудно, но и невозможно согласиться.

Роман Жаботинского оставляет ощущение автобиографического и мемуарного, хотя это, конечно же, художественное произведение, и в первую очередь надо судить о нем по законам искусства. «Пятеро» построены не как «биографический роман», а как произведение, которое отражает дух времени и личность автора. Перемолотая памятью фактология касается главным образом колоритных околосюжетных маргиналий, придающих повествованию неотразимый «эффект присутствия». В романе то и дело мелькают какие-то узнаваемые микродетали, имеющие отношение к биографии автора: скажем, упоминание о «младотурках», связанное с пребыванием Жаботинского в Константинополе в 1909–1910 гг. и с его несбывшимися надеждами на благожелательное отношение новых правителей Турции к еврейскому суверенитету Эрец-Исраэль. Или – другой пример. В гл. XIX «Потемкинская ночь» наступает кульминация одной из драматических интриг романа – отношений Маруси и Руницкого. На фоне восставшего броненосца «Потемкин» и горящих портовых складов, за которыми герой-рассказчик и компания наблюдают как за сценическим действом, Маруся решается на роковой шаг – остаться с Руницким (правда, несколько часов спустя ее порыв иссякнет). Любовная история автором сочинена, но «потемкинский спектакль» – «пожар порта и силуэт „Потемкина“ вдали», за которым Жаботинский следил «из-под старой крепости в парке», и стрельба «пачками» – все это чистая правда[47]47
  Жаботинский вспоминает об этом в очерке «Моя столица». Causeries (с. 84).


[Закрыть]. Как правдивы (в том смысле, что не сочинены специально для романа, а взяты из его собственных одесских статей, фельетонов и очерков) многие встречающиеся в тексте положения и фразы – типа той, что вложена в уста Маруси: «Побегу переоденусь, невежливо идти в парк с кавалером в блузке, которая застегивается сзади», или характеристика знаменитой немецкой фирмы белья «Мей и Эдлих», чьи «желтоватые картонные воротнички» Жаботинский упоминает в гл. XVI. Синьор и мадемуазель.

«Пятеро» воспроизводят ту неповторимую лингвистическую атмосферу Одессы, за которой закрепилось понятие «юго-запада» и над которой, кажется, не властно деление русской литературы на эмигрантскую и метропольную. В очерке «Моя столица» писатель объяснил значение ряда одесских словечек, которыми воспользовался в романе, освободив тем самым будущего комментатора от необходимости устанавливать их точное значение. «Рыбаки на Ланжероне, – писал он, – различая разные направления и температуры ветра, называли один ветер „широкий“ (итальянцы так произносят „сирокко“ – через „ш“), а другой – „тармонтан“, то есть трамонтана. Особый вид баранки или бублика назывался семитатью; булка – франзолью; вобла – таранью; кукуруза – пшенкой; дельфин – „морской свиньей“; креветки – рачками; крабы – раками, а улитка – лавриком; тяпка – секачкой; бассонный мастер – шмуклером; калитка – форточкой; детей пугали не букой, а бабаем, и Петрушка или Мартын Боруля именовался Ванька Рутютю. На низах, в порту, эта самобытность чувствовалась еще гуще; словарь босячества сохранился, к счастью, в рассказах покойного его бытописателя – Кармена, но я из него мало что помню – часы назывались бимбор, а дама сердца была бароха»[48]48
  Там же. С. 80–81.


[Закрыть]. Приведенный фрагмент можно рассматривать как авторский комментарий, поскольку многие из этих слов встречаются в романе.

Нельзя согласиться с мнением, что «за исключением разве что писателя Лазаря Осиповича Кармена и его старшего собрата по профессии Александра Митрофановича Федорова, которому Жаботинский был обязан началом своей журналистской карьеры», прототипов других персонажей «однозначно не проследить»[49]49
  Александров Ростислав. Если можно будет опять начать с Одессы… // Мигдаль. Одесса, 2005. № 64.


[Закрыть]. Это, конечно же, не так: помимо названных, могут быть установлены и другие прототипы (см. дальнейшие примечания), хотя – и в этом цитируемый автор, к сожалению, прав – далеко не все.

«Пятеро» – роман о внутренней жизни Жаботинского, и автор «проговаривается» о том, что мучило его как личность, а не как публичную фигуру. Завершая краткое вступление к мемуарной «Повести моих дней», он писал: «В частной жизни были и есть у меня друзья и враги, дорогие связи, невосполнимые потери и незабываемые воспоминания – все это ни разу не сказалось и никогда не скажется на моей публичной деятельности. И хотя на весах моей внутренней жизни эта половина перевешивает все остальные впечатления, и хотя роман моей личной жизни более глубок, многоактен и содержателен, чем роман публичной деятельности, – здесь вы не найдете его»[50]50
  ПМД. С. 454.


[Закрыть].

Возникает любопытная ситуация: художественная проза, имеющая дело не с конкретными людьми, а с «типами», обнажает много такого, о чем умалчивает биографическая летопись, подразумевающая персональную исповедь. В книге мемуаров Жаботинский выступает как лицо общественное, упорно оберегающее свою частную жизнь, тогда как художественный текст стесняет его гораздо меньше и – по естественным законам искусства – срывает печать запрета с того, что сам Жаботинский называет «романом личной жизни». Поэтому очень верным по существу представляется суждение уже не раз цитировавшегося здесь М. Станиславского, который во вступительной статье к английскому изданию романа Жаботинского[51]51
  Перевод Майкла Каца; см. также: Кац Майкл. «Пятеро» заговорят по-английски // Мория. Одесса, 2004. № 1.


[Закрыть] пишет: «„Пятеро“ могут оказаться более адекватной мемуарной рефлексией Владимира Жаботинского на прошлое, нежели его автобиография [„Повесть моих дней“], менее подверженная тому, что оборачивалось бы самовосхвалением и идеологическим пуризмом, более будоражащая его внутренние сомнения, чувствительность человека векового порубежья и вообще личный мир в целом»[52]52
  Stanislawsky Michael. Introduction // Vladimir Jabotinsky. The Five / Translated and annotated by Michael R. Katz. Cornell University Press, 2005. P. VIII.


[Закрыть].

М. Осоргин, рецензируя роман Жаботинского, высоко оценивает литературную сдержанность автора и говорит о нем как о «крупном мастере повествования в духе „мудрой усмешки“, не исключающей ни любви, ни негодования, но уводящей личные чувства в тень и на дальний план». Рецензия завершается оценкой несомненных литературных достоинств книги: «Очень хорошая книга. И написана… с той свободой и смелостью стиля, которые свойственны только писателям опытным, уверенным в себе, миновавшим пределы „влияний“ и постигшим искусство простоты художественного разговора»[53]53
  Современные записки (Париж). 1936. Кн. 61. С. 475.


[Закрыть].

П. Пильский, который бывал в Одессе и знал ее не понаслышке, пишет: «Этот роман воскрешает старую Одессу. Сначала это Одесса до первой революции, потом другая Одесса, пережившая горькие дни 1905 г. Я не одессит. Города у меня делятся на две группы: одни, где можно жить, в других можно только пожить. Одесса относится ко вторым. Дореволюционная Одесса мне неизвестна. Но и Одесса 1910 г. была совсем не потрясенной и не опечаленной, все той же красавицей, раскинувшей свои владения на чудесном берегу Черного моря. Вспоминаются прямые улицы, нарядные женщины, буйная зелень деревьев, цветы на всех углах и, конечно, знаменитая на весь мир мраморная лестница, ведущая к морскому берегу, замечательный городской театр, оригинальнейшее, в восточном вкусе, здание биржи, – ах, да многое вспоминается, чего нельзя забыть, как своей молодости. Эти здания, лестница, улицы, спуск к морю отражены в романе рядом иллюстраций, и тот, кто бывал в Одессе, рассматривает их как альбом былых чудес своей юности. Эти воспоминания, эти затаенные вздохи слышатся и в строках Жаботинского. Его молодость прошла в Одессе, и он ее не осуждает, не бранит, не укоряет: „что прошло, то будет мило“»[54]54
  Пильский Петр. Трагическая жизнь // Сегодня. Рига, 1936. № 66. 6 марта. С. 3.


[Закрыть].

«Трудно было бы передать все картинное разнообразие „Пятерых“, – пишет в своем отзыве на роман Г. Адамович. – Жаботинский чрезвычайно щедрый писатель, все сыплется у него „как из рога изобилия“, и одной только вступительной сцены в театре, на премьере „Монны Ванны“, достаточно было бы, чтобы оценить его живой, животрепещущий беллетристический талант. На каждой странице – замечание или наблюдение, которое хочется запомнить, острые зарисовки, верные и правдивые портреты. Одно только соображение „критического“ порядка: Жаботинскому писание так легко дается, что иногда он этой легкости уступает – и сбивается на фельетонный очерк. Поток слов, все слова своеобразны и уместны, все легки и талантливы – но именно в избытке их тонет то незаменимое, таинственно-нужное, безошибочно выбранное слово, которого ищет художник. […] Давно уже было сказано, что Моцарты в наши дни не должны бы пренебрегать опытом Сальери: иначе они изменяют тому, что есть в них самого моцартовского, – и за первоначальной буйной радостью бездумного творчества забывают иногда глубокую и тихую работу вдохновения»[55]55
  Последние новости. Париж, 1936. № 5481. 26 марта. С. 2.


[Закрыть].

В нескольких номерах нью-йоркской газеты «Новое русское слово» был напечатан основательный критический разбор романа, сделанный израильским публицистом Ю. Марголиным[56]56
  Марголин Ю. Распад // Новое русское слово. Нью-Йорк, 1960. № 17305. 26 июля. С. 2; № 17306. 27 июля. С. 2; № 17307. 28 июля. С. 2.


[Закрыть]. Жаботинский, пишет рецензент, был одним из проектировщиков возрождения еврейства, «но когда 30 лет спустя на склоне лет он обернулся, чтобы бросить прощальный взгляд на то время, и написал повесть „Пятеро“, – та же эпоха предстала ему, в свете опыта, как эпоха распада. И не рассвет нового дня он в ней увидел, а – по справедливости – то, чем она была в действительности для русского еврейства: предвестием конца и приближением ночи». Марголин считает, что «Пятеро» стоят «особняком не только в творчестве самого Жаботинского, но и во всей русско-еврейской литературе вообще» – роман, «подводящий итоги, роман-эпилог, роман-эпитафия». Повествование, построенное Жаботинским в «форме обманчиво легкой, без пафоса, временами с лиризмом и сентиментальностью, побуждающими улыбку», на самом деле, пишет Марголин, содержит куда более драматическую историю: «Но целое – не скрою – и посейчас производит впечатление тяжелое и потрясающее».

Вдумчивый марголинский анализ, при некоторой его полемичности, не утратил своей актуальности и в наши дни.

С. 351. …столицы Черноморья в акациях… – Образ акации тесно связан с Одессой, см. рассказ Жаботинского «Акация»; ср. у И. Бабеля в рассказе «Одесса»: «В Одессе сладостные и томительные весенние вечера, пряный аромат акаций…» (Бабель I: 63).

С. 352. …на первом представлении «Монны Ванны»… – Историческая драма бельгийского драматурга и поэта М. Метерлинка (1862–1949) – одна из наиболее популярных пьес романтического репертуара эпохи fin de siècle. (Известно несколько переводов пьесы на русский язык: Н. Минского, А. Чеботаревской, Т. Богдановича, Т. Щепкиной-Куперник и др. – критика ни один из них не отметила как удачный, см.: Новый путь. 1903. № 5. С. 169–172.)