Текст книги "Зенитная цитадель. «Не тронь меня!»"

Оба склонились над картой.

…До темноты действительно продержались, хотя в сумерках снаряды ложились даже с перелетом. Прибежал радист, доложил радостно:

– Товарищ командир! К нам вышли «Дооб» и буксир! Через час верный «Дооб», раскачиваясь единственным, направленным в сторону «Квадрата» огоньком-ориентиром, медленно подходил к плавбатарее. С него прозвучал такой знакомый голос Иващенко:

– На «Квадрате»! Здоровеньки булы! Как дела?

– Порядок! А где буксир? – отозвался Мошенский.

– Не один – два буксира! Подойдут в точку рандеву! Как двигаться будем? Якорь оторвало или еще цел?

Якорь был цел, но стал помехой: попробуй отбуксируй корабль, когда он царапает дно. Да еще, по закону подлости, якорь сейчас не держит, ползет, а когда буксиры потянут – упрется…

После недолгого совещания решили расклепать якорь-цепь взрывом.

Волны хотя и несколько утихли, но были еще достаточно высокими, чтобы смыть с палубы в ночное море. Требовались добровольцы для подрыва.

– Ну, мне сам Бог велел! – сказал мичман Бегасинский. Стоял уверенный, что без него не обойдутся. Еще бы, боцману по штату все якоря и якорь-цепи до самого жвака-галса[8]8
  Жвака-галс – устройство в трюме корабля, служащее для экстренной отдачи якорной цепи. На плавбатарее такого устройства не было.


[Закрыть] подчинены. Действительно, не обошлись.

– Добро, – сказал Мошенский.

Помогать боцману вызвались многие, но Бегасинский отобрал двух Алексеев – Рютина и Воронцова. Оба нравились боцману. Воронцов – за спокойствие и рассудительность, Рютин – за неугомонность и желание быть нужным кораблю, товарищам.

Принесли обернутые в клеенку толовые шашки, бикфордов шнур. Обвязались на всякий случай линями.

– Разрешите выполнять?

– Действуйте, Александр Васильевич! – разрешил Мошенский.

Боцман поплотнее нахлобучил мичманку, взглянул на стоявших рядом с ним Рютина и Воронцова:

– Ну что, хлопцы, кнехты[9]9
  Кнехты – вделанные в палубу металлические трубы (тумбы), предназначенные для закрепления буксирных или швартовых концов.


[Закрыть] еще не смыло, значит, и мы устоим. Пошли!

Трое моряков направились на бак, исчезли в густой черноте ночи. Только скользили лини сквозь цепкие пальцы страховавших матросов.

Казалось, прошло полчаса…

Наконец звонко зашлепали по мокрой палубе башмаки, и трое прибежали назад. Возле самой рубки Рютин поскользнулся, упал, но тут же вскочил:

– Порядок! Сейчас ахнет.

Недолгая вспышка высветила напряженные лица людей. Громыхнул показавшийся слабым взрыв.

Лейтенант Даньшин и мичман Бегасинский сбегали на бак. Вернувшись, доложили, что цепь расклепана. Якорь на дне…

– Ушла «Императрица Мария» на веки вечные, – искренне вздохнул боцман. – Попробуй теперь достань, если даже снадобится…

Завели буксир. «Дооб» напрягся и стал, судя по смыкавшейся воде, отводить «Квадрат» от берега…

Гитлеровцы почуяли что-то неладное – очевидно, засекли вспышку в море, – басовито прошелестел и шлепнулся левее, в воду, тяжелый снаряд… Затем сразу три столба выросли метрах в семистах за кормой «Квадрата».

– Спохватились, подлюги… Всей батареей бьють… – поеживаясь, сказал Воронцов.

– Ничего. Лупят с завязанными глазами. Уйдем. – Лебедев поглубже нахлобучил бескозырку-блин, сжал зубами ленточки.

– На «Квадрате»! – прокричал снизу, с «Дооба», Иващенко. – Попробую увеличить ход!

«Дооб» прибавил обороты.

– Уйдем! Море полегчало… – подал из темноты голос молчаливый Семен Здоровцев. Сказал профессионально, как бывший рыбак.

Волны по-прежнему «взрывались», но не было в них злости, взрывная сила казалась прежней разве оттого, что при встречном движении ударяли они в плоский борт плавбатареи, в ее «нос».

Прогудели и ухнули четыре снаряда. Снова с недолетом. Моряки повеселели. Послышались шуточки. Появилась абсолютная уверенность, что все будет в порядке. Облачность по-прежнему была низкой.

Через час ходу, в открытом море, «Квадрат» и «Дооб» встретили два буксира. Перебросили швартовы, впряглись и потянули.

* * *

Как медленно проплывал, приближался берег. Миновали Стрелецкую, Круглую, Камышовую бухты…

– Эге, куда это нас, братцы? В тылы никак отводят? Может, у Херсонеса поставят?

– Якорь «Императрицу Марию» утопили. Как же без него поставят-то?

– Да, без якоря не поставят… Скорее всего в Казачью идем.

Рядили. Гадали. Вошли действительно в Казачью бухту. И подумалось многим: может, теперь выпадет краткий отдых, столько дней без земной тверди…

Однако плавбатарее в эти сутки еще были суждены волнения.

ХРОНИКА

«11 ноября 1941 года. 03.53. Ввели в Казачью бухту, сел на мель, буксиры ушли, никакого крепления не имею. Командир № 0318.

10.15. КТЩ [10]10
  Так в документе.


[Закрыть] «Дообу» выйти к плавбатарее. Доставить боезапас.

12.22. Погода свежеет. Плавбатарея сорвана с мели. Прошу срочно выслать буксир. Командир.

13.26. Плавбатарею несет в море. Когда будет буксир. Командир».

Журнал боевых действий ОВРа.

Морские буксиры «СП-13» и «СП-14» перехватили плавбатарею на выходе из бухты. Однако большая парусность – «Квадрат» возвышался над водой на 8—10 метров – создала плавбатарее к тому времени приличную собственную скорость, и буксирам пришлось изрядно потрудиться. Один швартов лопнул, завели другой…

С борта плавбатареи посоветовали: «СП-13» упереться в «Квадрат» и сдерживать его, а «СП-14» завести буксирный конец.

Буксиры с трудом снова завели «Квадрат» в бухту. Там ожидал маленький катер. С него на плавбатарею поднялись двое заводчан. Одним из них был… воентехник Костя. Костя подобострастно пожал руку Мошенскому, доложил, что прибыл помочь посадить плавбатарею на грунт на траверзе аэродрома. Весело затараторил:

– Рассчитаем в момент, какие отсеки затопить, скажем, какие вентили кингстонов крутить, и сядете аккуратненько и ровненько на дно!

– «Ровненько и аккуратненько», – насмешливо повторил Мошенский слова Кости. – А где гарантия того, что дно под нами ровное? А если с наклоном? А вдруг какая-нибудь лайба старая затоплена, а мы на нее усядемся, днище пробьем, перекосимся…

– Действительно… – растерянно согласился Костя-воентехник.

Второй заводчанин стал было рассуждать вслух:

– Учтем рельеф дна, рассчитаем, отсеки какого борта побольше затопить. Грунт к тому же утрамбуется под тяжестью «Квадрата»…

Мошенский с ним не согласился:

– Риска быть не должно! Сесть надо ровно. Мне стрелять. У меня орудия, приборы…

Пока командир и заводчане решали, что предпринять, как поступить, моряки осматривались на новом месте.

– А здесь веселее…

– Еще бы!

– Гляди, люди по берегу ходят. Чудно… Сигнальщики, однако, свое дело не забывали. Засекли «раму», следовавшую курсом на Херсонес, то есть через бухту. Доложили. Комендоры по-своему восприняли появление «рамы»:

– Ишь, шлюха, вынюхивает. Высматривает.

– Не боись: она и укусить может!

Тотчас объявили боевую тревогу. На аэродроме заклубились столбы красной пыли. Взлетев с аэродрома, метрах в трехстах над палубой плавбатареи пронеслись два наших истребителя. До чего же радостно видеть на крылышках красные звезды!

Слезы радости застилали наводчикам глаза. Их смахивали рукавами, не стыдились. Нет, здесь жить и воевать можно. Здесь веселее! Соколы в случае чего поддержат!

«Рама», не дожидаясь приближения к ней «яков», повернула на обратный курс.

– Нас-то она наверняка засекла… – сказал вслух старшина Бойченко. Широкоскулое лицо его было непроницаемо-спокойным.

Мошенский кивнул. Да, пожалуй…

– Товарищ командир! – обратился Бойченко к Мошенскому. – А может, не будем ждать, пока рельеф дна по картам сверят? Давайте я поговорю с хлопцами, мы поднырнем, проверим, глубина-то метров пять, не больше…

– Что вы, старшина! Что вы! – В голосе Мошенского прозвучало удивление и даже некоторая растерянность. – Какое может быть ныряние в такое холодное время года и в такую погоду?!

– Товарищ командир, да разве это холод?! Когда на торпедных служил, мы не такие души принимали! А эта погода – курорт! Почти лето. Разрешите?

Мошенский молчал. Конечно, соблазнительно – с бортов замерить глубину ручным лотом, а потом под днищем проверить дно и ровно сесть. Но ведь людям нырять в холодную воду!

Лейтенант Даньшин предложил:

– Давайте у доктора спросим, как с медицинской точки зрения…

Военфельдшер Борис Язвинский, или, как его между собою звали лейтенанты, «доктор Боря», находился как раз неподалеку, на палубе.

– Товарищ Язвинский! – позвал его Мошенский. – Поднимитесь на мостик.

Доктор выслушал Мошенского, подумал и уверенно ответил:

– Думаю, что можно, товарищ командир. Во всяком случае, ему, Бойченко. Он, насколько мне известно, старый морж.

Бойченко только и ждал этого:

– Так точно, доктор. Морж. В ледяной воде купался, а в этой как-нибудь…

– «Как-нибудь» не пойдет. Обтереться вазелином и кратковременно… Думаю, товарищ командир, двоих-троих здоровяков отберем, – подытожил Язвинский.

– Если только добровольцев… – согласился Мошенский.

Вскоре четверо добровольцев – Михаил Бойченко, Костя Румянцев, Иван Филатов, Алексей Рютин, раздевшись в рубке до трусов, усердно и весело растирались вазелином.

– Да зря эту пакость на себя мажем! – прогудел, растирая волосатую грудь, Иван Филатов. – Подумаешь, дело – нырнуть, дно ощупать… Не в прорубь же прыгаем…

– Ой, тише, доктор! Ой, ласкотно!

Леша Рютин, как мальчишка, вывернулся, выскользнул из быстрых рук Язвинского и стал растираться сам: боялся щекотки.

– Самое главное, Борис Казимирович, вы нам после «купания» по стопарику спиртика поднесите. Для согрева изнутри! – попросил Костя Румянцев.

Язвинский пообещал.

– Ну, о чем тогда речь! Пошли, хлопцы! – заторопился Румянцев.

Боцман и лейтенант Даньшин замерили глубину по обоим бортам. Она оказалась ровной, по пять метров. Мошенский, выслушав их доклад, задумался. Зачем посылать «ныряльщиков» – дно ровное и, наверное, чистое. Настойчивость самих «ныряльщиков» решила дело.

– Добро, – махнул рукой Мошенский. – Только, Бойченко, попрошу быть внимательнее. По два нырочка, не больше, и не заблудитесь под днищем: вода-то мутная…

– Не беспокойтесь, товарищ командир! – «Ныряльщики» зашлепали босиком по трапу. Впереди всех – невысокого росточка, шустрый Румянцев.

Обследовав грунт, «ныряльщики» сообщили, что под «Квадратом» дно сравнительно чистое и ровное. При этом Румянцев, пряча за спину порезанную о какую-то железку руку и стуча зубами от холода, заверял:

– Ровное, к-как паркет!

И Рютин уже не возражал и не вырывался, когда Язвинский растирал его полотенцем.

Командир плавбатареи был человеком непьющим. Более того, терпеть не мог ярых любителей горячительного. Но сейчас случай особый, доктор сказал: «Иначе заболеют… Очень замерзли».

– А горячий чай не годится?

– Годится. Только после спирта.

– Добро, доктор. Только аккуратно…

…Под руководством заводчан моряки открыли кингстоны подлежащих затоплению отсеков – нижних нежилых палуб, и «Квадрат» прочно сел на дно.

– Все, командир. Теперь вас в море не унесет. Порядок! – весело доложил Костя-воентехник.

– А вы чему, собственно, радуетесь? – строго спросил Мошенский.

– Радуюсь? – несколько растерялся Костя, но тут же нашелся: – Просто все сделали по науке. И еще маленькая формальность, товарищ старший лейтенант. – Костя протянул бумагу. – Подпишите акт.

Мошенский подписал. Костя козырнул, простился. Проследовал по трапу на катер. Теперь он почему-то был почти уверен, что судьба не сведет его больше с «Квадратом» и с его «цепким коршуном-командиром» – так окрестил про себя Костя старшего лейтенанта Мошенского.

Из-под низких облаков вынырнул и, прижимаясь к воде, шел на плавбатарею самолет.

– Самолет противника! Прямо по носу! – резко выкрикнул сигнальщик, и было видно, как дежурные расчеты носовых автоматических пушек завращали стволы, направили их навстречу самолету, готовые полоснуть огнем.

– Батарея! – прокричал своим расчетам лейтенант Даньшин, взметнул вверх руку и вдруг спокойным, будничным голосом произнес: – Наш самолет. Отставить!

Как разглядел, разобрал он? Ведь крикни резко то же самое слово «отставить», «отбой» – нервы людей были настолько собраны, напряжены, что, наверное, прежде чем смысл команды дошел бы до сознания, орудия дали бы долгую, точную очередь…

– Наш самолет, братцы!

– А издалека вроде был на немца похож…

«Да, здесь мы не соскучимся…» Мошенский проводил пролетевший правее «Квадрата» «ил», с отчетливо видимым теперь номером на фюзеляже и красной звездочкой на киле. Самолет пошел на посадку… «Надо срочно принять экзамен по знанию силуэтов наших самолетов от каждого сигнальщика, дальномерщика, комендора… А то собьем своего вместо немца».

На мостик поднялся радист Сергеев:

– Товарищ командир! Радиограмма из штаба.

В радиограмме сообщалось, что противник ведет атаки на город, пытаясь взять его штурмом. Новой постоянной задачей плавбатареи № 3 является защита Херсонесского аэродрома, наблюдение за воздухом и морем.

Мошенский подозвал комиссара. Ознакомил его с содержанием радиограммы, попросил довести до сведения всех плавбатарейцев, что немцы начали штурм города, а это значит, – предстояла горячая боевая работа.

– Лейтенант Хигер! Вызовите все боевые расчеты! Готовность один!..

ХРОНИКА

«29.11.41 г. В 15.25 плавбатареей № 3 огнем из автоматов и пулеметов сбит самолет противника Ме-109. Самолет упал на сушу.

Оперативный дежурный по ОВРу капитан 3-го ранга В. Дубровский».

ВОСТОЧНЕЕ МЫСА ХЕРСОНЕС Коршуны рвутся к Севастополю

ХРОНИКА

Накануне второго штурма Севастополя генерал Манштейн обратился к войскам с приказом, похожим на заклятие:

«Солдаты 11-й армии! Время выжидания прошло! Для того чтобы обеспечить успех последнего большого наступления в этом году, было необходимо предпринять все нужные приготовления. Это основательно проделано.

Я знаю, что могу положиться на мою пехоту, саперов и артиллеристов. Я также знаю, что все другие рода оружия, как и всегда, сделают все от них зависящее, чтобы проложить дорогу пехоте. Наша артиллерия стала сильнее и лучше. Наша авиация опять на месте. Вы в первой же атаке разобьете врага и продвинетесь глубоко вперед. Непоколебимая уверенность должна сопровождать нас в последнем сражении этого года. Севастополь падет!»

17 декабря 1941 года, при поддержке артиллерийских батарей, а также дивизионов орудий особой мощности – калибра 305 и 350 мм, на штурм ринулись тысячи солдат и офицеров противника – восемь пехотных дивизий. Их поддерживали с воздуха более двухсот боевых самолетов…

По расчетам гитлеровских генералов, начавшееся наступление через четыре дня должно было закончиться взятием Севастополя.

* * *

«Начальнику политуправления Черноморского дивизионному комиссару тов. Бондаренко.

Политдонесение

…17 декабря сего года, в течение целого дня, противник пытался налетать на Херсонесский аэродром, который прикрывает своим огнем плавбатарея № 3 (командир – ст. лейтенант Мошенский С. Я., комиссар – ст. политрук Середа Н. С).

Утром, при попытке самолетов противника бомбить Херсонесский аэродром, плавбатарея № 3 вела усиленный огонь, что заставляло вражеские самолеты сворачивать с боевого курса и сбрасывать бомбы не по цели. После чего самолеты противника 5 раз производили налеты количеством по 3–4 бомбардировщика Ю-88. На батарею было сброшено 45 бомб. Прямых попаданий не было, бомбы разрывались вокруг батареи, осколками осыпая личный состав. Ранен один краснофлотец…

Повреждений мат. части не имеется. При отражении атак самолетов противника был сбит один Ю-88, который упал в море.

Личный состав в течение 12 часов стоял по боевой готовности. Отражая беспрерывные налеты, вел себя смело и мужественно. Выполнял свой долг перед Родиной.

Полковой комиссар Бобков».

Воздушный натиск окончился только с заходом солнца, однако какое-то время все еще не верилось, что вражеские летчики больше не прилетят, – люди по привычке крутили головой, осматривали в бинокль горизонт, не отходили от орудий и пулеметов.

Прошли на бреющем два наших «ила». Следом за ними вернулись на аэродром четыре «яка».

Над палубой стойко держался кислый запах сгоревшего пороха, руки и лица людей были черны от дыма и газов…

Ощетинившаяся стволами, оберегаемая десятками зорких глаз, наблюдающих за воздухом, уставшая, но готовая ко всему, плавбатарея ждала очередного вражеского налета. Но с мостика прозвучало:

– Готовность два!

И теперь по одному внешнему виду командира и сигнальщиков, по их расслабленным позам, по спокойному говору стало ясно – обстановка разрядилась. Похоже, что немцы выдохлись.

Зенитчики возбужденно обсуждали подробности последнего воздушного налета: как здорово «загнали немца», как еще раз сработали «ножницы» – сходящиеся огневые трассы автоматических пушек и пулеметов…

В конце ноября вот так же сбили первый самолет, а теперь второй. Лейтенант Даньшин выглядел именинником.

– Сколько в нем команды сидело? – интересовался Дмитрий Сиволап. Он и Чумак были недавно переведены с юта на бак, на носовые автоматы, которые сегодня участвовали в «ножницах», разрезали огнем вражеский самолет.

– В «юнкерсе», что ли? Экипаж в нем, а не команда, – со знанием дела уточнил командир орудия Косенко.

– Четыре человека! – степенно ответил Иван Чумак.

«Человека»… Скажешь тоже. Четыре гада! – поправил его Николай Косенко.

– Хлопцы, вы только подумайте, вот этими своими руками мы отправили на морское дно четырех немцев! – Сиволап торжествующе обвел глазами товарищей. – А всего, с первым самолетом, пять фашистов. Арифметика! Это уже арифметика победы!

Зенитчики улыбались. Действительно здорово. Даже как-то не верилось, что в горящей кабине самолета только что ушли на дно морское четыре фашиста. Опытных, матерых…

Однако радость победы омрачили голоса:

– Мельников ранен… Лежит за дальномерным пунктом…

Поспешили к Мельникову. В кругу обступивших матросов над раненым уже хлопотали военфельдшер Язвинский и санитар Парамонов. Язвинский волновался: это был первый в его практике тяжелораненый, и сейчас от точных, грамотных действий, возможно, зависело, жить или не жить Мельникову.

– При пневмотораксе делается плотная повязка… Так… Лучше держите, Парамонов, под лопатки и руки вовремя убирайте…

Язвинский, точно на экзамене в военно-медицинском училище, пояснял вслух свои действия. А может, говорил он все впрок Парамонову: мало ли в какие переплеты придется попасть санитару? Парамонов, бледный, растерянный, ничего из сказанного не воспринимал и, едва окончилась перевязка, засуетился, не зная, обо что вытереть окровавленные руки…

Мельникова осторожно перенесли на сухое место, и Язвинский приказал краснофлотцам разойтись, дать раненому больше воздуха, а санитару Парамонову – смыть с палубы кровь. Алексей Рютин вызвался помочь:

– Сейчас, доктор, я в момент водички принесу!

– Всем разойтись по местам! – сурово скомандовал Даньшин.

Сквозь расступившийся круг подошел Мошенский. О чем-то негромко спросил Язвинского, наклонился к раненому:

– Потерпите, Мельников. Сейчас, с минуты на минуту, катер подойдет, отправим вас в госпиталь.

Мельников находился в том состоянии, когда человек внешне вроде бы все воспринимает и сознает – на деле же все окружающее видится ему как во сне, плывет, туманится, и дурманящая тошнота наваливается, стараясь опрокинуть явь…

Подошедший Середа сообщил, что катер уже идет к плавбатарее. Оглядевшись по сторонам, негромко сказал Мошенскому и Язвинскому:

– Борису Казимировичу надо пройти к орудию Лебедева. Там с Воронцовым что-то… Не в себе как будто…

Язвинский вопросительно взглянул на Мошенского. Тот кивнул: действуйте по своему усмотрению. Фельдшер, уходя, распорядился:

– Парамонов! Если что – кликните меня. Подготовьте на всякий случай камфору!

Возле орудия Лебедева слышались возбужденные голоса. Выделялся голос Алексея Воронцова:

– Почему не стреляем? Почему не стреляем, командир? Они уже летять… Я слышу, они летять… Держите снаряд, ребята!..

– Сядь, Леша, – успокаивал матроса Лебедев, – Улетели они. Все хорошо, и сегодня больше не прилетят. Сядь, успокойся. Выпей водички!

– Нет! – Воронцов выбил протянутую ему кружку, обезумевшие глаза его беспокойно, ищуще глядели на небо.

Язвинский положил ему на плечо руку:

– Краснофлотец Воронцов! Командир плавбатареи приказал вам прибыть на медпункт!

– Что? Доктор, смотрите, они не хотять стрелять. Я столько снарядов для них подготовил, а они…

– Дайте ключ! – потребовал Язвинский и выхватил из рук Воронцова ключ установки подрыва трубки. – Выполняйте приказ командира, идите со мной!

– Есть! – механически ответил Воронцов и пошел за военфельдшером.

Мельникова и Воронцова отправили в госпиталь.

Язвинский после удивлялся, как догадался он сказать Воронцову прибыть в санчасть по приказу командира плавбатареи. Никакие иные слова и просьбы на матроса не подействовали бы: возбужденная психика его реагировала только на боевые команды…