Текст книги "Владимир Ленин. Как стать вождем"

Собрание состоялось в начале ноября 1893 года на квартире у Зинаиды Невзоровой, и, поскольку Красин являлся общепризнанным лидером кружка, публики собралось довольно много. Красин зачитал текст. Все было логично и правильно, вполне соответствуя цитатам из Маркса. Но кому была нужна такая правда? Это и стало очевидным, как только Ульянов изложил свои замечания.

Прежде всего выяснилось, что ни Герман, ни большинство присутствующих ничего не знают «о русском сельском хозяйстве, о всех тех многочисленных видах и формах, в которых капитализм внедрялся в самую гущу народной жизни». Без всяких ссылок на Маркса Владимир призвал своих коллег к реализму, к тому, чтобы исходить не из схем и абстракций, а из анализа российской действительности. И Даниельсон не прав не потому, что он противоречит Марксу, а потому, что его выводы не соответствуют реальности.

Опираясь на свой самарский реферат о книге Постникова, Ульянов обрисовал процесс расширения товарного производства на почве вытеснения натурального хозяйства денежным, расслоения крестьянства и его пролетаризации. «Он говорил долго, – пишет Михаил Сильвин, – со свойственным ему мастерством, старался не задевать референта, но последний, однако, чувствовал себя уничтоженным, как это чувствовали и все мы_

– Мы должны заботиться не о рынках, – закончил Владимир Ильич, – а об организации рабочего движения в России, о рынках же позаботится наша буржуазия»[422]422
  Сильвин М. А. Ленин в период зарождения партии. С. 48, 49.


[Закрыть].

Это же собрание подробно описала Софья Невзорова, лишь накануне приехавшая к сестре в Питер: «Как сейчас помню нашу небольшую, в одно окно, длинную комнатку с зеленым диваном и двумя кроватями. На этом диване за столом сидит этот новый интересный человек. Владимиру Ильичу было тогда всего 23 года. Свет лампы освещает его большой, крутой лоб с кольцами рыжеватых волос вокруг значительной уже лысины, худощавое лицо с небольшой бородкой. Свои возражения по поводу статьи Германа Красина он читает по тетрадке. Напротив него на кровати, напряженный как стрела, сидит Глеб Кржижановский, дальше кругом на стульях разместились остальные: всегда на вид спокойный, но горячий в спорах Старков, чернобровый и черноглазый Малченко, высокий красивый Петр Запорожец, коренастый белокурый Ванеев, нервный и подвижной Сильвин. На кровати сидят Зина [Невзорова] и Аполлинария [Якубова], а у печки стоит, заложив руки за спину, высокий, с большим лбом Герман Красин. В стороне на столике шумит самовар, стоят стаканы, хлеб, масло. Хозяйничаю я. Владимир Ильич кончил читать. Начинается жаркий спор. Дает свои объяснения Г. Красин, горячится главным образом Кржижановский, возражают Старков, Ванеев и др. В. И. молчит, внимательно слушает, переводя свои острые, смеющиеся, пытливые глаза с одного на другого. Наконец, он берет слово, и сразу наступает тишина. Все с необыкновенным вниманием слушают, как В. И. опровергает Г. Красина и некоторых других, возражавших ему. Не помню сейчас его доводов, но осталось яркое впечатление неопровержимости их. Я видела тогда В. И. первый раз в жизни. И сразу он принес с собой что-то яркое, живое, новое, неотразимое. Я, дикая провинциалка, была прямо потрясена этим вечером. Целый вихрь мыслей кружился в голове. И так живо и ясно встает в памяти вся картина этого вечера. Как будто вчера, а не 36 лет назад стоял В. И. в нашей комнате в своем черном с мерлушковым воротником пальто. Слегка сгорбившись и надвигая поглубже мерлушковую шапку на уши, он так заразительно молодо смеялся и шутил, уходя одним из последних из нашей комнаты»[423]423
  Пролетарская революция. 1930. № 1(96). С. 86.


[Закрыть].

Этот вечер как раз и стал поворотным пунктом и в отношении к Владимиру Ульянову, и в жизни самого кружка.

Первое признание

На Рождество Владимир поехал в Москву к родным. Они не виделись уже четыре месяца, и это была первая столь длительная разлука. Поэтому было и о чем поговорить, и просто посидеть всем вместе за праздничным столом. Но, как всегда, сразу же начались и иные встречи.

В эти же дни в Москву нелегально приехала его самарская знакомая Мария Голубева-Яснева, отбывавшая ссылку в Твери. Встретив одного из народовольцев, с которым имела дела еще в прежние годы, она получила приглашение на конспиративную вечеринку – «только для избранных», которая должна была состояться на Воздвиженке, в доме хозяйки книжного магазина, вполне либеральной дамы Залесской. Поначалу Владимир не хотел идти туда, но потом согласился. И совсем по другим каналам на ту же встречу получили приглашение Анна и Марк Елизаровы.

9 января в большой трехкомнатной квартире дома Залесской, совсем не ожидая того, они встретились. «Избранных», – вспоминала Анна Ильинична, – оказалась непротолченая труба. Конспирация была такова, что оказалось два входа в дом или две квартиры под одним номером, – не помню точно, – и многие тыкались сперва неправильно, а потом описательно добивались нужного. Если принять во внимание, что это были меблированные комнаты-квартиры для студенчества, – в то время самого революционного элемента, – поэтому дежурный пост для всех шпиков, то надо признать, что менее конспиративно устроить вечеринку вряд ли было возможно. Но как быть?! Более солидная публика была в то время слишком осторожна, чтобы давать свою квартиру под большие собрания. Неустрашимой являлась, как всегда и всюду молодежь…»[424]424
  Ленин Н. (В. Ульянов). Собр. соч. Т. 1. М., 1924. С. 704–705.


[Закрыть]

Сначала заслушали какой-то реферат, и «якобинка» Мария Голубева тихо ругалась: «Стоило собирать так конспиративно публику, чтобы слушать доклады об аптечках и библиотечках!» Но потом начались «дебаты, принявшие скоро, – как пишет Елизарова, – горячий характер, особенно после того, как одному очень солидному народнику, невысокого роста, плотному, с лысиной блондину, к которому молодежь обращалась очень почтительно и который сидел в некотором роде «в красном углу», стал возражать Владимир Ильич».

Стоя в дверях в другую комнату в толпе молодежи, он сначала бросил несколько иронических реплик, а потом взял слово и «со всем пылом молодости» подверг критике народническую доктрину. Присутствовавший на этом собрании Виктор Чернов – будущий лидер социалистов-революционеров – впоследствии вспоминал об этом выступлении Ульянова: «Он показался мне очень невзрачным; его картавящий голос, однако, звучал уверенностью и чувством превосходства. Он тогда еще не злоупотреблял «ругательностью» и производил приемами спора, в общем, весьма благоприятное впечатление».

Плотный лысый блондин с рыжей бородой был не кем иным, как Василием Павловичем Воронцовым – знаменитым «В. В.». Он стал отвечать Ульянову, «приставая к нему, – как пишет Чернов, – что называется как с ножом к горлу: «Ваши положения бездоказательны, ваши утверждения голословны… Покажите нам, что дает право вам утверждать подобные вещи; предъявите нам ваш анализ цифр и фактов действительности. Я имею право на свои утверждения, я его заработал: за меня говорят мои книги… А где ваш анализ? Где ваши труды? Их нет!»[425]425
  Там же. С. 705–706.


[Закрыть]

Вот этого Василию Павловичу как раз и не надо было говорить. И дело не в том, что упрек молодому человеку в отсутствии «фундаментальных трудов» вряд ли был корректен и сразу вызвал неприятие у присутствующих здесь студентов. Еще в Самаре Владимир не раз выступал с рефератом о книге В. В. «Судьбы капитализма в России», написал он тогда же и статью «Обоснование народничества в трудах В. В.». Поэтому «снисходительное отношение, научные возражения более старшего собеседника, – пишет Анна Ильинична, – не смутили брата. Он стал подкреплять свои мнения также научными доказательствами, статистическими цифрами и с еще большим сарказмом и силой обрушился на своего противника. Все собеседование обратилось в турнир между этими двумя представителями «отцов и детей». С огромным интересом следили за ним все, особенно молодежь. Народник стал сбавлять тон, цедить слова более вяло и, наконец, стушевался. Марксистская часть молодежи торжествовала победу»[426]426
  Ленин Н. (В. Ульянов). Собр. соч. Т. 1. С. 705.


[Закрыть].

И в этой оценке первого публичного выступления Владимира не было комплиментарности. Агент охранки, присутствовавший, естественно, на этой «конспиративной вечеринке», также доложил, что защиту своих взглядов Ульянов провел «с полным знанием дела»[427]427
  Красный архив. 1934. № 1. С. 76.


[Закрыть]. Чего не знал агент, так это комичного финала: уходя, уже в передней, Владимир спросил Голубеву: «С кем это я спорил?» И узнав, что это был сам «В. В.», ужасно смутился и рассердился, что его не предупредили[428]428
  См.: Мартов Ю. Записки социал-демократа. С. 271.


[Закрыть].

После этого эпизода Ульянов сразу приобрел известность в радикальных московских кругах и, как пишет Голубева, «имя «петербуржца», разделавшего так основательно В. В., было одно время у всех на устах»[429]429
  Ленин Н. (В. Ульянов). Собр. соч. Т. 1. С. 706.


[Закрыть]. Но роль модного «героя» нисколько не прельщала Владимира. И когда – уже упоминавшийся в связи с голодом 1891 года – сын генерала Сергей Прокопович, сочувствовавший социал-демократам, через Марию Голубеву пригласил Ульянова к себе домой, Владимир, как писала Голубева, вел себя в гостях «ужасно скромно»[430]430
  См.: Звезда. Минск, 1924.17 февр.


[Закрыть].

Не обошлось и без курьезов…

Для встреч с московскими товарищами надо было подыскать подходящее место. И Мария Петровна предложила для свиданий квартиру своей сестры, муж которой, пристав, подолгу отсутствовал дома. И вот однажды Владимир Ильич и Мария Петровна пришли на эту квартиру и в ожидании товарищей «уединились в маленьком кабинетике…». Вдруг неожиданно возвращается пристав, решивший пообедать дома. И узнав, что приехала свояченица, стал приглашать к столу и ее. «Жена его сказала, что Мария Петровна не одна, а у нее сидит ее знакомый. Но пристав настоял, чтобы к обеду был приглашен и тот.

И вот Владимир Ильич пошел с Марией Петровной обедать вместе с приставом. Хозяин, не зная, конечно, с кем он имеет дело, был воплощенной любезностью и, чтобы занять своих гостей, стал рассказывать о том, что он пишет мемуары… Владимир Ильич поддакивал ему: «Да, это должно быть очень интересно»… Мария Петровна едва удерживалась от смеха… К счастью, два товарища, с которыми Владимир Ильич должен был иметь свидание, пришли позже, когда обед был уже закончен и пристав ушел…»[431]431
  Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине. Т. 1. С. 150–151.


[Закрыть]

Весть о дебатах с В. В. докатилась и до Питера. Во всяком случае, когда через несколько дней Ульянов вернулся в столицу, друзья стали осаждать его просьбами – ответить Михайловскому на его статьи в «Русском богатстве», направленные против марксистов[432]432
  См.: Сильвин М. А. Ленин в период зарождения партии. С. 70.


[Закрыть].

Опыт полемики с В. В. показал, что самарские рефераты не утратили своей «убойной силы», и Владимир решил, что неплохо было бы, подновив и доработав содержание, опубликовать их хотя бы на гектографе. И делать это надо было быстро, отложив все прочие дела и, в частности, адвокатуру. Естественно, встал вопрос – а на что жить?

Впрочем, практика помощника присяжного поверенного особых доходов ему и так не приносила. Сразу же после зачисления Владимира в Петербургскую адвокатуру Департамент полиции немедленно известил его столичных коллег о «неблагонадежности Ульянова». Так что ждать больших и громких дел, суливших успех, не приходилось. Тем не менее он продолжал регулярно ходить на Литейный для юридических консультаций и несколько раз выступал по мелким уголовным делам по назначению суда, т. е. бесплатно. Михаилу Сильвину Владимир как-то посетовал на то, что его адвокатские гонорары едва покрывают расходы на выборку документов для ведения дел[433]433
  См. там же. С. 69; Пролетарская революция. 1924. № 3. С. 107.


[Закрыть].

В Москве у него, видимо, был разговор на эту тему с матерью, и выяснилось, что материальное положение семьи стало достаточно стабильным. Помимо накоплений, оставшихся после смерти Ильи Николаевича и продажи Алакаевки, а также пенсий, которые продолжали получать Мария Александровна, сын Дмитрий, учившийся на первом курсе медфака МГУ, и дочь Мария – гимназистка 5-го класса, высокооплачиваемую должность в Управлении Курской железной дороги получил зять – Марк Тимофеевич Елизаров. Если добавить к этому те деньги, которые Мария Александровна продолжала получать от сестры Любови Александровны Пономаревой за свою долю земли из отцовского наследства в Кокушкине, то станет очевидным, что возможность помогать Владимиру была. На том, судя по всему, и порешили[434]434
  См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 55. С. 2.


[Закрыть].

Теперь Ульянов гораздо реже стал появляться в Окружном суде и чуть ли не ежедневно просиживал весь день в Публичной библиотеке, просматривая новейшую литературу, выходившую из-под пера идеологов либерального народничества.

Первый выпуск работы, получившей название «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов? (Ответ на статьи «Русского богатства» против марксистов)», был закончен уже в апреле 1894 года. Этот выпуск был целиком посвящен критике Н. К. Михайловского. В мае завершилась работа над вторым выпуском, «героем» которого стал С. Н. Южаков. А к середине июня был написан и третий выпуск, анализировавший труды С. Н. Кривенко.

Обстоятельства издания этой работы подробно освещены в воспоминаниях С. И. Мицкевича, А. А. Ганшина и В. Н. Масленникова. Ее печатали в Петербурге, Москве, в имении отца Ганшина «Горки» Переславского уезда Владимирской губернии и в Борзенском уезде Черниговской губернии. «Если принять во внимание, – писал Сергей Мицкевич, – что гектограф при нашей тогдашней технике давал 30–40 оттисков и в самом лучшем случае – 50, то оказывается, что первый выпуск был издан максимум в 250 экз., вероятно – меньше, а третья часть, по-видимому, была издана только один раз на гектографе, т. е. максимум в 50 экз.». Второй выпуск так до сих пор и не найден. И все-таки имеются достоверные данные о том, что работу «Что такое «друзья народа»…» читали тогда не только в Питере и Москве, но и в Вильно, Пензе, Владимире, Киеве и Чернигове[435]435
  См.: Ленин Н. (В. Ульянов). Собр. соч. Т.1. С. 692–693.


[Закрыть].

Название работы пришло из старого номера «Отечественных записок» за 1879 год, где в редакционной статье говорилось: «Еще недавно один литературный осел лягнул «Отечественные записки» за пессимизм к народу, как он выразился по поводу небольшой рецензии о книжке Златовратского, в которой, кроме пессимизма к ростовщичеству и развращающему влиянию полтины вообще, ничего пессимистического не было… Либеральное болото, совсем как в сказке, всколыхалось… и, нежданно-негаданно, явилось такое множество защитников народа, что мы, поистине, удивились тому, что народ наш имеет столько друзей… Петь деревне серенады и «строить ей глазки» вовсе еще не значит любить и уважать ее, точно так же, как и указывать ее недостатки вовсе еще не значит – относиться к ней враждебно»[436]436
  Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 1. С. 354.


[Закрыть].

Вот об этой-то «любви» и «враждебности» и шла речь в работе «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?». Владимир Ульянов отмечает характерную особенность: взывая к «отцовским идеалам», либеральные народники стараются выглядеть более духовно возвышенными и радикальными, нежели социал-демократы. Да, действительно, была целая эпоха освободительного движения, когда, по выражению Каутского, «каждый социалист был поэтом и каждый поэт – социалистом», когда вера в крестьянскую революцию, в общинный строй русской жизни воодушевляла и поднимала молодежь на геройскую борьбу с правительством. «И вы не можете упрекнуть социал-демократов в том, – пишет Ульянов, – чтобы они не умели ценить громадной исторической заслуги этих лучших людей своего времени, не умели глубоко уважать их памяти. Но я спрашиваю вас: где же она теперь, эта вера? – Ее нет…»[437]437
  Там же. С. 261, 271.


[Закрыть]

«Деревня давно уже совершенно раскололась. Вместе с ней раскололся и старый русский крестьянский социализм, уступив место, с одной стороны, рабочему социализму; с другой – выродившись в пошлый мещанский радикализм». Его программа не выходит за рамки создания «министерства земледелия», проповеди агрикультуры, необходимости для обворованных крестьян «дешевого кредита», «комиссионерских контор», «упорядочения аренды» и, конечно же, «большей старательности» в работе. Иными словами, «из политической программы, рассчитанной на то, чтобы поднять крестьянство на социалистическую революцию против основ современного общества – выросла программа, рассчитанная на то, чтобы заштопать, «улучшить» положение крестьянства при сохранении основ современного общества»[438]438
  Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 1. С. 272; см. также с. 242, 261, 265.


[Закрыть].

И Ульянов с горечью заключает: «Нельзя не вспомнить по этому поводу так метко описанную Щедриным историю эволюции российского либерала. Начинает этот либерал с того, что просит у начальства реформ «по возможности»; продолжает тем, что клянчит «ну, хоть что-нибудь» и кончает вечной и незыблемой позицией, «применительно к подлости». Ну, как не сказать, в самом деле, про «друзей народа», что они заняли эту вечную и незыблемую позицию…» А дабы не оставалось сомнения в том, что это не есть некая «самобытность» российского либерального мещанства, Ульянов вспоминает слова Гёте о немецких мещанах-филистерах: «Что такое филистер? Пустая кишка, полная трусости и надежды, что бог сжалится»[439]439
  Там же. С. 268, 269.


[Закрыть].

Надо сказать, что в работе этой много «ругательных» слов, в том числе и давно забытых, таких, как «пустолайка» или «пустоболтунство»[440]440
  Там же. С. 198, 277.


[Закрыть]. Но, пожалуй, одним из наиболее часто повторяющихся стало слово «пошлость».

Слово это трактуется ныне достаточно однозначно: как грубый, вульгарный, низкий в нравственном отношении, даже подлый. Но в прежние времена, как отметил Даль, слово «пошлый» означало – давний, старинный, исконный, что исстари ведется. И лишь во второй половине XIX столетия слово это стало приобретать иной смысл: общеизвестный, вышедший из обычая, наскучивший, избитый…

На рубеже XIX–XX веков мир вступал в новую эпоху. Многие прежние представления утрачивали свой смысл. И не только представления… А многие интеллектуалы и политические деятели будут еще долго пытаться по-прежнему анализировать эту новую реальность, эти «новые времена» с помощью старого инструментария и прежде общеизвестных, избитых истин. Это и объясняет, почему слова «пошлый» и «пошляки» на рубеже столетий стали звучать в совершенно ином ряду.

Подобного рода пошлость особенно проявлялась тогда, когда народническая профессура начинала снисходительно рассуждать о Марксе и марксизме. Точь-в-точь как в старом анекдоте, где ребенку объясняют, что Карл Маркс – это всего лишь «экономист», в то время как тетя Циля числится в бухгалтерии «старшим экономистом».

Покровительственно похлопывая Маркса по плечу за «кропотливость» исследований и обширную «эрудицию», они иронизировали над социал-демократами по поводу явной переоценки его выводов для России. Видение ее будущего у марксистов неприемлемо уже потому, утверждал Михайловский, что оно исходит не из российских реалий, а из проекции на Россию «гегелевских триад» и «абстрактных исторических схем»[441]441
  См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 1. С. 163, 164, 195.


[Закрыть].

России необходимо иное: надо взять все хорошее у средневековья и добавить то хорошее, что, несомненно, есть у капитализма, соединить русскую патриархальность с западной предприимчивостью и просвещением. Далее необходимо «показать соответствие этого идеального строя с «человеческой природой» и подтолкнуть на этот «истинный путь» правительство, которое до сих пор вело страну «не туда»[442]442
  См. там же. С. 139, 157, 191, 192, 197, 199, 248, 262, 273,342.


[Закрыть].

С точки зрения либеральной народнической профессуры, Маркс лишь исследовал историю и механизм формирования капитализма на Западе. Но не более того. О каком-то общем «материалистическом понимании истории» не может быть и речи, ибо, как заявил Михайловский, в списке научных трудов Маркса монографии на данную тему нет[443]443
  См. там же. С. 130.


[Закрыть].

Обвиняя марксистов в «узости» и «безыдеальности», он утверждал, что само признание социал-демократами наличия определенных законов развития общества превращает личность в марионетку некой таинственной «исторической необходимости», лишает человека возможности нравственного выбора и тем самым разрушает мораль вообще.

И это профессорское доктринерство, сопровождаемое пошлым глумлением, мелкими издевками, бессовестным передергиванием и прежде всего – претенциозным «самовосхищением», выдавалось за новейший критический анализ марксистской теории[444]444
  См. там же. С. 156, 188, 202, 270.


[Закрыть].

«Ни один из марксистов, – отвечал Ульянов, – никогда не видел в теории Маркса какой-нибудь общеобязательной философско-исторической схемы… Марксисты заимствуют безусловно из теории Маркса только драгоценные приемы, без которых невозможно уяснение общественных отношений, и, следовательно, критерий своей оценки этих отношений видят совсем не в абстрактных схемах и т. п. вздоре, а в верности и соответствии ее с действительностью»[445]445
  Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 1. С. 195, 197.


[Закрыть].

Что касается обвинений в том, что признание «исторической необходимости» якобы разрушает нравственность, то и это обвинение столь же неосновательно, сколь и пошло. Умение пользоваться компасом и парусом во время бури, то есть знание законов, которым подчиняется стихия, не лишает мореплавателя «свободы выбора», а подсказывает ему наиболее разумный вариант прокладки курса. Точно так же и «не уничтожает ни разума, ни совести человека, ни оценки его действий». История, пишет Ульянов, действительно «вся слагается именно из действий личностей, представляющих из себя несомненно деятелей», но реальная проблема состоит не в том – существует или нет «свобода воли», а в том, «при каких условиях этой деятельности обеспечен успех?», а сама она может «принести серьезные плоды»[446]446
  Там же. С. 159.


[Закрыть].

Русские марксисты не сулят трудящимся «лучшее будущее». Они зовут к борьбе с абсолютизмом и бюрократией, которая фактически «правит государством российским» и, защищая интересы помещиков и буржуазии, лишь усиливает гнет и произвол, низводя своей «опекой» народ до положения «подлой черни»[447]447
  См. там же. С. 186, 301.


[Закрыть]. «Социал-демократы будут самым энергичным образом, – пишет Ульянов, – настаивать на немедленном возвращении крестьянам отнятой от них земли, на полной экспроприации помещичьего землевладения – этого оплота крепостнических учреждений и традиций. Этот последний пункт, совпадающий с национализацией земли, не заключает в себе ничего социалистического, потому что складывающиеся уже у нас фермерские отношения только быстрее и пышнее расцвели бы при этом…»[448]448
  Там же. С. 299–300.


[Закрыть]

Так что марксисты отнюдь не являются «пессимистами» относительно будущего деревни. «Русские социал-демократы срывают с нашей деревни украшающие ее воображаемые цветы, воюют против идеализаций и фантазий, производят ту разрушительную за которую их так смертельно ненавидят «друзья народа», – не для того, чтобы масса крестьянства оставалась в положении теперешнего угнетения, вымирания и порабощения, а для того, чтобы пролетариат понял, каковы те цепи, которые сковывают повсюду трудящегося, понял, как куются эти цепи, и сумел подняться против них, чтобы сбросить их и протянуть руку за настоящим цветком»[449]449
  Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 1. С. 241–242.


[Закрыть].

И Владимир Ульянов многократно повторяет, что главная политическая задача социал-демократов состоит в том, чтобы БУДИТЬ МЫСЛЬ РАБОЧЕГО, способствовать превращению «глухого недовольства» и «тупого отчаяния» в разумный протест, а бессмысленных бунтов и разрозненных стачек в сознательную и организованную борьбу за освобождение всего трудящегося люда. «Основой этой деятельности служит общее убеждение марксистов в том, что русский рабочий – единственный и естественный представитель всего трудящегося и эксплуатируемого населения России»[450]450
  Там же. С. 241, 301, 309–310.


[Закрыть].

Финал работы звучал почти пророчески: «На класс рабочих и обращают социал-демократы все свое внимание и всю свою деятельность. Когда передовые представители его усвоят идеи научного социализма, идею об исторической роли русского рабочего, когда эти идеи получат широкое распространение и среди рабочих создадутся прочные организации… – тогда русский РАБОЧИЙ, поднявшись во главе всех демократических элементов, свалит абсолютизм и поведет РУССКИЙ ПРОЛЕТАРИАТ (рядом с пролетариатом ВСЕХ СТРАН) прямой дорогой открытой политической борьбы к ПОБЕДОНОСНОЙ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ»[451]451
  Там же. С. 311–312.


[Закрыть].

На читателей эта работа Владимира Ульянова производила тогда очень сильное впечатление. Спустя много лет Мартов писал: «Друзья меня познакомили с петербургской литературной новинкой, ходившей в хорошо отгектографированном виде. Это была состоявшая из трех частей брошюра «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?»… От брошюры, исполненной желчных характеристик теоретической мысли и политических тенденций эпигонов народничества, веяло подлинной революционной страстью и плебейской грубостью, напоминавшей о временах демократической полемики 60-х годов. Несмотря на некоторую тяжеловесность изложения, плохую архитектонику статей и отдельные скороспелые мысли, брошюра обнаруживала и литературное дарование и зрелую политическую мысль человека, сотканного из материала, из которого создаются партийные вожди. Я интересовался личностью автора, но уровень конспирации стоял тогда так высоко, что мне ничего не удалось узнать… Лишь впоследствии, через год, я услышал имя В. И. Ульянова»[452]452
  Мартов Ю. Записки социал-демократа. С. 239–240.


[Закрыть].