Электронная библиотека » Владислав Бахревский » » онлайн чтение - страница 11


  • Текст добавлен: 27 мая 2022, 23:03


Автор книги: Владислав Бахревский


Жанр: Религия: прочее, Религия


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 11 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Шрифт:
- 100% +
Архиепископ Флавиан

На следующий день праздник, уже не столь многолюдный, но сановный, состоялся в семинарии.

9 сентября открывали новое здание, уютное, светлое, торжественное.

Молебен кончили поминовением умершего от чахотки преподавателя Мозолевского и литией по митрополиту Исидору. Владыка был почетным членом попечительства о нуждах бедных учеников Холмской семинарии, в сане епископа прослужил пятьдесят восемь лет, всего в священстве – шестьдесят семь.

Снова был торжественный обед, речи, проводы. Наконец высокие гости покинули Холм.

– Устал? – спросил старшего брата Михаил.

– Нет… Вчерашняя служба была долгой. Но какая сила в народной любви. Я молился и чувствовал, как эта сила наполняет и переполняет меня… И нынче была хорошая служба, особенно лития.

– Господи! Сколько молитв вознес владыка Исидор за свою жизнь, – сказал Михаил и признался: – Я смотрел и вчера и сегодня, смотрел на тебя и плакал, наверное от счастья.

– Миша, иной человек среди толпы у Бога много выше и губернаторов, и архиереев. А если о владыке Исидоре – каждому свой путь, свой срок. Мы сегодня поминали Евграфа Мозолевского. Я его не застал и никогда не видел. Он в Нежине умер. А на днях мне пришлось увольнять его брата. Потеря голоса. Хоть плачь, а ничего не поделаешь.

– А Флавиан зачем тебя в Варшаву пригласил, к добру или как?

– Вернусь и доложу! – улыбнулся Тихон и поцеловал брата в голову. – Час тебе на занятия, и ложись. Я уже понял: твое самочувствие зависит от сна. Не стесняйся спать много. И обязательно гуляй по саду. Такое ведь чудо – ректорский сад.

Архиепископ Флавиан был само радушие. Ему шел пятьдесят второй год. Полный сил, владыка не завидовал молодости, а наоборот, старался уберечь ее от больно бьющих подводных камней. Молодые эти камни не умеют разглядеть.

– Иеромонах Антонин не в тягость ли? – спросил Флавиан, усаживая Тихона на диван.

– Человек с углами… Но его знания поражают. В этом он – копия Болотова.

– Но ведь очень груб!

– Антонин скорее ядовит…

– То, что люди бывают со странностями, не беда, но зачем таких в Холм присылают? Историю его знаете?

– Нет, владыка!

– Ах да! Вы ведь с доносчиками крутенько обходитесь… Но, увы, иногда подноготную людей знать нужно не ради любопытства, а ради дела… Отца Антонина прислали к нам, можно сказать, на покаяние, из Москвы. Но с ним уже в Тульской семинарии, где он служил инспектором, случился скандал. Воспитанники положили в его печку полено, набитое порохом. Печку разнесло, но Антонин в то мгновение вышел из дому… Дело, разумеется, совершено преступное и злое, но оно ответ на режим, верней будет сказать, на террор, какой сей инспектор установил во вверенной ему семинарии. Врывался в квартиры семинаристов среди ночи, производил обыски, ища недозволенные книги, вел самочинные допросы, оскорблял, унижал… И в то же самое время его келейник устроил в городе танцкласс, куда заманивались и юноши, и девушки.

– Очень хочу надеяться, что слух о полене с порохом не дойдет до Холмской семинарии.

– Дурные примеры заразительны, – согласился владыка Фла-виан. – Но дела вашей семинарии вполне отрадные. Предосудительных книг – Господи упаси! – ваши воспитанники не читают. По крайней мере, не замечено.

– Здесь другая среда, – сказал Тихон. – Местные жители имеют тяготение к прагматизму.

– А праздник иконы Холмской Божией Матери?!

– Вера искренняя! Единение замечательное! Но в жизни, в хозяйстве…

– Это очень хорошо, что вы присматриваетесь к местной действительности… Я вижу этот ваш искренний интерес к нерусскому быту, к иной, можно сказать, планете… В то же время мне дорога в вас привязанность к дому… Чем Торопец притягивает?

– Батюшкой-матушкой… И карпами.

– Карпами?! – изумился Флавиан. – Вы – рыбак?

– Нет, владыка… Но еще в детстве нашу лодку толкнула огромная рыбина. Говорят, в озерах вокруг Торопца водятся пудовые карпы.

– И что же, ловят?

– Двадцатифунтовых видел.

– В Китай бы такие рыбины. Там пойманная большая рыба – праздник.

– Вы, наверное, столького удивительного насмотрелись!

– В Китае я жил десять лет. Попал в Пекинскую духовную миссию из Бахчисарайского Успенского скита… Что сказать о Китае? Там древность – не воспоминание о прошлом, а равноправная часть жизни… Вот видите, на моем столе – нефритовый дугообразный дракон с головами на концах? Это… радуга. Своего рода божество, и не очень-то доброе. Змея-радуга, дракон-радуга выпивают досуха воду из колодцев и даже из рек. Японцы, между прочим, тоже называют радугу «пьющая дождь».

– Вы ведь и в Японии были?

– В восемьдесят втором году ездил. Рукополагали с отцом Николаем первого священника из японцев… Мое путешествие в Китай да и в Европу началось в Симоновом монастыре… Я из русской глубинки, из Орла, а родовое наше гнездо, Городецких, в Симбирской губернии. Начинал жизнь нормально, как и положено отпрыску из дворян. Гимназия. Московский университет. Должен был стать правоведом… С четвертого курса в монастырь ушел. В Николаевский Пешношский… Это в Дмитровском уезде, под Москвой. Мефодием основан, учеником Сергия, лет за двадцать до Куликовской битвы… Через год перевели в Симонов, из Симонова в Оптину пустынь, потом опять в Симонов. Я многие послушания прошел: пономарь, ключник, свечник, библиотекарь, помощник ризничего… В Симонове игуменом был архимандрит Порфирий, а его заместителем – Гурий (Карпов), мой водитель и заступник. Он-то и учил меня китайскому языку. Сам сразу после академии попал в Пекин.

– Я слышал, преосвященный Гурий в Риме служил, в посольской церкви.

– Это уже после Пекина, после Симонова. Перед отъездом в Рим отец Гурий постриг меня и дал имя Флавиан. В Александро-Невской лавре постригал, семнадцатого февраля 1866 года. Через несколько дней рукоположил в Петропавловском соборе в иеродиакона, и поехали мы в Вечный город. А в это время произошел разрыв с папой. Православные священники стали в Риме персонами нон грата. Перебрались в Неаполь. Оттуда отца Гурия вызвали в Россию, хиротонисали во епископа Чебоксарского. Меня вскоре тоже отозвали. Жил в Казанском Спасском монастыре. Там и рукоположили в иеромонаха. Вскоре владыку Гурия переместили в Симферополь, он взял меня с собой. Мое крымское послушание – эконом Таврического архиерейского дома, инспектор классов… Географию в женском училище преподавал. Но самое дорогое в той, давней моей жизни – настоятельство Бахчисарайского Успенского скита… Какая там бывает тишина на горах… Я по утрам поднимался по ступеням в скалах на зеленое, кудрявое от можжевеловых кустов плато и молился в одиночестве. Господи, эти волны земли, эта прозрачность воздуха, этот осязаемый свет!..

Раздался разливанный бой часов, Флавиан так и подскочил:

– Полдень! Сейчас матушка Екатерина явится, а я отчет не просмотрел.

Поспешил к столу, надел очки, водя пальцем сверху вниз, быстро пробежал листы.

– Тут в основном о пожертвованиях в пользу Леснинского монастыря. На содержание училища госпожа Леонова внесла три тысячи рублей. На монастырские нужды владыка Леонтий, митрополит Московский, дал тысячу, а деньги эти – жертвование княгини Черкасской… Ну что же, все чудесно… Вот, слышите в прихожей? Матушка игуменья быстра и точна, а уж пламенна, как серафим… Аристократка, графиня Ефимовская.

Мать игуменья и впрямь не вошла, а будто ее на крыльях принесло.

Благословилась сосредоточенно, но тут же улыбнулась:

– В ночь перед моим отъездом наша обитель удостоилась небесного видения… Вдруг среди полной тьмы на небесах обозначились светлые полосы. Землю будто шатром накрыло, и это были не облака, а свет…

– Отец Тихон, вы у нас ученый муж, объясняйте! – Лицо у Флавиана было простодушно-хитрое.

– Северное сияние?

– Чудо, отец ректор! Чудо, если даже и северное сияние, – быстро сказала игуменья.

– Как не вспомнить слова святителя Василия Великого: «Бог наш ничего не создал сверх потребности, так же не создал и недостающего чего-либо».

– Да разве нет потребности в чуде? В этом краю монашество очень близко к народу, к простолюдинам. Вы бы видели праздник иконы Божией Матери, вырезанной на камне, – нашей местной святыни. Я – русская, я всем сердцем желала служить моему народу, но Бог поставил меня, смиряя, быть слугой у малороссов. И я должна сказать: такого единодушия в почитании святынь в России все-таки нет. Разве что у старообрядцев?.. А вы слышали, Смирнова спровадили в Сенат. Товарищем обер-прокурора назначен управляющий канцелярией.

– Саблер?! – воскликнул Флавиан. – Впрочем, это неудивительно. Владимир Карлович лет двадцать в Синоде, начинал юрисконсультом… Не помню точно, но, кажется, с приходом Победоносцева он возглавил канцелярию, а Победоносцев в Синоде с четырнадцатого апреля 1880 года… Так чего нам ожидать, матушка Екатерина?

– Порядку будет больше и внимания. Владимир Карлович любит нашу епархию.

– А чем столица нынче дышит?

– Пожалуй, даже благостью. Все в восторге от чудес батюшки Иоанна Кронштадтского. Некий француз Куррэ прислал батюшке письмо, испрашивая молитв. И что же! Отец Иоанн помолился, и болезнь оставила француза. Его отпустили из сумасшедшего дома! – Мать игуменья вдруг прямо, долго посмотрела в лицо Тихону. – О вас даже в капризном польском обществе составилось доброе мнение.

– Не знаю. Местным магнатам представлен не был, но я внимательно осматриваю местные костелы, мне интересны картины Яна Матейко, люблю миниатюры Ходовецкого и поражен картинами Михаила Кулиша. В них столько любви к небу, к солнцу… Что же до литературы… Читал Яна Кохановского. Сочувствую панславянизму Викентия Поля… Последнее, что читал и теперь перечитываю, – «Курс лекций о славянских литературах» Мицкевича.

– Никто так точно не написал о Пушкине, как Мицкевич, – сказала мать Екатерина. – Помните его рассказ о встрече Николая Первого с поэтом? Царь почти извинялся перед Александром Сергеевичем, что завладел троном. Поощрял писать, сетовал на его молчание…

– Это действительно замечательное место в лекциях Мицкевича, – согласился Тихон. – Но мне не по душе, когда великий поэт сгибает спину перед Западом… А какое преклонение перед Наполеоном! Славяне-де получили от Запада и религию, и военную организацию, искусства и ремесла и, уж конечно, кодекс Наполеона…

– Польша – французский сосунок.

– А знаете, что я вычитал именно у Мицкевича? Оказывается, Петр Великий запретил монахам писать летописи. Запретил держать в монастырях перья и чернила! Только сам архимандрит мог позволить иметь в келии лист бумаги и перо.

– Мицкевич не жалует Петра. Пишет, что Петр боялся духовенства и, чтобы полностью подчинить государству, произвел архиереев в генералы, архимандритов – в генерал-лейтенанты. И отсюда его, Мицкевича, твердый вывод – католическое духовенство всегда будет чужеродным телом в Российской империи.

– Католичество является в Россию всякий раз, когда в стране смута, государственная или духовная – все равно, – сказал Тихон.

– Владыка Флавиан! Я очень довольна, – сказала вдруг матушка Екатерина. – Наш новый благочинный сумеет провести святой корабль между Сциллой иезуитской хитрости и Харибдой польской гордыни и национализма.

Тихон удивленно вскинул брови.

– Так уж повелось, – улыбнулся владыка. – Ректор семинарии наследует должность благочинного женских монастырей Холмщины.

– Не беспокойтесь, их только четыре, – сказала матушка Екатерина, – не считая нашего. Вировский, где матушка Анна (Потто), Теолинский – там матушка Людмила, Красностокский – с игуменьей Еленой, сия обитель весьма строгая, и Радочницкий. Здесь игуменья мать Афанасия (Громенко). Фамилия вам, может быть, и знакома. Ее брат – известный критик, о романах Толстого много писал.

– Каждая из обителей по-своему примечательна, но все они – птенцы гнезда матушки Екатерины, – сказал Флавиан. – Названные матери игуменьи, кажется без исключения, были послушницами Леснинского монастыря.

– Холмщина – исконная Русь. Сильно и злостно ополяченная, задавленная униатством. Ее только православие может преобразить, – сказала жестко матушка Екатерина. – Истовое неколебимое православие. Я бы даже сказала – фанатическое.

– А не кажется ли вам, что фанатизм – не в характере русского народа, – возразил Тихон. – Фанатизм – от внешнего, от истерики, а все показное у русских не в чести.

– Не слишком ли рано вы делаете выводы? Я убеждена, жизнь этого несчастного края еще не успела стать частью вашей собственной жизни.

– Ах, матушка! Упаси меня Бог от пророчеств или какого бы то ни было суда… Но я за те немногие месяцы, что живу здесь, уже знаю цену докладам губернских чиновников. У них вся Холмщина сплошь православная, а ведь есть целые приходы, где священник и причт служат в пустующих храмах. Зато ночами униатское или католическое духовенство ведут тайные богослужения.

– Чиновники всюду одним миром мазаны, – вздохнула матушка Екатерина. – Консисторская братия берет взятки за отпуск в католичество бывших католиков…[2]2
  Были случаи, когда католики и униаты, принявшие православие, возвращались в католичество.


[Закрыть]
Я думаю, вы поймете меня, когда будете на наших праздниках. Вера отцов для народа больше самой жизни. Это справедливо для православных, для католиков, для униатов.

– А я между тем, – широко улыбнулся Флавиан, – в присутствии матушки игуменьи вручаю вам мой рескрипт о назначении вас, архимандрита Тихона, благочинным женских обителей Холмщины… И прошу к столу.

За обедом беседа продолжалась, живая, острая, но Тихон чувствовал: матушка Екатерина все время пытается экзаменовать, наставлять и, кажется, весьма недовольна ответами, а главное, отсутствием должной признательности. Видимо, за назначение благочинным.

Тайны явора

В День святителей Петра, Алексия, Ионы, Филиппа и Ермогена, Московских и всея России чудотворцев, архимандрит Тихон ехал отслужить вечерню в Саввин Посад, праздновали двадцатипятилетие храма. Сам приход был древний, первую православную церковь поставили в Саввине в 1397 году.

За Тихоном приехал священник отец Григорий. Старец за семьдесят лет, но очень бодрый, влюбленный в свой край.

– Вот, изволите посмотреть, наша знаменитая дубовая роща. Для местного народа – своеобразная святыня. Булавы полковничьи и даже иные гетманские из наших дубов выстругивали. Всякая палка отсюда – посох, жезл власти… – Старик вдруг затаился, заговорил шепотком: – Вон – дуб! Выступивший из леса… Златокованый. Ведь это ворон на нем сидит! Наш вещий ворон. Приветствует.

Осень вызолотила деревья. И дуб, верно, казался отлитым из самого красного, из ярого золота. На вершине дуба сидел ворон. Величиной с орла.

– Вы что же, и впрямь узнали птицу? – спросил Тихон, поддерживая разговор.

– Как не узнать? Хозяин дубравы. Этому ворону лет триста.

– Так уж и триста?

Отец Григорий заглянул в глаза Тихону, улыбнулся:

– Это я сбавил. Мой дедушка говорил нам в детстве: ворону – три века.

– Что же пророчит появление птицы?

– Нечто величавое… Наверняка ради праздника нашего показался.

Доехали до местечка Чулчицы. Покормили лошадей. Тихон вместе с отцом Григорием, с местным священником отцом Михаилом зашел в деревянную церквушку.

– Сто тридцать лет стоит, ветшает на глазах, – сказал отец Михаил. – Иной раз ветры задуют, страшно делается, как бы по бревнышку не раскатилась.

Нарядный костел в центре местечка смотрелся укором.

– Прихожане у нас добрые, – сказал священник. – Михайло Байда купил на свои сбережения облачение священническое да еще плащаницу, Федор Гайдук – облачение на престол и на жертвенник.

В церкви Тихона обступили крестьяне. Попросили благословить и выслушать.

– Сервитут замучил!

– Сервитут? – стал припоминать Тихон. – Это, насколько я понимаю, – право, повинность…

– Это право пользования чужой собственностью, – подсказал отец Михаил. – В нашем крае крестьян освободили чуть позже, чем в России, в 1864 году, но зато без земельного выкупа. Государь обложил панов данью в пользу народа, сервитутом.

– Вы уж объясните мне, что такое сервитут, на деле.

– На деле – мука! – сказал крестьянин, которого, видимо, выставили говорить.

– Ох, Господи! – Отец Григорий перекрестился. – Сервитут, сервитут… Наши помещики обязаны давать из своих лесов на ремонт церквей одно дерево в год. Укажут на какое-нибудь болото, вот и возьми это дерево.

– Мы как раз о дровяном сервитуте пришли сказать, – продолжил свою речь смелый крестьянин. – Царь разрешил нам брать из помещичьего леса валежник и сухостой, но без топора. А как без топора свалишь засохшее дерево? Дерево упало, но чтобы вытащить его из лесу, нужно корни обрубить. Руками корней не переломаешь.

– Не знаю, поможет ли мое заступничество? – покачал головою Тихон. – Прошение напишу, но дадут ли ему ход? Сам вижу – в каком состоянии храм, одним деревом в год не обойтись. Надо хлопотать совместно, может быть, и добьемся своего.

Тихон увидел, что в храме много детей. Матери желали, чтобы архимандрит благословил их чад.

– Здравствуйте, дети! – сказал ребятам Тихон. – Хорошо ли живется в вашем краю? Читаете ли книги? Ходите ли в церковь?

Дети отвечали смело, дружно, но все говорили на польском языке.

– Разве вы все поляки? – удивился Тихон.

– Ни, мы – русские! – отвечали дети.

– А почему по-русски не говорите?

– Дак мы в Польше живем.

– Но в Российской империи! Надобно любить родной язык, язык ваших пращуров. – Тихон разволновался. – Если вы забудете язык, вы перестанете быть русскими.

– Ни! – кричали дети. – Мы – русские. Мы не позабудимо. Но по-русски хлопы говорят.

– Хлопы? Иначе рабы. Но Иисус Христос – Бог униженных и оскорбленных, Бог рабов, Бог хлопов. Помните, что сказал апостол Иаков? «Послушайте вы, богатые: плачьте и рыдайте о бедствиях ваших, находящих на вас. Богатство ваше сгнило, и одежды ваши изъедены молью. Золото ваше и серебро изоржавело, и ржавчина их будет свидетельством против вас и съест плоть вашу, как огонь: вы собрали себе сокровище на последние дни».

Тихон принялся благословлять детей. Дети смотрели на него весело. А вот отец Григорий нервничал, не опоздать бы к службе. В Саввине народу в храме было много. Служба прошла торжественно. А на следующий день отец Григорий, провожая Тихона, сделал крюк и привез ректора в деревеньку, где была церковь, был священник и псаломщик – и ни одного прихожанина.

– Здесь живут упорствующие униаты, – объяснил Тихону отец Григорий.

Сияло солнце. Светло пламенели яворы, а деревня казалась вымершей.

– От нас, от русских священников попрятались? – спросил Тихон.

– Нет. Здешние люди живут угрюмо. Между прочим, народ местный весьма музыкален. Тут у многих есть самодельные, из явора, скрипки.

– Явор – это же тополь? Не знал, что скрипки делают из тополя.

– Это у нас, – улыбнулся отец Григорий. – Есть поверье: скрипка из явора может заиграть сама по себе, если почует скрытое от всех преступление.

На околице селения расстались. Местный священник согласился отвезти отца Григория на своей лошади.

– Видите, там впереди ряд яворов по берегу ручья? – показал священник. – Вода, текущая под яворами, почитается у нас целительной, болезни сердца лечит.

– Вот куда мне брата своего надо привезти! – обрадовался Тихон. – У Михаила сердечко слабенькое.

Что мы за люди?

В конце ноября в Холм приехал архиепископ Флавиан. Шесть лет он был викарным люблинским епископом, жил в Холме и полюбил этот город. Семинарию преосвященный почитал своим детищем, добывал на ее обустройство деньги, следил за постройкой нового здания. Обошел все классы, поговорил со всеми учителями, со многими воспитанниками.

Благодарные семинаристы устроили для преосвященного в актовом зале дивный хоровой концерт, Флавиан растрогался, а подарок для семинарии у него был заранее приготовлен: скрипки, альты, виолончель…

Торжественную трапезу устроили на квартире ректора, а потом Флавиан, вместе с членами Холмского Свято-Богородицкого братства, отправился на ежегодное собрание. Здесь состоялось награждение отличившихся, и Тихон получил знак Второй степени, серебряный.

В кафедральном соборе шел ремонт отопления, вечерню Флавиан служил с Тихоном в домашней семинарской церкви Святого Леонтия. Во время чтения часов высокопреосвященный посвятил в стихарь тринадцать воспитанников пятого класса, а Тихон обратился к высокому гостю с речью.

– Нужно ли доказывать любовь, которую вы имеете к питомцам семинарии? – вопрошал оратор. – Несмотря на свой высокий сан, вы не считаете для себя ни обременительным, ни унизительным знать лично каждого из них, знать так, как не знают их и ближайшие наставники их. Вы живо интересуетесь их успехами, поведением, входите в их радости и горести… В выражении сыновней любви благоволите, милостивый наш отец, принять от питомцев семинарии святую икону сию.

Двое воспитанников поднесли Флавиану Нерукотворный образ Спасителя, написанный в строгом старом стиле.

– Это труд наших учащихся, – пояснил Тихон, – а руководил работой учитель иконописания, досточтимый Алексей Дмитриевич Крохин. Помолитесь, владыка, пастыреначальнику об этих будущих пастырях, «да содеет Он их право правящими слово Своея истины».

Хор запел «Пречистому Твоему образу», была исполнена также коленопреклоненно молитва «Под Твою милость».

По заведенному самим Флавианом порядку после молитв и жития святых читали творения отеческие.

Воспитанник Абрютин, капельмейстер хора, выразительно огласил главу «Солнце» из книги Тихона Задонского «Сокровище духовное».

Флавиан предложил помянуть умерших воспитанников: Романюка, Ржондковского, Краевского, Калиневича – он действительно знал каждого человека в семинарии. Ночевал архиепископ на квартире Тихона.

День был трудный, длинный, но спать не ложились долго, говорили о делах насущных.

– Хорошо у вас в семинарии, – вздохнул Флавиан, словно позавидовал. – Мир молитвы, умственных трудов… Вы почти не ведаете суеты.

– Ведаем, – сказал Тихон. – Но я действительно хочу, чтоб суеты было как можно меньше. А для этого надо наконец избавить семинарию от кухонно-прачечных дел преподавательских квартир.

– О! Я об этом думал и думать перестал.

– А знаете, городские власти пошли навстречу и предоставили квартиры Ливошову и Шайдипкому. Две квартиры у нас уже возвращены семинарии.

– Если лед тронулся, то надо сделать все возможное, чтобы ледоход не затягивался, – улыбнулся Флавиан. – Вы с виду мягок, а скандальное дело улаживаете твердо и без малейшего шума.

– Потому и без шума, что не громыхаю. – Тихон, чтобы избежать разговора о самом себе, задал Флавиану вопрос, который не давал ему покоя со дня приезда в Холм: – Владыка! Неужели нельзя сделать что-либо радикальное для облегчения участи православных священников в нашей епархии?

– Радикальное – нет! – прямо ответил Флавиан, и горькая морщина пересекла его высокий лоб. – Петербург убежден, особенно тот Петербург, где любят поговорить о регрессе самодержавия, о консервативности и узколобости русского епископата, – что это, дескать, мы, попы, давим бедных поляков. Света из-за нас не видят. Даже высшее правительственное чиновничество, вельможный Сенат не знают истинного положения вещей, о прямо-таки трагической участи сельских священников на землях панской Польши.

– Неужели нет ни одного человека из окружения царя, который бы захотел выслушать о бедах Холмщины и всей епархии? Тот же Гурко! Он человек весьма влиятельный.

– Гурко, я думаю, докладывал государю о положении православия в Польше… Видимо, скоро будет дано высочайшее воззвание: в Варшаве разрешат построить еще один собор.

– Разве дело в количестве церквей?! – воскликнул Тихон.

– Вот именно. Да будет тебе известно, пастырь святый, мы оставлены властью на произвол судьбы. Литераторы словом «свобода» все глаза себе запорошили. Высшее и так называемое культурное общество – делают вид, что они-то и есть главные вольнодумцы, что они в одном лице и карбонарии, и робеспьеры, и стеньки разины, а потому где же им своих защищать? У царских особ – свой интерес: достойно выглядеть в кругу европейских высочеств, а высочества эти давным-давно скопом и поодиночке скуплены европейскими финансовыми тузами. И остаемся мы, хлоп да поп, как у нас тут говорят, – у разбитого корыта.

– Слушаю вас, владыка, а перед глазами стоит священник в храме Рождества, куда меня привез саввинский батюшка Григорий. Священник статью и, думаю, духом – русский богатырь. Служил вместе с псаломщиком в совершенно пустой церквушечке. Не сдаются, но в глазах у обоих – тоска. Меня батюшка об одном спросил: могут ли русские за русских постоять хотя бы в собственном государстве? А псаломщик прибавил: в местечке есть православные, но запуганы насмерть. Пан у схизматиков забирает скот, избы сжигает.

– Я подобных случаев знаю множество, – признался Флавиан. – Ни разу власти не защитили неправедно пострадавшего. Уж такие вот мы, владетели царств и земель.

– Иначе хочется сказать: что мы за люди?

– Слоны! На слона много мосек тявкает.

– Сравнение, владыка, зримо, да неверно. Слоны мстительны, не прощают обид. А наше терпение сродни попустительству… Воссоединение униатов с православием совершилось на бумаге.

– Помните унию Второго Лионского Собора? Михаил Палеолог за ликвидацию Латинской империи отблагодарил папу Григория Десятого призванием филиокве. Поднялись бунты. За непокорность утопили в море иноков Афонских обителей, а кончилось фальшивое братство обоюдными проклятиями… Воссоединение наших униатов, верно, натужное, но упорствующих власти не топят, не распинают…

– И у нас не все гладко. Католику вернуться в лоно католической церкви – позволительно, а вот униату в унию – и не заикайся!

– Мы говорим – Брестская уния! А ведь что было решено Собором? Лишить духовной власти отступников православия епископов Кирилла Терлецкого, Ипатия Поцея, митрополита Михаила Рагозу… Манифест о том, что «соединение Церквей есть факт уже свершившийся», издан королем Сигизмундом… Кто уния-то? Кирилл и Поцей. Это они клятву папе дали. Им бы только была воля разбойничать. И разбойничали. Святой Иосафат Кунцевич – тоже изверг и садист. Причем это признано канцлером Львом Сапегой и другими видными поляками. Святой отче набил тюрьмы Полоцка, Могилева, Витебска православными священниками и мещанами. Пытал и казнил зверски. Дошел до того, что приказал выкапывать из земли вновь умерших православных людей и отдавать псам. За это его и пустили на дно Двины с камнем на шее.

– Кунцевич похоронен в соборе Святого Петра.

– Между гробницами Иоанна Златоуста и Григория Богослова, в вечное надругательство над православием.

Тихон посмотрел на Флавиана: белые руки владыки чуть подрагивали.

– Они любят себя, – сказал Тихон. – А мы и это поругание стерпели.

– Для католиков даже симония[3]3
  Симония – покупка и продажа духовных должностей за деньги.


[Закрыть]
 – святое дело. Поцей в епископы попал из брестских каштелянов, войной кормился, а путь его от монаха до епископа – месяц… Вы, отец ректор, об унии с Антонином побеседуйте. Он всю подноготную знает.

– Знать подноготную, наверное, надо, – согласился Тихон. – Но как трудно людям, живущим между двумя великими огнями, между Москвой и Римом.

– Вот видите, – засмеялся Флавиан, – вы их пожалели, потому что русский человек. Поляк жалеет одного себя.

Иеромонах Антонин, ушедший словно бы в тень, напомнил о себе перед рождественскими каникулами. Он преподавал на четвертом курсе Священное Писание Ветхого Завета в классе, где учился Михаил Беллавин.

Вдруг оказалось, что у всех учащихся, кроме Беллавина, по предмету Антонина – единицы. У Беллавина – трояк.

Тихон пригласил Антонина для разъяснений.

Иеромонах, черный как ворон, и на землю наступал по-вороньи. Как-то подскакивал, подаваясь телом вверх, но тело было огромное, припадало к земле, и перед следующим шагом наступала едва уловимая пауза, но она была.

Антонин сел в кресло, не дожидаясь приглашения. Его словно бы занимала какая-то очень важная мысль, и он заранее сердился – говорить придется о пустяках.

– Для воспитанников единица – не оценка знания, а приговор, указание на отсутствие способности к учению, – сказал Тихон, поглаживая страницу журнала успеваемости, и, кажется, заинтересовал иеромонаха.

– Я не способности оценивал, – Антонин улыбнулся, – я наказывал полячишек за гордыню.

– Значит, мой брат имеет тройку не потому, что родственник ректора, а за принадлежность к русскому племени?

– Вот именно! – Антонин засмеялся.

Тихон, все время стоявший, сел.

– Что же делать? Вызывать из Варшавы или из самого Петербурга комиссию для выявления подлинных знаний воспитанников?

– А кому нужен скандал?! – удивился Антонин, он не чувствовал за собой вины. – Вы посмотрите в лица этого пановья. На этих лицах, на всех, запечатлено «нечто», в их глазах – холод вежливости, в их жестах – сдержанность презрения. Я хотел пробудить эту публику от их летаргии. Только и всего! А что до вашего брата, он более трех баллов не заслуживает.

– Мне показалось, что этой тройкой, одинокой на фоне единиц, вы меня хотели уязвить… каким-то образом.

– Упаси Бог! Я – не иезуит. Я просто ненавижу ложь во всех ее личинах, а на всех наших воспитанниках – личины.

– Отец Антонин, вам униатство столь ненавистно?

– А разве униатство не ложь? Господи! Недаром, когда Поцея постригали в монахи и, по местному обычаю, в одной исподней рубашке вели в церковь, ветер заголил ему зад и спину, накрыл рубахой голову. Даже силы природы указали на срамовидного епископа. Знаете, что сказал мудрый Стефан Баторий о попытках католиков устроить унию – эту мерзость мерзостей? «Не считаю нужным принуждать к соединению с Римской Русскую церковь. Предвижу – вместо единства и согласия между Польшей и Русью водворится раздор и вражда, и кончится все окончательной погибелью». Отец Тихон! Посмотрите вокруг! На эту угрюмую жизнь униатских селений… Когда-то архиепископ Георгий Конисский рассказал правду о воссоединении православия с католичеством. Церкви русские силою или гвалтом обращали в унию. Римское духовенство разъезжало по Малой России с триумфом, причем… Отец Тихон, вы только представьте себе! Не на лошадях, на крестьянах! По дюжине и по две в повозке. В прислуги отбирались для целибатного римского духовенства красивейшие из девиц… Вот и весь сказ об унии.

– Вы готовите работу о тех временах?

– О нет! Смиренно вникаю в древние тексты. На пешито, на сирозигзаплическом языке, на коптском…

– Вы идете вслед за Василием Васильевичем Болотовым?

– У меня свой путь и кочка своя.

Было видно, иеромонах не желает говорить о научной работе.

– Ваши таланты известны, вы можете многого достигнуть, но что делать с этим? – Тихон указал на страницу журнала, испещренную лихими единицами.

– Опрошу всех еще раз. Может, панове образумились и знают теперь текст Писания… Я ставил единицы за гордыню, за отсебятину… Ваш брат не блещет памятью, но он в россказни не пускался. Потому и оценен… положительно.

Внимание! Это не конец книги.

Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!

Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации