Текст книги "Танки в котле. Немецкий танкист о прорыве из Хальбского кольца. 1945"

Его командир не обращал на эти крики никакого внимания, даже если и слышал их, и в конце концов скомандовал механику-водителю двигаться.

Как только низкая, приземистая боевая машина, кренясь, стала пересекать открытое пространство, в небе над нами появились силуэты русских штурмовиков, их тени скользили по лесной просеке. Истребитель танков увеличил скорость, теперь он решил все же укрыться под кронами сосен, и он уже наполовину проделал это. Но тут сквозь полог леса прорвался ракетный залп[18]18
  Большинство модификаций советских штурмовиков Ил-2 имели на вооружении также реактивные снаряды PC-82 или PC-132.


[Закрыть], сбивая наземь древесные сучья, поразивший истребитель танков прямо в борт.

Боевую машину подбросило в воздух, затем она рухнула гусеницами на землю, потеряв, очевидно, всякую возможность управления ею. Влача за собой струю дыма, выходившего сквозь жалюзи моторного отсека, она по инерции проехала боком на группу деревьев, растущих около просеки, свалила несколько из них и встала, опрокинувшись на борт. Деревья зашатались и рухнули на землю – что сразу увеличило открытый прогал над просекой, дав русским летчикам возможность прекрасно видеть то, что происходит под покровом леса. Из моторного отсека боевой машины выбилось пламя, и она наконец остановилась в гуще поваленных деревьев, прекрасно видимая с неба в разрыв между кронами сосен.

Люди, облепившие мою «Пантеру», попрыгали на землю и изо всех сил рванули в глубину леса, поскольку каждый из них понимал, что последует далее. Гражданские, солдаты и медики – все широкими прыжками стремились побыстрее оторваться от нас, ставших столь явной мишенью для штурмовиков. Только беженка из деревни осталась с нами, прижавшись к задней части башни, по-видимому чересчур испуганная, чтобы скрываться в лесу, пока я осматривал небо, ожидая возвращения штурмовиков. Но я не увидел и не услышал ничего – и приказал моему механику-водителю гнать через открытое пространство. Это было довольно рискованно – но еще более рискованно было оставаться там, где мы находились, в просвете среди поваленных деревьев, где огромный столб дыма от горящего истребителя танков, прекрасно указывал место, где находится цель.

Я опустился на свое место в башне, и мой механик-водитель рванул танк с места с такой скоростью, что меня прижало к задней стенке башни. Сквозь приборы наблюдения я видел, как мимо нас проносятся деревья, горящий истребитель танков, один член экипажа которого пытается выбраться из него через люк, с объятым пламенем телом. Затем просека перед нами осветилась взрывами падающих ракет, разносящими на части землю и деревья, их осколки барабанили по броне, когда мы прорывались сквозь дым разрывов.

Сгрудившиеся позади нас танки не стали терять времени, и через минуту обе наши «Пантеры» и оба «Королевских Тигра» миновали просвет в лесном пологе и уже двигались в относительной безопасности под густыми кронами деревьев. Пройдя несколько сот метров, мы остановились, и я выбрался из башни, чтобы оценить состояние нашего корпуса. Вокруг нас стали понемногу собираться солдаты и штатские, которые прибились к нам и проделали путь вокруг просвета под покровом деревьев.

Деревенская беженка лежала на моторном отсеке моей «Пантеры», спиной на вентиляционных жалюзи, ее одежда почернела от дыма горящего масла и в нескольких местах была порвана осколками ракет. Глаза ее были открыты, она еще дышала, но воздух выходил из ее легких сквозь раны в груди с протяжным свистящим звуком. Подняв на руки, я отнес ее к толпе беженцев и солдат и опустил на землю. Это причинило ей изрядную боль, она застонала и закатила глаза. Капо подошел ко мне и встал рядом.

– Мы должны двигаться, – сказал он, глядя на женщину. – Штурмовики шныряют повсюду.

– Я обещал этой женщине найти для нее морфий, – ответил я. – У нас уже ничего не осталось.

– Она умирает.

– Она помогла найти нам дорогу. Да и вообще очень нам помогала.

Капо вздохнул и, повернувшись, крикнул, чтобы из его танка принесли медицинскую укладку. Достав оттуда шприц-тюбик с морфием, он ввел ей в руку лекарство. Когда морфий подействовал, женщина застонала и открыла глаза. Неуклюже двигая рукой, она пошарила ею в кармане, достала оттуда фотографию и протянула ее мне. Я взял ее, а женщина затихла. По моим прикидкам, ей оставалось жить десять – двадцать минут. Под действием морфия она заснула.

Я бросил взгляд на фото, которое она мне отдала. На нем была изображена молодая девушка лет восемнадцати или двадцати, ее сходство с умирающей женщиной говорило, что это, по всей видимости, ее дочь. Нахмурившись, я спрятал фотографию в карман кителя. Несколько самолетов пронеслось на бреющем полете над кронами деревьев, и участок дороги, который мы только что миновали, взорвался клубами оранжевого пламени. Лишь много позднее я снова вспомнил об этой фотографии.

Далее по нашей просеке эта примитивная лесная дорога была изрыта воронками после недавней бомбардировки, и наше продвижение еще более замедлилось, поскольку мы были вынуждены объезжать эти воронки вместе с другими участниками движения. В ряде случаев эти воронки были наскоро перекрыты досками и бревнами; эту работу проделали обреченные на смерть и муки люди, которых мы называли хиви.

Хиви было сокращением немецкого слова Hilfswilliger, «хильфсвиллигер» – «добровольный помощник». Так называли советских солдат, которые попали в плен в годы наших успехов, в 1941 и 1942 годах, когда ни у кого не было сомнения в том, что германский «паровой каток» раскатает СССР тонким слоем. В то время эти люди содержались в германских лагерях для военнопленных, которые представляли собой квадратные участки земли, огражденные колючей проволокой, – никаких бараков, никаких палаток, никакой, даже самой примитивной, крыши над головой. Никакой еды, кроме травы под ногами; никакой воды, кроме дождя с неба. Скольких мы убили таким образом в этих лагерях, когда наша охрана из-за проволоки равнодушно смотрела на то, как красные убивают друг друга? Доходило ли их число до миллиона, или – как шепотом передавалось в слухах – мы довели до голодной смерти скорее два миллиона человек? Хиви – это те из пленных, кто добровольно соглашался помогать германским войскам, чтобы выбраться из этого ада, они трудились на нас как рабочие, строители, водители и на других должностях, не требующих ношения оружия. Вознаграждением за это им была возможность жить, получать каждый день солдатский рацион и одеяло на ночь. После поражения под Курском в 1943 году красные солдаты далеко не так быстро сдавались в плен, а те, кто все же попадал в плен, куда менее охотно шли на службу в германскую армию. Они рассказывали нам, что в наказание за сдачу в плен их семьи могут быть отправлены в ГУЛАГ за Полярный круг.

Теперь на территории Германии хиви оказались между молотком и наковальней. Если бы они прекратили помогать нам, то от них не было бы никакого толку и они не заслуживали бы своей пайки. Наказанием им стала бы пуля или петля. Единственным их утешением было то, что они в свое время попали в плен, а поэтому их семьи находятся в безопасности. Но если они сейчас будут схвачены русскими, то их личности в конце концов будут установлены – а потом и хиви, и их семьям последует смертный приговор[19]19
  Преувеличение. Для хиви (если их не расстреливали без суда и следствия советские солдаты) – спецлагеря НКВД, откуда лет через десять они выходили, для семей была возможна ссылка (но не лагерь).


[Закрыть]. Что же делать человеку в такой ситуации, какой выбор ему предпочесть? Кое-кто из хиви кончал жизнь самоубийством теми средствами, которые они могли найти, тогда как другие продолжали работать на нашу армию, надеясь на то, что каким-нибудь образом смогут избежать такой судьбы[20]20
  Надо сказать, что 180 тысяч из числа бывших советских военнослужащих сумели удрать на Запад и там остаться.


[Закрыть]. На их лицах застыло выражение напряженности и страха, а их работа была трудом обреченных людей, угрюмых и методичных.

Мы миновали группу таких хиви, числом человек в десять, все они были одеты в смешанные обрывки русской и германской военной формы и в столь же рваную гражданскую одежду. Они голыми руками поднимали из воронки 75-миллиметровое противотанковое орудие, тогда как расчет орудия просто стоял рядом и наблюдал за происходящим. Тягач орудия стоял в придорожной канаве, из его двигателя валил дым. Когда мы поравнялись с ним, мимо нас пробежал пехотинец, громким криком предупреждая, что красные уже рядом.

Деревья слева от нас зашатались, падая, и, когда они коснулись земли, мы увидели зеленую «морду» танка Т-34, пробивающегося сквозь лес менее чем в пятидесяти метрах от нас. За его кормой я увидел еще один русский танк и взвод русских пехотинцев, пробирающихся через поваленные стволы деревьев по направлению к нам[21]21
  Снова труднообъяснимые самоубийственные действия.


[Закрыть]. Неподалеку от нас раздались панические крики беженцев, поскольку, после стольких лет пропагандистских рассказов о «красных зверях», эти звери неожиданно появились совсем рядом во плоти и крови.

Тем временем хиви просто нырнули в воронку от бомбы, оставив противотанковое орудие торчать на ее краю и предоставив расчету орудия хвататься за карабины. Если беженцы в панике бросились во все стороны, то я опустился на свое сиденье в башне, приказав механику-водителю остановить «Пантеру», развернув носом к красным, а башнёру – изготовиться к стрельбе и открыть огонь.

Мы с русскими наперегонки стремились сделать первый выстрел. В танковой дуэли зачастую побеждает тот, кто сделает первый выстрел, если он, разумеется, попадет в цель. Пусть даже первый снаряд и не уничтожит вражеский танк, он может перебить тому гусеницы или оглушить экипаж и выиграть несколько решающих секунд для второго выстрела. Задача состоит в том, чтобы быстро использовать положение корпуса своего танка, развернув его носом к вражескому, и, развернув башенное орудие с помощью гидравлических устройств, нацелить его на врага и произвести выстрел.

Странная особенность конструкции «Пантеры» состояла в том, что развернуть башню мог только наводчик-башнёр – у командира не было педали для разворота башни. Так что в эти бесценные секунды, когда башнёр разворачивал башню вправо и влево и наводил орудие, припав лицом к подбитому резиной орудийному прицелу, он становился самым ценным членом экипажа боевой машины. Башня «Пантеры» разворачивалась довольно медленно, но у нас имелось преимущество: мы уже были неподвижны, тогда как Т-34 все еще продолжал ломиться сквозь падающие деревья по направлению к нам.

Грянул наш выстрел, вспышки трассера снаряда слились в одну сплошную красную линию – и с такого расстояния наш 75-миллиметровый снаряд пробил башню Т-34 чуть пониже маски башенного орудия. Сквозь приборы наблюдения я видел, как вражеский танк от силы удара подался назад и уперся кормой в молодой дубок, выворотив его корни из земли. Красные пехотинцы рассыпались вокруг подбитого танка и продолжали подбираться к нам, не обращая внимания даже на то, что взрыв боеукладки сорвал башню Т-34 с корпуса танка и подбросил ее вверх на столбе пламени. Упав после этого на землю, башня похоронила под собой нескольких пехотинцев – но остальные даже не замедлили своего продвижения к нам.

Мы открыли по ним огонь из курсового пулемета и свалили нескольких на землю, и тут мой башнёр заметил второй Т-34, который, переползая через поваленные деревья, изо всех сил рвался к нам. Когда его нос задрался вверх, мы выпустили снаряд ему в днище – но выстрел пропал бесцельно, поскольку в следующий момент вражеский танк снова занял горизонтальное положение, а посланный нами снаряд срикошетировал от скошенного под большим углом переднего броневого листа в облаке металлических осколков. Мой башнёр от досады только выругался и снова припал к прицелу орудия, а заряжающий с дьявольской быстротой дослал в замок новый снаряд – но, как только он закрыл клиновой затвор, второй Т-34 открыл огонь по нас.

Я ожидал, что это будет трассирующий снаряд или же осколочно-фугасный снаряд, которым противник намеревается перебить нам гусеницы, но вместо этого из башни Т-34 вырвалась длинная прямая струя горящей жидкости, стремительный поток огня, который понесся сквозь стволы деревьев в нашу сторону, мельком задев при этом одного из красных пехотинцев, пытавшихся увернуться от этого огненного потока, и превратив того в горящий факел. Его товарищи не сделали даже попытки погасить его, но продолжали пробираться сквозь лес, норовя зайти к нам во фланг.

Этот Т-34 оказался танком, оснащенным огнеметом, напоминавшим обычное орудие, и выброс пламени из него сквозь деревья сопровождался столь обильным дымом, что сквозь него несколько секунд не было видно самого танка[22]22
  На самом деле в советских огнеметных танках ОТ-34 и ОТ-34-85 огнеметная установка находилась на месте курсового пулемета, то есть в нижней части корпуса, а не в башне. При этом танки сохраняли башенное орудие и возможность вести из него огонь.


[Закрыть]. Мой башнёр вполголоса выругался, не отрывая лица от рамки прицела орудия. Он понемногу разворачивал башню, стараясь угадать, где из дыма появится наш противник, чтобы как можно быстрее послать туда снаряд. Я приказал заряжающему держать наготове осколочно-фугасный снаряд, намереваясь снести им ствол огнеметной установки противника. По нашему правому борту красные пехотинцы вели перестрелку с расчетом противотанкового орудия и взводом германских пехотинцев, которые подтянулись из леса к месту нашей схватки, – но из тех тысяч, которые должны были скрываться вблизи среди деревьев, только около пятидесяти человек вышли вперед, чтобы дать отпор врагу.

Когда я снова всмотрелся через смотровой прибор в рассеивающийся дым, то увидел, что огнеметный танк вновь появился сквозь пламя и дым и опять целится в нас. Новая струя горящей жидкости пронеслась сквозь деревья леса, минуя нас, потому что вражеский танк то и дело кренился на поваленных деревьях. Однако я прекрасно понимал, что стоит хоть небольшому количеству этой жидкости попасть нам на кормовой отсек, как она тут же проникнет сквозь жалюзи охлаждения на мотор – и мощнейшего взрыва не миновать. Мы, экипаж танка, тут же превратимся в кучки пепла, поскольку не успеем выбраться из обреченной машины. Я уже ощущал отвратительную вонь горючей жидкости и чувствовал ее нестерпимый жар даже сквозь броневые листы.

Прогремел наш торопливый выстрел, снаряд ударил в край башни Т-34 и, срикошетив от наклонного листа брони, с визгом унесся в лес. Огнеметный танк наклонил свой корпус вперед, разворачивая орудие так, чтобы следующий выстрел пришелся прямо по нас, и поднимая ствол огнемета так, чтобы струя огня рухнула на нас сверху вниз. Но командир русского танка не успел осуществить этот замысел. Наш осколочно-фугасный снаряд разорвался на маске орудия, сила взрыва, как я и рассчитывал, сорвала тонкий ствол огнемета[23]23
  В огнеметных танках ОТ-34 и ОТ-34-85 башенное орудие (76-мм или 85-мм) сохранялось, а огнемет вел огонь из лобового броневого листа.


[Закрыть], который, крутясь, со свистом улетел в лес, унося с собой огонек воспламенителя. Из развороченного отверстия в маске орудия хлынула жидкость, каскадом рушась на переднюю часть Т-34, – и, как только он врубил задний ход, чтобы оторваться от нас и скрыться между деревьями, мы влепили ему еще один осколочно-фугасный снаряд в то же самое место.

Эффект от этого попадания не заставил себя ждать. Должно быть, осколки снаряда пробили резервуар с горючей жидкостью для огнемета, потому что крышку башни сорвало взрывом и вверх взметнулся столб пламени. Мы все, экипаж «Пантеры», вполголоса вознесли молитвы небесным силам, что такая судьба постигла наших врагов, а не нас. Можно только было догадываться, что происходило в исковерканном корпусе Т-34, когда воспламенился весь запас горючего, а пламя вымахнуло на 30 или 40 метров в воздух. Через несколько секунд пламя опало, а боеукладка танка взорвалась, разметав его на части среди леса.

Но бой еще не закончился. Красные пехотинцы после гибели своих танков начали отступать, удерживая, однако, на приличном расстоянии пулеметным огнем преследующую их нашу пехоту. Я увидел, что, проходя мимо воронки с лежащим на ее краю противотанковым орудием, красные разразились криками и принялись бурно жестикулировать в восторге от того, что обнаружили укрывшихся на ее дне безоружных хиви. Наши пехотинцы обстреливали их уже не так интенсивно – возможно, экономя драгоценные боеприпасы, но также, как я подозревал, и для того, чтобы посмотреть, что русские будут делать со своими бывшими соотечественниками, обнаруженными в воронке. Я выбрался из башни на крышку моторного отсека, чтобы как следует осмотреться, и не увидел больше ни одного вражеского танка, приближающегося с того или другого направления. Остатки огнеметного танка продолжали догорать неподалеку, выбрасывая языки оранжевого пламени.

Я также видел, как русские пехотинцы окружили воронку, закладывая гранаты в ствол противотанкового орудия, чтобы вывести его из строя, а потом открыли огонь из своих автоматов по дну воронки. Еще я успел увидеть, как корчатся и дергаются тела хиви, поражаемых пулями своих соотечественников. Я крикнул одному из стоявших на земле наших пехотинцев, молодому фельдфебелю, чтобы они открыли по красным огонь и спасли хиви, но было уже поздно. Закончив, красные пехотинцы бросились сквозь лес к своим позициям, крича что-то во весь голос по-русски и размахивая руками.

На несколько минут во всем лесу наступила тишина, нарушаемая только шипением и треском догорающего среди деревьев Т-34. Я спросил пехотного фельдфебеля, почему его люди не поспешили спасти хиви в воронке. Он пожал плечами.

– Да и так уже хиви в котле становится слишком много, – ответил он. – Они начинают превращаться в проблему. Если красные хотят решить ее за нас, то пусть делают это.

Когда наш танк обходил воронку и двинулся дальше, я высунулся из башенного люка и взглянул вниз. Хиви лежали бесформенной кучей на ее дне, их тела еще дымились от попавших в них пуль. Поверх их тел покоилось сброшенное вниз противотанковое орудие с изуродованным стволом. Когда колонна двинулась на запад, эта картина постепенно стерлась из нашей памяти.

В Хальбском котле тела мертвых лежали там, где они упали, либо были оттащены на обочину дороги и брошены там среди деревьев. Я заметил несколько трупов, брошенных в болото, и еще несколько, сброшенных в воронки от бомб. Но я ни разу не видел, чтобы тело погибшего человека было погребено в выкопанной могиле или хотя бы присыпано землей.

Вперед мы продвигались довольно медленно, в сгущающихся сумерках позднего вечера. В теплом, насыщенном пылью воздухе картины, звуки и запахи котла отмечались моими органами чувств и впечатывались в память с потрясающей четкостью. В башне «Пантеры» воздух был горяч и насыщен запахами масла и взрывчатки, внизу под башней на дне моторного отсека глухо урчала трансмиссия. Мы собрали стреляные гильзы 75-миллиметровых снарядов из гильзоуловителя под орудием, выбросили их наружу через люк заряжающего в заднем броневом листе башни и открыли все крышки люков в попытке провентилировать наше внутреннее пространство танка. Отсутствие в «Пантере» верхнего люка для заряжающего в башне делало эту задачу нелегким делом. Ведя наблюдение обстановки по сторонам через смотровые приборы моей командирской башенки, я видел мерное покачивание за нами двух эсэсовских «Королевских Тигров», везущих на своей броне груз измотанных в боях солдат войск СС. Да и на нашем танке каждый сантиметр брони был занят телами раненых, которые умолили нас позволить им добраться до чаемого запада на транспорте; они цеплялись перебинтованными руками за любую неровность на корпусе танка, даже за срезы открытых люков в башне. Даже на скошенном переднем броневом листе нашего корпуса, с выбоинами и канавками от вражеских снарядов, не пробивших броню, сидели раненые, упираясь ногами в звенья запасных траков, закрепленные спереди на нашем корпусе.

Вокруг нас со всех сторон раздавались взрывы, со стороны границ котла гремела артиллерийская канонада, и случайно долетавшие до нас шальные снаряды время от времени взрывались в кронах деревьев. Нам пришлось, чтобы освободить себе дорогу, столкнуть в придорожную канаву брошенные авиаторами грузовики со все еще свисающими из их бензобаков ручными насосами. В столь трудные времена эти грузовики оказались загруженными картинами и серебряными сосудами, явно награбленными в каких-то церквях. Все это добро было разбросано по сторонам теми, кто пытался отыскать среди их груза самое необходимое – горючее, воду и боеприпасы. Большая воронка рядом с одним из грузовиков была полна трупами солдат и штатских, взрослых и детей, сваленных туда без всякого порядка и церемоний. Когда мы проезжали мимо нее, тошнотворный запах разложения заставил мой желудок сжаться и подступить к горлу. На болотистой лужайке в лесной прогалине зеленая поверхность мха была усеяна различными транспортными средствами, сброшенными сюда с дороги. Среди них была и великолепная «Ягдпантера», самоходно-артиллерийская установка класса истребителей танков[24]24
  Боевая масса 45,5 т, пушка 88-мм длиной 71 калибр (то есть как у «Королевского Тигра»).


[Закрыть], утонувшая в болоте уже почти по крышу, по которой привольно разгуливали лесные птицы.

Сквозь несколько поредевшие деревья мы рассмотрели открытое луговое пространство, на которое рухнул американский бомбардировщик «Летающая крепость», при этом его фюзеляж ушел глубоко в землю, а хвостовой стабилизатор вздымался вверх едва ли не до крон деревьев. Но по этому лугу вела огонь артиллерия, и хотя нас так и подмывало поискать в обломках этого самолета горючее или что-нибудь съестное, мы видели, как снаряды падают все ближе и ближе к поверженному гиганту. Наконец один снаряд попал точно в фюзеляж и, взорвавшись, превратил остатки самолета в фонтан разлетающихся во все стороны обломков металла. Несколько снарядов разорвалось среди деревьев неподалеку от нас, и через минуту лес был полон криков боли беженцев, перемешанных с грохотом взрывов. Наконец обстрел сместился в сторону от нас, оставив после себя целую колонну горящих автомобилей и мертвые тела беженцев, разбросанные в подлеске. Затем толпа пеших беженцев и различных транспортных средств снова двинулась вперед. Движущиеся вокруг нас беженцы и солдаты то и дело просили подвезти их, умоляли дать им воду, еду, лекарство или хотя бы сказать, куда им идти. Никто из них не знал точно, где находятся их друзья или подразделения. Часть военнослужащих держались вместе группами, будучи под командой своих офицеров, но большинство брели без всякого руководства, сбиваясь в кучки так, как того требовала обстановка.

Деньги, похоже, потеряли в котле всякую ценность. Я своими глазами видел, как штабной офицер протягивал бумажник, набитый рейхсмарками, водителю «Ханомага» за то, чтобы его подвезли на бронетранспортере. Предложение это было с негодованием отвергнуто, но водитель «Ханомага» подсадил пожилую пару, которая отдала ему за это золотое кольцо. Единственными ценностями были золото, вода, бензин, еда и морфий – именно ими люди в котле дорожили больше всего. Никакого порядка уже не существовало, а если кое-где еще силой поддерживалось какое-то подобие дисциплины, то она была грубой и деспотичной.

На одном участке в этом секторе мы заметили что-то, что показалось нам полевой танкоремонтной мастерской, стоявшей около какого-то сарая. Я сначала увидел мощную стальную раму крана, которая использовалась, чтобы снимать башни и поднимать моторы из кормовых отсеков наших танков для их замены: высокая стальная конструкция, которая могла надвигаться поверх даже самых тяжелых наших танков. Я испытал неимоверное облегчение, увидев эту ремонтную мастерскую, поскольку блок трансмиссии в моей «Пантере» буквально дышал на ладан. Мощная силовая цепь была рассчитана только на 800 километров, а у нас с момента попадания танка в котел с ней было пройдено 900 километров. Стальной картер в носовой части корпуса имел значительную течь, а когда механик-водитель переключал скорости, я слышал, как проскальзывает зацепление шестерней к коробке передач. Если какой-нибудь агрегат двигательной системы откажет в бою, для всех нас это, безусловно, будет концом всего.

Но есть ли у нас время, чтобы произвести замену, если замена благодаря какой-то чудесной случайности вообще возможна здесь?

Я увидел, что под рамой крана уже стоит другая «Пантера», а на передней части ее корпуса расположились три механика, с грустью смотрящие вниз на крышку, закрывающую доступ к трансмиссии. Я прекрасно знал всю последовательность действий: переднее расположение трансмиссии «Пантеры», приводящей в движение передние ведущие колеса – «звездочки», требовало от механиков предварительно снять прямоугольную броневую плиту, закрывавшую сиденья радиста и механика-водителя. Эта плита, часть общего бронирования корпуса, должна была быть освобождена от крепящих ее болтов и затем поднята с помощью крана. Механикам предстояло залезть в открытый корпус, освободить от креплений целиком весь агрегат трансмиссии и также вынуть ее краном из корпуса. Затем нужно было поместить на посадочное место новый агрегат, устройство столь громоздкое, что его надо было опускать буквально по миллиметру зараз, чтобы быть уверенным в правильной его посадке.

После того как все это будет проделано, требовалось открыть моторный отсек в корме танка и вынуть броневую вентиляционную решетку. Затем предстояло вынуть краном весь блок мотора фирмы «Майбах», а затем установить новый блок в бронированный корпус внутри моторного отсека. Опытные механики могли проделать все эти операции за день, дав тем самым «Пантере» возможность пройти еще 800 километров вплоть до новой замены целиком мотора и трансмиссии.

Поэтому, когда я увидел рядом с сараем этот кран над «Пантерой» и трех механиков, стоявших на корпусе танка, я решил, что подобная операция как раз находится в процессе ее осуществления. Но затем я обратил внимание на то, что нигде не видно запасных частей и инструментов, обычно разложенных вокруг, лишь «Пантера» с краном над ней и механики, стоящие на корпусе. Затем я осознал, что эти механики зачем-то соединены с краном: от их шей тянулись веревки к стальной балке крана. Вглядевшись, я понял, что веревки обвивают шеи механиков, другие их концы закреплены на балке.

Заслонив глаза рукой от солнца, я всмотрелся в происходящее у сарая. «Пантера» взревела мотором, выбросив из выхлопных отверстий дым, и быстро отъехала задним ходом на несколько метров. Механики, стоявшие на корпусе, потеряли опору под ногами, повисли на веревках, их ноги теперь словно выбивали чечетку, а тела конвульсивно подергивались в петлях. Командир «Пантеры», стоявший в башне танка, бросил на них беглый взгляд, а затем повернулся лицом вперед, по ходу машины, двигатель снова взревел, и танк двинулся вперед по лесной просеке. На его борту я заметил маркировку танкового корпуса СС.

Время поджимало, и мы не могли останавливаться, чтобы разобраться во всем происходящем. Но когда мы миновали сарай и кран, я отметил для себя, что эти три человека, качающиеся сейчас в петлях, были одеты в вермахтовскую форму танковых механиков: заляпанные машинным маслом черные комбинезоны, которые я видел множество раз. На шее каждого из них висела табличка с надписью, которую я успел прочитать на ходу:

«Этот человек помог красным, отказавшись помочь войскам СС».

Выезжая на лесную дорогу, я снова оглянулся, на балке крана уже рассаживалось налетевшее воронье.

Котел не был тем местом, где можно было бы высказывать протесты или сожаления или обсуждать вопросы вынесения смертных приговоров. Это было место, где необходимо двигаться вперед, стиснув зубы, и слушать только рычание своей трансмиссии, а не стоны раненых или умирающих.

Разобравшись с различными советами относительно направления, мы даже в сгустившейся темноте сумели найти дорогу к тому месту, где среди вековых дубов сосредоточились танки и другие бронированные боевые машины. Здесь собрались три истребителя танков «Хетцер»[25]25
  Разработан и производился в оккупированной Чехии, всего с апреля 1944 до конца войны чехи сделали для вермахта 2827 таких машин на базе чехословацкого легкого танка 38 (t), немцы называли его Pz KpfW (38). «Хетцер» имел боевую массу 15,75 т, пушку 75-мм длиной 48 калибров и весьма неплохое бронирование в лобовой проекции – 60 мм, наклон в верхней части 60°, в нижней части 40°. Скорость до 40 км/ч.


[Закрыть], эти проворные небольшие самоходные орудия, с которыми сейчас возились их экипажи, и взвод танков Pz IV. Эти машины находились в плохом состоянии: их дополнительные сетчатые экраны смяты и порваны, из лючков доступа к двигателям шел темно-коричневый дым. Один из этих танков тащил на буксире трофейный русский Т-34 без башни. Этот надежный русский танк (сейчас – одно его шасси) прошел бог весть сколько километров и сменил множество хозяев – но все так же надежно и без жалоб служил тому, кто им управлял.

Мы медленно проползли мимо этих боевых машин, по-прежнему неся на броне наш груз раненых и влача за собой колонну прибившихся к нам пеших беженцев, пока одиночный «цепной пес»[26]26
  «Цепные псы» – фронтовое прозвище военнослужащих полевой полиции из-за носимых на металлической цепи горжетов с нанесенной эмблемой, под которой было написано черным «Feldgendarmerie».


[Закрыть] не указал нам на лесную поляну, где можно было разжиться информацией. К тому времени, когда мы добрались до этого места, тьма ночи уже изрядно сгустилась, а наши моторы снова здорово перегрелись. Эсэсовские «Королевские Тигры» со скоростью пешехода уползли в сторону, ведомые пешим провожатым, который был соединен телефонным кабелем с механиками-водителями этих машин. Танки, принадлежавшие танковому корпусу СС, собирались в лесу где-то севернее. Капо и его башнёр отправились переговорить с другими собравшимися здесь танкистами, мы же открыли решетки моторного отсека и принялись обследовать майбаховский двигатель, который потрескивал, остывая.

Окружавшие нас пешие беженцы, похоже, были готовы идти всю ночь. Поведение людей начинало становиться непредсказуемым, многие, похоже, уже отринули все свои страхи. В посвежевшем ночном воздухе стоны раненых смешивались со звуками импровизированных попоек, скорбные молитвы перекрывал звон бутылок.

Кое-кто из мужчин и женщин, разбившись попарно, нашли себе укромные местечки в темноте под кустами и предавались там любви, звуки их любовного общения прекрасно были слышны в воздухе весенней ночи: звуки существ, отчаявшихся найти какую-нибудь надежду в ужасе котла. Одна женщина-зенитчица даже не дала себе труда найти хоть какое-то укрытие, но приняла в себя парня из войск СС прямо на земле между деревьями, ее глаза, смотрящие в небо из-под его плеча, ничего не выражали. При виде такого ее отчаяния мы только покачали головой, но у кого достало бы духу заклеймить ее позором – потому что кто мог бы сказать, когда оборвется ее жизнь и сколько времени их тела останутся не изуродованными войной? Высоко в небе над нами вспыхнула осветительная парашютная ракета и стала медленно снижаться, ее резкий, безжизненный свет во всех деталях обрисовал происходящее вокруг нас. За удачливым эсэсовцем выстроилась целая толпа, его товарищи ждали своей очереди.

Весь Рейх пришел в эти дни к подобному состоянию.

И сколь глубоко еще ему придется пасть?

Было уже около 23 часов, но небо порой становилось светлым как днем, когда на кроны деревьев опускались осветительные ракеты или над нашими головами перекрещивались светящиеся следы трассирующих снарядов, падавших и взрывавшихся где-то далеко от нас. Звуки боя по периметру котла теперь были слышны гораздо громче, походило на то, что красные затягивали петлю все туже. Мимо нас то и дело брели группы раненых солдат, умоляя оказать им медицинскую помощь, кучки беженцев толкали ручные коляски со своими ранеными или больными, говоря нам, что русские подходят все ближе и ближе. На наших глазах одна беженка покончила с собой выстрелом из пистолета; ее мертвое тело лежало на земле между деревьев, неподалеку от бесстыжей зенитчицы и страстного эсэсовца.