Электронная библиотека » Владислав Вишневский » » онлайн чтение - страница 1


  • Текст добавлен: 2 февраля 2018, 16:20


Автор книги: Владислав Вишневский


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Владислав Вишневский
Гастроли. «Записки музыканта»

132-й день

«132-й только?! Кошмар!..»


Арина Родионовна

Наша музыкальная группа мотается с концертами по восточной части страны уже пятый месяц. Мы – артисты Хабаровской краевой филармонии, нас двенадцать человек. Уже страшно устали от беспрестанной череды двойных концертов; почти выдохлись от постоянного недоедания, и вообще плохого, кое-как – урывками и на сухую, гостиничного или буфетного питания; от ежедневных переездов с места на место; от холодных продуваемых насквозь автобусов, от пассажирских поездов, которые там, где нам нужно, стоят не более одной минуты, а то и просто замедляют ход… «Первый пошел, второй пошёл… третий!..» Прыг-прыг, с подножки, скачем, как десантники. Пассажирам-попутчикам, всегда было интересно за этим наблюдать – если не ночью – как это мы, артисты, успеем с таким вот огромным ворохом разных предметов, и выгрузиться! Но мы уже давно научились быстро и без суеты загружаться или высаживаться со всем своим музыкальным и концертным скарбом не более чем за одну минуту, вне всякой зависимости от погодных условий, высоты платформы и настроения того или иного проводника вагона. Лишь бы поезд ход замедлил… В этом наша жизнь. Вернее, часть жизни.

Всё давно слажено, всё без суеты и ошибок. А ошибок у нас вообще быть не может – категорически – ни при посадке, ни при выгрузке, ни за кулисами, ни в гостинице… нигде. Любая, пусть маленькая чья-то оплошность или забывчивость, и всё – катастрофа. Для нас, естественно, катастрофа. Мы это хорошо понимаем и всячески друг другу помогаем, особенно женщинам. У нас, их, аж три! Они, каждая по-своему, являются официальными или неофициальными жёнами некоторых из нас. Я, например, здесь без женщины. Но не в этом дело. Они пусть и не наши жёны, но с ними всё же приятнее кататься. Они приятным образом разбавляют наше публичное, так сказать одиночество. Да и как-то теплее с ними. Одно слово – женщины! Ну, в общем, я сейчас говорю не об этом, а о том, что за пять месяцев мы все очень сильно устали. Очень.

– Славочка, – сквозь дремоту слышу глубокий грудной голос Тамары Аганшиной обращенный ко мне, в наших переездах я отвечаю за размещение аппаратуры и реквизита. – Микрофоны там хорошо уложены, Славочка, – спрашивает, – не побьются в коробке? Трясёт что-то уж сильно… – Беспокоится Тамара. Томочка, наша молодая солистка. Беспокоится за свой личный микрофон. Она считает, что он более чем лучшим образом передаёт нижние обертоны её голоса, и поэтому его, микрофон, нужно особенным образом беречь. А молодая она не по возрасту, а по стажу работы. Ей лет двадцать пять-двадцать восемь на вид. Она из самодеятельности, её Ара и привел. Высокая, крупная девушка, статная. И голос тоже хорош. Лирику поет. Беспредельно влюблена в Артура. Глаз не сводит, пылинки сдувает. Когда удается, ночует в гостинице с ним вместе. Не расписаны.

На Томочкин голос и вопрос, головы-тени остальных артистов бригады тревожно повернулись назад, вглубь автобуса. Там, от третьего ряда сидений, битком заполняя оставшееся пространство автобуса, размещен наш концертный скарб.

– Нет… хорошо уложено, я смотрел. – Это, сквозь дрёму, успокаивая, бурчит Гизо. Наш солист и худрук. Он, как и мы все, в бесформенной меховой шапке, огромном тулупе, и больших валенках. Лицо в темноте чёрное, только блеск глаз.

Головы-тени успокоено прячутся в широких воротах своих тулупов, и Томочкина.

«Зыыыу-зыыы-зыыыууу…», зудит двигатель, пляшет сноп света фар перед носом автобуса.


Сейчас мы «чешем» – чешем, это производное от существительного чёс, а «чёс» – это беспрерывные концерты. Концерты где угодно, во всевозможных клубах и любых концертных площадках с целью заработать большее количество «палок». А палка – это суммарное выражение концертной ставки, помноженное на их количество за месяц, потом за три, пять… и далее, у кого сколько. Вот, как у нас сейчас. Два концерта в день. Пятьдесят – пятьдесят два концерта в месяц. Сто пятьдесят шесть за три месяца, двести пятьдесят – шестьдесят за пять. А если всё это умножить – а это обязательно нужно сделать, в этом и смысл! – на одиннадцать рублей – такова моя концертная тарификационная ставка, получится мой заработок. Вроде не плохо. Но если вычесть, что мы съели за пять месяцев в виде аванса, сминусовать некоторые разные подарки, приобретённые нами загодя и на потом, нервы, трудности, моральные и физические неудобства, оторванность от дома и семьи, какие-то там бухгалтерские вычеты-налоги. Останется с гулькин… Ну может, и не с гулькин, как говорится, может чуть и больше, но все равно, эти деньги будут крохами, а не заработком.

Мы сейчас в Читинской области. Где – я не знаю, мы давно уже этим не интересуемся, нам всё равно. Было время, в начале поездки, мы с интересом и любопытством встречали каждый город, каждый посёлок, каждую деревушку… Прилипнув носами к стёклам автобуса или поезда, восторженно радовались новой, чужой, наверное, интересной жизни. Какая она славная, какая она своеобразная… «Вон, смотрите, лошадь телегу катит, и мужик в шляпе!.. Как интересно!» Пугая водителя, бросались в ту сторону, словно байдарку на воде опасно раскачивали автобус, разглядывали, оценивали увиденное, словно восторженные дикари. «А вон-вон, смотрите-смотрите…»

Сейчас, былая восторженность иссякла, осталась скука, и очень немногое: хоть чуть-чуть перед концертом успеть согреть пальцы – я концертмейстер и солист-инструменталист; хоть чуть-чуть успеть чего-нибудь перекусить, на худой конец горячего чаю бы; и чтоб в клубе – или где там – было нормальное напряжение, чтоб звук не плавал. И дальше, дальше, скорей к концу гастролей.

А впереди, ёп… – начать и кончить! – по плану ещё четыре месяца. Вот об этом даже думать не хочется, сразу нервы клинит, портится настроение и от всего начинает тошнить. Устали.

Муторно зудит двигатель старенького автобуса. И название у него такое же идиотское – "пазик". «Взыуу-взыуу-взыуу…» Как же это всё раздражает… Пазик-тазик. Придумают же люди… Никакой тебе фантазии. «Взыу-взыу…» Достал уже! Хотя, как его, вот этот вот автобус не назови… Всё одно будет – тазик, если не лоханка. А «взыу-взыыы…», потому что! Дорога просёлочная, ухабистая – сильно трясёт. Водитель погоняет, ему обещали бутылку водки, если привезёт на двадцать минут раньше семи вечера. А в девятнадцать у нас концерт, а в двадцать один тридцать в другом месте, не знаю где. Вот и едем сейчас.

В автобусе холодрыга, окна замёрзли, на улице уже темно и минус тридцать пять – конец января. Что январь, это я знаю точно. А вот число могу не назвать – мне без разницы. Куда, когда, как и сколько концертов нам предстоит, на эти вопросы у нас может ответить только один человек в группе, это наш администратор – Михаил Алексеевич Гудков. Алексеич, или Мишаня, или Гудок по-нашему. Это он заказывает для нас транспорт, гостиницы, концертные площадки, расклеивает афиши, распространяет билеты, снимает кассы и что-то там ещё такое делает. А, составляет отчёты ещё в филармонию, вот. Нужный человек, в общем. Раньше, в начале, он ездил с нами. Всё время трепался, хохмил, травил анекдоты. Потом Гизо – наш солист и руководитель бригады – поймал его, подцепил по-пьянке. Вроде бы шутя, вначале смехом, а, оказалось, очень даже серьёзно подцепил, с последствиями для нас. А дело было так.

О том, что в бригаде сухой закон, об этом можно и не говорить – это ясно, как дважды три. Нет, мы, конечно, могли иногда выпить все вместе и чуть-чуть, но, это только когда было очень холодно – для «сугреву», либо когда физиологическое напряжение нужно было с себя снять, и строго после концертов. Но на администратора это не распространялось, да он и не злоупотреблял этим, и на нашей концертной работе это никак, в общем, не сказывалось.

Так вот, однажды поздно вечером, после всех концертов в номере у Гизо Алексеич что-то сильно так, спьяну, растрепался на тему своих мощных половых и амурных похождений, и в «девичестве», и после, и вообще, и в частности. С перечислением почти всех городов нашей страны, соответственно дат, имен и адресов. Мол, мой адрес не дом и не улица, а весь мой Советский Союз. Мы, музыканты, при этом не присутствовали, укатались, естественно, за сутки, и спали без задних ног, но утром, вдруг, слышим, какой-то переполох в бригаде. Все заинтересованно обсуждают какую-то таинственную плёнку. Что за плёнка?! Причём, очень нервничал – было заметно, один Алексеич. Оказывается – выяснилось – ночью Алексеевич наговорил на себя, хвастая, а Гизо записал всю его трепотню – шутки ради – на магнитофонную плёнку. Утром, так же шутки ради, сообщил Алексеичу, что весь, вот этот вот, компрометирующий материал, он сегодня – сейчас именно – отправляет в филармонию, для передачи его жене. Чтоб знала, с каким половым разбойником она живёт. О-о-о, что тут произошло!..

С Алексеичем чуть приступ не случился, а может и случился, кто знает. В общем, внешне, он чуть концы не отдал. Побелел, покраснел, упал в номере на кровать, задыхается… Ну, мы, мужики, форточки настежь, женщины – воды… Когда чуть отошёл, тут же упал Гизо в ноги, стал на полном серьёзе умалять его отдать или стереть эту злосчастную запись. При этом, слёзно призывая нас всех помочь ему, и походатайствовать за него перед Гизо. Шутки шутками, а мужика пробило просто насквозь. Гизо помялся, помялся – даром что актёр, да и вроде согласился. Но при одном условии: если Алексеич, за оставшиеся шесть месяцев сделает нам, в среднем, по два концерта в день – не меньше И ещё в придачу, он, Гизо, так уж и быть, не только плёнку вернёт, но и подарит ему, Алексеичу, два красочных журнала Плэйбой. Плэйбой… Два?! Ооо!.. Это и решило исход проблемы.

С тех пор мы его, нашего администратора, Михаила Алексеевича Гудкова, практически и не видели – как ветром его сдуло. Только иногда слышали его голос по-телефону и читали его записки-инструкции: куда, когда и как нам ехать. Алексеич был всё время где-то впереди нас, делал, как говорили, заделы. Ну и ладно. Но за первый же месяц он нас так вымотал и так умотал, что хоть отменяй генеральную установку. Палки палками, а сил уже ни у кого не было. Представьте, мы изо дня в день, заканчиваем первый концерт в одном месте, срочно, как угорелые, рвём провода, крутим шнуры, грузимся, и, не переодеваясь – некогда! – прыгаем в автобус и летим, как сумасшедшие – конечно с опозданием – на другую площадку. А там уже, очень недовольный зритель сидит и нетерпеливо стучит ногами – где эти артисты, мать иху-ети, опаздывают! Подливало масло в огонь ещё то обстоятельство, что наша программа называлась: «Мы зажигаем солнце», красочные, яркие такие афиши, а приезжали мы обычно уже поздним вечером, когда солнце уже, в общем, зашло, село, его действительно приходилось зажигать. Мы и зажигали…

Так и сегодня, днём сделали пересадку с поезда на автобус и вот уже несколько часов едем, торопимся на концерт. Куда – никто не знает, кроме, разумеется, водителя, а то, куда же бы мы сейчас ехали… А вот что концерта два, две палки, мы это знаем, но, опять же, где этот второй – неизвестно. Да какая нам разница, водитель довезёт, если, конечно, не напьётся в ожидании. Такое бывало, причём, не так уж и редко.

О! Когда нас пьяный водитель везёт на второй концерт, это отдельная песня. Это нужно быть с нами в это время…

Ладно, едем и едем. Правда сегодня меня что-то уж сильно знобит. Где-то продуло. Пожалуй, даже сильно продуло. Я терплю, пытаюсь не поддаваться всё разливающейся слабости и сотрясающему ознобу. Главное, знаю, не поддаться, не раскиснуть. Впереди ведь два концерта, а это – двадцать два рубля заработка, как никак. Подвести ребят, понимаю, бригаду, никак нельзя. Это и их хлеб. В общем, мучаюсь, но креплюсь. Периодически меня то знобит, аж зубы стучат, то мне жарко, хоть совсем раздевайся. Ребята, конечно, уже заметили моё состояние, я, порой, ловлю их внимательно-напряжённые взгляды. Сочувствуют.

Меня уже дополнительно укрыли полушубком со щедрого плеча водителя. Тепла я от него совсем не почувствовал, но запах бензина меня просто добил. Мне становилось всё хуже и хуже. Едем молча, говорить не о чем, всё уже давно переговорено.

Автобус качает, вздрагивает, мы подпрыгиваем. В автобусе темно, жёлтый свет фар периодически выхватывает у темноты безрадостный серый придорожный пейзаж. От этой пляски теней, запаха бензина, меня укачивает, тошнит. То жарко, то холодно. То холодно, то жарко. То проваливаюсь – сплю, то бодрствую, чётко ощущая каждую клеточку моего замерзающего тела. И ещё этот противный, монотонный, с надрывом и завываниями зудёж двигателя – «зыууу-зыууу-зыууу…», аж… Кошмароид, в общем.

…Но, вроде, и приехали.

В туманном состоянии, я даже и не заметил как мы и выгрузились-то, очнулся – не качает?! – за кулисами, уже на стуле. Сижу на стуле, вокруг обычная предконцертная суета. Ребята переодеваются, расставляют аппаратуру, готовятся, а я сижу, как посторонний: бессмысленно и отрешенно… Сил нет совсем. Как выжатая тряпка, пустой и расслабленный. Тревогой вспыхивает в сознании: «Нужно готовиться!» У меня же куча обязанностей перед концертом. Но меня остановили – сиди, сиди, Славочка, мы сами.

2

Неподалёку от меня готовятся к концерту наши женщины. Они уже в концертных платьях, накладывают на лица макияж. Заглядывая в свои зеркальца, часто и тревожно косятся на меня: ну, как я? лучше мне, нет? Наклоняясь ко мне, заглядывают в лицо, изучают: «Ну, родной, ты как?» У них заботливые, сочувствующие выражения лиц. Таблетки, какие были у них, я ещё в автобусе все проглотил – не помогает. А здесь, в клубе, только йод, бинты и валерианка – весь комплект, вот он, лежит передо мной. Это Олег у завклубом расстарался.

Всех, и меня, беспокоит сейчас одно – выдержу ли я сегодня, не сорву ли концерт. Мне же замены нет!..

Шум из зала до меня доходит приливами: то он есть, то его нет. Сидя сбоку от сцены, за кулисами, я вижу её, сцену, то в нормальных пропорциях, то как в бинокль – с другой его стороны. Самое плохое то, что меня, то знобит, аж трясёт, то мне жарко, хоть рубаху выжимай. Зрители уже несколько раз нетерпеливо начинали хлопать, стучать ногами, что-то выкрикивать – нервничают. А чего нервничать – раз уж мы здесь, значит будет концерт, вон и микрофоны уже включены – слышите, фонят?

«Р-раз-ссс, рассс, расссс…» «Тцц, тцц…», – отзывчиво – там, в зале, цыкают и щёлкают колонки. Это Олег – Олег Поляков, наш конферансье, проверяет качество звучания, акустику зала. Сегодня звук, я слышу, как в бочке, глухой и безвкусный. В ответ, зал шумит нестройными аплодисментами… Потерпите, потерпите, уже скоро.

Наши уже все готовы, смотрят на меня, ждут. Мне нужно вставать, нужно переодеваться. Один я ещё не готов… Ох, как качает, ноги ослабли, даже в руках сил совсем нет за стул держаться. Меня поняли, быстро помогли переодеться, сейчас бы я сам эту процедуру закончил к утру, не раньше. Потом меня посадили за мой инструмент, я его включил – сам! Потом, как в тумане, дал обычную настройку – ми, си, соль, ре… Бас-гитара… соло-гитара… ритм… труба… Пынь, пынь-ь, пыу, пыуу… Настроились. Звук моего инструмента до меня доходит как сквозь вату… Будто уши заложило. Но звук, слышу, не плавает, вроде. Напряжение в сети нормальное. Значит, можно начинать концерт. Олег уже на своём месте, стоит перед оркестром у стыка занавеса, вполоборота к нам. Подмигивает нам, растягивает рот в улыбке, передразнивает нас, корчит рожи. Сам настраивается, и нас подтягивает: «Ну, мужики, улыбку, улыбку…» Он первый идёт. Неподалеку, справа, прохаживается Тамара, она тоже нервничает, потому что вторая. Ох, как болит спина… чувствую, будто и нет позвоночника, в колбасу скручивает… Ровно за инструментом сидеть не могу, спина не держит, одной рукой опираюсь на корпус электрооргана. Все одиннадцать человек около меня собрались, смотрят. У всех тревожный и сочувствующий взгляд. Все ждут, как я решу. Начинаем, или нет?

– Всё, всё, всё, всё! Начали, – говорю я, с трудом ворочая распухшим языком. – Начали. – И даю вступительный аккорд. Выдержав его, разворачиваю в морзянку позывных космического корабля, извещающего о начале нового дня нашей страны. Музыканты обрадовано рванули на свои места, остальные, врассыпную за кулисы. И мы, музыканты, всем оркестром, мощно, в мажоре, бодро и на форте, заканчиваем вступление восьмитактовой гармонией припева Пушкова «Тайга золотая»:

«…Зве-ени-и, золота-ая, шуми-и золотая, моя-а золота-ая тайга-а!» Вывели всё это на форте и оборвали. В общем, по-сценарию. Сразу, ещё с наложением на финальные аккорды, Сашка-колпачок, нажал на кнопку, – пошёл занавес.


Начали!..

Плотный сигаретный и перегарный дух пахнул на сцену. От яркого света прожекторов, без светофильтров, режет глаза. Они у меня сегодня непривычно слезятся, смотреть больно. Спасительно уткнулся в клавиатуру. Теперь нужно выдержать сто десять минут. Целых сто десять минут. Аж, два отделения. Сидеть за инструментом трудно: спину ломит и голова кружится. А тут ещё и сознание, вдруг, подводит, проваливается куда-то. Совсем не контролирую ситуацию на сцене… Такое со мной впервые. Вот тебе, что называется, и бабушка – Юрьев день!

Концерт, меж тем, идёт своим чередом. Уже Олег довёл своими хохмами зал до нужной кондиции. Уже Тамара заканчивает петь свою лирику о родине, широких дальневосточных просторах, беспредельной любви… Но меня очень тревожит сейчас другое, я не могу зафиксировать точку – где я сейчас в партитуре выступающего нахожусь – в начале её, в середине, в конце – где? Сознание не держит, не контролирует. Но концерт идёт. Я вижу – руки мои, пальцы, сами собой движутся по-клавиатуре, как заведённые. Исполнители один за другим, сменяя, появляются и уходят. И вроде всё как надо. А я, время от времени, приходя в себя, с ужасом замечаю, что не знаю, где я сейчас в партитуре? Что именно сейчас, и дальше нужно играть? У каждого исполнителя по десять – пятнадцать произведений, песен, например. Каждая вещь имеет свою структуру или фактуру. Эту фактуру создаём мы, музыканты, своим инструментом, техникой, выразительностью. Всё это идёт по-памяти, давно без нот, всё выучено, вызубрено, отшлифовано. И запороть исполнителю выступление нельзя – это катастрофа. А вот как тут сейчас, в моём состоянии, уследить… Ну, вот, чуть не прозевал…

Уже представление оркестра. Как быстро всё. Здесь мы играем своеобразную визитку оркестра. Каждый музыкант исполняет кусок технически сложного и выразительного музыкального произведения, а конферансье – Олег, представляет музыканта, как человека, как личность. Хохмы, в общем. Один из нас, как бы очень красивый и очень популярный… у женщин! Другой, вообще не женат, но, по секрету, у него куча детей… Всякая такая вот житейская белиберда, простые и глупенькие хохмы. Но зрителю нравятся такие бесхитростные штучки. Кто не без греха… Зал весело и одобрительно смеётся шуткам. Дошла очередь и до меня. Я как-то удачно проскочил свою техническую часть музыкального представления, пальцы сами отбарабанили… Потом, как обычно, встал из-за органа и поклонился на аплодисменты… И – упал, вернее повалился! Хорошо электроорган меня спас – на прочной основе был, удержал меня. Я на него и завалился. В зале кто-то громко сочувственно ахнул. Повисла тишина…

В этом месте, как раз на аплодисменты, у нас пауза. Я, обычно, кланяюсь, все наши исполнители, повернувшись ко мне, обычно стоят, улыбаясь, давая возможность всем зрителям насладиться моей персоной. Вот он, наш обаяшка, наш красавец музыкальный руководитель.

…И вот сейчас, в этой вот паузе – паузе всеобщего обозрения – я чуть с ног и не улетел. Впрочем, всего этого я, в общем, особо и не заметил. У меня, в момент поклона, зал неожиданно крутанулся по-оси куда-то вверх ногами, звук в ушах исчез, и я, ловя опору руками, обнял свой инструмент, плотно прижавшись к нему, прохладному, горячей своей щекой. Всё. Прилип. И так, вдруг, хорошо мне стало, спокойно… Лежал бы себе и лежал… Но, всё же заставил себя отлипнуть, в голове звон… Расслышал шум и выкрики:

– Смотрите, пьяный! Он пьяный! – К себе я это не отнёс, я же не пил! Но замешательство в зале почувствовал, так как не управлял ситуацией. И на сцене мгновенное замешательство. Но это всё секунды, кто заметил, не более. Оркестр уже, сам собой, играет заставку к следующей теме. Далее, всё, как и положено, по-канве сценария, переходим к следующей части программы – русская песня. Это вообще мой любимый кусок.

Тут я меняю электроорган на баян, и мы, инструментальным квартетом, аккомпанируем Людочке. Людочка – не Людочка, а вполне зрелая женщина, с чисто русским приятным лицом, с прекрасным голосом, очень хорошим репертуаром, в дорогом красивом платье в русском стиле, то с платочком, то с шарфиком. А какой голос!.. А как поёт! Задевает, достает зрительный зал Людочка до самого донышка, часто до слез любви и умиления… «Сапожки русские», «Ветерочки-ветерки…», «Где-то играет, играет гармошка…». А как она поёт о Родине, о России… «Я люблю тебя, Россия…»… Так и видишь в ней образ Родины, дома своего, матери… Недаром, что заслуженная артистка. Вместе с Зыкиной раньше пела. Один в один – одна школа.

Сама невысокая, пухленькая такая вся, вроде как мама. Но красивая на сцене, влюбиться можно запросто, если не видеть в гостинице, в автобусе, и без макияжа. Я это каждый раз замечаю, когда, аккомпанируя ей, выхожу с ней, с баяном, на авансцену, и она, кокетливо так, прижимается ко мне, либо озорно подмигивает, мол, люблю я баяниста, озорного-удалого… Она приехала к нам в филармонию аж из самой Москвы, вместе с «Колпачком». С Николаем-колпачком. Николай – молодой парень, лет двадцати пяти – двадцати восьми, он артист оригинального жанра. Кидает вверх всякие разные предметы: булавы, шляпы – плотные и конические, как колпачки, жонглирует ими. Его так и прозвали – Коля-колпачок, правда, за глаза. Они, Людочка с Колпачком, жили как муж с женой, причем, тихо, и незаметно, как мышки. Не то, что Сашка Залётнов с Лялей, или Артур с Тамарой.

Жили они как муж с женой, хотя Людочка была, на наш критический взгляд, на половину старше Колпачка, не меньше. Он такой весь стройный, худощавый, чуть прилизанный весь, вежливый. Говорил всегда тихо, голос не повышал, в споры не ввязывался, а замолкал, укоризненно поджав тонкие губы. Москвич, одним словом, «колпачок». Но Людочка – очень всё же талантливая, и очень обаятельная певица. В её номере у меня много всяких «вкусных» технических кусков, очень приятных – даже для меня поливушек-украшений. Но это, когда пальцы разогреты…

А сейчас… Меня предупредили – её номер пропускаем. Правильно, я сидеть даже с опорой на стул не могу, не то, что стоять, тем более с баяном на весу. Мы этот номер изящно пропускаем, как его и не было – зря Людочка переодевалась, мёрзла! – и идём сразу на номер «…лауреата международного Сопотского фестиваля…», к Гизо. Эта часть нашего концерта всегда шла очень хорошо.

Вполне заслуженно блистал Гизо – Тенгиз Северианович. Безусловно! Стройная фигура, красивый грузинский тип лица, пышный волнистый волос на голове, уложен в прическу а-ля Том Джонс, седина на висках, приятный мягкий баритон, мягкая улыбка, набор популярнейших любимых в народе песен, включая, английские, американские, французские, грузинские, русские… Красивый дорогой импортный костюм: черные брюки, черный же, ярко переливающийся серебряными искрами пиджак, белоснежная рубашка со стоячим воротничком, галстук-бабочка… черные лакированные туфли. Женская половина зрителей всегда напрочь была покорена красивым грузином, и голосом. Да и везде, все афиши с его изображением всегда были аккуратно вырезаны поклонницами. Кстати, и наши, музыкантов, тоже.

Но для меня сегодня этот концерт идёт, как сквозь больной сон. Я, играя на инструменте, продолжаю проваливаться в забытье и приходить в себя. Правда состояние забытия, постепенно что-то удлиняется. Я это с тревогой замечаю, и снова проваливаюсь… Но и концерт стремительно уже идёт к концу. Даже программу Гизо ребята здорово сократили. Он и половину ещё не спел, как музыканты «потащили» Гизо на финальную песню. А я и не возражаю, мне уже совсем плохо.

3

Всё в тумане… ватном тумане… Воздуха нет. Где воздух? Воздух! Мне душно. Душно…Темно. Ничего не вижу… Темно… Веки тяжёлые, как склеены, не открываются. Нет сил глаза открыть. Тяжесть… Тяжесть во всём теле… Тяжесть… Руку не поднять… всё тяжёлое, чугунное… Нет рук, не чувствую ног, одна тяжесть. Темень и тяжесть. Тяжесть в груди, будто плита давит… В сознании всё зыбко и расплывчато, всё в липкой дымке. Нужно выбраться… выбраться из липкой массы… Это кисель… липкий кисель… Туман. Дымка… всё не реальное… Мираж? Где я? Жарко… Солнце… Солнце… печёт грудь… Огонь жжёт… На мне плита горит… плавится. Аааа-а! Нужно сбросить с себя огонь, скорее… сбросить. Не получается… нет, никак…. Тяжесть… Жжёт… Нет сил. Нет… Ма-ама… Пить… Огненный обручь… Вокруг огонь, оболочка. Пересохло… Во рту пересохло. Язык распух… Песок, шершавый песок… Пить…Аааа-а-а! Печёт…

– Где я? – спрашиваю, не слыша своего голоса.

– Ну-у, оклема-ался мане-енько, а? Во-от и хорошо-о, сынок, вот и хорошо-о. – С трудом различаю склонённое надо мной чьё-то женское лицо. Не знакомое, но… Где-то я уже такое лицо вроде… видел… Мягкий грудной голос, добрый прищур внимательных глаз, тёплая улыбка, лицо в паутине морщин, на голове белый платок. А, она – фея?! Да, она фея. Точно, добрая фея из какой-то забытой сказки… Арина… Родионовна она! Да, это она. Я её знаю, знаю… Тревога мгновенно улетучивается, наступает отрешённое блаженное спокойствие. Большие её руки, с крупными узловатыми пальцами, аккуратно поправляют на мне тяжёлое одеяло. Пытаюсь освободиться из-под… – Нет-нет, – мягко, но твёрдо останавливает няня. – Лежи ещё пока, лежи-и.

– Где я? – еле ворочая распухшим, непослушным почему-то языком, едва шепчу. – Где все… наши? – Грудь продолжает гореть нестерпимым огнём. Что это? Сил нет даже пошевелиться, чтобы сбросить одеяло…

– Ты-ы здесь, и они-и все то-оже здесь… Эвон, за сте-енкой, – распевно произносит Арина Родионовна. – Лежи-и спокойно, не волнуйся. Лежи.

Голые белые стены, белая железная койка, тусклый свет дежурной лампочки под матовым колпаком. Есть и другие кровати, но в комнате только я и няня. Это больница, догадываюсь. Почему больница?.. Зачем?!

– Ещё чуток потерпи… потерпи-и чуток. Поспи ещё маненько, и всё пройдёт… – Баюкает меня нянечка. – Ща-ас всё пройдё-от. Ско-оро пройдё-от… – Подсовывает под голову свою руку. – Нака-ась, вот это, выпей. Выпей-выпей. – Осторожно поднимает мне голову, придерживает её, другой рукой подаёт к губам стаканчик-мензурку.

Что это? – мелькает вопрос и гаснет, как спичка на ветру. Ни думать, ни спрашивать сил нет – выпить. Пи-ить!.. Закрываю глаза и безропотно пью бабулино лекарство. Во рту и горле мгновенно вспыхивает пожар. Дыхание перехватывает, я закашливаюсь, теряю дыхание. Ручьём текут слёзы. Душит сухой, надсадный кашель. Это же!.. Спи-ирт?! Ф-фу!.. Это не вода. Спи-ирт это. Спирт!

– Ты это, дыши, сынок, дыши скорей… Щас уже всё будет хорошо. Спирта што ли никогда не пивал, а? – сочувствует бабуля, с сомнением качай головой.

В дверях, совсем неожиданно и совсем беззвучно, появились три тени, три фигуры. Они, не переступая порог, тревожно и внимательно, смотрят на меня, рассматривают. «Кто это? Ангелы?! Черти? Они ко мне, за мной?! Уже!!» Пытаюсь привстать, разглядеть их, кто это? Они молчат. Тоже смотрят. «Нет, – вглядываюсь… это не… Да это же… наши ребята, узнаю я – это Гизо, Олег и Колпачок!» На душе сразу становится спокойно, ребята здесь, значит, всё в порядке. Сил у меня ещё пока нет, но мне становится почти радостно и приятно. Веки, тяжелые-претяжелые, закрываются сами собой. Спать. Спааа…

– Всё, всё, идитя-идитя, не мешайте тут. Оклема-ался уже ваш друг. Почти оклема-ался, – машет руками Арина Родионовна. – Ходют и ходют… Который уже ра-аз… Ви-идишь, заботются об тебе ваши артисты, пережива-ают, – одобрительно замечает няня. – Ну-кась, давай-ка, повернёмся. – Сняв с меня толстое одеяло, она освобождает мою грудь и от тех тяжёлых доспехов, и от той неимоверной тяжести. О-о! Это!.. Это горчичники! Вот, что так сильно пекло! Аааа-х! – облегчённо вздыхаю, как стало легко дышать. Оооо!.. Няня, меж тем, так же ловко, как пушинку, а я и есть пушинка – переворачивает меня на живот, и щедро лепит на спину новые, холодные… С ужасом понимаю, что сейчас со мной будет, но противиться сил нет. Нет сил!! Да и в сон, вдруг, потянуло. Глаза слипаются, и я вновь, теперь уже плавно, погружаюсь в долгий и мутный сон. И пока горчичники не начали действовать, я засыпаю.

4

Проснулся я сразу, причём, от жутко тревожного импульса – проспал автобус?! Ух, ты!.. В бригаде я отвечаю за своевременную и полную погрузку-выгрузку нашего концертного реквизита, инструментов, аппаратуры, всего личного состава – артистов, то есть – в любой транспорт: автобус, поезд, пароход, самолёт… что ещё там?.. гужевой транспорт. От ужаса я замер, весь превратившись в слух… Ни звука. В комнате и вокруг вообще тихо и абсолютно спокойно, никакой суеты и никакого шума. Почему? Уехали!! Ааа-а! – вдруг вспоминаю, я же заболел вчера… едва концерт, кажется, довёл. Теперь понятно где я – я в больнице. Второе состояние, которое я вдруг обнаружил в себе, и которое целиком владело мной – сильный и страшный голод. Я сейчас, казалось, мог съесть целого быка, хоть в жареном, хоть в варёном виде. Но, то-ль-ко-це-ли-ко-ом!

В комнате солнечно и пусто, – я один. А где же бабулька, моя лечительница-мучительница, Арина Родионовна, которая? Нету её нигде. Ушла, покинула, меня моя старушка… бросила. А который сейчас час? На моих – двенадцать дня. О! Да у меня же ничего не болит, замечаю, даже голова не кружится. Только слабость и сильный голод. Значит, срочно вставать… Сбрасываю одеяло. Я в какой-то чужой пижаме… Это когда ж я так стильно приоделся-то? Не помню. Это, видать, бабуля меня и переодела – молодец. И как это она смогла… большого и тяжёлого? Не успеваю встать, входит моя няня.

– А-а, просну-улся? Ну што-о, болезный, вы-ыздоровел? – говорит так же распевно, радуясь, улыбается моя спасительница-доктор. – Будешь вставать, али ещё полежишь, маненько, а, сынок? – беспокоится за меня бабуля.

– Нет-нет, уже здоров, спасибо. Нам же ехать нужно, – тороплюсь я, перебирая свою одежду.

Устало присев на свободный табурет, няня спокойно наблюдает за моими суетливыми приготовлениями. Маленькая, седенькая, сгорбленная…

Внимание! Это не конец книги.

Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!

Страницы книги >> 1
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации