Текст книги "Гунны – страх и ужас всей Вселенной"

III. Часть Третья.
Народ и род Аттилы

1. Последствия грозового разряда

Если уважаемый читатель не забыл, мы с ним покинули дерущихся в Европе с римлянами гуннов около 434 г. п. Р.Х. Сразу же после того, как, по молитвам василиссы Евдок(с)ии, разразилась страшная гроза и гуннский царь Ругила (у Приска Панийского – Руа, он же – Роас) был отправлен грозовым разрядом, т.е. ударом молнии, в адское пекло, прежде чем смог причинить задуманный им вред Второму Риму – царственному граду Константина. В результате своевременно прогремевшего грозового разряда существование столицы Восточной Римской империи – мегаполиса, в котором вероятно, лгали, воровали, изменяли, доносили и блудили больше, чем в каком-либо другом городе «мировой державы» вырождавшихся потомков Ромула (кроме, разве что, Первого, Ветхого, Рима на Тибре) – было продлено более чем на 1000 лет. До тех пор, пока турки-османы, далекие потомки или, во всяком случае, отдаленные родственники гуннов (если принять гипотезу, согласно которой гунны были тюрками) не положили в 1453 г. конец римской государственной традиции на берегах Босфора, и царствующий град Константинополь не получил новых хозяев, переименовавших его в Истанбул (по-нашему – Стамбул). В последние годы жизни Ругила-Руа правил гуннами единолично. Ибо его брат-соправитель Октар (Охтар, Оптар, Уптар) умер за несколько лет до него. Поскольку после гибели Ругилы от грозового разряда к власти над гуннами снова пришли два брата-соправителя – Аттила и Бледа – можно предположить, что к описываемому времени правление сразу двух царей было у гуннов в обычае. Эта любопытная форма правления (вероятно, задуманная в качестве системы сдержек и противовесов стремлению верховных правителей к неограниченной власти) была принята и у других народов. Например, у древних спартанцев, а также в Египте (в том числе – эллинистическом). Там временами правили брат и сестра (бывшие одновременно мужем и женой). Как, скажем, Птолемей XIV и Клеопатра VII (снискавшая себе, после устранения брата-мужа-соправителя, известность бурными романами с римскими полководцами Юлием Цезарем и Марком Антонием). Древним Римом правили два претора, а впоследствии – два консула. Древним Карфагеном – два суффета (шофета). А карликовой горной республикой Сан-Марино чуть ли не со времен нашествия гуннов Аттилы на Италию до сих пор правят два капитана-регента (или, по-итальянски, капитани редженти).

Следует заметить, что в древних китайских списках правителей гуннских держав не сохранилось сведений о подобном двоецарствии. Хотя известно, что примерно в 127 г. до Р.Х. гуннский царь по имени Ичиго унаследовал власть не от отца, а от брата. С учетом многоженства наверняка имелись и прямые потомки мужского пола, которых, следовательно, обошли, передав власть царскому брату, в ущерб сыну. Картина становится еще более запутанной, если учесть, что у Октара и Ругилы, обоих ушедших в мир иной гуннских царей, было еще два брата – Мундзук (варианты: Мундиух, Мунчуг, Манджак, Омнудий, в венгерской традиции – Бендегуз) и Оэбарсий, (варианты: Оебарсий, Оиварсий, Оэварсий, Онварсий, Эрбазий, Айбарс). Причем Оиварсий был еще жив, когда умер Ругила (если верить упоминавшемуся нами выше Приску Панийскому, Оэварсий умер в 448 г.). Следовательно, гунны предпочли передать власть брату своего умершего царя, в обход сына-царевича (а может быть – и двух сыновей-царевичей, если Мундзук был еще жив).

Единственное разумное объяснение столь беспорядочной формы наследования верховной власти над гуннами заключается, вероятнее всего, в той целесообразности, которая всегда была для хладнокровных гуннов высшим критерием принятия столь важных решений. Бледа (Блед, Блада, у Приска Панийского – Влида, в венгерской традиции – Буда) и Аттила (Атил, Атиль, Идиль, в германской традиции – Этцель) на момент смерти своего царственного дяди уже вышли из юношеского возраста. А удар (молнии?) хватил Ругилу, когда ему было лет под 60. Оба царевича наверняка успели принять участие не в одном десятке походов и битв, были известны всему гуннскому «народу-войску». И потому не было причин предпочесть братьям их дядю, тоже, вероятно, разменявшего к описываемому времени шестой десяток.

Как бы то ни было, 40-летний (вероятнее всего) Аттила, и Бледа (который, вероятно, быд немного старше, ибо латинская «Галльская хроника 452 года» под 434 г. именует наследником Ругилы только Бледу) приняли вдвоем верховную власть над гуннами, и разделили ее. О том, как именно братья поделили власть, надежных, достоверных сведений не сохранилось. Согласно Приску, братья в период совместного владычества над гуннами принимали решения и вели переговоры с Римской империей совместно. В 441–442 гг., по мнению уже упоминавшегося нами ирландского историка-византиниста Д.Б. Бьюри, Бледа правил на востоке гуннских владений, в то время как Аттила воевал на Западе. Факт захвата гуннами в 441–442 гг. большей части римской провинции Иллирик под совместным командованием Аттилы и Бледы общей картины, на наш взгляд, особо не меняет. Мы также склоняемся к мнению, что Бледа и Аттила разделили власть (как сделали еще Октар и Ругила) не по кругу задач, не по принципу, так сказать, «специализации», а по более целесообразному «географическому» принципу. Лишь в рамках подлинного, традиционного двоецарствия было возможно разделение функций между соправителями, в рамках которого один из них – скажем, Аттила, стал бы верховным военачальником, а другой – скажем, Бледа, верховным жрецом. Или же по принципу, в соответствии с которым один из них предводительствовал бы своим народом в дни мира, а другой – в дни войны. Как это было принято у некоторых германских племен, подчинявшихся в мирное время родовому старейшине-кунингу (выполнявшиму жреческие функции, тесно связанные с судебными), в военное же время – воеводе-герцогу, именовавшемуся по-латыни «дуксом» (вождем, полководцем). Но, вероятно, такая модель представлялась тогдашним гуннам слишком сложной. Тем более что к описываемому времени они завоевали слишком много чужих земель. И потому не было, с их точки зрения, ничего проще, чем разделить эту громадную и, вероятно, трудно контролируемую из одного центра территорию надвое. Последовав, кстати говоря, в этом отношении примеру своих врагов-римлян, также не раз деливших свою «мировую» державу то на две, то на три, то на четыре части.

Все античные источники сходятся в том, что Аттила и Бледа были членами высшего аристократического рода, к которому уже на протяжении многих поколений принадлежали все гуннские цари. Происходя из знатного семейства, все мужские отпрыски которого, по видимому, имели равные права на верховную власть.

Разумеется, только в теории. На практике же власти добивались только лучшие и сильнейшие, или, если угодно, самые беспощадные личности. А менее удачливых, оказавшихся «лишними» братьев и племянников, детей «побочных жен», наложниц и других нежелательных претендентов устраняли, как «балласт»… Но так ведь поступали не только у гуннов, но и в Древнем Египте, а если почитать, скажем, трагедии Уильяма Шекспира, то и в британском королевском доме…

Об этом было хорошо известно как Аттиле, так и Бледе. Но Бледа, если верить историкам, был веселым, обходительным, мягкосердечным человеком и потому не представлял опасности для брата-соправителя. Возможно, Бледе не могло и в голову прийти, что брат уберет именно его, такого безобидного и мирного. Но, каким бы безобидным ни был Бледа по натуре, в любой момент какая-либо придворная гуннская партия, стремясь избавиться от сильной личности – Аттилы – могла воспользоваться Бледой, как знаменем. Следовательно, Бледа должен был умереть. Не потому, что представлял опасность сам по себе, а, чтобы не стать номинальным главой партии недругов Аттилы.

Иллириец Марцеллин Комит, придворный благоверного константинопольского императора Флавия Петра Савватия Юстиниана I Великого (причисленного христианской церковью к лику святых), составил хронику, охватывавшую период от вступления на престол Феодосия I (379) до первых лет царствования Юстиниана I (с 534 г.). В ней он с удивительной, по тем временам, точностью фиксировал все важные события, происходившие на территории Восточной Римской империи. Он относит убийство Бледы к весне 445 г., что соответствует мнению на этот счет большинства историков, опиравшихся на другие доказательства верности данной датировки – военные походы, посольские отчеты и т.д. Хотя современник событий Проспер Аквитанский (Тирон) указывал в своей хронике, что «Аттила, царь гуннов, Бледу, брата своего и соратника по царству, убил и его народы вынудил себе повиноваться» в 444 г. А «Галльская хроника 452 года» датирует убийство Бледы Аттилой 446 г. Если царе– и братоубийство все же произошло в 445 г., как полагает большинство, то Аттила действительно, в соответствии с наиболее широко распространенным мнением, появился на свет где-то на востоке Европы в 395 г., когда Римская империя была окончательно поделена надвое ее последним объединителем – императором Феодосием I Великим. Значит, к моменту принятия Аттилой единоличной власти над всеми гуннами ему должно было исполниться 50 лет. До того он, как и ранее Октар, властвовал над западной половиной завоеванных гуннами земель, а Бледа, как и ранее Ругила – над восточной. Пример Ругилы, ставшего, в конце концов, единоличным правителем, наверняка пробудил в Аттиле стремление, подобно своему дяде, одним из ближайших соратников которого он был на протяжении стольких лет, подчинить своей власти всех гуннов. А со временем – и всю Европу. Ибо, после гибели Ругилы, несмотря на последствия его внезапной смерти (в первую очередь – отказ гуннов от похода на Константинополь), в Европе не было силы, способной самостоятельно успешно противостоять гуннам. Следовательно, от Аттилы требовалось добиться двух целей. Суметь помешать противникам объединиться против гуннов. И обеспечить гуннам наличие постоянных союзников, способных оказать «кентаврам» эффективную поддержку.

Ни Мундзук (если он к тому времени еще не умер), ни дядюшка Оэбарсий, судя по всему, и пальцем не пошевелили, чтобы помешать карьере честолюбивого гуннского князя, неудержимо и беспощадно рвавшегося к единовластию и полновластию. Именно благодаря занятой им в отношении племянника позиции благожелательного нейтралитета Оэбарсий, видимо, не только остался в живых, но и достиг почти 70-летнего возраста, весьма почтенного для гуннского воина. А вот о Мундзуке после 434 г. никаких сведений нет…

Хотя, с учетом способа захвата Аттилой единоличной и верховной власти над гуннами, не ведавший пощады и не останавливающийся ни перед чем, гуннский князь, на первый взгляд, напоминает своего далекого великого предшественника Маодуня, нельзя не заметить одного. Во времена Аттилы общественные формы гуннской жизни уже не были такими примитивными, как в эпоху проживания кочевников хунну в степях между рекой Орхон и Семиречьем.

Ограниченный кругом дядьев и племянников, достаточно бесконфликтный переход власти от первого ставшего читателю известным из нашей книги гуннского царя Баламбера-Баламира, через Басиха и Курсиха, под чьим руководством гуннские полчища вторглись на Ближний Восток (согласно труду В.П. Никонорова «Военное дело европейских гуннов в свете данных греко-латинской письменной традиции»), к Улдину. От Улдина – к мало известным царям Донату (довольно странное для гуннского кочевника типично римское и, вероятно, христианское – вдобавок! – имя) и Харатону. Последующий возврат власти представителям прямой линии, сыновьям Улдина – Октару и Ругиле… Все это наглядно демонстрирует нам, что традиции гуннской аристократии уже прочно устоялись. И что ее главный, центральный, правящий клан – «царский род» – снова передавал власть от поколения к поколению. Посторонние, «аутсайдеры» не имели никаких шансов дорваться до власти. Всякий узурпатор, будь он хоть семи пядей во лбу, разбил бы этот лоб о сплоченную фалангу правящего рода. Ибо всяким претензиям «со стороны» братья и сыновья Улдина противостояли безоговорочно, единым фронтом. Хотя в своих «семейных» отношениях не боялись запятнать себя братоубийством (а порой – даже отцеубийством). Гуннская аристократия включала не только мужей-воителей, хотя так может показаться, читая о состоящей, судя по источникам, лишь из военных походов и грабежей разгульной жизни, которую вели гунны (по крайней мере, в европейский период своей истории). Фрагмент из не сохранившегося в полном объеме труда Приска Панийского сообщает нам о захвате гуннами во Фракии шута римского военачальника готского (или аланского) происхождения Флавия Ардавура Аспара. Этот шут, карлик-маврусий (маврусиец, мавр) по имени Зеркон, обрел нового хозяина в лице Бледы. Влида (в отличие от своего брата Аттилы) настолько полюбил Зеркона, что дал ему в жены знатную (!) девушку из гуннского благородного (!) семейства. И не просто знатную девушку, а бывшую придворную (!) царицы гуннов (т.е. главной жены Бледы), удаленную от двора из-за незначительной провинности. Для знатной девушки это было, вероятно, наказанием, а для придворного шута Зеркона – несомненно, знаком царского к нему благоволения. Но в данном случае интересно кое-что другое. У гуннской царицы был собственный двор, с придворными дамами!

Описание гуннских порядков, сохранившиеся в отчетах римских послов к варварским царям, уже не соответствует представлениям о безмятежно пасущих свои стада и табуны, скромных и неприхотливых азиатских гуннах. Но как нам следует оценивать уровень развития гуннского общества времен Аттилы? В какой мере о гуннах Аттилы можно говорить как о «варварах»? И если да, то на какой «ступени варварства» они стояли? Достигли ли они уже уровня других народов, которых греко-римляне тогда с традиционным пренебрежением именовали «варварами», или даже превзошли их?

Со времен поздней Римской империи и, пожалуй, до 60-х гг. прошлого, ХХ века, все, кого ни возьми (ведь у гуннов своих историков, вроде бы, не было, как, вроде бы, не было и письменности – хотя Л.Н. Гумилев и утверждает обратное, ссылаясь на Иакинфа Бичурина, а тот – на некие китайские источники) в голос давали на этот вопрос ответ сугубо отрицательный. Европейцы (особенно западные) вообще, как известно, с греко-римских времен привыкли смотреть на кочевников свысока, с презрением. Хотя это презрение всегда было смешано со страхом, вызванным тяжелыми воспоминаниями о периодически захлестывавших гордую, самодовольную Европу волнах нашествий кочевников с Востока – сарматов, аланов, тех же гуннов, оногуров, кутригуров, акатиров-акациров, аваров, арабов, мадьяр, куманов, печенегов, турок-сельджуков, татаро-монголов, турок-османов. «Азиатские орды» традиционно считались у европейских историков чисто деструктивной, исключительно разрушительной силой, не имеющей и не признающей никаких ценностей и не способной создать собственной упорядоченной жизни, Порядка, а несущей миру только Хаос. Кстати говоря, от аналогичного высокомерия западноевропейских историков страдали и славяне. Им отказывали в способности создавать собственные государства и даже основывать собственные города. А там, где невозможно было не признать существование славянской государственности, ее создание приписывалось исключительно правящему слою германского происхождения. Восстали, скажем, в конце первой четверти VII в. п. Р.Х. приальпийские и моравские виниды (славяне) против аварского ига, тяготевшего над ними больше полувека, создав с целью объединения сил в борьбе против общего врага в Центральной Европе первую в истории славянскую державу. А западные историки тут же указывают, что создателем этой державы был доблестный Само – франк, т.е. германец (как гласит «Хроника Фредегара»).

Или возьмем «норманнскую теорию», в чьей правильности, кстати говоря, не сомневались – ни на йоту! – ни товарищ Карл Маркс, ни его верный ученик товарищ В. И. Ленин, ни правоверные историки-марксисты вроде М.Н. Покровского. Процветающие города западных (скажем, балтийских или полабских) славян, имевшие обширные международные торговые связи, объявлялись простыми «торжищами», становившимися городами лишь с того момента, когда отходили под высокую руку какого-либо германского князя или иного властителя. Для примера приведем лишь короткий фрагмент из работы Карла Маркса «Разоблачение дипломатической истории XIII века»: «… политика первых Рюриковичей коренным образом отличается от политики современной России. То была не более и не менее как политика германских варваров, наводнивших Европу… Готический (у Маркса gotisch, т. е. буквально «готский» – В.А.) период истории России составляет, в частности, лишь одну из глав норманнских завоеваний (…) В отношении методов ведения войн и организации завоеваний первые Рюриковичи ничем не отличаются от норманнов в остальных странах Европы» (Карл Маркс).

С другой стороны, противники этой историографической модели тоже «перегибали палку», утверждая, что, якобы, товарищ Фридрих Энгельс писал, будто гунны достигли последней и высшей ступени варварства, став тем самым вровень с греками героического периода, осаждавшими Трою. В обоих случаях, как в случае греков, так и в случае гуннов, уверяли они – например, автор вышедшей в 1951 г. в Ленинграде книги «Очерк истории гуннов» советский историк и археолог А.Н. Бернштам -, имела место описанная Энгельсом в его «Происхождении семьи, частной собственности и государства» военная демократия, характеризовавшаяся наличием военного предводителя (василевса, т.е. царя), совета и народного собрания. Военной же эта демократия была потому, что именно война и подготовка к ней были обычным, повседневным и почти что единственным занятием народа, или, по выражению Энгельса – «регулярным промыслом», самой простой формой жизни. Но, призывая в свидетели Энгельса и ссылаясь на него, критики традиционных европейских (и китайских) представлений о гуннах как о слепой разрушительной силе странным образом забывали о кочевом строе жизни гуннов, в корне отличавшем их от аграрного, земледельческого строя греков героической эпохи. А богатство соседей, по Энгельсу, вызывало жадность, удовлетворяемую в форме грабительских войн, так что грабеж со временем стал представляться всему народу совершенно естественным, и, самое главное, самым простым занятием. Хотя, говоря о народах, достигших высшей степени варварства, Энгельс вовсе не ставил знака равенства между греками эпохи Одиссея, Ахиллеса, Агамемнона и гуннами, советские комментаторы труда Энгельса, увлеченные своим безудержным энтузиазмом, проводили параллели между Агамемноном и Аттилой. Тем самым всемерно поднимая гуннов на щит. Возможно, потому, что склонны были относить гуннов, входивших в многоплеменной и многоязычный союз, к предкам, или, по крайней мере, предшественникам «новой исторической общности – многонационального советского народа». Если не в этническом, то хотя бы в территориальном плане. Между тем, достаточно внимательно вчитаться в те пассажи из «Происхождения семьи, частной собственности и государства», на которые ссылались как А.Н. Бернштам, так и его критики, чтобы обнаружить следующее.

Товарищ Фридрих Энгельс, описывая народы, достигшие высшей ступени варварства (порога цивилизации), гуннов не упоминает ни единым словом:

«Высшая ступень (варварства, достигшими которой, по мнению Бернштама, Энгельс считал, наряду с греками и германцами, также гуннов – В.А.). Начинается с плавки железной руды и переходит в цивилизацию в результате изобретения буквенного письма и применения его для записывания словесного творчества. Эта ступень, самостоятельно пройденная… лишь в восточном полушарии, более богата успехами в области производства, чем все предыдущие ступени, вместе взятые. К ней принадлежат греки героической эпохи, италийские племена незадолго до основания Рима, германцы Тацита, норманны времен викингов. Прежде всего мы впервые встречаем здесь плуг с железным лемехом, с домашним скотом в качестве тягловой силы; благодаря ему стало возможно земледелие в крупном размере, полеводство, а вместе с тем и практически неограниченное для тогдашних условий увеличение жизненных припасов; затем – корчевка леса и превращение его в пашню и луг, что опять-таки в широких масштабах невозможно было производить без железного топора и железной лопаты. А вместе с тем начался также быстрый рост населения, которое стало более густым на небольших пространствах. До возникновения полеводства должны были сложиться совершенно исключительные условия, чтобы полмиллиона людей позволило объединить себя под единым центральным руководством; этого, вероятно, никогда и не случалось.

Полный расцвет высшей ступени варварства выступает перед нами в поэмах Гомера, особенно в «Илиаде». Усовершенствованные железные орудия, кузнечный мех, ручная мельница, гончарный круг, изготовление растительного масла и виноделие, развитая обработка металлов, переходящая в художественное ремесло, повозка и боевая колесница, постройка судов из бревен и досок, зачатки архитектуры как искусства, города, окруженные зубчатыми стенами с башнями, гомеровский эпос и вся мифология – вот главное наследство, которое греки перенесли из варварства в цивилизацию. Сравнивая с этим данное Цезарем и даже Тацитом описание германцев, находившихся в начальной стадии той самой ступени культуры, из которой готовились перейти в более высокую гомеровские греки, мы видим, какое богатство достижений в развитии производства имеет высшая ступень варварства.

В поэмах Гомера мы находим греческие племена в большинстве случаев уже объединенными в небольшие народности, внутри которых роды, фратрии и племена все же еще вполне сохраняли свою самостоятельность. Они жили уже в городах, укрепленных стенами, численность населения увеличивалась вместе с ростом стад, распространением земледелия и зачатков ремесла, вместе с тем росли имущественные различия, а с ними и аристократический элемент внутри древней, первобытной демократии. Отдельные мелкие народности вели непрерывные войны за обладание лучшими землями, а также, разумеется, и ради военной добычи, рабство военнопленных было уже признанным институтом. Организация управления у этих племен и мелких народностей была следующей:

1.Постоянным органом власти был совет, буле, первоначально, по-видимому, состоявший из старейшин родов, позднее же, когда число последних слишком возросло – из избранной части этих старейшин, что давало возможность для развития и усиления аристократического элемента, так именно и изображает нам Дионисий совет героической эпохи, состоящим из знатных (…). В важных вопросах совет принимал окончательные решения. Так, например, у Эсхила (в трагедии «Семеро против Фив» – В.А.) совет города Фивы принимает решающее при создавшемся положении постановление устроить Этеоклу почетные похороны, а труп Полиника выбросить на съедение собакам. Впоследствии, когда было создано государство, этот совет превратился в сенат.

2. Народное собрание (агора). (…) У гомеровских греков это «окружение», употребляя старонемецкое судебное выражение (Umstand, что можно перевести и как «обстоятельство» – В.А.), развилось уже в настоящее народное собрание, как это имело место также у древних германцев. Оно созывалось советом для решения важных вопросов; каждый мужчина мог брать слово. Решение принималось поднятием рук (у Эсхила в «Просительницах») или восклицаниями. Собранию принадлежала верховная власть в последней инстанции, ибо, как говорит Шеман («Греческие древности»), «когда идет речь о деле для выполнения которого требуется содействие народа, Гомер не указывает нам никакого способа, которым можно было бы принудить к этому народ против его воли». Ведь в то время, когда каждый взрослый мужчина в племени был воином, не существовало еще отделенной от народа публичной власти, которая могла бы быть ему противопоставлена.

Первобытная демократия находилась еще в полном расцвете, и из этого мы должны исходить при суждении о власти и положении как совета, так и басилея.

3. Военачальник (basileus). Маркс замечает по этому поводу «Европейские ученые, в большинстве своем прирожденные придворные лакеи, превращают басилея (так в русском переводе труда Энгельса именуется василевс – В.А.) в монарха в современном смысле слова» (что, по Марксу и Энгельсу, со ссылкой на Моргана, не соответствует действительности – В.А.).

Все должности были выборными в большинстве случаев внутри рода и постольку были наследственными в пределах последнего. При замещении освобождавшихся должностей постепенно стали отдавать предпочтение ближайшему сородичу – брату или сыну сестры, если не было причин обойти его. Поэтому, если у греков при господстве отцовского права должность басилея обычно переходила к сыну или к одному из сыновей, то это лишь доказывает, что сыновья здесь могли рассчитывать на наследование в силу народного избрания, но отнюдь не говорит о признании законным наследования помимо такого избрания. В данном случае мы находим у (…) греков лишь первый зародыш особых знатных семей внутри рода, (…). К тому же еще и первый зародыш будущего наследственного предводительства, или монархии. Поэтому следует предположить, что у греков басилей должен был либо избираться народом, либо же утверждаться его признанными органами – советом или агорой, как это практиковалось по отношению к римскому «царю» (rех).

В «Илиаде» «владыка мужей» Агамемнон выступает не как верховный царь греков, а как верховный командующий союзным войском перед осажденным городом. И на это его положение указывает в известном месте Одиссей, когда среди греков возникли раздоры: нехорошо многоначалие, один должен быть командующим и т. д. (дальше идет популярный стих с упоминанием о скипетре, но он был добавлен позднее). Одиссей не читает здесь лекции о форме правления, а требует повиновения главнокомандующему на войне. Для греков, которые под Троей представляли собой только войско, агора ведет себя достаточно демократично: Ахиллес, говоря о подарках, то есть о дележе добычи, всегда называет это делом не Агамемнона или какого-нибудь другого басилея, но «сынов ахеян», то есть народа (…)

Короче, «слово басилейя (василия – В.А.), которое греческие писатели употребляют для обозначения гомеровской так называемой царской власти (потому что главный отличительный признак ее – военное предводительство), при наличии наряду с ней совета вождей и народного собрания означает только военную демократию» (Маркс). У басилея, помимо военных, были еще жреческие (священнические – В.А.) и судейские полномочия; последние не были точно определены, первыми он обладал как верховный представитель племени или союза племен.

О гражданских, административных полномочиях никогда нет и речи, но, по-видимому, басилей по должности состоял членом совета. Таким образом, этимологически совершенно правильно переводить слово «басилей» немецким словом «Kоеnig», так как слово «Koеnig» (Kuning) происходит от Kuni, Kunne и означает «старейшина рода». Но современному значению слова «Koеnig» (король) древнегреческое «басилей» совершенно не соответствует. Древнюю basileia Фукидид определенно называет patrike, то есть происходящей от родов, и говорит, что она обладала точно установленными, следовательно, ограниченными полномочиями. Аристотель также указывает, что basileia героической эпохи была предводительством над свободными, а басилей был военачальником, судьей и верховным жрецом; правительственной властью в позднейшем смысле он, следовательно, не обладал.

Мы видим, таким образом, в греческом строе героической эпохи древнюю родовую организацию еще в полной силе, но, вместе с тем, уже и начало разрушения ее: отцовское право с наследованием имущества детьми, что благоприятствовало накоплению богатств в семье и делало семью силой, противостоящей роду; обратное влияние имущественных различий на организацию управления посредством образования первых зародышей наследственной знати и царской власти; рабство сначала одних только военнопленных, но уже открывающее перспективу порабощения собственных соплеменников и даже членов своего рода; начавшееся уже вырождение древней войны племени против племени в систематический разбой на суше и на море в целях захвата скота, рабов и сокровищ, превращение этой войны в регулярный промысел, одним словом, восхваление и почитание богатства как высшего блага и злоупотребление древними родовыми порядками с целью оправдания насильственного грабежа богатств.

Недоставало еще только одного: учреждения, которое не только ограждало бы вновь приобретенные богатства отдельных лиц от коммунистических традиций родового строя, которое не только сделало бы прежде столь мало ценившуюся частную собственность священной и это освящение объявило бы высшей целью всякого человеческого общества, но и приложило бы печать всеобщего общественного признания к развивающимся одна за другой новым формам приобретения собственности, а значит и к непрерывно ускоряющемуся накоплению богатств; недоставало учреждения, которое увековечило бы не только начинающееся разделение общества на классы, но и право имущегокласса на эксплуатацию неимущего и господство первого над последним» (Фридрих Энгельс).

Нетрудно убедиться в том, что классик марксизма, говоря о народах, достигших «высшей ступени варварства», ни единым словом не обмолвился не только о гуннах, но и о тюркских и монгольских племенах, родах, народностях вообще. Мало того! Кочевников вообще он удоставивает только пары достаточно уничижительных упоминаний.

Например:

«На востоке средняя ступень варварства началась с приручения животных, дающих молоко и мясо, между тем как культура растений, по-видимому, еще очень долго в течение этого периода оставалась здесь неизвестной. Приручение и разведение скота и образование крупных стад, по-видимому, послужили причиной выделения арийцев и семитов из прочей массы варваров. У европейских и азиатских арийцев домашние животные имеют еще общие названия, культурные же растения – почти никогда. Образование стад вело к пастушеской жизни в пригодных для этого местах: у семитов – на травянистых равнинах вдоль Евфрата и Тигра, у арийцев – на подобных же равнинах Индии, а также вдоль Оксуса (Джейхуна, современной Амударьи – В.А.) и Яксарта (Сейхуна, современной Сырдарьи – В.А.), Дона и Днепра. Впервые приручение животных было достигнуто, по-видимому, на границах таких пастбищных областей. Позднейшим поколениям кажется поэтому, что пастушеские народы произошли из местностей, которые в действительности не только не могли быть колыбелью человечества, но, напротив, были почти непригодны к жизни для их диких предков и даже для людей, стоявших на низшей ступени варварства. Наоборот, после того как эти варвары, находящиеся на средней ступени, привыкли к пастушеской жизни, им никак не могло прийти в голову добровольно вернуться из травянистых речных долин в лесные области, в которых обитали их предки. И даже когда семиты и арийцы были оттеснены дальше, на север и запад, они не могли перебраться в западноазиатские и европейские лесистые местности раньше, чем возделывание злаков не дало им возможности прокармливать свой скот, особенно зимой, на этой менее благоприятной почве. Более чем вероятно, что возделывание злаков было вызвано здесь прежде всего потребностью в корме для скота и только впоследствии стало важным источником питания людей».