Текст книги "Аквариум как способ ухода за теннисным кортом"

Попутно мы совершили несколько поездок в Киев, Воронеж и Челябинск в электрическом составе. Может быть, мы ездили еще куда-то. Сейчас у меня все перепуталось, и вполне возможно, это было годом раньше, но не суть. Это был христианский период Боба, и в каждом городе совершалось паломничество в местный монастырь или просто храм. Группа старалась ни в чем от него не отставать и с глубокомысленным видом следовала за Бобом. Коль скоро в каждом из этих городов кроме туристических достопримечательностей ничего не было, то после концерта либо тупо пили у Боба в номере, либо шли в гости к местным тусовщикам.

Очень смешно получилось в Воронеже. Мы играли на стадионе, а на следующий день нас пригласили во Дворец культуры. Там была выставка местных художников, и все ждали нас на творческую встречу. Но в это же время поступило контрприглашение поехать в баню с обильной выпивкой. Мы приехали в этот ДК, и через пятнадцать минут все артисты собрались и уехали. Я уговаривал их остаться, но в результате остался я один в окружении человек пятидесяти. Мы сели прямо в фойе и до полуночи говорили за жизнь. На следующее утро мои друзья, как обычно, лежали синенькие, и, когда я их будил, не понимали, чего я от них хочу. Но я от них уже давно ничего не хотел.

Сашка Титов устроился руководителем художественной самодеятельности в ДК связи (работников связи), и оказалось, что туда возможно всем положить трудовые книжки. Боб уже давно вступил в Союз журналистов, что давало ему право не трудоустраиваться. Мы же впервые почувствовали некоторую свободу, когда можно не думать о том, что тебя арестуют за тунеядство. Мы чуть ли не впервые получили собственную репетиционную точку и чуть позже стали давать платные концерты в зале ДК, из которых нам начисляли ежемесячную заработную плату. У меня в трудовой книжке так и значится – «Руководитель струнной группы ансамбля „Аквариум“». Это последняя запись в моей трудовой книжке. С тех пор я никогда и нигде официально не работал.

Работая в ДК связи, мы как-то организовали несколько концертов Звуков Му. Один из них был совершенно поразительным. Петя попросил рабочих принести на сцену всю мебель, которую можно было собрать за кулисами, и завалил ею всю сцену. Всю группу он спрятал за столами и шкафами, и музыкантов вообще не было видно. А он весь концерт пел, выглядывая из-за шкафа или выставляя из-за него свой зад или ногу. Ничего более смешного и концептуального я никогда не видел. Группа не вышла даже на поклон. Вообще мне повезло, я видел десятки концертов этой группы, и для меня это были самые сильные ощущения.

Шел восемьдесят седьмой год, и весной мы поехали в Баку, где попали в лапы к каким-то жуликам, которые хотели сделать на нас деньги при минимуме затрат. Я знал, что в Баку живет моя сестра Нонна, которую я не видел лет двадцать пять со времени смерти нашего отца. С матерью они не общались, и я не знал ее адреса. Но каково же было мое удивление, когда они с мужем встретили меня в аэропорту. Они приглашали меня остановиться у них, но я предпочел остаться вместе со всеми. Нас поселили в каком-то общежитии и закрыли снаружи. Это было похоже на арест, мы не могли выйти наружу, и в помещении даже не открывались окна. Я проснулся с головной болью, как будто отравленный. Концерт же должен был состояться в каком-то ЖЭКе, при практически нулевом аппарате. Это была явная подстава. В то время, как мы пытались добиться какого-то звука, мне стало совсем плохо и меня стошнило. Все выступление я без сил провалялся на какой-то подстилке за сценой и даже не смог на нее выйти. Таким образом, мои родственники, как в свое время мой брат Алексей, впервые пришедшие на наш концерт, не смогли послушать эту группу с моим участием. После концерта к нам подошли знакомые ребята, которые приехали на концерт из Махачкалы, и предложили быстрее сматываться и ехать к ним в Махачкалу. На вокзал меня везла сестра, и меня всю дорогу тошнило. Что со мной было, я так и не знаю. Под проливным дождем меня еле погрузили в поезд. Наутро я проснулся в Махачкале, немного пришедший в себя, но еще зеленого цвета. Целый день мы провели в какой-то квартире, где я почти все время проспал на полу. А вечером мы сыграли в маленьком драматическом театре прямо на берегу Каспийского моря. Концерт был хороший, а условия по сравнению с Баку были просто идеальными. На следующий день нам надо было уезжать обратно в Баку, откуда у нас был самолет. Но пропал Ваня Воропаев, который ушел в горы за травой с какими-то местными тусовщиками. Мы все волновались, поскольку это все-таки Кавказ и местные жители могли иметь крутой нрав. Но он целехонький материализовался прямо перед отходом поезда из Махачкалы. В Баку я поехал прямо к сестре, и мы всю ночь разговаривали за жизнь. Сестра помогла мне сделать переоценку всей ситуации в ее отношениях с матерью. Как бы там ни было, я был рад тому, что обрел сестру и подружился с очаровательной рыжей внучкой Алиной. Мы сговорились непременно встретиться, когда они будут в Петербурге. В Баку незадолго до этого стреляли, и пуля попала прямо в кастрюлю, что стояла у них на подоконнике. После этого они решили во что бы то ни стало оттуда уехать, и это был только вопрос времени.

В июне мы поехали в Москву и приняли участие в концерте для членов конгресса «Врачи мира за безъядерный мир» в концертном зале «Россия». В качестве почетных гостей ожидались Стивен Стиллз и Грэм Нэш. Дэвид Кросби приехать не смог, потому что у него были проблемы с наркотиками, в результате чего он оказался в тюрьме. Мы не верили, что такое возможно. Мы приехали за день до концерта, и нас поселили в гостинице «Россия», что было очень удобно, поскольку зал находится прямо в этом же здании. Это оказался тот день, когда Маттиас Руст приземлился на Красную площадь. Мы ходили смотреть, но самолет уже куда-то оттащили, а пилота арестовали. Мы сидели в номере, когда вдруг вошел Стивен Стиллз с гитарой, сел на кровать и запел Love The One You With. Так, без вступления, состоялось наше историческое знакомство. Днем был торжественный обед, а вечером в гостинице нам отвели специальную гостиную, где состоялось запланированное общение двух групп. С нами все время были очень симпатичные комитетчики, которые всем были хороши, но уж больно сильно выказывали свое дружеское расположение. Но у нас не было выбора, и мы весь вечер сидели и пели друг другу песни. На следующий день, на концерте, мы решили вместе спеть песню Сестра, которую Боб только что написал, и песню Грэма Нэша Teach Your Children, которая в свое время была в Америке хитом № 1 и припев которой, конечно же, был нам знаком.

Концерт был бездарный, в нем участвовали все, начиная с Леонтьева и Ирины Понаровской и заканчивая оркестром Спивакова. Во время саундчека у нас вышел принципиальный спор с организаторами, которые настаивали на том, чтобы мы, как и все, играли под фонограмму, и были очень удивлены тем, что ее у нас нет, как и у Стиллза с Нэшем. Мы были хедлайнерами и заканчивали концерт, который должен был транслироваться по первой программе ТВ. Споры о фонограмме длились весь день, и устроителям все же пришлось согласиться на наши условия и транслировать нас вживую. Зал чинно сидел до конца концерта, но на песне Сестра, которую мы пели вместе, все уже танцевали, хотя трансляция на этом закончилась. Я опять зачем-то привез с собой виолончель – мы не исполнили ни одной песни, в которой я на ней играю. Правда, она мне пригодилась на вечеринке с Стиллзом и Нэшем. Мы быстро с ними подружились, и они обещали пригласить нас на следующий год в Канаду. Но мы в это не верили. В знак признательности Бобу и Саше Ляпину они подарили свои акустические гитары «Tekamine» со встроенными звукоснимателями и эквалайзерами.

Глава третья

После выхода Red Wave события развивались с неимоверной скоростью. Сначала Джоанна привезла Бобу электрическую гитару, белый «Squire», которую ему передал Дэвид Боуи. Аквариум становился притчей во языцех. Начали материализоваться самые фантастические мечты. Было ощущение победы и того, что все только начинается и мы после стольких лет испытаний получим по заслугам. Начиналась перестройка. Везде праздновали победу. Все средства массовой информации вдруг стали открывать завесу над рок-музыкой, и, таким образом, появился феномен русского рока. Что было истинным, а что шелухой, понять было невозможно. Боб постоянно мотался в Москву и встречался с влиятельными людьми. В этот момент «Международная книга» затеяла проект экспорта русского рока на Запад, и, когда об этом зашла речь, имя Гребенщикова было у всех на устах. Приехали президент американской компании «Belka» Кенни Шеффер и очаровательная Марина Олби. Они быстро остановили свой выбор на Гребенщикове и пригласили его в ознакомительную поездку в Америку. Она пришлась прямо на новый восемьдесят восьмой год. Бобу устроили встречу с Дэвидом Боуи и Майклом Джексоном. Но ближе всего он сошелся с Дэйвом Стюартом из Eurythmics. Джоанна, как первооткрывательница, пыталась контролировать процесс, но постепенно стало ясно, что она теряет свои акции и монополию на русских артистов. В ходе поездки Бобу предложили контракт, согласно которому он будет записывать в Америке альбом на английском языке с американскими музыкантами. Ну что же, это было интересно, и наверняка Боб был самой подходящей для этого кандидатурой. Он вернулся в пробковом шлеме, ковбойских сапогах и с фонариком из Чайна-тауна в руках. Мы все собрались у него на Перовской и полночи слушали небылицы о его приключениях.

Но пора было возвращаться к реальности. Нам опять предложили сыграть в «Октябрьском», и в этот раз мы сыграли несколько сольных акустических концертов, в которых принял участие и Саша Ляпин. Они были гораздо ровнее, нежели за год до этого с оркестром. И Саша привнес интересный элемент в доселе привычную так называемую акустическую музыку. Странно, что этот опыт не получил развития. (Хотя через десять лет Боб все-таки пригласил Сашу в очередной состав Аквариума, но это была уже другая группа.) И по-прежнему происходило деление на акустический и электрический Аквариум.

В это же время или чуть позже в том же «Октябрьском» состоялись концерты Поп-механики. Мне тоже довелось принять в них участие. Это было приурочено к первому городскому конкурсу красоты, в жюри которого были Курехин и Юра Каспарян. Я с опаской отношусь ко всему, что люди считают красивым, – к моде, моделям и прочему. Но ввиду того, что это делал Курехин, я охотно вписался, причем участие в Поп-механике в этих концертах пересекалось с концертом Аквариума в ДК связи, и я предпочел отпроситься в Аквариуме. Мы выступали маленьким эстрадным оркестром под руководством Курехина, включавшим братьев Сологубов, Вишню, всю группу Кино и нас с Борей Райскиным. Наша роль в таких больших концертах была очень удобной. Мы сидели немного сзади на возвышении и, будучи участниками, были одновременно и зрителями. Первое отделение конкурса красоты было собственно конкурсом. Выходили девушки в бикини и на каблуках, а мы играли какую-нибудь пошленькую мелодию типа Генералы песчаных карьеров с серф-гитарой Юры Каспаряна и всегда с каким-нибудь элементом абсурда. А в некоторых номерах аккомпанировали настоящему Борису Штоколову, который пел хит шестидесятых У моря, у синего моря. Ему подпустили дыму, в клубах которого на четвереньках ползали Африка с Тимуром. Кола-Бельды пел про оленей и так разошелся, что пустился в пляс. После концерта он совершенно искренне, со слезами благодарности на глазах, рассыпался в комплиментах и говорил, что его так никогда не перло. Все было чинно, в духе чопорных классических концертов, которые обычно проходили в этом зале. Второе же отделение было абсолютно иррациональным, с индустриальной группой и прочим. Девяносто восемь процентов людей, пришедших на конкурс красоты, были в совершенном смятении, не понимали, что происходит, и не знали, бежать или досмотреть до конца.

Чуть позже состоялся сольный концерт Поп-механики уже безо всяких конкурсов. В концерте помимо рокеров, джазменов и вообще дружков Курехина, которые на чем-либо играли, участвовали «Лицедеи», уже знакомый Камерный оркестр под управлением Равиля Мартынова и оркестр Ленинградского военного округа, что марширует на Дворцовой площади на всех парадах. Даже те, кто уже принимал участие в подобных акциях Курехина, были ошеломлены масштабом происходящего. Во время репетиции на Курехина было больно смотреть, потому что удержать внимание такого числа людей в течение двух-трех часов, чтобы просто проиграть вместе всю композицию и проверить, все ли запомнили последовательность выходов на сцену и туттийные места, казалось нереальным. О полном же прогоне всего концерта не могло быть и речи. Когда концерт начинался, порой все неслось не в ту сторону, казалось, что все рухнет и остановить уже ничего невозможно. В финале этого выступления Антон Адосинский, голый по пояс и в красном палаческом колпаке, под аккомпанемент военного оркестра, который играл увертюру к «Лоэнгрину», стриг наголо девушку с роскошными волосами и в вечернем платье. Десять гитаристов в этот момент играли какой-то рок-н-ролльный риф, камерный оркестр в яме играл Моцарта, с балкона неслись звуки фанфар, а индустриальная группа строила какие-то конструкции – стучали молотки и топоры, выли пилы и дрели. Когда музыка смолкла и на плечи девушки упал последний локон, в зале воцарилась гробовая тишина. Четыре тысячи человек молча сидели и боялись встать, чтобы не нарушить эту тишину.

Следующий концерт Поп-механики был в СКК, и он превзошел по масштабу что-либо доселе слыханное и виданное. Был уже привычный набор из военных и штатских, носились грузовики с революционными матросами. Юные лучницы в белых платьях пускали стрелы, играл камерный оркестр, и было много всякого другого, что уже и не вспомнить. Конечный эффект всех концертов всегда был один – восторг на грани панического ужаса. Вероятно, это именно то, чего Курехин пытался добиться.

Отношения Гребенщикова с Курехиным совсем разладились, так что Боб уже не принимал во всем этом участия. И вскоре снова отправился в Америку. Ему предоставили право самому выбрать продюсера своего сольного альбома. Через некоторое время стало известно, что свой выбор он остановил на Дэйве Стюарте. Группа, только что вкусившая первые плоды профессиональных выступлений и в тот момент еще сохранявшая признаки группы, вышла в академический отпуск.

Стиллз и Нэш действительно сдержали свое слово, и в июне мы все, кроме Вани Воропаева, который был невыездным, должны были лететь в Монреаль для участия в конгрессе врачей. До последнего момента мы не верили, что это когда-нибудь окажется возможным. Мы оформляли документы через Управление культуры и заполняли по четырнадцать экземпляров анкет. Куда они шли в таком количестве, понять было невозможно. Я в первый раз уезжал так надолго, и, поскольку оставить мать на Алексея было нельзя, мы сговорились с Андреем, что он будет приезжать через день, кормить матушку и оставлять ей еду на два дня – больше было нельзя, так как все мгновенно съедалось Алексеем и его дружками, с которыми он пьянствовал. Наконец первого июня мы на десять дней отправились в Канаду. В аэропорту Монреаля нас встречал Боб в сопровождении команды киношников. Нас поселили в общежитии Макгиллского университета в отдельных комнатах, и мы всем были очень довольны. Но на следующий день Кенни Шеффер созвал пресс-конференцию и пригласил устроителей концерта. Он спросил их, в каком отеле живут Crosby Stills & Nash. Выяснилось, что в отеле «Hilton». На что последовал вопрос, почему артисты из России живут в общежитии. Все это снимали на камеру, и этот вопрос очень быстро был улажен. На следующий день мы переехали в пятизвездочный отель «Delta» с бассейнами и прочим. К нам в гости приехали все наши друзья из Америки – Найоми, Андреа с Джимми, Джуди, Джон-Фред, Уэнди, Андрей Светличный, Игорь Бутман и, наверное, еще кто-то. К тому же проявились наши канадские подруги Каролина и Джоанна, с которыми мы познакомились у Славки незадолго до этого. Мы всюду таскались вместе, и нас постоянно разрывали на части, предлагая нам в общем-то обыденные вещи, но казавшиеся нам тогда самыми невероятными. Концерт должен был состояться только на третий день, и в первый же вечер мы пошли в блюзовый клуб на Сен-Дени. Это оказалось совершенно крохотное помещение, где на невероятной громкости играли местные музыканты. Меня совершенно поразил звук, он был не таким, каким я привык слышать его за долгие годы соприкосновения с рок-н-роллом в России. Он был абсолютно не обработанный, барабаны играли прямым звуком, безо всякой подзвучки, но при этом баланс был идеальный и играли они с фантастическим драйвом. У меня перевернулись все представления о звуке, и я не мог насытиться игрой музыкантов, которая была безупречна и стилистически точна. Выяснилось, что это просто хауз-бэнд и они играют все вечера, если не удается кого-нибудь подписать. На следующий день у нас была репетиция в другом клубе, куда доставили специально арендованный бэклайн и барабаны, а Файнштейну привезли конги. Мы не виделись с Бобом месяца два или три, и надо было выстроить программу выступления. Мы немного порепетировали и попытались выстроить звук, но он был категорически другой.

Концерт проходил на спортивной арене «Forum». Это самый большой концертный зал в Монреале, размером с СКК. Хедлайнерами концерта были Crosby, Stills & Nash, а также играли канадцы Брюс Кокберн и франкоязычный Мишель Ривар. Мы познакомились с Дэвидом Кросби, которого наконец выпустили из тюрьмы, но перед концертом у нас не было времени пообщаться. Мы выступили очень успешно – лучшей комбинации для дебюта на Западе представить себе было невозможно. После нашего выступления к нам в гримерную въехала тележка, уставленная коробками. А за ней вошли Кросби, Стиллз и Нэш. В коробках оказалась многоканальная аналоговая студия «Tascam» с пультом и несколько коробок пленки. Это была материализовавшаяся мечта. Они пожелали нам записать много хороших песен и альбомов. Для психики простых советских музыкантов это было многовато. Потом играл Брюс Кокберн, и мы с нетерпением ждали выступления наших героев. Я прекрасно помню концерт двоих из них в Москве. Он был милым, симпатичным, но в общем-то вполне обычным. И тут я увидел, в чем дело: здесь был совершенно адекватный звук. Они играли на трех акустических гитарах, которые звучали так мощно, и их трехголосый вокал был настолько безупречен, что сразу было ясно, почему эта группа стала великой. Народу было тысяч пятнадцать, но у меня было полное ощущение того, что всю жизнь нам грезилось как мистический Вудсток. Я увидел, что вся та музыка, которая в нашей стране получила распространение как акустическая, имеет один существенный недостаток – полное отсутствие звука. Вся она развивалась в эстетике бардовской песни, с вялым наигрыванием на гитарах и неправильным озвучиванием группы. Конечно же, понятно, по каким причинам у нас было невозможно этого звука достичь. В конце мы присоединились к ним на уже знакомой песне Teach Your Children, которую они пели с небольшим хором. Вероятно, эту песню они пели на каждом концерте вот уже двадцать лет.

На следующий же день нас переселили в обыкновенный отель, в двухместные номера с кухней. Это было удобно, можно было самим готовить еду и сэкономить немного денег. Славка купил палатку, поставил ее прямо в комнате и стал в ней жить. Бобу пора было возвращаться в Нью-Йорк, мы же должны были остаться до окончания конгресса. Перед его отъездом мы на один день отправились в «Le Studio» – прекрасную студию километрах в ста от Монреаля, на берегу озера. Для нас, да и для любого человека, сопряженного с музыкой, она являла собой абсолютный рай. Вероятно, это одна из самых дорогих студий в мире. На ней записывались Стинг, Джони Митчелл, Леонард Коэн и сотни других. Богатые музыканты могут приехать туда на несколько дней и жить прямо там на полном пансионе. Один день записи в такой студии стоит целого состояния. «Belka» пошла на то, чтобы использовать шанс и дать возможность Бобу записаться с нами, пока мы находились с ним на одном континенте. Мы поехали туда со всей съемочной группой, и с нами поехал звукорежиссер Eurythmics Ману Жиот. Запись, как обычно, начали с настройки барабанов. Пока Петя разыгрывался, все купались в озере и валяли дурака. Потом начали настройку гитар и постепенно стали играть песню Новосибирск, про то, как «мир подходит к концу». Так продолжалось часа два. Потом вдруг Боб решил записывать песню Артур на английском языке, которую они с Дюшей написали еще в семьдесят восьмом году. Эта очень красивая песня на три аккорда давно сложилась как номер, который они играли вдвоем. Вдруг Боб сказал нам с Рюшей, чтобы мы сыграли что-нибудь на скрипке и виолончели. Меня бросило в пот. Я никогда не играл в этой песне и был совершенно не готов к тому, чтобы играть с ходу прямо на записи, да еще в тот момент, когда все снимается для кино. Однако Рюша стал что-то наигрывать. Я тоже что-то попробовал, но у меня ничего не получилось, впрочем, как и у Рюши. Чтобы сыграть, да еще вдвоем, требуется по крайней мере час-полтора на то, чтобы придумать партии, я уж не говорю о том, что Боб мог нам сообщить об этом еще перед поездкой. Или мы могли бы попробовать в гостинице, пока находились вместе эти несколько дней. Все встали вокруг нас и стали давать советы, явно переигрывая в этой ситуации, крутясь перед камерами. В жизни такого никогда не было. Я не выдержал и всех послал. Меня стали успокаивать, но я уже твердо знал, что в этой песне я сейчас сыграть не смогу. Песню оставили в том виде, в каком она и была раньше, такой она и вошла в альбом. Боб же уединился в студии и стал записывать романсы Вертинского. Все часа три ходили кругами, наконец плюнули и стали смотреть телевизор. Там была кассета с роскошным фильмом This Spinal Tap, это очень соответствовало моменту. Мы промаялись до вечера и поехали домой. Никто не понял, для чего мы туда приезжали, для чего настраивали барабаны и все прочее, и вообще, зачем для записи двух акустических песен под гитару нужна была самая дорогая студия в Канаде – кроме того, что само посещение такого места всегда интересно. Я увидел опасный симптом того, что наш старый друг утратил ощущение реальности. Никто из нас ничего не понимал, никто не знал, что будет дальше, – Боб выбрал сольную карьеру, и распространится ли она на кого-нибудь из нас, было загадкой. Боб уже давно тяготился группой, которую он сам раздул до невероятного размера. У него не хватало духу ее распустить, а тут так удачно складывались обстоятельства, что это неприятное действие он мог легко перепоручить внешним обстоятельствам.

На следующий день мы пошли по магазинам, и наши благодетели стали покупать аппаратуру для группы. Мы пришли в самый большой рок-н-ролльный музыкальный магазин, и все стали выбирать, кому что нужно. Нам купили несколько микрофонов и обработку для студии, гитаристам – струны и примочки, Файнштейну купили всякие перкуссионные штучки-дрючки. Мы же с Дюшей и Рюшей играли на таких инструментах, что в этом магазине для нас ничего не было. Я почему-то забыл, что много лет мечтал о флэнджере (впрочем, сейчас мне кажется, что флэнджер для виолончели совсем не нужен). На следующий день Боб уехал в Нью-Йорк, а мы пошли болтаться по городу с Андреа и Джимом. Мы забрели в музыкальный магазин, где продаются струнные инструменты. Я присмотрел себе недорогую немецкую фабричную, но деревянную виолончель, так как я по-прежнему играл на многострадальной фанерной. Андреа предложила мне ее купить, если «Belka» потом вернет ей деньги. Я позвонил Бобу в Нью-Йорк и спросил, могу ли я таким образом купить себе инструмент. Но Боб сказал, что у «Belka» на это нет денег. Я был уязвлен такой дискриминацией – инструмент, который я хотел, стоил дешевле рокмэна, примочки, которую купили Саше Ляпину. Это были не подарки, а насущные вещи, необходимые для улучшения звука группы.

Путешествие подходило к концу. Нас обещали свозить на Ниагарский водопад, но почему-то поездка не сложилась. За те несколько дней, что снимался фильм, мы подружились с Рене Дэйглом – кинооператором и владельцем фирмы, предоставившей съемочную аппаратуру американским киношникам. Перед отъездом я зашел к нему в гости, и он на прощание подарил мне свой велосипед. Это был такой подарок, который заменил мне виолончель и вытеснил из моей жизни многое другое. По плану организаторов конгресса, мы должны были улететь раньше, почти сразу после концерта, но кто-то забыл забронировать нам места, и нам пришлось ждать всю русскую делегацию. На тот рейс оставались места только в первом классе, и в итоге мы полетели как настоящие рок-звезды, укрытые пледами, в то время как все профессора и академики летели обычным классом. Но для моих друзей это не имело большого значения, поскольку по привычке все напились.

Студию «Tascam» водрузили на точку в ДК связи. Славка вступил во владение ею, но все по очереди предпринимали попытки постичь ее возможности. Поскольку Боба не было, мы ничего не делали, и моими основными занятиями были игра в теннис и езда на велосипеде. Когда я где-нибудь останавливался, подходили люди и рассматривали велосипед, как иномарку, – наверное, это был первый горный велосипед в России. Я делал вид, что для меня это дело привычное, хотя получал огромное удовольствие от внимания сограждан.

Где-то в середине июля все поехали в Москву на концерт группы Santana. Прошло десять лет после их несостоявшегося выступления на Дворцовой площади, и они вместе с Doobie Brothers, Джеймсом Тэйлором и Бонни Райт наконец оказались в России. Пожалуй, это была первая акция такого рода, когда пожаловали группы такого ранга и концерт проходил в реальных условиях и с адекватным звуком. Единственным удручающим фактором было наличие несметного числа милиции и внутренних войск, а также специального контингента войск, переодетого в спортивные костюмы. Вероятно, памятуя о событиях десятилетней давности, власти полагали, что выступление этой мистической группы непременно выльется в народное восстание. Концерт же был просто фантастическим, и его даже не смогли испортить участники с русской стороны и обилие «спортсменов». Santana играли и Black Magic Woman, и Samba Pa Ti, но конечно же самым главным были звук и ощущение все того же мистического Вудстока, которое преследует меня по сей день. Время изменилось, но каждый раз, оказываясь в такой ситуации, я не могу отделаться от ощущения, что это происходит не в реальности. Я пытался представить, что было бы, если бы такой концерт удался в семьдесят восьмом году на Дворцовой площади. Может быть, пробка могла быть выбита еще тогда.

По-моему, именно в это время Дюша решился на собственный проект, который впоследствии получил название Трилистник. Туда он пригласил обоих скрипачей, Майкла Кордюкова и аккордеониста Сережу Щуракова. В конце лета вернулся совершенно отъехавший Боб. После полугода жизни в Америке и Англии понять, что у него на уме, было невозможно. Он тусовался с Фрэнком Заппой, пару дней гостил у Джорджа Харрисона во Фрайер-парке с Джефом Линном и Томом Петти, которые вместе с Бобом Диланом и Роем Орбисоном только что закончили запись альбома Traveling Wilburys в студии Дэйва Стюарта. Мы теперь были ему не ровня. Шел какой-то идиотский разговор о том, что у Си-би-эс нет денег на оплату проезда всей группы и еще что-то вроде этого, поэтому в записи сольного альбома будет принимать участие только Саша Титов. Эти версии постоянно варьировались, и понять все это было невозможно. Это была какая-то ерунда, поскольку в то время каждый из нас мог сам купить себе билет, тем более если этого требовало дело. Я не понимаю, почему Боб не мог сказать нам открытым текстом, что не хочет с нами играть. С Бобом приехали заморские киношники и продолжили съемку фильма про него, куда почему-то все-таки вошли эпизоды и про жизнь каждого из нас. В один из съемочных дней мы поехали в Комарово к Славкиной подруге Ирине. Она была внучкой академика Линника, у нее был огромный дом, и прямо на даче была обсерватория с телескопом. Летом мы часто тусовались у нее. По замыслу режиссера Майкла Эптеда, мы поехали с инструментами и должны были сыграть небольшой концерт на лужайке возле дома. Был зафрахтован автобус, и мы отправились туда со всеми друзьями. Целый день мы купались, готовили еду, ели-пили и валяли дурака. В общем, все что угодно, только не играли. Я видел, что Майкл Эптед нервничает и ждет, когда же все-таки эта группа заиграет. Но все зависело только от Боба и его прихоти. Когда же группа все-таки заиграла, опять началась какая-то ерунда. Боб запел Вертинского, потом какую-то цыганщину. Наверное, можно было и это, только непонятно, зачем ему надо было выделываться перед нами. Мы все это уже сто раз слышали, и для такого рода откровений случай был совсем неподходящий. В общем, было очевидно, что группы уже нет. Да и ситуация была совершенно надуманная: я не могу себе представить, что в это время мы вот так могли бы поехать куда-нибудь все вместе, сесть на полянке с инструментами и начать играть. Примерно такая же ерунда получилась со всеми нами, когда киношники приходили домой и снимали нас в быту. Мы все тоже выделывались, как могли. Я ездил на велосипеде по самым живописным местам этого города. Я и в самом деле часто езжу этим маршрутом, но, когда делаешь это для камеры, чувствуешь себя дураком. Моя словоохотливая матушка рассказала какую-то семейную историю; по слепоте она не видела, где стоит камера, и потому у нее получилось очень натурально. По счастью, мне удалось уговорить брата Алексея куда-нибудь исчезнуть.

После всего этого я решил самостоятельно поехать в Америку, и Марина Олби сделала мне приглашение. Все дело было только во времени, когда это удобно сделать. Боб снова уехал в Лос-Анджелес доканчивать альбом на студии у Дэйва Стюарта. Чуть позже к нему поехал Сашка Титов. Мы все ждали, чем кончится эта эпопея, и всем было интересно послушать этот опус. Осенью они вернулись, и начались разговоры о том, что в ноябре приедет Дэйв Стюарт и мы будем играть совместные концерты. Предполагалось, что мы будем играть произведения из их нового альбома. Боб приехал настоящей звездой. Он привез запись альбома, который готовился к выходу или уже вышел, я не помню. Нам было поставлено условие разучить все партии, и кто не будет готов, того не допустят к концерту. На мое «счастье», виолончель в альбоме не использовалась, а то меня бы точно не допустили. Правда, там не было и всего остального, а все игралось на электронных инструментах. Получалось, что нам надо было на слух снимать гармонию песен и делать свою аранжировку, очень приблизительно соответствующую тому, чего он понаписал. А точнее не он, а те люди, которые играли на записи и сами разрабатывали свои партии, а все остальное сделал аранжировщик Майкл Камен. Я пытался было убедить Боба в том, что неплохо бы ему с нами порепетировать и что его от этого не убудет, но он был непреклонен. Когда стали известны точные даты концертов, я забронировал билет в Америку. Я твердо решил, что эти концерты для меня будут последними. Что-то произошло, а точнее что-то ушло. Это был Боб. Он ушел из нашей группы и выбрал сольную карьеру.