Текст книги "Красная роза. Мысль имеет уникальное свойство быть реальностью"

6

Прошло две недели спустя последней драматичной встречи с Полиной. Мой рассудок пришел в норму, постепенно осознавал болезненное состояние ума и тела, но я не мог вспомнить некоторые моменты из жизни. Меня пичкали множеством психотропных лекарств, начиная от нейролептиков и заканчивая антидепрессантами. Пустота не спешила покинуть внутренний сосуд. Я старался не общаться ни с кем, кто окружал меня в психиатрической лечебнице. Меня угнетали взгляды шизофреников, неврозников и прочих больных расстройством психикой. За мной пристальное наблюдение санитаров, вплоть до того, что походы по нужде сопровождались двумя здоровыми мужиками. Я имел отдельную уютную комнату, олицетворяющая пустоту, сравнительно с отсутствием полноты души. На стене висел телевизор, да так высоко, что я не мог достать его даже в прыжке. Кровать без простыней и одеяла. Окно с решетками, также находилось высоко. Мне оставили лишь пульт для переключения каналов. Питание проходило под наблюдением, при каждой трапезе присутствовал доктор. Прогулки, чтение книг и многое другое происходило под строгим наблюдением. Я не с кем не разговаривал, исключение следователь, главный врач, психотерапевт Нарышкин. Я мало давал информации следователю, но адекватно разговаривал с Нарышкиным, о чем он лично отмечал. Он попросил не давить следователя на больной рассудок, и что после недолгого курса лечения, я смогу в подробностях рассказать о случившемся. Заболевание считали, как достаточно тяжелый и интересный случай. Подобных в клинической психиатрии не встречалось ранее, восьмидесяти процентные сходства случались с другими заболеваниями. Однажды, я поинтересовался настигшей болезнью, но Нарышкин умело уходил от ответа, либо ловко перескакивал на иную тему. Мне это показалось весьма странным, но, имея достаточное количество знаний, чтобы предположить о каком заболевании идет речь. Тайны шизофрении до конца не раскрыты в наше время. Притягательное заболевание, стремящееся раскрыть несчитанное количество психиатров повергло мир принять это, как нечто трудно достижимое. Что закаляет человека, как не трудный путь, который все-таки останется позади? Рассуждая на тему психических отклонений, я пришел к некоторым выводам. С момента рождения, человек воспринимает окружающий мир собственными чувствами. Рецепторы воспринимают внешние раздражители и посредством нервных импульсов они достигают мозга, а там эта информация обрабатывается, это давно известно свету. А что шизофрения? В данном случае мой диагноз. Галлюцинация сильного характера в образе возлюбленной, Полины, создание бессознательным посредством нейронов преследовавшую картину. Полина, часто говорила мне об эгоизме, то есть о моем эгоизме, который я не видывал ранее в разуме, и не желал принимать. Об эгоизме и речи ни шло, и никто не старался сообщить. Видимо, бессознательному было нужно сказать сознанию, отрицавшее существование во мне эгоизма к окружающим и окружающему? Эта связь между бессознательным умом и сознательным ведет к тому, что мозг сам проецирует иллюзии для исцеления организма. После, я подумал, что моя болезнь вовсе не болезнь, а наоборот, это способность. Получается, что шизофрения – это человеческая способность к самоисцелению? Я не рассказывал о назревших размышлениях Нарышкину, потому как осознавал, что мне придется вдвойне глотать кучу психотропных препаратов. Я продолжил рассуждать…

Мне сообщили, что завтра утром меня посетят Кира, Антон и доктор Белов. Вероятно, Белов сопровождал Киру, так как психотерапевта отстранили от моего лечения и им занялся главный врач психиатрической больницы. Перед сном, прошла стандартная процедура. Я поужинал, со мной беседовал Нарышкин, дали снотворное, сделали укол и отвели в комнату. Ночью забрали пульт и отключили ТВ. Я лежал и ждал, когда подействует снотворное. Прошло полчаса, но я так и не смог заснуть. Организм стал устойчивым к большой дозе. На минуту я закрыл глаза, и стал засыпать, как некий женский голос разбудил меня. Сердце переполошилось, заставив выйти из легкого дрёма. У двери стояла Полина с красной розой в руке.

Я принял образ Полины, как плод собственного воображения. Психотерапевту удалось внушить это, и я ничего не мог поделать с вымышленными чувствами, радость и восхищение завладели мной. Приятно вновь придаться страстному искушению. Пристальный взгляд, милая улыбка, выразительные губы, из-за чего хотелось сорваться с кровати и прижать хрупкое тело к себе. Я сдерживал внутренний всплеск эмоций, пока Полина не сделала первый шаг. На лице девушки повисла грусть, капли слез заблестели в глазах. На лице – грусть, во взгляде – улыбка. Я поднялся с кровати и крепкой схватил за спину, при этом почувствовал колющую боль в правом боку. Чем сильнее объятия, тем больнее я чувствовал боль. Полина плакала, мой мозг пытался перебороть действие лекарств и ощутить утерянные чувства искусственным путем.

– Ты никогда не избавишься от живого воображения… – сквозь слезы говорила Полина.

Я молчал, понимая, что мне не стоит говорить с нереальностью, отчего плохо отразится на лечении. Чувствовать, видеть и ощущать ее, мне не убить в сознании полностью. До конца дней я останусь наедине с вымышленной возлюбленной, моей прекрасной Полиной. Она каждую ночь будет приходить в палату с красной розой в руке, всецело создавая для меня какой-то смысл жизни.

Боль стала невыносимой, и я вышел из объятий Полины и опустил взгляд на правый бок. Небольшая рана от длинного острого шипа розы, который вонзился глубоко в живот. Я вытащил толстый шип. Из раны сочилась кровь. Я поднял взгляд на Полину.

– Олицетворение веры… Красная роза – взгляд доброты. Гордыня и эгоизм мешает нам верить и быть до конца счастливым. Слепая вера может сильно уколоть, и уколоть прямо в сердце, если ты эгоистически веришь в то, что ты хочешь видеть.

Полина донесла до меня смысл фраз, а я безуспешно пытался отогнать их прочь. После этого она исчезла, а моя рана осталась. Я осознал внутренний эгоизм, мешающий мне жить. Идти по слепому пути, воображая то, что я хочу воспринимать из окружения. Началом стала смерть Светланы. Кончину жены я не принимал. Мое сознание всячески игнорировало ужасный случай, и мой разум придумал новую историю, эгоистическую, подходящую себе по вкусу. Свалив все беды на беззащитную душу жены. «Она меня бросила!» – повторял я когда-то. Это настолько глубоко засело внутри глубины человеческой сущности, что я перестал ходить к могиле и ложно шел по пути собственного воображения. Смерть родителей убило во мне всякую веру, и вожделенно возвела эгоизм над моей добротой. Я потерял надежду. Обретя мнительность и ненависть к окружающим, я встретил вымышленную любовь, которая пыталась помочь и вытащить из цепей самообмана. Можно сказать о том, что сознание нашло способ борьбы с больным разумом и создало близкий чувствам образ. Именно образ станет спасителем для меня, но это произойдет слишком поздно, и до этих пор я совершу много преступных деяний. Я убил двух бездомных, виновника автокатастрофы, охранника больницы.

Скоро предстоял мой суд, где вынесут вердикт за необдуманные деяния.

7

Утро. Встреча с сестрой. В восемь утра, за мной пришли санитары, повели в душевую. После процедур отправили на укол и завтрак, где мне вручили почти с десяток таблеток разных форм и красок. По завершении трапезы в кабинете меня ждал Нарышкин.

Действия препаратов сильно сказались на общем самочувствии. Я был чрезвычайно спокоен, ничего не чувствовал, будто овощ, наделенный мышлением. Окружающий мир представал передо мной в замедленном и расплывчатом виде, видимо, доза оказалась для сознания слишком высокая, или же организм отреагировал специфически. Я не знал, какими препаратами меня пичкают. Реакция организма на лекарства неоднозначное. Я мог быть спокойный, вялым, сонливым, каким пребывал на встрече с Кирой, а мог ощущать повышенное настроение, некую возбужденность, желание трудиться. В тот момент я подумал, что не могу идти, и ноги превращаются в жидкую форму. Внутри словно все переворачивалось. Ощущения были неприятны моему сознанию, мои мышцы мгновенно атрофировались. Меня вели за руки двое здоровых санитаров. Один из них постоянно шмыгал носом, отчего у меня появилось странное ощущение, будто сознание колышется из стороны в сторону. Удивительно! Как я смог себе это представить… Другой санитар смугловатый на лицо, достаточно крепкий, и от него тянуло неприятным стойким запахом. От этого запаха родилось новое странное ощущение, будто этот запах сидит в мозгу, и я могу слышать его звук. Ощущая все это по пути в кабинет, время казалось довольно длительным. Но все кончилось быстро, мы стояли у кабинета, если быть точнее, то санитары крепко стояли на ногах, держа меня за руки. Один из санитаров, тот, что шмыгал, постучал в дверь. Это происходило очень медленно, отчего меня затошнило, но вскоре такое состояние прошло.

Мы зашли в кабинет. Кира, Антон, Белов, и Нарышкин встретили меня заинтересованными взглядами. Среди людей со здоровой психикой, а таких, как ни странно, мало, встречается одно неприятное ощущение. Когда человек выглядит неловко, или попал в нелепую ситуацию, то на него смотрят с осторожностью и формой восприятия человека, как несерьезного, или глупого. Такое ощущения трезвого человека, пусть и страдающего болезнью, еще более ухудшает состояние. Расплывчатый вид постепенно рассеивался перед глазами, и я приходил в чувства.

– Можете идти, – сказал Нарышкин санитарам. Те незамедлительно закрыли за собой дверь.

Кира неуверенно подошла ко мне и неловко обняла, словно опасаясь чего-то. Я хотел обнять крепче, но под действием седативных препаратов не смог полноценно ощущать силы мышц, лишь слегка водил руками по нежной спине.

– Я так рада видеть тебя, – тихо молвила Кира мне на ухо.

– Я тоже.

После нежных объятий, Кира легко присела на стул, а Нарышкин поднялся с рабочего места и предложил его занять; рядом находилось окно, привнося в комнате естественный свет. Кира и Антон сидели напротив меня, Белов чуть позади ближе к стене о чем-то задумчиво размышлял. Я поздоровался с остальными и не спешил отвечать взаимностью на пристальный взгляд. Нарышкин задавал много вопросов по вчерашнему дню, сегодняшнем самочувствии и мыслях. Далее речь зашла о Полине.

– Скажете Дмитрий, вы вчера встречались с Полиной? – спросил меня Нарышкин.

Возникла пауза. Я не торопился ответить. Последовал уточняющий вопрос.

– Или может быть сегодня?

– Нет. Я с ней не виделся, – томно ответил я и продолжил спокойно наблюдать в окно.

За окном я наблюдал умиротворяющую осеннюю погоду. Просыпалось ощущение того, будто что-то закончилось и более некуда спешить. Так происходит внезапно, но настолько приятно и вдохновенно, как полет по пустому небу, где вокруг тебя ничего живого нет, лишь ты, природа и спокойствие. Благодаря подобному течению стоит искать в жизни настоящую форму бытия.

– Медсестра вчера слышала, как вы разговаривали с кем-то в палате. Вы уверены, что не встречались с Полиной?

Доктор пытался поймать меня на лжи, вызволяя нужную для него правду. Правда была одна. Она покоится в Полине, в глубоких недрах моего безумного воображения.

– Может быть ваша медсестра…

Тут я запнулся, и не стал продолжать мысль. Но Нарышкина не устроило незаконченное предложение.

– Что медсестра? – спросил он.

В разговор встряла Кира, превозмогая неприятное чувство жалости, как меня мучает лечащий врач избитыми расспросами. Сестра отлично разбиралась в лингвистике психологической терапии, и осознавала, что это нужно для моей же пользы.

– Пожалуйста, прекратите это! – отчаянно вскрикнула Кира.

Нависла гробовая тишина, приносящая мне большую пользу. Все присутствующие в кабинете слегка удивились. Все! Кроме меня… Я по-прежнему чувствовал плавучесть и вялость. Через некоторое время я нарушил молчание. Мое спокойствие оставалось на прежней ноте, поэтому начал разговор медленно. В основном разговаривали только мы. Антон, порой, подключался и высказывал бесполезное и банальное мнение, никак не связанное с помощью. Белов наблюдал за речью и действиями Киры, тщетно изображая действия лечащего врача, теперь уже бывшего. Кира рассказала мне, каким образом она сотрудничала с полицией, и знала об убийствах только из моих уст и записях в личном блокноте, в данный момент, находившийся у следователя. Мы старались не вспоминать прошлое, все темы затронуты исключительно о настоящем и будущем. Будущее Киры выглядело явно светлым, нежели мое. Я знал, что, так или иначе меня лишат свободы, вопрос стоял насколько лет, и в каком месте я буду пребывать. Мои мысли, и не только, склонялись к тому, что я останусь здесь. Отчаявшись, я посчитал, что останусь в этой клинике до конца своей жизни, если ничего не предприму в отношении выздоровления и избавления от образа Полины, непомерно притягательный и бесконечно страстный. Это стало темой для дальнейшего рассуждения только между разумом и воображением. Страх оказаться отрешенным от свободы, подавляло действие препаратов. К слову, я так и не увидел добрую улыбку Киры, которая озаряла меня все годы. Ей до боли жалко меня, а мне жаль сестру. Во время разговора, на минуту около двери появилась Полина. Мое состояние изменилось, и это отразилось на бледном от усталости лице, что вскоре заметили присутствующие. Я вспотел и задрожал. Кира спросила меня о самочувствии. Нарышкин окликнул меня, сделал щелчок пальцами и попросил посмотреть на дверь. Я вновь повернулся на дверь, но Полины там не было. Кира от недоумения вопросительно посмотрела на Нарышкина, тот кивнул ей в ответ. Мне ощутимо становилось хуже, и Нарышкин попросил удалиться всех. Кира напоследок обняла меня и вышла за дверь. В кабинете остался только я и Нарышкин. Доктор спокойно сел на место Киры и начал задавать вопросы.

– Полина была здесь? – спросил он.

– Да, – неловко ответил я.

– И вчера вы с ней встречались?

– Да, я вам солгал.

– Как вы себя чувствуете, когда видите ее? Какие чувства преобладают? – сложив руки, продолжал Нарышкин.

Я несколько секунд путался в мыслях, пытался вспомнить эти чувства и наконец, собрал все по полкам и начал рассказывать.

– Всё это время я чувствовал вожделение и ощущал прилив сил, испытывал повышенное настроение и влюбленную дрожь, а также скрытый страх перед ее обаянием. До этого момента я никогда не встречал ее при Кире, Антоне, и тем более при вас.

– И что вы почувствовали?

– Я почувствовал страх, свою небезопасность, и хотел, чтобы она ушла как можно скорее, эти чувства мне непонятны, и я не знаю как себя вести. Поэтому вы заметили, что со мной что-то не так. Я часто находился с Полиной наедине, но перед тем, как за мной начали гоняться полицейские, я проводил время с ней у биолога в брошенном здании.

– У биолога? Кто это? – заинтересованно спросил психотерапевт.

Я заметил на лице Нарышкина явное удивление. Для него это стало новостью. Он ничего не знал о биологе. Неловко попытался скрыть бурное любопытство, вопросы вышли мгновенно.

– Это мой друг, который живет напротив моего дома в недостроенном здании. Мы познакомились с ним, когда Кира была на приеме у Белова, а я, в тот момент, ожидал ее в коридоре.

– Чем он занимается и почему живет в заброшенном здании?

– Он пишет статьи по психологии и продает в газету, этим Пётр зарабатывает себе на еду, квартиры у него нет. Он бездомный и бедный человек.

– Почему вы его зовете биологом?

– Забавный случай! Во мне сложилась такая ассоциация с ним. Он носит большие очки, и первое представление о нем зародилось, как учитель биологии.

С каждым вопросом мне становилось любопытно, собственно, далее они стали совсем интересными и немного удивляли меня.

– Вы помните, кем работала ваша супруга Светлана?

Я задумался. Попытался вспомнить, однако мне не удавалось, но что-то меня толкало на большее удивление, будто вот-вот что-то произойдет, отчего я окутаюсь в дикое шоковое состояние. Навязчивый страх? Вероятно…

– Не могу вспомнить.

– Я вам помогу. Она работала преподавателем биологии в университете. Вместе с ней работал один взрослый мужчина. Он был бездомный, никто не знал, почему он не имел собственной квартиры и жил в заброшенном здании, который, как вы понимаете, находился напротив вашего дома. Он носил большие очки, и что первое бросалось в его морщинистом лице, это огромный неаккуратный нос.

Сознание наполняло невероятное количество потока удивления, и постепенно я начал вспоминать того человека, кого считал биологом. У меня тут же возник вопрос, пробившийся сквозь помутнение сознания из-за большого притока чувства удивления.

– Почему вы говорите о нем в прошедшем времени? Ведь я с ним виделся буквально неделю назад.

– Его больше нет. Вы его убили. Одним из двух бездомных, которых вы убили, являлся тот самый биолог, которого, как выясняется, вы видите и по сей день.

Разум потерял восприятие окружающего мира, чувство нахождения в пространстве, от страстного ощущения приближающегося взрыва головы, стала неминуемой. Это чувство создавалось от одной огромной шокирующей вести, проникнувшее посредством слуха в мозг. Мне казалось, что голове кто-то роется, словно миллионы червей грызут cerebrum, и, толстея по секундно, вот-вот вырвутся наружу, и произойдет реальный взрыв мозга, отчего его кусочки раскинуться по всему кабинету. Я схватился за голову. Почувствовал дикую колющую боль внутри черепа. Нарышкин дал мне лекарство, которое запихивал двумя пальцами в глотку, и я с трудом проглотил его. Через несколько минут, эти ощущения покинули меня, и сознание потеряло свет.

8

Меня обвинили в убийстве трех человек: виновника ДТП, охранника больницы, преподавателя биологии. Улик о четвертом убийстве оказалось недостаточно. Подготовка к суду не заняло много времени. Мне предоставили совсем молодого адвоката, который не имел опыта в серьезных делах. И без того стало очевидно, что меня не спасти ни при каких условиях. В ночь перед судом я разговаривал с Полиной. Мы лежали на койке при стойкой вони больницы, глядя друг другу в глаза. Темную палату обливал яркий лунный свет сквозь маленькое окно. Я чувствовал ее дыхание, прикосновение рук, чувствовал любовь и вожделение, и не понимал, почему этого человека не существует, ведь я вижу… Я слепо верил, что Полина все-таки существует где-то далеко от меня, на другом конце света. Ведь биолог жил в подсознании. Все, что мы видим, или хотим видеть, существует в мире. В любом, даже самом укромном уголке мира есть места твоей иллюзии. Если этого нет, то мы создадим образ и существование. «Где ты?» – спросил я Полину. Она ничего не отвечала, душеутоляющим взглядом смотрела на меня, а путался в душевных противоречиях.

Прокурор начал оглашать предъявленное обвинение. После началось слушание свидетелей. До суда, адвокат решил, что мы выступим последними. Когда очередь дошла до моего адвоката, я попросил его сесть. Он уступил мне право слова первому, и я начал рассказывать суду всё, что произошло, начиная от первой встречи с Полиной, красной розе, до последней ночи перед судом.

Мой рассказ затянулся примерно на два часа. Никто из присутствующих в суде, не шевельнулся и не сдвинулся с места во время прослушивания удивительной истории. Все слушали внимательно, обомлев от трагических моментов. Я видел, как плакала Кира. Даже слышал всхлипывания из зала, где находились сторонние наблюдатели судебного процесса. И вот, мой рассказ приблизился к завершению. Именно здесь я описал то, что рассказывал на суде.

– … я признаю себя виновным в четырех убийствах. Мой лечащий доктор помог мне вспомнить все детали из моей трудной жизни, и я адекватно могу заявить, что все это, правда и вымыслом из всей этой истории является только мой придуманный образ Полины. Я осознаю это, несмотря на то, что я до сих пор встречаюсь с ней.

В зале повалились звуки отчаяния и удивления. «Он признался!» – кто-то с удивлением выкрикнул с места. Да, я признался самому себе, что любовь всей жизни оказался вымышленный образ, только таким способом можно меня вылечить, однако, я не старался забыть и перестать встречаться с ней. Я видел будущую жизнь только рядом с возлюбленной, пусть она больше ни слова не проронит в мой адрес, но я терпеливо и счастливо буду ощущать присутствие любимой женщины рядом со мной.

У выхода из зала появилась Полина. Она стояла с красной розой в руке, с милой улыбкой на лице обливала меня вожделенным взглядом, от которого хотелось жить и рвануть с места в нежные объятия. Каждый человек, встречающий свою любовь, понимает, насколько прекрасным становится мир, зайдя в реку бурлящих чувств и вожделенным эмоций любви; но также хорошо понимает, что всё настолько хрупко, если не дорожить каждой мелочью, исходящей от возлюбленного. Все проблемы кажутся для них ничтожными, по сравнению с чувствами, наполняющие сердца в момент присутствия своей судьбы. На протяжении всего рассказа она присутствовала в зале. На завершающихся словах, я ответил взглядом, и, не отрываясь от нее, говорил последние слова. Все присутствующие в зале немного насторожились моему поведению, в моем случае каждое движение казалось им завораживающим. Тогда, прокурор осторожно спросил у меня:

– Почему вы смотрите на дверь?

– Я вижу ее…

Каждый из присутствующих резко обернулся, и множество взглядов окутали дверь, в глупой надежде увидеть Полину. Ведь это мой образ. Моя иллюзия и ничья больше! Удивительная вещь, правда? Как бы ни старались люди, никто не сможет забрать у человека его иллюзию.

– Вы поверили в это? Может быть, она существует, – обратился я к суду.

Наступила тишина. Я не смог совладать с собой, вышел из-за стола и побежал к выходу, где меня ждала Полина с чарующей улыбкой с розой в руке. Но я не успел, два охранника схватили меня и повалили на пол. И я кричал вслед, уходящей любви:

– Стой! Не уходи!

Полина медленно открыла дверь и исчезла с моих глаз. Я надеялся до последнего, что могу вырваться из мощных рук двух здоровых приставов и направиться вслед, за слепой любовью. Иногда, человек обретает счастье в придуманной иллюзии. Мы слепо следуем нашим желаниям, создавая при этом то, что непонятно окружающим. Они ехидно улыбаются, тыкают пальцем и считают тебя сумасшедшим, хотя каждый из нас имеет свою иллюзию, но лишь единицы смело могут открыть личную тайну другим людям. За смехом они скрывают страх и смущенность относительно собственного секрета. Секрета, который остается глубоко в нас навсегда.

Меня признали невменяемым и отправили на продолжение лечения в клинику душевнобольных к доктору Нарышкину. Суд постановил, что в случае моего выздоровления (шансы этого оставались небольшими), когда я перестану быть опасным для общества и для самого себя, меня освободят из клиники. Я полагал весьма странным вердикт суда, но я чувствовал себя отрешенным от общества. Ведь в зале находятся люди, имеющие личный секрет и иллюзии, в которую слепо верят. То, что сбудется, станет счастьем, а если оно не воплотиться в жизнь, то мы обречены на вечные страдания до конца своих дней.

Кира выбежала из зала со слезами. Она не смогла до конца выслушать приговор. Антон незамедлительно ринулся за ней. Суд выдержал паузу, и продолжил оглашение вердикта. Периферическим зрением я наблюдал, как молодой адвокат смотрит на меня жалостливыми глазами. В них читались оправдания и отчаяния, будто он приложил максимум усилий для более мягкого наказания. Я не держал зла на молодого парня, ибо во всем винить нужно только себя. Мои ошибки в жизни и мой неустойчивый характер привели меня к таким последствиям. Воображение оказалось весьма сильным и материализованным, я старался больше не думать об этом.