Текст книги "Аквариум как способ ухода за теннисным кортом"

Я по-прежнему работал на железной дороге. В этот раз мы устроились с Ваней и Джорджем рубить кусты на станции Горьковская, где была дача его родственников. Уже была осень, и после работы мы с Джорджем «поднимали» по корзиночке грибов и заходили к его родственникам переодеться и попить чаю с вареньем.

В сентябре приехал Пол Уинтер с группой. Мы по несколько раз ходили на его концерты в ДК им. Капранова и в один из дней попали на вечеринку к атташе по культуре Морту Аллену, при участии музыкантов этой группы. Димка Гусев был настолько потрясен игрой перкуссиониста Гленна Велеса, что своего новорожденного сына назвал Гленном. А в «Юбилейном» целую неделю играли UB-40, и можно было ходить сколько угодно раз. Я же сходил только на первый и последний концерты. На первом концерте перед сценой стояли дружинники и никому не давали танцевать, а на самой площадке стадиона был выставлен партер. Но уже в ходе следующих выступлений была пробита брешь, и на последнем концерте уже все танцевали, поскольку реггей невозможно слушать сидя. Как обычно, кто-то притащил участников группы к Бобу, и состоялось торжественное раскуривание трубки мира, так как, готовясь к длительному путешествию в Россию, музыканты взяли с собой годовой запас пресной воды и травы. А очередной концерт Аквариума в Рок-клубе, на который пришли музыканты UB-40, но на котором я не был, вылился в акцию протеста. Мне сейчас не представить, против чего, но Артем Троицкий, который у меня остановился, придя после концерта, был очень воодушевлен и говорил, что это было эпохальное событие.

Второй «Музыкальный ринг» с участием Аквариума шел в прямом эфире по Центральному телевидению и транслировался на всю страну. Многие считали его первым и единственным, так как первый шел только по Ленинградскому каналу. И поскольку в тот момент я в группе не играл и у меня не было телевизора, я пошел смотреть передачу к Людке на улицу Софьи Перовской, где собралась компания тех, кто не смог попасть на телевидение или просто не хотел туда идти. Несмотря на вопиющую глупость ведущей и вообще концепции самого шоу, Боб блистал красноречием и всех обаял и покорил.

Джоанна Стингрэй с сестрой Джуди развернула доселе неслыханную активность. Ей удалось раскрутить какую-то компанию и привезти полный комплект аппаратуры для Рок-клуба – пульт «Yamaha», обработку, микрофоны и прочее. А также несколько гитар для дружков-музыкантов. От друзей у нее не было отбоя, так как каждый мечтал получить в подарок заморскую игрушку. Но в один прекрасный момент за эту активность Джоанне отказали в визе, и их свадьба с Юрой чуть не расстроилась. Поводом к этому послужила миротворческая акция, на которую решилась Джоанна. Нелегальным образом она вывезла из России записи нескольких групп и на собственные средства выпустила двойной альбом Red Wave, в который включила песни Алисы, Кино, Странных игр и Аквариума. Одну копию она послала Рейгану, другую Горбачеву, сопроводив это заявлением, где говорилось: то, чего не могут достичь политиканы на дипломатическом уровне, с успехом получается у рок-музыкантов обеих стран. В результате чего Горбачев спросил у своих советников: «Какой такой Аквариум? Почему у них нет пластинки?» И Министерство культуры дало директиву фирме «Мелодия» в срочном порядке выпустить пластинку Аквариума, дабы создать иллюзию того, что пластинки этих групп давно выпущены и продаются. Времени на новую запись не было, и решено было составить диск из записей, сделанных Тропилло. Боб взялся за оформление и, как всегда, немного поторопился. Вместо того чтобы поместить хорошую фотографию группы, музыкантов которой почти никто не знал в лицо, он решил сделать коллаж по типу Revolver. В результате чего на обложке появилось дерево, что само по себе неплохо, но на обратной стороне, на черном фоне, поместили огромную аннотацию Вознесенского и крохотные фотографии неведомо кого – даже люди, хорошо знавшие Аквариум, не могли никого там опознать. Эпитеты, которыми Вознесенский наградил Боба, вроде «по-хорошему худой» и «с улыбкой фавна», до сих пор имеют хождение. Говорят, что пластинка была издана тиражом в полтора миллиона, который был продан полностью. Проверить эти цифры невозможно. Но группа не получила ни копейки. Даже авторских экземпляров. Пользуясь своими старыми связями на «Мелодии», я смог купить несколько коробок пластинок, чтобы всем не пришлось стоять в очереди за собственными пластинками. Мне сейчас трудно вспомнить, какой она получилась, с тех пор я ее ни разу не слушал, и у меня не сохранилось ни одного экземпляра.

Джоанне наконец разрешили въезд в страну, и они с Юрой сыграли пышную свадьбу в ресторане «Фортеция» в Петропавловской крепости, где присутствовали абсолютно все представители рок-общественности. На следующий день в Клубе им. 1 Мая на проспекте Карла Маркса состоялся концерт, в котором участвовали молодожены и их друзья.

У Пети Трощенкова был приятель Валера Сорокин, с которым он учился в музыкальном училище. Одно время они вместе снимали квартиру, и мы иногда там с Сорокиным виделись. Потом он женился и переехал по соседству со мной. Он стал приходить ко мне в гости, и мы быстро подружились. Я имел очень сильное влияние на людей и в то время не видел в этом большой опасности. Ко мне постоянно приходили гости, иногда даже малознакомые люди. Я от этого уставал, но при этом меня тащило. Это был самый суетный, но одновременно и очень важный период в моей жизни. Валера, в свою очередь, познакомил меня с Сережей Щураковым, который ко мне очень привязался. Я охотно с ними общался, и мы часами могли говорить о чем угодно, я никогда не испытывал неловкости от отсутствия темы беседы. Но во всем этом был сильный перекос.

Мы продолжали постоянно видеться со Славкой, и конечно же я был в курсе всех событий, связанных с Аквариумом. Естественно, в наших разговорах часто всплывала тема моего участия или неучастия в группе. И вот как-то осенью, когда Аквариум должен был играть четыре концерта в «Юбилейном», Славка стал подначивать меня, чтобы я непременно присоединился к группе. Я не знаю, репетировала ли перед этим группа, но я заявился накануне концерта прямо в «Юбилейный», где должна была состояться тарификационная комиссия. Нам никогда не приходилось участвовать в концертах такого масштаба, и для того, чтобы нам можно было заплатить какие-то деньги, собрали эту комиссию, и нам определили ставки по восемнадцать рублей за концерт. Бобу, как автору музыки, положили тридцать шесть. Как тогда казалось, это была маленькая победа и взятие очередного рубежа. Аквариум был первой группой Рок-клуба, которая выходила на уровень стадионного выступления. Билеты на эти концерты были проданы мгновенно, и нам сразу же предложили сыграть еще четыре. Таким образом, в течение нескольких дней было продано пятьдесят шесть тысяч билетов. Аквариум в то время был не самой танцевальной группой, и, наверное, совсем не обязательно танцевать на концертах, но если люди хотят это делать, то нельзя этому препятствовать. Однако на каждом концерте перед сценой стояли дружинники, которые, как и на концерте UB-40, никому не давали танцевать. Это очень сильно мешало, и, когда на третьем концерте, прямо перед сценой, они стали винтить Славкину подругу Ирину, я подошел к микрофону и сказал, чтобы люди в красных повязках оставили ее в покое и не мешали музыкантам играть. Они отпустили Ирину, но это вызвало гнев Боба и всех остальных. После концерта ко мне подлетела Борина мама Людмила Харитоновна и спросила, какое я имею право портить Борину карьеру. Я чувствовал себя абсолютно правым, сказал все, что я думаю по поводу его карьеры и всего остального, и добавил, что если группу не устраивает такой персонаж, как я, то я легко могу в такой группе не играть. На выходе на меня набросился майор милиции, вероятно, ответственный за порядок, и заявил, что мне еще придется ответить за эту выходку. Я и ему сказал, что мне плевать на то, что все они по этому поводу думают. Я послал всех и на следующий концерт не пришел. Но именно на этот концерт я впервые пригласил своего брата Алексея, и получилось так, что он пошел, а меня там не оказалось. У Славки собиралась компания моих единомышленников, которые считали меня абсолютно правым. Когда речь зашла о гонорарах за концерты в «Юбилейном», советом группы было решено заплатить мне за участие во всех концертах, хотя я участвовал всего в трех концертах из восьми. Я был растроган благородством своих коллег, но в группу не вернулся.

Страсти улеглись, и глубокой осенью ко мне неожиданно заехал Боб с предложением записать альбом памяти Сиши. У меня не нашлось подходящих аргументов для отказа, и я согласился. Он сказал, что хорошо было бы разыскать скрипача, который смог бы сыграть песни, в которых раньше играл Сиша. И уже совсем зимой, идя по улице Желябова, я натолкнулся на Рюшу, который брел в валенках и тулупе. Впрочем, может быть, в валенках был я? Но это не важно. Я пригласил его на чашечку чая, и через неделю мы уже репетировали у меня дома. В это же время вышел на волю Ваня Воропаев, который тут же заявился к Бобу и сообщил ему о готовности вступить в бой. По привычке Боб тут же пригласил его играть в группе. Таким образом, у нас образовалась струнная группа. По идее это было ничего себе, но на практике оказалось куда менее интересно. Как всегда, звук дома бывал очень хорош. Нам оставалось только сыграться. Аранжировки делались без каких-либо канонов, по наитию, как правило, методом слоеного пирога. Иногда получалось симпатично, но когда я это слушал, то замечал все огрехи. И мой уровень игры был не самым уязвимым местом. Когда же Аквариуму предложили сыграть концерты в «Октябрьском», Боб решил сыграть акустику в таком составе. Эти концерты задумывались, как совместные выступления с Камерным оркестром под управлением Равиля Мартынова. И к ним композитор Леня Десятников сделал оркестровку Колыбельной и Охоты на единорога. Это было симпатично, но во время репетиции Боб сразу отверг версию Охоты на единорога. Мне же она очень понравилась. К сожалению, это не было записано, и очень немногие могли это слышать. Когда же на репетиции Колыбельной дело дошло до соединения оркестра с нами, из этого ничего не получилось, и решили оставить одного Боба с оркестром. Это было интересно, но очень пафосно. И вообще концерты были на редкость пошлыми. Это напоминало наш опыт, когда мы вписались в концерт «Барды и рок-музыка». По замыслу режиссера, в первом отделении оркестр играл Баха и Перголези, что само по себе неплохо, но для аудитории, которая пришла явно на нас, это было на уровне ликбеза. Во втором отделении играли мы, что какое-то время катило под настроение, созданное оркестром. Ко второй половине нашего выступления, когда об оркестре уже подзабывали и наконец появлялась какая-то жизнь, он вдруг снова появлялся, завешенный прозрачным занавесом, и звучала Колыбельная. Поскольку мы в этой песне не играли, очень хотелось куда-нибудь убежать, но мы вынуждены были сидеть на сцене. Публика утирала слезы умиления и зажигала огни. Это было сигналом к тому, что тинэйджеры бежали к сцене, и тут мы играли Железнодорожную воду. Растроганные тринадцатилетние девочки в тельняшках визжали от восторга и осаждали сцену. Это было не агрессивно, но страшновато. Пожалуй, самым естественным было отношение Вани Воропаева. Во время всей этой чопорной возни он полулежал на стуле и в тех песнях, в которых не играл, бренчал что-то на альте, как на мандолине, и тем самым вносил элемент здорового идиотизма.

Но самое страшное начиналось на простых концертах. Первое время Ваня еще как-то сдерживался и играл примерно то, на чем мы останавливались на домашних репетициях. Но через некоторое время ему становилось скучно, и он начинал импровизировать или играть сам с собой. И некоторые песни, которые были сделаны достаточно изящно, превращались в полный хаос. Как ни странно, Рюша тоже оказался подвержен этой болезни, правда, с другим оттенком. Вероятно, это болезнь всех виртуозов – они не умеют играть мало. Рюша смотрел Боре в рот и ждал его отмашки, и в момент так называемого проигрыша они с Ваней срывались и начинали играть наперегонки. И так почти каждая песня превращалась в соло для двух скрипок с оркестром. Больше всего это напоминало какую-то цыганскую или молдавскую свадьбу. Они играли, ни на что не обращая внимания, а на меня тем более. Боб их всегда хвалил, и они просто светились от счастья. Но особенно страшно это было на электрических концертах, когда приходил ничего не подозревавший Саша Ляпин. Когда он готовился к своему гитарному соло, вдруг врывались безумные скрипачи. Иногда Саша громко матерился и просто бросал гитару. Это я и называю митьковским влиянием: когда у музыкантов группы исчез всякий самоконтроль, а единственному человеку, который этот контроль мог взять на себя, было все равно. Ваня вернулся к своему излюбленному занятию: вообще на все забил и стал играть сам с собой. В итоге через некоторое время он внезапно исчез и уехал в Коломну играть с группой Адо.

Погиб Саша Башлачев. Мы не успели толком узнать друг друга. И я не могу сказать, что успел охватить масштаб его таланта. Безусловно, он был незаурядным поэтом и писал прекрасные песни. Но тот фарс, который устроили в связи с его кончиной, несколько закрывает от меня правильный ракурс на его творчество. Это было уродливое время, и кого-то нужно было поднять на щит. Но мне кажется, что по жизни он меньше всех подходил на ту роль, которая ему была уготована. Людей нужно помнить, и, наверное, его будут помнить дольше других, но тот масштаб, который приняли акции в память о нем, был явно преувеличен.

Глава вторая

Пожалуй, в это время началась самая позорная страница в истории группы Аквариум со времени эпопеи с Осетинским. Вероятно, это неизбежно, когда группа достигает определенного статуса и выходит на уровень ширпотреба, там всегда оказывается спрятана ловушка. Тяга Боба к истеблишменту столкнула Боба с режиссером Сергеем Соловьевым, который предложил ему написать музыку к фильму «Асса». Мы были в Москве с концертами и, как обычно, тусовались у Сашки, когда Боб вернулся со встречи с Соловьевым и притащил сценарий фильма. Мы все его читали, и я не увидел ни одной отвечающей моим эстетическим запросам мысли. Все каким-то образом должно было быть искусственно привязано к песням Аквариума. И ладно бы к песням, а то к Аквариуму как таковому. Я понимаю Африку и группу Кино. Они были значительно моложе нас, и эта тинэйджерская романтика, наверное, действительно была им близка. Но Аквариум был из другого времени, с другой историей и другой эстетикой. Боба сломало то, что Соловьев предложил ему написать музыку к фильму, и это затронуло его композиторские амбиции, к тому же он получал реальный гонорар. Мы все очень уважали Боба и ценили его песни, и он действительно стал мастером в написании таковых. Но написание музыки – это, по-моему, нечто другое, тут же оно просто сводилось к издаванию звуков. Как правило, страшилок, нагнетания жути в какой-то драматический момент. Собственно же музыка заключалась в том, что мы все загонялись в студию, и Боб садился за пульт и предлагал нам что-нибудь играть. Кто-то начинал наигрывать какой-нибудь риф или ход, и остальные подхватывали. В целом это походило на обыкновенный джем. Потом Боб смотрел, подходит это по характеру эпизода или нет. Затем бралось несколько песен из Треугольника, которые вставлялись в фильм по типу видеоклипа. У меня нет претензий к Соловьеву, он делал абсолютно свое дело, и то, что он мимоходом переехал Боба, а заодно и всех нас, это уже так – издержки жанра. Хотя с точки зрения картинки все было красиво. И пожалуй, самым удачным был видеоряд к самой позорной и затасканной песне Город (Под небом голубым). Эта песня произвела неизгладимое впечатление на Боба еще в период театра Горошевского, когда ее блестяще исполнял Леня Тихомиров в спектакле «Сид». Там она была абсолютно гармонична, но постепенно Боб умудрился сделать из нее образчик пошлости, когда, поначалу припрятанная, к концу концерта она извлекалась на свет, вызывая умиление у самой непредвзятой публики. А публика к этому времени изменилась настолько, что вызывала рвоту. Никто не заметил, как постепенно произошла подмена. Подмена аудитории, подмена друзей. Куда-то подевались все те люди, что составляли круг Аквариума в те годы, когда Боб с гордостью декларировал, что Аквариум – это не группа, а образ жизни. В чем теперь заключался этот образ жизни?

С годами я пришел к странному заключению: когда откровение допускается к творчеству, оно меняет знак полярности такового, постепенно его опошляет. Меня всегда поражали Beatles, когда я их видел (по телевизору или по видео, это не важно), – они были абсолютно бесстрастны. Любую песню, которую они пели, они не перегружали эмоциями. Когда человек слушает, то эти эмоции возникают у него. И для меня это ключ. Поэтому мне вообще нравится английская поп-музыка, она холодная и точная. Там, где есть элементы театра, есть холодная рассудочная актерская игра, а не откровение, которое есть в музыке соул. Недаром этот музыкальный стиль возник у черных от переживания коллективного экстаза. И вообще это характерно для музыки черных, они другие люди. Тот же самый Джими Хендрикс был мулатом с равным количеством черной и белой крови. Чрезвычайно интересно смотреть на его выступление на Вудстоке. Хендрикс совершенно отстранен от происходящего, и при этом у него включен контроль. Он внимательно следит за собственной игрой и вместе с нами наблюдает, куда она его уводит. И только когда он действительно достигает определенного эмоционального состояния, то включается та самая черная душа. Эти рассуждения можно продолжить, но мы ушли в сторону.

Вечерами, во время записи музыки к фильму, гостеприимный Сашка устраивал вечеринки и кормил всю ораву. Во время одной из таких вечеринок Сашкина подруга Лена Курляндцева пришла с двенадцатилетней дочерью Лёлей, которая подпала под Борино обаяние и через несколько дней убежала от родителей в Ленинград. Она намеревалась жить самостоятельно и посвятить себя служению Аквариуму. Она заявилась ко мне, ища покровительства и защиты от родителей. Это было страшновато. Я позвонил ее родителям, и нам насилу удалось вернуть девочку домой. Но она не оставила своего увлечения и впоследствии написала книгу, приурочив ее к двадцатилетию группы. Эта книга стала первой летописью группы.

Премьера фильма «Асса» в Москве проходила помпезно, в ДК МЭЛЗ, и явилась образчиком безвкусицы. Играли все группы, участвовавшие в фильме, плюс Наутилус Помпилиус. Безусловно, в то время они были интереснее всех, хотя бы потому, что они только что мелькнули в столице и были свежее. Аквариум же выступил слабее всех. К тому же киношная и музыкальная тусовки смешались в такой компот, что трудно было разобрать, зачем все это. Я же задавался вопросом, зачем все это нужно мне. Всех остальных происходящее, похоже, устраивало. Меня же давно выбило из этого русла. Но когда я давал слабину и меня прибивало, я мог какое-то время играть на автопилоте, пока меня не начинало тошнить.

Как-то Сережа Курехин в своем интервью газете «Комсомольская правда» сказал, что, дескать, пора бы комсомольской организации обратить внимание на деятельность таких групп, как Аквариум, или что-то в таком роде. Это прозвучало как провокация и открытое объявление войны. В это время что-то произошло в их взаимоотношениях с Бобом, и Курехин пошел в атаку. Ведь многие люди по-прежнему всерьез относились к тому, что пишут в газетах. И вот мы с Курехиным неожиданно встретились у Сашки Липницкого. Боба не было, он остановился в каком-то другом месте, и все чуть ли не бойкотировали Курехина. Мы же стали с ним говорить за жизнь, и он уверил меня в том, что Аквариум его любимая группа и что он сделал это шаг, надеясь вернуть Боба к жизни. Пытаясь поймать его на слове, я пригласил его на наш концерт в Театре Табакова. Он заверил меня в том, что именно для этого он и приехал в Москву. Я думал, что он по-прежнему гонит, но вечером с удивлением обнаружил его сидящим в первом ряду. Я был приятно удивлен, и концерт был на удивление хорошим. Прощаясь, Курехин взял с меня слово, что я непременно приму участие в следующей Поп-механике. И пожалуй, впервые за долгие годы нашего знакомства мне показалось, что мы поняли друг друга. На следующий день мы играли на ВДНХ, прямо на улице на помосте, при небольшом скоплении народу. Концерт был расслабленным и тоже неплохим. Потом мы сыграли концерт еще где-то, и Сашка Липницкий пригласил нас сыграть в парке Горького, где должны были играть Звуки Му, Бригада С и еще кто-то. Мы приехали поздно, времени на настройку не было, и пришлось настраиваться прямо при всем честном народе. Славка, сидя за пультом, долго не мог найти канал, в который была «воткнута» виолончель. Я сидел один на сцене перед десятью тысячами терпеливо ожидающих людей, которые одобрительно кричали: «Давай!» Было забавно. Когда же мы наконец нашли канал виолончели, группа вышла на сцену, и Боб запел. Нам нужно было играть минут 15–20, и он выбрал песни, в которых виолончель не предусмотрена. То есть ее просто нет как класса. Это было нелепо до восторга. Боб пел с закрытыми глазами и так упивался собой, что не заметил, что рядом с ним, оказывается, могут быть какие-то люди, а один из них почему-то сидит с виолончелью. Я честно молча отсидел на сцене пятнадцать минут и, когда началась песня Камни в холодной воде, заиграл от винта, поперек гармонии и ритма. Виолончель звучала как вертолет, перекрывая всех остальных, но меня понесло, и я играл нескончаемое атональное соло на протяжении всей песни. Может быть, это было мое лучшее соло, но Боб, по-моему, и этого не заметил.

Следующим шагом было участие в фильме Алексея Учителя «Рок». У Аквариума не было выбора, события развивались таким образом, что мы не могли избежать ни одной сколько-нибудь заметной тусовки. И естественно, что наше участие в фильме подразумевалось само собой. Фильм, может быть, и неплохой, мне сейчас трудно судить, поскольку я видел его всего один раз и уже забыл. Но меня совершенно не устраивало то, что называлось презентацией. То есть Алексей Учитель вместе с кем-нибудь из артистов, чаще всего с Бобом, катались по всем домам культуры и рассказывали, как снимался фильм, после чего Боб пел несколько песен. Я не против того, что деньги можно зарабатывать, но уж больно это было похоже на историю с Осетинским. Во всем этом была какая-то подстава, а публика ломилась, как на рок-концерт.

Виталий Калманов куда-то исчез, и Файнштейн пытался снова взять в руки бразды правления, но их перехватил Андрей Белле – художник, который учился вместе с Дебижевым, Тихомировым и еще кем-то из митьков. Он был удивительно предприимчивый человек. Какое-то время еще продолжался период двоевластия, когда в группе было два директора, но постепенно Белле взял верх. Как бы там ни было, оба директора были абсолютно беспринципными, когда речь заходила о концертах, решающим фактором всегда был размер гонорара, да и сама группа была абсолютно готова к тому, чтобы продаться с потрохами. Но шоу-бизнес тогда еще не сформировался, и она так не дождалась своего Айзеншписа-Алибасова. Белле же был всем хорош, но у него не было достаточных денег, чтобы вложить в эту группу.

С Дюшиной подачи началось активное тиражирование Аквариума на местном телевидении. Дюшина жена, Галя, работала редактором одной из музыкальных программ, и через нее Аквариум стал в каждой бочке затычкой. Ничего бездарнее я в жизни не видел. Я прекрасно отдавал себе отчет в том, что Аквариум вполне может играть средние концерты, иногда даже удачные, но, когда дело доходило до сценического воплощения какой-либо идеи, все трещало по швам. Все без исключения музыканты оказались бездарными актерами. Основными признаками этого являются нелепые телодвижения, позы, жесты и многозначительные взгляды прямо в камеру. Если это помножить на убогий интерьер телевизионного павильона, какой-нибудь куст или дерево, и прибавить еще не идеальную фонограмму, то получалась чудовищная картинка. Не исключением были съемки на натуре, когда специально куда-то выезжали. А если учесть, что народу набралась целая орава и всем хотелось залезть в кадр, то можете себе представить. Я смог, и после второй пробы в клипе Двигаться дальше, когда я увидел себя как бы играющим на виолончели, сидя на снегу, наотрез отказался от участия в каких бы-то ни было телевизионных съемках. Вилли Усову особенно нравится фотография, на которой он запечатлел этот момент, и он ее всюду выставляет. Мне же от этого неудобно. Были, правда, случайно найденные удачные моменты. Например, в песне Поезд в огне, где в главной роли снялся паровоз. Но моей самой любимой песней стала Танцы на грани весны, где Боря бежит по улице Репина с таким видом, как будто проглотил аршин, и с таким выражением лица, что у меня это зрелище вызвало истерический смех. Я и сейчас считаю, что подобными шагами Аквариум последовательно уничтожал и себя, и свою аудиторию, и наконец напрочь ее лишился, заменив неразборчивыми обывателями, которые в итоге и спели последние дифирамбы этой группе. Самое же страшное оказалось в том, что всем участникам группы это нравилось. Я с удовольствием записал бы кассету с этими клипами, чтобы показывать детям в назидание: что с ними будет, если они будут плохо себя вести. Правда, чуть позже, когда за дело взялся Сережа Дебижев, ситуация более-менее исправилась, потому что у него хороший вкус. Но то, что сделал Дебижев, – это в первую очередь Дебижев, и ему можно сделать комплимент. Но музыка Аквариума проигрывает перед изображением и оказывается неудачным сопровождением хорошего видеоряда. Из чего можно вывести формулу. Это как на пластинках теперь ставят обозначение ААА, DDD, AAD или ADD. То есть может быть аналоговая запись и цифровое сведение и т. д. Проведя аналогию, можно взять средненькую самодеятельную запись, добавить к ней бездарный образ, который создают артисты группы, и если к этому приплюсовать самодеятельную съемку, то получится ССС. То есть художественная самодеятельность в кубе. Если же добавить хотя бы один талантливый элемент, то уже получается не так страшно. Как правило, этим элементом сейчас становится талантливая режиссура, когда берется бездарная песня плохой группы и из этого делается конфетка, которая преподносится в красивом фантике. Можно было бы просчитать все комбинации, их не так много. Я же постепенно стал категорически отрицать видеоклип как таковой, а музыку по привычке слушаю.

Мы приступили к записи альбома Равноденствие на студии «Мелодии», которая в то время размещалась в Капелле. Впервые за долгие годы мы получили возможность записать целый альбом в «настоящей» студии. Настоящей она была потому, что имела полный набор аппаратуры самого высокого класса, который был возможен в то время в этой стране, но при этом не имела собственно помещения студии. Аппаратная была на первом этаже, а студией служил зал Капеллы. Зал был всем хорош, говорят, что он обладает лучшей акустикой для камерной музыки, но вряд ли подходил для записи того, что принято называть рок-музыкой (я не люблю слово «рок» и стараюсь им не пользоваться, поскольку люди очень часто путаются, употребляя это слово). Все электрические инструменты писались прямо через пульт в аппаратной, барабаны во время записи выставлялись в галерею, примыкающую к залу, а акустические инструменты писались в зале. Тем самым «Мелодия» мало чем отличалась от студии Тропилло, когда он с той же «Мелодии» брал восьмиканальный «Ampex». Использовался тот же самый принцип слоеного пирога, только здесь был фирменный пульт и каналов побольше. Звукорежиссером назначили Феликса Гурджи. Он был милейший человек, но явно не имел большого опыта в записи подобного рода музыки. Боб же просто считал, что он ничего не понимает, и сам выступал в роли продюсера. При этом объяснить звукорежиссеру, чего, собственно, он хочет добиться, Боб не мог. Мы опять столкнулись с ситуацией, когда сначала записывается ритм-секция, которая ни малейшего представления не имеет о форме песни, то есть о том, что в ней играют другие инструменты. В других же песнях было наоборот: аранжировка делалась на ходу. Так было легче, поскольку все оказывались в равном положении. В песне Дерево я предложил записать аккордеон и привел на запись Сережу Щуракова. Боб категорически отверг эту идею, и Сережа был принят очень холодно. Все же он что-то сыграл, что в конце концов все-таки оставили. Во время записи голосов в песне Партизаны полной луны, выяснилось, что до этого все пели как придется. Голоса не были выверены, и их стоило исправить. Я никогда не считал себя искусным певцом, просто подпевать в группе было само собой разумеющимся, это было в традициях такого рода музыки. И история знает немало примеров тому, что те люди, которые пытались петь, не были выдающимися вокалистами. К этому числу принадлежали и мои собратья. Короче, при многоголосом пении получалась какая-то ерунда, и я настаивал на том, чтобы выверить все голоса. Пока мы пытались разобраться, в чем же, собственно, дело, мои дружки стали насмехаться надо мной. Это не было злобно, это было просто глупо. Стоило мне что-нибудь начать говорить, это вызывало либо смех, либо воспринималось агрессивно. Мне все это надоело, я повернулся и ушел. Я больше не хотел принимать участия в группе, с членами которой я утратил общий язык.

Запись окончили без меня. В песне Иван-чай предполагались подпевки, но после моего ухода об этом позабыли. Когда же группа отправилась фотографироваться на обложку пластинки, за мной все же заехали и позвали с собой. Мы выехали на нескольких машинах, и я был удивлен, что с нами нет ни Саши Ляпина, ни Пети. Из тех, кто был, это никого не волновало, ну нет так нет. Я опять встал в позу и сказал, что надо либо переносить фотосессию, либо сейчас же за всеми заезжать. Петя Трощенков лежал в Скворцова-Степанова (психиатрической лечебнице), где косил от армии, а Саша Ляпин заседал на собрании в Рок-клубе. Все молча выслушали мои доводы и решили, что если мне это надо, то, дескать, я могу этим и заняться, то есть собрать всех сам. Я пошел на принцип, и, когда мы приехали на Удельную, где лежал Петя, я сел в тачку и через весь город отправился в Рок-клуб за Ляпиным. Наконец часа через два удалось собрать всех – Петю выпустили на поруки, а я привез Сашу. Мы поехали в Осиновую рощу, выбрали натуру и расположились на берегу озера. Этот момент был запечатлен Валей Барановским и впоследствии напечатан на плакате. Когда же дело дошло до оформления пластинки, то произошла такая же дурацкая ситуация, как и раньше. На обложке оказались львы и единороги, а фотография, причем не самая удачная из этой серии, оказалась сзади. Половину же задней стороны обложки заняла аннотация. Все было в лучших традициях Аквариума и фирмы «Мелодия». Я не против единорогов, но тогда не нужна фотография.