Текст книги "Книга, в которой исчез мир"

Николай не сразу понял, что, по мнению его собеседника, связывает сожжение почтовых карет с переизданиями книг и книжной ярмаркой в Ханау.

Очевидно, в Германии уже давно идет подспудная книготорговая война. Пару лет назад несколько лейпцигских издателей по собственному почину и без учета интересов других книгоиздателей прекратили старую добрую традицию книгообмена на книжных ярмарках. Эти люди вдруг без всякого предупреждения начали настаивать на денежных расчетах и при этом подняли на пятьдесят процентов цены на книги. Самый влиятельный из них, Филипп Эразм Рейх, устроил даже собственный склад на франкфуртской ярмарке, куда поставлял из Лейпцига книги за наличные с накладными расходами всего в шестнадцать процентов. Какому-нибудь швабскому книготорговцу приходится платить двадцать пять процентов только за транспортные расходы, не говоря уже о расходах на организацию ярмарки, а это еще по меньшей мере пять процентов.

– Эти барышники из Лейпцига, Геттингена, Галле, Йены и Берлина без зазрения совести пользуются своими преимуществами, – кипя негодованием, продолжал молодой человек. – Они не несут практически никаких транспортных расходов. Так как они печатают книги в университетских городах, то их первые тиражи расходятся с гарантией, и они почти не сталкиваются с риском. По этой причине у них всегда полная касса, и они могут заказывать книги самым дорогим авторам. У книготорговцев юга не остается клиентов. Северные издатели хотят стать полновластными хозяевами рынка и оставить нам только одну честь – опустошить наши склады, принимать их книги и продавать их без всякой для нас прибыли. Все эти с таким трудом заработанные деньги нам придется принести им на блюде и положить у дверей Рейха и его шайки.

Молодой человек пришел в настоящую ярость.

– Но на юге давно, уже много лет, прилежно занимаются переизданиями. Тот, кто не переиздает, тот разоряется.

Вот посмотрите, трагедии Лессинга. В издании Фоссена они стоят один талер и сорок восемь крейцеров. Переиздание Шмидера можно приобрести за двадцать четыре крейцера. При всем желании таким ценам нельзя создать конкуренции, и продажа оригиналов не принесет должного дохода. Эти лейпцигские негодяи – воры, они высасывают из страны все соки. Так как они не могут по-другому воспрепятствовать переизданиям, они перекрыли пути доставки этих книг. Вот вам и вся правда.

– У вас есть какие-либо доказательства? – поинтересовался Николай.

– Доказательства? Достаточно посмотреть, где именно орудует эта шайка. Это все дороги, которые ведут из Вены в Ханау.

– Ханау? – переспросил Николай. – Почему именно в Ханау?

– Там находится ярмарка переизданных книг. Если Лейпциг хочет войны, он ее получит. Мы, южане, не склоним головы перед этими алчными монополистами. Даже если они начнут бесчинствовать на всех дорогах, им не удастся покончить с нашими переизданиями!

Николай поблагодарил продавца и откланялся. Молодой человек был так взволнован, что Николай решил не напоминать ему о заказе.

10

Ваше превосходительство.

Мы сделали все для того, чтобы быстро разобраться с порученным нам делом. Нам, правда, до сих пор не вполне ясен полный масштаб заговора, хотя мы потратили на расследование четыре дня напряженного труда, но лично у меня нет никакого сомнения в том, что речь идет о разветвленной сети опасных политических интриг. Я пользуюсь для своего донесения шифровым кодом Петри Сальвата, поскольку не уверен, что в наших собственных рядах нет слабых мест.

Ситуация здесь остается пока весьма неясной. Тем не менее на почте Нюрнберга работает надежный человек, который в течение нескольких последних месяцев просматривает всю проходящую через эту почту корреспонденцию, что позволило нам найти неопровержимые доказательства преступных действий пресловутых иллюминатов. Правда, пока непонятно, в чем заключалась связь – если она существовала – между ними и Альдорфом. Мы исходим из того, что граф Альдорф тайными путями переправлял значительные суммы денег в боевую кассу этой в высшей степени опасной группы. Пока у нас нет для этого достаточных доказательств, поскольку очевидно, что все эти деньги были по векселям переведены за границу, где они недоступны нашему контролю. Дело выглядит так, что в него вовлечен один торговый дом в Амстердаме, причем я не могу сказать, знают ли хозяева этого дома о назначении денег. Думаю, что скорее всего нет. В настоящее время мы нащупываем след.

Громадный размер суммы – вот что по-прежнему занимает нас. Такую сумму можно собрать только для выполнения весьма обширных и далекоидущих планов. Мы заняли исходную позицию и готовы ударить, как только на поверхности покажется хотя бы одна из голов гидры, но сейчас нам приходится вести себя тихо, чтобы не возбуждать подозрений и убаюкать бдительность иллюминатов.

Здесь, в Альдорфе, мы напали на след множества весьма интересных фигур. Некоторые находятся в бегах, но скоро будут найдены. Один из них сделал попытку выйти из игры, покончив счеты с жизнью. Пока у меня нет точных сведений о том, со сколькими лицами нам предстоит иметь дело, но вот несколько имен, которые могут оказаться вам полезными.

Управляющий Калькбреннер, камергер Зеллинг и придворный аптекарь Циннлехнер – единственные слуги высокого ранга, которых граф держал в замке. Что касается остальных, то это лакеи, посыльные и прочие канальи, от которых в расследовании было мало толку.

Придворный аптекарь Циннлехнер бежал, и мы подозреваем его в убийстве камергера Зеллинга. Приметы аптекаря прилагаются. Управляющий Калькбреннер пытался бежать, но был пойман и один раз допрошен. Протокол допроса также прилагается. Камергер Зеллинг, как я уже упоминал, был найден в лесу убитым, и все указывает на то, что ответственность за это жестокое убийство несет придворный аптекарь Циннлехнер и еще три или четыре человека, следы которых мы обнаружили на месте преступления. Состояние трупа позволяет предположить, что над камергером Зеллингом был совершен какой-то жестокий ритуал, смысл и значение которого нам пока не ясны. Описание трупа прилагается.

Естественно, мы пошли по следам и оставили на всех почтовых станциях описание внешности Циннлехнера. Результаты не могут удовлетворить нас, поскольку, к великому сожалению, следы преступников обрываются в лесу. Доподлинно установленным можно считать только то, что в лесу Лауренти следы преступников разделились. Одни из этих людей пересекли поле и вышли к Бамбергскому тракту, где следы теряются. По второму следу мы вышли в окрестности Зульцбаха, и мои люди полагают, что этот человек пошел по направлению к Праге. Это заключение сделано на том основании, что многие свидетели показали, что видели одинокого всадника, ехавшего в сторону Праги. Судя по описанию, этим человеком вполне мог быть Циннлехнер. Третий след – след двух лошадей – вел на юго-запад, но и здесь мы вскоре были вынуждены отказаться от преследования, так как следы смешались с множеством других конских следов. Никто не может сказать, направились ли эти люди в Штутгарт или в Ульм.

Что же касается покойного Зеллинга, то достойно великого сожаления, что мы не смогли опередить его убийц и допросить его, так как он наверняка был хорошо осведомлен о некоторых событиях, происходивших в замке. Свидетельница преступления, крестьянская девушка из окрестной деревни, пока не в состоянии давать показания, поскольку переживает сильнейшее потрясение. Но ее в настоящее время лечит молодой талантливый врач, который постепенно приводит ее в чувство.

Этот врач между тем не кажется tabula rasa, и поэтому я пока не знаю, можно ли ему доверять. Год тому назад он был замешан в какие-то просветительские дела в Фульде, из-за чего был оттуда изгнан. Он поселился в Нюрнберге, возможно, это случайность, хотя, быть может, и здесь не обошлось без влияния Альдорфа. Врачу двадцать один год, он строен и худощав, но отличается внушительным ростом. Его невысокое положение позволяет ему носить весьма скромную одежду и ничем не выделяющийся парик, но его несколько надменные, излучающие любопытство карие глаза на мужественном, но юном лице возбуждают интерес у служанок замка. Они вертятся вокруг этого врача и глазеют на него, когда он проходит по коридорам. Но он не обращает ни малейшего внимания на женское любопытство, и именно поэтому я вообще упомянул об этом обстоятельстве. Насколько я могу судить по моим собственным наблюдениям, он направляет свое внимание исключительно на те вещи, которые стимулируют дух, а не сердце или чувства. Одним словом можно сказать, что он обладает замечательными духовными и умственными способностями. Хагельганц полагает, что этот врач может оказаться шпионом. Сегодня подозрения Хагельганца нашли некоторое подтверждение, так как врач сумел точно предсказать место следующего нападения на почтовую карету, что заставляет меня думать, что доктор, возможно, действует заодно с этими преступниками. Я внимательно наблюдаю за ним, так как в любом случае он может оказаться весьма полезным для нас.

Во время последнего нападения на почтовую карету нам в руки попал наемный грабитель, через которого мы надеемся выйти на заказчика преступления. Я немедленно сообщу вам, если нам удастся проверить и этот след.

Прошу вас дать задание всем почтовым станциям округа усилить контроль писем. Мне необходимы копии всех подозрительных отправлений из здешних мест, чтобы мои люди имели возможность сортировать и анализировать их. Библиотека замка Альдорф хранит еще немало тайн, но мы разгадаем их и осушим это зловонное болото.

Я уверен, что значительные денежные суммы откладывались и накапливались в течение долгого времени, чтобы оказаться под рукой в момент нанесения решительного удара. Какую цель преследуют заговорщики и в какой связи с нею находятся странные нападения на почтовые кареты, мы, к сожалению, пока не знаем. Но скоро мы выявим эту связь.

Со всей искренностью заявляю, что я счастлив, что могу с честью носить мое имя, чем и заканчиваю свое донесение.

Джанкарло ди Тасси.

11

– Наверняка кто-то из горожан обратился в Ветцлар с жалобой, – сказал Мюллер, ковыряя пальцем в лежавшем на столе хлебе. – Пропала очень крупная сумма денег. Не знаю, как Альдорфу удалось это сделать.

Николай промолчал, отправив в рот кусок вареного картофеля и думая о недавнем знакомстве с ди Тасси.

– Как вы можете есть эту дрянь? – спросил Мюллер и выплюнул на стол полупрожеванный кусок хлеба. – Эти земляные груши годятся только на корм скоту.

– Вы не знаете, сколько именно денег? – спросил Николай, не обратив внимания на замечание Мюллера.

Мюллер наклонил голову, взял со стола оловянную кружку и сделал порядочный глоток пива.

– Очень много, а именно так много, сколько может одолжить самый богатый человек в течение года.

Николай откинулся на спинку стула, стараясь не смотреть на остатки пищи, которые за обедом всегда разбрасывал по столу Мюллер. Эти совместные дневные трапезы с благодетелем были пыткой для Николая. Застольные привычки Мюллера были невыносимы. Едва он успевал сесть за стол, как все вокруг было уже усеяно сырными корками, колбасными обрезками, надкусанными и выплюнутыми хрящами. Нож по самую роговую рукоятку оказывался выпачканным в сале. По кускам, застрявшим в растрепанной бороде Мюллера, всегда можно было точно сказать, что он ел на обед.

Но сегодня Николай не мог пропустить обед, ибо Мюллер, каким бы плохим врачом и отвратительным человеком ни был в глазах Николая, располагал тем, в чем лиценциат нуждался сейчас как в воздухе, – нужными сведениями. Обо всех новых слухах и сплетнях Мюллер был осведомлен не хуже, чем о новых случаях болезней.

– Но кто же одолжил такую крупную сумму? – как бы невзначай поинтересовался Николай.

– Магистрат и некоторые богатые горожане. Альдорф выдал им долговые расписки под залог своего имущества. Насколько мне известно, подписались даже несколько южнонемецких князей. Это форменный скандал. Прежде всего это противоречит положению о праве первородства при получении наследства, а это право запрещает отчуждать или продавать собственность, находящуюся во владении семьи. Теперь надо ждать ожесточенной схватки. Вартенштейги уже вооружили своих людей.

– Ди Тасси прибыл сюда в связи с этим делом?

Мюллер поморщился и специально отращенным для этой цели ногтем левого мизинца выковырял кукурузное зернышко, застрявшее между резцами. Задумчиво рассматривая измятое желтое зернышко, он ответил:

– Я вполне допускаю такую возможность. Кто-то из городского совета направил жалобу в Ветцлар, в Высший имперский суд, опасаясь, что магистрат и Лоэнштайны поделят имущество, а горожане останутся ни с чем.

Мюллер снова отправил в рот кукурузное зерно, запив его добрым глотком пива.

– Я не понимаю этого, – произнес Николай.

– Здешняя знать отчаянно нуждается в деньгах, – пустился в объяснения Мюллер. – Но закон запрещает аристократам продавать имущество простолюдинам. Правда, существуют подставные лица, люди с сомнительными дворянскими грамотами, люди с пустыми карманами, но с титулами, которые и служат ширмой в такой купле-продаже. Состоятельные горожане таким путем пытаются совершать покупки, которые им запрещает закон. Альдорф же явил собой особенно тяжелый случай. Он воспользовался не одной ширмой, а многими. Он продал свое имущество несколько раз разным людям.

Мюллер немного помолчал, потом продолжил:

– Вы заболеете, если будете есть земляные груши, гарантирую вам. Здешние крестьяне не притрагиваются к ним, а я всегда полагаюсь на мнение крестьян.

– В Пруссии выращивают много картофеля, а скотину кормят только излишками, – возразил Николай.

– Пруссия! Ничего удивительного, они там жрут все. Солдафоны. Вам надо еще многому учиться, Рёшлауб. Кстати, вы подготовили годовой отчет?

Напоминание об этой гнусной работе испортило и без того неважное настроение Николая. Ему предстояло привести в порядок, разобрать и проанализировать сотни случаев за прошедший год и подготовить справку о заболеваемости для магистрата. Для Мюллера это был просто дар небес – получить работника, готового исполнять эту барщину.

– Я работаю над ним, – солгал Николай и снова вернулся к интересующей его теме. – Ди Тасси появился здесь уже на второй день после смерти Альдорфа. Вы не находите это странным?

Мюллер пожал плечами.

– Вероятно, кто-то уже давно заподозрил Альдорфа в махинациях и приказал ди Тасси заняться расследованием. Да, должно быть, так все и было. И, возможно, Альдорф именно поэтому… ну, вы понимаете, о чем я говорю.

Он сделал не допускающий возражений жест, поднялся из-за стола и плюхнулся на канапе, стоявшее возле окна. При этом над видавшим виды матрацем поднялся столб пыли. Городской врач взял помятую жестяную коробку, достал оттуда пару предметов и начал основательно готовиться к действу, которого Николай опасался больше всего, – к курению трубки.

Всего несколько лет назад этот обычай был уделом ломовых извозчиков, конюхов, солдат, кучеров и живших в Германии выходцев с Востока. Но на протяжении последних шести или семи лет табак стали курить все – лакеи и графы, ученики продавцов и банкиры, практиканты и референты. Густой дым клубился везде и всюду. В каждом кабачке слоями висел дым, из-за которого нельзя было ни есть, ни пить, не подвергаясь опасности пропахнуть едким чадом и едва не задохнуться в нем. Николай поспешил откланяться, тем более что действие табака на пищеварение заставит городского врача провести долгое время на дворе. Впрочем, лучшего нельзя было и пожелать – курение табака избавило Мюллера от вечных запоров. Городской врач попрощался с Николаем кивком головы и втянул дым из вонючей трубки, в которой уже начали потрескивать раскаленные листья табака.

Николай направился к больным, которых должен был посетить в пятницу и субботу. Стоял страшный холод, и Николай шел по улице, низко опустив голову, чтобы ледяной ветер не дул в лицо. Собственно, после такого обеда он должен был чувствовать вялость, но вместо этого Николаем овладело большое беспокойство. Обед с Мюллером еще раз показал ему, какое жалкое существование влачит он здесь, в этом медвежьем углу, отсталом настолько, что благородный картофель скармливают здесь безмозглой скотине, не понимая, насколько благотворен этот овощ. Множатся сообщения о чудесных свойствах картофеля, но кто читает здесь медицинские газеты?

Николай снова вспомнил о болезни Альдорфа, точнее, о гнойнике, расположенном ниже сердца. О яде, который принял граф. О странных намеках в письме Максимилиана. О чем там шла речь? Николай наизусть помнил чеканные латинские формулировки. Они располагают ядом ядов, чтобы уничтожить нас. От этого яда не существует никакого противоядия. Этот яд легко приготовить и еще легче спрятать.

Зараженный этим ядом, поскольку он не умирает сразу, носит в себе эту заразу, которая постепенно подтачивает и убивает жертву, оказывая свое разрушительное и вредоносное действие…

О чем говорил Максимилиан? И кто такие ОНИ?

Вероятно, надо заглянуть в библиотеку сиротского приюта и посмотреть, что пишут Галлер или Ван Свитен о гнилостном распаде легких.

Ветер усилился, и, поскольку Николай как раз проходил мимо станции имперской почты, он решил воспользоваться этой возможностью и бросить взгляд на вывешенные там газеты. Шестистраничное издание висело на стене рядом с маршрутами почтовых карет. Новости были малоинтересными. В некоторых соседних землях подняли монетный курс, очень изящный способ воровства, при котором не надо физически залезать в чужой карман. Общество поощрений в Базеле присудило две премии – одну за средство истребления волков, а вторую за изобретение греющего переносного сосуда, которым могли бы пользоваться бедняки. В разделе всякой всячины сообщалось о французских дамах, которые за год используют два миллиона pots de rouge, и автор заметки делал вывод о том, насколько счастливы люди, живущие в стране, где для поддержания превосходного румянца женщины и девушки не пользуются ничем, кроме колодезной воды. С конца ноября участились нападения на почтовые кареты, но злодеи, совершавшие их, либо пьяны, либо лишены разума, ибо они не грабят, а только поджигают экипажи, о чем автор сообщает с полным недоумением. Очень своеобразные люди эти поджигатели карет. Только через некоторое время до Николая дошло, что самое интересное в этой газете было то, чего в ней не было. Половина Нюрнберга говорит о деле графа Альдорфа, но именно об этом в газете не было ни одного слова.

Большинство пациентов, которых посетил Николай, жаловались на кашель и боль в руках, а также на колотье в боку.

У одной молоденькой девушки ему пришлось задержаться, ибо она кашляла кровью, а отхаркивающая микстура из кислого меда и купоросного камня, которую он назначил ей несколько дней назад, оказалась столь же бесполезной, как и зедлицевская соль, тамаринд и рвотный камень, которыми он пытался лечить больную вчера. Девушку рвало густой желчью, другие вредные вещества удалось вывести с помощью частого стула, но кровохарканье и колотье в боку только усилились. Женщина начала жаловаться на сильную головную боль. Так как, кроме того, у больной участился пульс, Николай решил прибегнуть к кровопусканию, положив предварительно пузырный пластырь на шею больной. Когда он уходил, девушка бредила и металась на подушках.

У Николая было отвратительнейшее настроение, когда он пришел в библиотеку сиротского приюта. Он почти физически чувствовал, как бессилие и невежество давят ему на плечи. Насколько же безнадежно и бесполезно все его так называемое искусство! Он скользнул взглядом по корешкам переплетенных в кожу медицинских трактатов, но долго не мог решить, какой том взять с полки. Все это он уже читал. Он знал рецептуру и лечебные методы, предложенные Ван Свитеном. Но больные Николая реагировали на предписания не так, как это было описано в книгах. Но даже если такое и случалось, Николай не мог отделаться от впечатления, что и все иные средства привели бы в этих случаях к такому же результату.

Николаю потребовалось некоторое время, чтобы взять себя в руки, и он принялся читать о гнилостных поражениях. Ван Свитен посвятил много страниц этим разрастаниям, приписывая их образование запорам и воспалению. Дальше Николай натолкнулся на описание различий между гнилостным и гнойным распадом. Но что пользы было в этих описаниях, если никто не знал их причин и происхождения?

Может быть, ему поможет Ауэнбруггер. Прошло уже довольно много времени с тех пор, как он последний раз читал книгу великого врача. «Inventum novum ex percussione thoracis humani ut signo abstrusos interni pectoris morbos detegendi» значилось на корешке, то есть «Учение, обещавшее выявить скрытые в грудной клетке болезни путем выстукивания».

Николай пропустил введение и начал читать первую главу специальной части. «О хронических болезнях, при которых над грудной клеткой выслушиваются противоестественные звуки». Но и здесь Николай нашел мало конкретного. В параграфе 27 он прочел:

«Болезни, которые с помощью неведомой силы поражают внутренность груди, суть следующие:

1. таковые, связанные с врожденной предрасположенностью к легочным страданиям;

2. болезни, происходящие от смятения души и главным образом от неутоленных желаний, среди которых в первую очередь надо упомянуть ностальгию;

3. болезни некоторых ремесленников, у которых к тому же от природы слабые легкие».

Николай откинулся на спинку стула и принялся размышлять. Наследственная отягощенность, конечно, могла играть свою роль. Как Максимилиан, так и дочь Альдорфа София отличались слабым сложением. Разве не говорил Циннлехнер, что Софию убило медленно нараставшее удушье? Третью причину можно с уверенностью исключить. Альдорф был аристократом и не мог страдать профессиональной болезнью ремесленников. Оставались, однако, «болезни, происходящие от смятения души и главным образом от неутоленных желаний». Николай вспомнил, какие теории развивали врачи, занимавшиеся душевными болезнями. Уже давно были написаны книги об этих страданиях. Он помнил названия такого рода: «Мысли слез и плача» или «Трактат о вздохах». Правда, сам Николай очень скептически относился к авторам таких сочинений. Он так и не смог понять, каким образом можно отличать слезы души от слез тела. И какую пользу медицинской науке может принести теория о плаче? Каково же было его удивление, когда в сочинении Ауэнбруггера он нашел следы воззрений этих докторов из Галле. Сможет ли помочь ему то, что он сейчас прочел?

«К приглушению нормального перкуторного звука, по моим наблюдениям, из всех душевных страданий чаще всего приводит рухнувшая надежда достичь желаемого. Поэтому, так как первенство здесь держит ностальгия (сиречь, тоска по родине), я приведу краткое описание ее. Когда молодых, растущих еще людей, против их воли берут в солдаты и заставляют лишаться всякой надежды на благополучное возвращение домой, их охватывает особого рода печаль; они становятся молчаливыми и, что особенно сильно бросается в глаза, ищущими одиночества, задумчивыми, погруженными в себя. Они постоянно охают и вздыхают. Под конец их охватывает оцепенение и равнодушие к серьезным вещам, которых требует от них жизнь. Это страдание называется ностальгией или тоской по родине. При этой болезни не в состоянии помочь ни лекарства, ни взывание к разуму, ни уговоры, ни угрозы наказанием. Тело же чахнет тем временем, когда все помыслы больного заняты напрасными желаниями.

Между тем, пока страшная тоска охватывает и подчиняет себе дух страдальца, тело продолжает чахнуть, и на одной из сторон его начинает выявляться глухой перкуторный звук».

Ну-ну, подумалось Николаю. Это тоже не подходит к нашему случаю. Граф Альдорф не был молод и не находился в процессе роста, к тому же никто не забирал его на военную службу. Напротив, это сам граф Альдорф взял в солдаты множество своих подданных и продал их своим соседям для военных походов. Однако следующий абзац Ауэнбруггера привел Николая в изумление.

«Мне приходилось вскрывать множество трупов людей, умерших от этой болезни, и постоянно случалось мне видеть, что легкие срастались с плеврой, при этом доля легкого на стороне притупления звука оказывалась огрубевшей, уплотненной и – в большей или меньшей степени – нагноившейся».

Это описание полностью соответствовало диагнозу, поставленному Николаем графу Альдорфу. Они с Циннлехнером обсуждали диагноз той достопамятной ночью, тот приглушенный звук над нижней долей левого легкого покойника, распространявшийся вплоть до паховой области. Это можно было объяснить только болезненным разрастанием. Но как мог Альдорф умереть от ностальгии? Он находился дома, в собственной библиотеке. Ди Тасси поднял бы Николая на смех, вздумай он предложить советнику такой диагноз. Ничего не понимая, Николай прочел еще один абзац.

«Эта некогда весьма распространенная болезнь ныне встречается очень редко, а именно с тех пор, как с солдатами стали заключать договоры на определенный срок, по истечении которого у них появлялась надежда вернуться с войны домой и наслаждаться всеми благодеяниями их земли».

С недовольным видом Николай захлопнул книгу и уставил в стол неподвижный взгляд. Ко всем неприятностям он вспомнил замечание Мюллера, слышанное им за обедом: «Рёшлауб, вам надо еще многому научиться».

Он хотел учиться. Но вот только у кого?