Текст книги "Аквариум как способ ухода за теннисным кортом"

На обратном пути мы заехали в таинственное местечко Айвсбери, где концентрическими кругами расположено несколько сотен гигантских камней непонятного происхождения. По преданию, это место построено друидами и по величине превосходит Стоунхендж. Такие места завлекают, и хотелось побыть там подольше, но уже смеркалось, а нам еще предстояла долгая дорога. На обратном пути все молчали. Когда мы вернулись, нас сразило известие о гибели Цоя. Мы пытались звонить Марьяне, но не дозвонились. Хотелось сорваться и поехать в Ленинград, но, к сожалению, это было физически невозможно. Сева Новгородцев пригласил нас с Бобом и Сашкой в студию, после чего не хотелось разъезжаться, и все поехали к Севе домой. Мы часто виделись с Севой и его женой Карин. Как-то случайно разговор зашел о русском проповеднике протоиерее Сергее Гаккеле, который на Би-би-си вел религиозную программу. Моя матушка часто его слушала. Будучи почти слепой, она много времени проводила у радиоприемника, который на долгие годы стал для нее почти единственной связью с внешним миром. Мне интересно было с ним повстречаться, но мы выяснили, что корни у нас разные, хотя его предки – выходцы из России.

Сашка уехал, а через несколько дней, по дороге в Америку, к нам заглянул наш старый дружок Пол Ашин. Он стал большим ученым и состоял на государственной службе. Он приехал на какой-то симпозиум в Кембридж или Оксфорд. Находясь там, бедняга поехал кататься на велосипеде, запутался в левостороннем движении и был сбит машиной. Он сломал ногу и просил меня встретить его на вокзале и проводить в аэропорт. По счастью, перелом был не сложный, и он быстро поправился.

Также мы часто виделись с Ольгой Перри. После отъезда из России она не рассчитывала сделать карьеру певицы. Но через несколько лет у нее открылось второе дыхание, она купила гитару и микрофон и снова стала писать песни. Естественно, живя в Англии, она стала петь по-английски. У нее природный красивый голос, и она пела лирические чисто женские песни. Естественно, мы попробовали поиграть вместе. Получилось славно, но я не предполагал вписываться ни в какой постоянный проект, поэтому после моего отъезда наше сотрудничество прекратилось. Мне хотелось повидать Юрку Степанова, но Ольга потеряла его след уже несколько лет назад. Где-то в Лондоне бродил Ливерпулец, которого мне тоже очень хотелось видеть. Он уже давно скитался по Европе, и я тщетно разговаривал с автоответчиком его хозяина. Когда же он все-таки проявился, то Боб почему-то не захотел приглашать его домой. И хотя этот дом в то время был и моим домом, я встретился с Ливерпульцем в каком-то кафе, а потом мы пошли в Гайд-парк и весь день провели вместе. Ливерпулец принял решение не возвращаться в Россию и решил двинуть в Америку. Это было не такое простое решение, поскольку его семья оставалась в России, и он не был уверен, что когда-нибудь увидит родных. Мы встретились снова только перед его отъездом, и я уговорил Боба пойти со мной. Я был рад тому, что мне удалось-таки их помирить, хотя помирить – это не то слово, они не ссорились, просто Боб вырос из своих старых друзей. Он вырос и из группы, но сохранялась иллюзия того, что мы навеки сможем остаться друзьями. Но, наверное, уже тогда можно было увидеть, что он вырастет из всех нас, и из меня в том числе.

Боб продолжал работу над демо-материалом для второго альбома. Время от времени ему звонили из местного отделения Си-би-эс и, судя по интонации его голоса, подгоняли. По этому же поводу звонили Маринка и Кенни из Америки. Почти каждый день он уезжал в студию к Чучо, басисту из Eurythmics. Я думал, что он хотя бы раз возьмет меня с собой, мне было бы любопытно понаблюдать за их работой, но этого не случилось. Он приезжал усталый, и мы слушали то, что они там поназаписали. Иногда, когда Василиса спала, мы выходили в сад нашего дома с гитарами просто поиграть разные комбинации аккордов и поискать созвучия. Я не так хорошо играю на гитаре и тем более не могу это делать прилюдно, и вообще подобными экспериментами предпочел бы заниматься дома и на виолончели, но Боб слушал только себя, и надо было подождать, когда этот порыв у него пройдет. В любом случае из этого ничего не получилось. Мы знали друг друга много лет, и я очень хорошо изучил его процесс написания песен: многие были написаны у меня на глазах. Как правило, они просто выпрыгивали, и я при этом не был простым наблюдателем. Здесь же они вымучивались, поскольку этого требовал контракт. Так я впервые соприкоснулся с дыханием капитализма, когда кончается лучезарная сказка и он показывает свое истинное лицо. Уж больно идиллической была картинка, которую ему нарисовали: всего восемь альбомов за двенадцать лет в обмен на реальные деньги. Но в этот раз Боба подвела интуиция. Он был абсолютно уверен в том, что может продолжать с ними игру, сам устанавливая правила. Но кто-то эти деньги давал, и, вероятно, он же их и считал. В итоге его пригласили приехать в Америку, чтобы представить материал на «художественный совет». Они с Ириной отправились вдвоем, оставив детей на мое попечение. Днем приходила Катя Михайловская, готовила обед и укладывала детей спать. Катя и Никита Михайловские, старые друзья Ирины, уже давно жили в Лондоне, где Никита находился на лечении, и мы часто виделись и ходили друг к другу в гости.

Чуть позже я позвонил нашей знакомой Анни Найтингейл, с которой мы познакомились еще в России. Она тогда работала на Би-би-си и тайно приезжала, чтобы сделать репортаж о русских тусовщиках. Помню, что тогда мы сидели всю ночь у Боба и сильно напились. Она была очень рада меня видеть и пригласила меня на концерт Cure в «Crystal Palace». Концертный зал находился в очень красивом пригороде вроде нашего Павловска. Был замечательный теплый день, впрочем, все лето было прекрасное. У нас были пропуска backstage, и мы слушали концерт, сидя в шезлонгах на берегу пруда, между сценой и зрителями. Вспоминая концерт Дэвида Боуи, я про себя цинично отметил, что иногда приятно быть белым. Концерт был безумно скучным. Играли Lush, James и Cure. Сцена была метрах в пятидесяти от зрителей, и музыканты играли совершенно отстраненно. Мне было интереснее смотреть на толпу, вдавленную в заграждение, откуда время от времени выдергивали несчастных девушек без сознания. А секьюрити ходили и поили всех водой, потому что публика уже несколько часов провела в давке в ожидании своих кумиров. У Анни было множество знакомых, и она постепенно напилась. Мне стало скучно, и я спокойно поехал домой на электричке.

Мы очень редко ходили куда-нибудь вместе с Бобом. Только в сентябре, когда Марку было пора возвращаться в школу и Ирина с ним и Василисой уехала домой, мы остались вдвоем. Мы пошли на концерт Steeleye Span. Группа по-прежнему так называлась, хотя из прежнего состава там остались лишь Мэдди Прайор и гитарист Рик Кемп. Играл очень молодой талантливый скрипач и басист. Барабанщик был хоть и в возрасте, но новый. Естественно, я не мог видеть эту группу раньше, но ополовиненный вариант очень чувствовался. Все было на месте, но при этом чего-то не было. Но Бобу, видимо, такая модель группы настолько понравилась, что он использует ее по сей день. Потом мы сходили на Джимми Клиффа в тот же «Town & Country Club».

Время от времени я звонил домой. Мама говорила, что все хорошо, что я могу еще остаться, вот только ее беспокоит, что Андрей кашляет. У Боба тоже не было никаких особенных дел в России, и мы решили остаться до первого октября. В Лондон приехали Сережа Дебижев со своей женой Зиной. Кроме того, гуляя по Сохо, я неожиданно натолкнулся на Юрку Степанова. На следующий же день он пришел в гости со старым московским музыкантом Мехрдадом Бади и его персидским братом, и веселье продлилось несколько дней, так что даже соседи приходили, что в этом тихом респектабельном доме было из ряда вон. Я очень люблю компанию, но коль скоро я не разделял с ними их способ веселья, то, когда начинались ночные песнопения, я уходил спать на второй этаж в детскую комнату, которую захватил после отъезда Марка и Василисы. Так безмятежно мы скоротали последние дни в Лондоне.

Глава пятая

Когда я вернулся, меня ждал удар. Почему-то, звоня домой матери, я ни разу не догадался позвонить Андрею. Когда же на следующий после возвращения день я приехал к нему домой, то просто его не узнал. Он очень плохо выглядел и страшно похудел. Я отругал его и Татьяну за то, что меня держали в неведении. Я очень разволновался и, переполошив всех своих знакомых, уговорил его лечь в больницу на обследование. Но оно только подтвердило самые страшные предчувствия. К сожалению, было слишком поздно что-либо предпринимать, и его просто выписали домой. Я не хотел посвящать в это мать и старшего брата Алексея. Вспомнив о том, что, уезжая, сестра Нонна показала мне наш семейный склеп на Волковском лютеранском кладбище, я поехал туда. Мне надо было успеть решить все бумажные дела и получить разрешение на похороны моего любимого брата, который еще был жив. Он таял на глазах, и даже его малые дети чувствовали, что приближается конец. Он умер в середине ноября. Прошло девять лет, и мне даже не верится, что сейчас я могу об этом писать. Это был самый тяжелый период в моей жизни.

Все, что я после этого хотел делать, это по возможности помочь Татьяне и ее детям. Мне хотелось быть с ними. Меня все время тянуло туда, и, когда я там оказывался, это как-то выравнивало мое состояние. Я завел правило ездить к ним каждую неделю, а когда удавалось, то и чаще. Наверное, в этом был какой-то перебор, и Татьяне было очень тяжело, но я ничего не мог поделать. Я прекрасно понимал, что я никогда не смогу заменить детям отца и в самом лучшем случае смогу стать их другом. Ко всему прочему, они были моими крестниками, и я должен был расплачиваться за то, что соглашался быть крестным отцом детей со всей округи.

Наступила зима. У меня не было работы, и я подумывал о том, чем мне теперь заниматься. Надо было что-то изобретать. Мы встречались с Мишей Мончадским и его подругой Леной и болтали по поводу клуба. Лена работала в какой-то проектной конторе и время от времени узнавала адреса помещений, которые можно было бы использовать для осуществления этой идеи. Но Мишка намыливался в Америку, и эти разговоры откладывались до его возвращения. Он поехал вместе с Майклом Кордюковым, и я дал им телефон Мэри Рёдер, с которой я по-прежнему переписывался. По доброте душевной она приютила их у себя в загородном доме.

Наверное, в это же время пришло известие о том, что Си-би-эс расторгло контракт с Бобом. И вскоре он снова собрал Аквариум, который, судя по всему, состоял из Дюши, Михаила, Пети, Рюши и Сережи Березового. Они стали активно концертировать, но до меня доносились только слухи.

Неожиданно мне позвонил Саша Ляпин и пригласил принять участие в его сольном проекте. Он предполагал играть инструментальную музыку с барабанщиком Сашей Емельяновым, и они уже какое-то время репетировали на точке Аквариума в ДК связи. Я ни с кем и ни во что не хотел играть, но они вдвоем так зацепились за эту идею, что в один прекрасный день я согласился попробовать. Как в то время было принято, сразу строились грандиозные планы на поездку в Америку, откуда Ляпин только что вернулся. Там он встретил каких-то людей, которые внушили ему эту идею. В качестве директора они пригласили Ваню Бахурина, и он стал искать способ сделать приглашение и получить американские визы. Мы начали репетировать втроем. Как ни странно, это всем показалось интересным. Мы играли без баса, и басовые функции ложились на виолончель. Получилось, что я впервые играл в группе с музыкантами, которые слушают друг друга, и сам начал учиться тому, что такое есть игра с барабанами. Ляпин сам выстраивал звук гитары и виолончели так, что мы с ним играли на одной громкости и при этом звучали членораздельно. Я впервые почувствовал, что значит культура звука виолончели в контексте электрической группы. Там была кое-какая обработка, и на «SPX-90» мы обнаружили эффект, который оптимальным образом окрашивал звук моего инструмента. Что-то начинало получаться, но неожиданным препятствием оказалось то, что Ляпин с Емельяновым категорически не понимали друг друга, и через какое-то время репетиции стали превращаться в перманентную разборку. Причем мне выпала роль связующего звена. Плохо зная психологию человека, я не понимал, как такие люди находят друг друга, но оказалось, что это очень распространенный синдром, который встречается достаточно часто, и мне по жизни не раз придется с этим соприкоснуться, но об этом позже. Я много времени проводил с ними обоими, пытаясь для себя выяснить, как мне нужно себя вести, но мои попытки примирить их были тщетными. Потом совершенно неожиданно возникло еще одно препятствие – Саша Ляпин решил петь. Его друг американец сказал ему, что он классно поет, и он совершенно искренне в это поверил. Он действительно мог мастерски исполнить пару рок-н-ролльных стандартов, но петь свои песни и к тому же на русском языке – это совсем другое дело. Мы оба прошли школу Аквариума, и, по крайней мере, я приобрел понимание того, какой может быть песня и как ее может петь человек, который ее сочинил.

Тут, наверное, придется заглянуть в прошлое и попытаться понять, чем же для меня были песни Боба и его голос. Дело в том, что всю жизнь, слушая западную музыку, я почему-то реагировал только на самобытные голоса. Каждый голос – это характер. И если человек имеет характерный голос и при этом еще и сочиняет талантливые песни – это пятьдесят процентов успеха. А если, обладая всем этим, человек еще может этим пользоваться и правильно петь свою песню, это еще двадцать процентов. Если к этому приложить еще и владение инструментом, то получаются все сто. В лице Боба я встретил как раз такого человека, который, за исключением игры на гитаре, имел девяносто процентов и на которого я мгновенно среагировал. Его голос абсолютно сочетался с тем, что он поет, и долгое время он меня совершенно завораживал. И Боб мог так пользоваться своим голосом, что приобретали значение, как казалось, самые незначащие слова. Если прочесть отдельно практически любой текст его песни, он может ничего не значить, и значение приобретает только в сочетании с голосом Боба. Вот почему бывает, что так называемые кавер-версии песен не звучат в том случае, когда человек просто копирует песню, но при этом не владеет искусством правильной интонации. К тому же Боб был цельной натурой. Но сейчас не об этом.

Обратный эффект я наблюдал у Дюши. У него очень сильный и красивый по тембру голос. Но мы с ним много спорили и иногда даже ссорились, если в какой-то момент он переставал контролировать динамику своего голоса и на концертах так заходился, что не просто подпевал Бобу, оттеняя его голос, а его перекрывал. Я никак не мог этого понять. Мы все вместе воспитывались на одной музыке. Мы вместе слушали Beatles, Hollies и Byrds. А в Монреале сбылся сон, и мы услышали, как звучали три голоса Кросби, Стиллза и Нэша. Три абсолютно разных по фактуре голоса сливались воедино и давали неповторимую краску. Когда мы пытались дома на репетициях петь на три голоса, как мне казалось, мы стремились достичь именно этого эффекта. Но на концерте Дюша срывался с петель и начинал солировать.

Саша Ляпин, при всей моей любви к нему как к гитаристу, таким характерным голосом не обладает. Когда он поет, то интонирует неправильно – не в том смысле, что нестройно поет, а в том, что эмоционально его голос звучит неадекватно тексту. А если учесть, что и тексты песен немного хромали, то получалась грустная картинка. Но он, к сожалению, этого не замечал. Мне же сразу стало понятно, что с такой концепцией группа состояться не может. И если они все-таки решат идти дальше, то я в такой группе играть не смогу. В лучшем случае это может быть разовое выступление. С Емельяновым они все-таки разлетелись, и Сашка пригласил Юру Николаева, а заодно и Сашу Титова. Сразу все зазвучало прочно, хорошо и стандартно. И я утратил всякий интерес.

Весной девяносто первого года объявили фестиваль по случаю десятилетия Рок-клуба, который должен был проходить в «Юбилейном» и в Рок-клубе. Нужно было дать какое-то название группе, и я придумал Турецкий чай. Нам выпало играть на площадке Рок-клуба, и мы продолжали репетировать на точке Аквариума. И иногда мы с ними пересекались. Если Боб приходил раньше, то ждал в коридоре. Это была какая-то глупость. Мы не поссорились, мы просто не играли вместе. Но он вел себя так, будто мы были чужими людьми. И вот в один момент нас расклинило, и он предложил по случаю юбилея выступить вместе на этом фестивале. Понятно, что это была разовая акция, и на репетиции всех тащило. Сережа Березовой, который в это время играл на басу, чувствовал себя не очень уверенно. Над ним нависла угроза в лице Титовича. Выступление Турецкого чая в Рок-клубе осталось никем не замеченным, Аквариуму же выпало выступать в «Юбилейном» и закрывать фестиваль. Звук был чудовищный, и выступление совершенно не прокатило. Единственным радостным моментом было появление Майка, который вместе с Бобом и в нашем сопровождении спел Пригородный блюз. В конце Боб хотел спеть Wild Thing, что иногда бывало очень эффектно, и хотел разбить специально подготовленный для этого напольный том. Но выступление было помпезное и хилое, и этот элемент шоу совершенно не сработал, было похоже на бессмысленный акт вандализма. Звукорежиссером группы в это время был Олег Гончаров, которого Боб переманил у Дюши из его группы Трилистник. Тропилло записывал весь фестиваль, после чего гигантским тиражом выпустил пятерной альбом. Я, правда, слушал его всего один раз, но помню, что Аквариум звучит безобразнее всех. Ни виолончели, ни скрипки не слышно. Хотя на этом же альбоме есть запись выступления Турецкого чая, где виолончель прекрасно прослушивается. Я сейчас говорю не о художественной стороне этих записей. И вообще, я стараюсь не говорить о музыке, поскольку не очень хорошо в ней разбираюсь и тем более не возьму на себя смелость ее описывать.

К этому фестивалю готовилась огромная фотовыставка в Гавани. У каждой группы был свой стенд. За долгие годы у меня скопился небольшой архив – масса фотографий, тексты песен, написанные Бобом у меня дома, и разные смешные артефакты. Перед фестивалем ко мне зашла Юля Глухова из Рок-клуба, которая взяла у меня сотни фотографий и других материалов для выставки. Взамен она мне оставила опись и бумагу с печатью и подписью, обязуясь вернуть все в целости и сохранности. Когда я с племянниками пришел на выставку, то на стенде Аквариума не обнаружил ничего из того, что я давал. И стенд был самым блеклым, то есть просто никаким. Когда выставку разобрали, я долгое время пытался добиться того, чтобы мне все вернули. Володя Терещенко, который заведовал этим, сказал, что под сценой Большого зала Театра народного творчества свалена куча коробок, привезенных с выставки, и если мне больше всех надо, то я могу прийти и сам там копаться. Мне было противно, но в принципе я был готов все перерыть – некоторые вещи мне были очень дороги. Я несколько раз звонил, чтобы договориться, как это можно сделать, но у него находились другие дела, и это так и не получилось, я все утратил.

В Турецком чае я больше не играл и не знаю, продолжил ли Саша эту группу. Судя по всему, нет, но я в этом не уверен. Время от времени я пересекался с Димкой Гусевым, который был обуреваем блюзовой идеей и подбирал подходящий состав. Мне очень нравится блюз, но играть его я совсем не умею. Но Димка меня все время вовлекал в свои выступления. Его группа называлась Кингстон Черная Мама Дхарма Бэнд. Черной Мамой была его жена Гуля, которая к этому времени уже родила двоих детей и выглядела очень импозантно. Она очень эффектно играла на трубе, при этом в «кенгуренке» за спиной у нее сидело малое дитё. Я не знаю, насколько это можно было назвать блюзом, хотя там и играл Володя, прекрасный блюзовый гитарист из Москвы. В целом это было просто шаманство. Как правило, все игралось на одной функции и очень раскачивалось по динамике. Такую музыку интересно играть, но иногда бывает невозможно слушать. Так вот, Димка все время меня увлекал за собой и строил самые фантастические проекты поездки в Америку на парусном судне. Потом парусное судно оказалось сухогрузом, а в итоге Гуля улетела в Америку на самолете с двумя детьми и третьим ребенком, который готов был появиться на свет уже в Новом Свете. По неосторожности я дал ей телефон своих друзей Гали и Коли Решетняк. Попросившись переночевать, она с детьми въехала к ним на несколько месяцев и превратила их жизнь в сущий кошмар. Судя по всему, примерно так же поступили мои дружки Михаил и Майкл, которые к этому времени уже несколько месяцев жили у моей знакомой Мэри Рёдер. Когда они все-таки от нее съехали, я больше никогда ничего от нее не слышал. Позже они все встретились с Гулей, и все вместе поселились в каком-то сквоте на Lower East Side. Тогда же в Доме кино состоялась премьера фильма Веры Глаголевой с моим участием, о чем по счастью никто, кроме Курехина и Димки, не знал. Тот эпизод, который отсняли вместе с Черной Мамой, оказался вполне уместным.

Как-то на улице я случайно столкнулся с Леной Гудковой, с которой не виделся со времени отъезда Михаила. Она, оказывается, тоже путешествовала и только что вернулась с острова Мартиники. Я был ужасно рад ее видеть, и мы сговорились как-нибудь встретиться. В это же время мне позвонил Саша Емельянов; он присмотрел старую ударную установку, на которой играли еще Поющие гитары, и договорился с Захаром Коловским, что Общество «А – Я» купит эту барабанную установку для предполагаемого клуба «TaMtAm». Я, естественно, ничего не имел против.

Я по-прежнему по возможности пытался проводить время с семьей брата и иногда таскал своих племянников на концерты. Ольге было четырнадцать лет, и она уже немного врубалась, Васе же было всего девять лет, и он еще был совсем маленьким. Татьяна иногда протестовала против того, что я сбиваю детей с пути истинного. Как-то в город приехал французский театр «Radix», который в течение месяца давал представление в «Юбилейном». Грех было не пойти, и я решил сходить с племянниками. Я плохо разбираюсь в театре и боюсь дать неправильное определение стиля «Radix». Это был фантастический минималистский спектакль с прекрасной музыкой и танцем. Я не знаю, на какие деньги они это осуществили и на какую аудиторию они рассчитывали, но народу не было вообще никого. То есть на весь концертный зал оказалось человек пятьдесят. Мы стояли, облокотившись прямо на сцену. Дети немного устали, но были в восторге от человека, который в течение двух часов бежал по механической беговой дорожке. Я же был в полном восторге от всего. Андрею Отряскину удалось познакомиться с музыкантами, среди которых было несколько африканцев, и он пригласил их в свой Молодежный центр на джем. Паша Литвинов мне уже давно говорил, что на Васильевском острове есть любопытное место, где он иногда играет, и я решил туда сходить. Мне не очень понравился сам джем, но я был совершенно потрясен этим местом. Все происходило в маленьком зале на втором этаже, который имел параметры «Knitting Factory»; при этом там было большое фойе, а на первом этаже работало маленькое кафе. Я не мог поверить своим глазам – оказывается, в городе уже есть такое место, но об этом мало кто знает. Я поинтересовался, как часто там проходят концерты. Выяснилось, что они вообще не проходят по расписанию, а так, время от времени, если кто-нибудь что-нибудь придумает. Например, на день рождения Боба Марли была reggae party. Я вышел в состоянии полной прострации и очутился прямо возле Дюшиного дома. Я зашел к нему, но попал явно не вовремя и поспешил уйти.

Вообще из своих старых дружков я виделся только с Курехиным и Титовичем. Они стали играть вместе, и постепенно Курехин остановился на минимальном мобильном составе Поп-механики, который включал Титовича, Ляпина и Мишу Костюшкина. С большим составом у них всегда была масса приключений, от чего он устал. Это оказалось более практично: путешествуя по разным странам, всех необходимых музыкантов они набирали на месте из тамошних топовых групп. Из очередного турне Титович приехал на новом автомобиле. Но во время поездки в свою деревню в Псковскую область он попал в ужасную аварию, в результате которой погибла его мать, а сын Марк чудом уцелел. Титович очень сильно переживал, и интенсивные гастроли были для него спасеньем. Его подруга Настя Бродская была родом из Москвы, и для того, чтобы перевестись учиться в Ленинград, ей нужна была какая-то зацепка. Жениться на ней сам Титович не мог, поскольку еще не был разведен, поэтому он попросил о любезности старого друга. Жениться на девушке своего друга было в лучших традициях Аквариума, и я не мог ему в этом отказать. В июне мы сыграли свадьбу. Нам дали талоны на праздничный продуктовый набор, и мы решили устроить пышную вечеринку. Мы накупили всякой дефицитной еды, из которой я мало чего мог есть, но, как виновник торжества, радовался за друзей. Как всегда, когда все напились, я собирался уйти, но неожиданно пришел Юра Ильченко с Женькой Губерманом, который только что приехал из Голландии. Я немного задержался, и мне в голову пришла бредовая идея – почему бы не устроить джем-сейшен, коих не было в этом городе уже сто лет? Я сказал, что знаю местечко и попробую что-нибудь организовать. Я позвонил Лене, изложил ей эту идею, мы встретились с Пашей Литвиновым и пошли в Молодежный центр.