Текст книги "Онтология трансгрессии. Г. В. Ф. Гегель и Ф. Ницше у истоков новой философской парадигмы (из истории метафизических учений)"

Ницше подробно охарактеризовал стратегию существования Freigeist: это движение «великого развязывания» (der grossen Loslösung),[276]276
  Там же. С.13.


[Закрыть] ускользания (Flucht), превозмогания (Überwältigung), самопреодоления (Selbstüberwindung) и самоопределения (Selbstbestimmung). Все перечисленные стратегии носят трансгрессивный характер. Они предполагают выход за пределы установленных границ, ускользание от фиксированной определенности, перманентный процесс самостановления. Как показал В. Подорога, стиль жизни Ницше включает в себя следующие установки: быть на переходе из одного в другое, реализовывать стратегию бегства и ускользания, быть эксцентричным, переживать собственную неидентичность.[277]277
  Подорога В. Выражение и смысл. Ландшафтные миры философии: Сёрен Киркегор, Фридрих Ницше, Мартин Хайдеггер, Марсель Пруст, Франц Кафка / В. Подорога. – М.: Ad Marginem, 1995. – 427 с.


[Закрыть]

Движение трансгрессии не подлежит моральному оцениванию, оно значимо само по себе – как путь самостановления, как стратегия формирования Freigeist: «суть свободного ума не в том, что он придерживается более верных взглядов, а скорее в том, что он отрешился от общепринятого, все равно, одержал ли он при этом победу или потерпел поражение».[278]278
  Ницше Ф. Человеческое, слишком человеческое. В двух томах / Ф. Ницше // Полное собрание сочинений: В 13 томах. Т. 2: Человеческое, слишком человеческое. – М.: Культурная революция, 2011. – С. 173.


[Закрыть] Результатом этой трансгрессивной стратегии становится появление не поддающегося учету человека (ein unausgerechneter Mensch): «Человек, у которого на все есть собственный вкус, человек, обнесенный, как стеною, своим одиночеством и в него упрятанный, недоступный для общения и необщительный – не поддающийся учету человек, то есть человек высшего и уж во всяком случае иного типа».[279]279
  Ницше Ф. Черновики и наброски 1885–1887 гг. / Ф. Ницше // Полное собрание сочинений: В 13 томах. Т. 12. – М.: Культурная революция, 2005. – С. 332.


[Закрыть] Такой человек находится вне пространства всех установившихся и общепринятых интерпретаций мира (дискурсов), и, как следствие, он не доступен для оценок по моральным критериям: «как, по-вашему, вы сможете умалить его, если вы не в состоянии его узнать, не в состоянии ни с чем сравнить?» («nicht vergleichen könnt?»).[280]280
  Там же. С. 332.


[Закрыть] Он ускользает от определенности и детерминированности тем или иным дискурсом, он ускользает от дискурса, осуществляет его трансгрессию.

На ранних ступенях культуры задача состояла в том, чтобы привести людей к подобию, отождествить их на основе того или иного критерия и тем самым сформировать пространство солидарности и совокупной веры: морали, религии, государства. При переходе к высшим формам культуры и человека для отдельных индивидов возникает задача «растождествления», обособления, выхода из пространства совокупной веры: появляется необходимость «самочинно идти в одиночку, уметь идти не так – и не такими путями»[281]281
  Ницше Ф. Черновики и наброски 1887–1889 гг. / Ф. Ницше // Полное собрание сочинений: В 13 томах. Т. 13. – М.: Культурная революция, 2006. – С. 9.


[Закрыть] («von sich Für-sich-gehn-können, muß man Anders– und Anderswohin-gehn-können»).[282]282
  Nietzsche F. [11 = WII 3. November 1887 – März 1888] // Digitale Kritische Gesamtausgabe Werke und Briefe [Электронный ресурс]: Nietzsche Source. URL: http://www.nietzschesource.org/#eKGWB/NF-1887,11 [368].


[Закрыть] Так, и только так открывается горизонт возникновения сверхчеловека. Но это – дело будущего. Пока речь идет только о раскрытии горизонта. Поэтому такой человек неизбежно будет занимать пограничное положение: он ушел из всех существующих пространств бытийно-смысловой определенности, отверг все существующие образы и типы человека, а нового он не достиг и сам не достигнет. Его задача – не достижение, но осуществление разрыва и ухода. Он – предшественник, суть которого состоит в том, что он переход и гибель (ein Übergang und ein Untergang). И он – странник (der Wanderer), существование которого протекает в режиме перманентной трансгрессии. Подобно Моисею, жизнь которого заключалась в странствовании по пустыне в поисках обетованной земли, в которую ему самому не суждено было попасть.

Ницше указывает на кардинальное различие между стратегией странника и стратегией путешественника. Последний добирается до пункта конечного назначения, для первого «такого пункта не бывает».[283]283
  Ницше Ф. Человеческое, слишком человеческое. В двух томах / Ф. Ницше // Полное собрание сочинений: В 13 томах. Т. 2: Человеческое, слишком человеческое. – М.: Культурная революция, 2011. – С. 334.


[Закрыть] Не бывает, потому что ничто из существующего его не удовлетворяет и не притягивает, его путь направлен к тому, чего еще нет. Он должен снова и снова осуществлять трансгрессию тех или иных определенностей, поскольку ни одна из них не является его целью, его пристанищем: «у нет никакого права слишком сильно привязываться ко всему отдельному; в нем самом должно быть что-то странническое, наслаждающееся переменами и бренностью».[284]284
  Там же. С. 334.


[Закрыть]

Ницше сам так и жил: странник в мире, странник в самом себе, постоянно перерастающий самого себя. Уже в возрасте девятнадцати лет он запишет: «Так вот человек и вырастает из всего, что некогда его стискивало; ему не надо рвать свои оковы – нежданно, если будет на то воля Божья, они падут сами; и где то кольцо, в пределы которого он окажется заключен в конце концов? Мир? Бог?-».[285]285
  Ницше Ф. Юный Ницше: Автобиографические материалы. Избранные письма. Из ранних работ. 1856–1868 / Сост. В. М. Бакусев. – М.: Культурная революция, 2014.-С. 133.


[Закрыть] Позднее он найдет это кольцо, которое окажется беспредельным пределом, высшей формулой трансгрессии. Это кольцо вечного возвращения. Жизнь Ницше – это процесс постоянного самостановления, не знающий пределов. [286]286
  Проблема самостановления в жизни и философии Ницше разработана В. М. Бакусевым: Бакусев В. М. Лестница в бездну: Ницше и европейская психическая матрица / В. М. Бакусев. – М.: Культурная революция, 2012. – 296 с.


[Закрыть]

Трансгрессия является для Ницше и стратегий мысли и письма, его стилем. Свою позицию в познании и философии он определяет как выглядывание из разных окон: «Испытывая глубокое недоверие к теоретико-познавательным догмам, я любил выглядывать то из того, то из другого окна, остерегаясь, однако, прочно обосноваться в каком-нибудь из них».[287]287
  Ницше Ф. Черновики и наброски 1885–1887 гг. / Ф. Ницше // Полное собрание сочинений: В 13 томах. Т. 12. – М.: Культурная революция, 2005. – С. 130.


[Закрыть] Его цель – не достижение окончательного знания и абсолютной истины, но удержание открытого горизонта: «стремление не замыкать свой кругозор, проявлять некую умную осторожность перед лицом различных убеждений».[288]288
  Там же. С. 131.


[Закрыть]

К. Ясперс был совершенно прав, когда утверждал, что философское познание Ницше движется «не в обретающей плоскую определенности имманентности, а, скорее, в бесконечном горизонте, в неопределенной безграничности».[289]289
  Ясперс К. Ницше: Введение в понимание его философствования / К. Ясперс. – СПб.: Владимир Даль, 2004. – С. 584.


[Закрыть] Однако мотивы такой позиции он определяет неверно. Для Ясперса отказ от вынесения окончательных суждений в вопросах философии есть способ приближения к подлинной субстанции бытия, своеобразное апофатическое постижение метафизической истины. В конечном итоге он подвергает критике подход Ницше как «несостоятельную замену трансценденции».[290]290
  Там же. С. 568–569.


[Закрыть] Но в философии Ницше нет подлинной субстанции бытия, нет трансценденции. Его философия – это философия трансгрессии, предпочитающая «оттенки, тени, послеполуденные блики и безбрежные моря»[291]291
  Ницше Ф. Черновики и наброски 1885–1887 гг. / Ф. Ницше // Полное собрание сочинений: В 13 томах. Т. 12. – М.: Культурная революция, 2005. – С. 131.


[Закрыть] («Zwischenfarben, Schatten, Nachmittagslichter und endlosen Meere»).[292]292
  Nietzsche F. [2 = WI 8. Herbst 1885 – Herbst 1886] // Digitale Kritische Gesamtausgabe Werke und Briefe [Электронный ресурс]: Nietzsche Source. URL: http://www.nietzschesource.org/#eKGWB/NF-1885,2.


[Закрыть] Такая философия находится уже вне горизонта метафизики, в рамках который остается К. Ясперс. Для всех, кто будет искать в учении Ницше метафизического познания, его философия останется абсолютно невидимой. Этот эффект был хорошо описан Н. Минским: «Но как только я прекращал чтение, чтобы мысленно оглянуться вокруг себя, я с удивлением видел, что бушевавшая стихия никуда не унесла».[293]293
  Минский H. Фридрих Ницше // Ницше: pro et contra / Ю. В. Синеокая. – СПб.: РХГИ, 2001.-С. 303.


[Закрыть]

Ницше предвидел такое восприятие своих сочинений, когда писал о себе: «Мы, непонятные» («Wir Unverständlichen»): «Нас путают – стало быть, мы растем, непрерывно меняемся, сдираем с себя старую кору, мы с каждой весной сбрасываем еще с себя кожу, мы становимся все более юными, более будущими»,[294]294
  Ницше Ф. Веселая наука («la gaya scienza») / Ф. Ницше // Полное собрание сочинений: В 13 томах. Т. 3: Утренняя заря. Мессинские идиллии. Веселая наука. – М.: Культурная революция, 2014. – С. 569.


[Закрыть] – так описывает он опыт трансгрессивного философствования и существования. «Мы, безродные» («Wir Heimatlosen»)[295]295
  Там же. С. 574.


[Закрыть] – еще одна самохарактеристика философа трансгрессии. «Мы, новые, безымянные, труднодоступные, мы, недоноски еще непроявленного будущего».[296]296
  Там же. С. 580.


[Закрыть] («Wir Neuen, Namenlosen, Schlechtverständlichen, wir Frühgeburten einer noch unbewiesenen Zukunft»).[297]297
  Nietzsche F. Die fröhliche Wissenschaft / F. Nietzsche. – Köln: Anaconda Verlag GmbH, 2012. – S. 301.


[Закрыть]

Таким образом, философия Ницше есть, прежде всего, философия трансгрессии. Возникновение этого принципиально нового типа философствования опровергает многочисленные заверения о смерти философии. Если что-то отмирает, то это философия трансценденции, метафизики. Но это не смерть философии, а ее перерождение: она просто меняет кожу и продолжает расти дальше.

Ich sage euch: man muss noch Chaos in sich haben, um einen tanzenden Stern gebären zu können. Ich sage euch: ihr habt noch Chaos in euch.

F. Nietzsche

Уже в своем первом крупном, одновременно философском и филологическом труде Ницше обращается к онтологическому горизонту трансгрессии. В общем и целом трансгрессию можно определить как нарушение установленных границ. Но именно такое определение дает Ницше дионисийскому началу: «уничтожение

обычных пределов и границ существования»[299]299
  Ницше Ф. Рождение трагедии / Ф. Ницше // Полное собрание сочинений: В 13 томах. Т. 1/1: Рождение трагедии. Из наследия 1869–1873 годов. – М.: Культурная революция, 2012. – С. 52.


[Закрыть] («Vernichtung der gewöhnlichen Schranken und Grenzen des Daseins»).[300]300
  Nietzsche F. Die Geburt der Tragödie / F. Nietzsche // Gesammelte Werke. – Köln: Anaconda Verlag GmbH, 2012. – S. 41.


[Закрыть] То обстоятельство, что мыслитель употребляет философский термин «существование» («Dasein»), показывает, что речь в данном случае идет не просто об эстетическом, но об онтологическом явлении. Дионисийское начало есть не что иное, как уничтожение границ существования, т. е. трансгрессия.

Здесь мы можем сделать первое замечание. В качестве своего условия дионисийское начало не предполагает некий метафизический «первохаос» неоформленного и неопределенного бытия – ведь трансгрессия невозможна при отсутствии пределов и границ. Получается, что дионисийское как трансгрессивный феномен требует в качестве своего необходимого условия существование (Dasein), очерченное границами и пределами. Отсюда следует значимый для онтологического исследования вывод: дионисийское начало не является первоистоком в метафизическом плане. Данный момент имеет принципиальное значение: уже в своей первой книге Ницше не мыслит в рамках метафизической парадигмы, уже здесь заявлен разрыв с метафизическим подходом А. Шопенгауэра. Дионисийское не является субстанцией наподобие шопенгауэровской воли. И молодой Ницше вовсе не был романтиком и иррационалистом. Хотя подобное прочтение «Рождения трагедии», безусловно, имеет место, и, например, К. Г. Юнг был прав, указывая на Л. Клагеса, А. Шулера и С. Георге: «Со времен Ницше существовало последовательное подчеркивание превосходства «дионисийского» начала жизни над «аполлонийским». После «Рождения трагедии из духа музыки» темная, земная, женская сторона с ее гадательными и оргиастическими характеристиками овладела воображением философов и поэтов».[301]301
  Юнг К. Г. Вотан / К. Г. Юнг // Божественный ребенок. – М.: Олимп, 1997. -
  С. 74.


[Закрыть] Однако подчеркивания превосходства дионисийского у самого Ницше нет, на что справедливо указал П. Слотердайк.[302]302
  Слотердайк П. Мыслитель на сцене. Материализм Ницше / Ф. Ницше // Рождение трагедии. – М.: Ad Marginem, 2001. – С. 547–724.


[Закрыть]

Возникает вопрос об онтологической природе тех границ, уничтожение которых осуществляется в дионисийском экстазе. Если бы Ницше мыслил строго в рамках метафизики Шопенгауэра, то источником границ существования (Grenzen des Daseins) должно было бы быть само дионисийское – подобно тому, как у Шопенгауэра сама воля объективирует себя в феноменальном мире и является источником принципа индивидуации. Однако у Ницше установление границ и пределов отведено аполлоническому началу: «Это обожествление индивидуации, если вообще представлять себе его императивным и дающим предписания, знает лишь один закон – индивида, то есть соблюдение границ индивида (die Einhaltung der Grenzen des Individuums), меру в эллинском смысле. Аполлон как этическое божество требует от своих последователей меры, а для ее соблюдения – самопознания».[303]303
  Ницше Ф. Рождение трагедии / Ф. Ницше // Полное собрание сочинений: В 13 томах. Т. 1/1: Рождение трагедии. Из наследия 1869–1873 годов. – М.: Культурная революция, 2012. – С. 36.


[Закрыть] Аполлоническое есть, таким образом, воля к конституированию бытия в границах или воля к самому бытию, если под последним понимать тождество и фиксированную определенность. Абсолютное тождество есть бытие (Sein) в смысле Парменида. Бытие, очерченное границами, есть определенное или наличное бытие (Dasein) в смысле гегелевской «Науки логики». Отдавая мир наличного бытия под эгиду аполлонического начала, Ницше указывает на конструктивный и иллюзорный характер этого бытия: мир тождества и фиксированных определенностей есть «построенный на иллюзии и умеренности и искусственно огражденный плотинами мир»[304]304
  Там же. С. 37.


[Закрыть] («auf den Schein und die Mässigung gebaute und künstlich gedämmte Welt»).[305]305
  Nietzsche F. Die Geburt der Tragödie / F. Nietzsche // Gesammelte Werke. – Köln: Anaconda Verlag GmbH, 2012. – S. 39.


[Закрыть]

Немецкое «Schein»[306]306
  Duden Deutsches Universal Wörterbuch / hrsg. und bearb. vom Wissenschaftlichen Rat und den Mitarbeitern der Dudenredaktion. – Mannheim; Leipzig; Wien; Zürich; Dudenverl., 1996. – S. 1311.


[Закрыть] означает, во-первых, свет, сияние и мерцание – здесь будет уместно вспомнить о хайдеггеровском «просвете» бытия. Во-вторых, «Schein» есть иллюзия в противоположность действительности как бытию (Sein), видимость в противоположность сущности (Wesen), это видимость как внешность, противостоящая метафизическому внутреннему как сущности. Употребляя «Schein» как характеристику аполлонического феноменального мира, Ницше, на первый взгляд, следует метафизической традиции, противопоставляющей ноуменальный мир феноменальному миру. Заключенный в границы и подчиненный требованиям соблюдения меры (как условия сохранения границ) мир индивидов есть лишь «Schein» – иллюзорная видимость. Однако для Ницше уже в раннем периоде его творчества феномен истины получает кардинально отличное от традиционного метафизического подхода толкование. Истиной оказывается сама видимость (Schein), сам ложный, иллюзорный мир фиксированных определенностей. Этот момент был обозначен Ницше в его неопубликованной работе «Об истине и лжи во вненравственном смысле», датируемой 1873 годом. П. Слотердайк отмечает по этому поводу: «ведь даже если вся культура и принадлежит миру видимости, то видимость эта непрозрачна для взгляда, ибо она есть истинная ложь самой жизни».[307]307
  Слотердайк П. Мыслитель на сцене. Материализм Ницше // Рождение трагедии / Ф. Ницше. – М.: Ad Marginem, 2001. – С. 689.


[Закрыть] Сказанное означает, что традиционные метафизические оппозиции перестают работать уже в произведениях молодого Ницше: ложь становится истиной, видимость становится бытием, различия между Schein и Sein, между Schein и Wesen утрачивают свою значимость. Задачи жизни (в биологическом смысле), задачи культуры требуют производства иллюзий, перспектив бытия и определенных смыслов, требуют видимости индивидуальных и изолированных существований. Без этого аполлонического покрова, без искусственных границ и плотин не были бы возможны ни жизнь, ни культура. Аполлон – бог искусства не только в смысле художественного творчества. Искусством здесь является само существование (Dasein). И в последние годы своей сознательной жизни философ отмечает: «И когда бы ни чувствовал человек радость, он всегда в ней верен себе: он радуется как художник, он наслаждается собой как властью! Ложь и есть эта власть… Искусство и ничего кроме искусства. Искусство, художественность – великая попечительница жизни, великая обольстительница во имя жизни, великая подстрекательница к жизни…».[308]308
  Ницше Ф. Черновики и наброски 1887–1889 гг. / Ф. Ницше // Полное собрание сочинений: В 13 томах. Т. 13. – М.: Культурнаяреволюция, 2006. – С. 181–182.


[Закрыть] Сказанное еще раз подтверждает, что Ницше не был мыслителем, утверждавшим односторонний перевес дионисийского над аполлоническим.

Если аполлонический мир искусственных границ оказывается истиной в неметафизическом смысле (ложью как истиной и истиной как ложью), то каков тогда статус дионисийского? Его также нельзя назвать истинным в метафизическом плане, но нельзя назвать и ложным, поскольку ложь как иллюзия и видимость (Schein) есть истина аполлонического. Дионисийский мир следовало бы признать истинным и ложным одновременно, а еще точнее – ни истинным, ни ложным. У Шопенгауэра мир стихийной и иррациональной воли был метафизически истинным, у Ницше – уже нет. Дионисийское является не тем, что стоит за феноменами как ноумен, но самостоятельным способом бытия, перспективой, которая существует не «за», но наряду с аполлоническим. Аполлоническое препятствует воцарению хаоса и тотальной неразличимости, делает возможным бытие в границах и меру. Дионисийское как трансгрессия препятствует превращению границ в цепи, сковывающие все творческие импульсы существования. Трансгрессия установленных границ и нарушение меры вовсе не обнаруживает того, что жизнь и культура могли бы совсем обойтись без границ и без меры и, следовательно, границу и меру нужно раз и навсегда отбросить. Такой по-романтически наивный вывод был чужд даже молодому Ницше. Трансгрессия обнаруживает границы как границы, раскрывает их конструктивный, искусственный характер. Но поскольку границы сами по себе и являются аполлонической видимостью и иллюзией, то дионисийский поток трансгрессии раскрывает их истину. Не в том плане, что дионисийское само есть истина аполлонического – это был бы возврат к шопенгауэровской метафизике. Но: дионисийское раскрывает истину самого аполлонического, суть которой в том, чтобы быть ложью и иллюзией как истиной.

Вот как это происходит: «Индивид со всеми его границами и мерами тонул здесь в самозабвенности дионисовских состояний и забывал аполлоновские законоположения («Das Individuum, mit allen seinen Grenzen und Maassen, ging hier in der Selbstvergessenheit der dionysischen Zustände unter und vergass die apollinischen Satzungen»).[309]309
  Nietzsche F. Die Geburt der Tragödie / F. Nietzsche // Gesammelte Werke. – Köln: Anaconda Verlag GmbH, 2012. – S. 29.


[Закрыть] Чрезмерность (Das Übermaß) оказывалась истиной, противоречие, в муках рожденное блаженство говорило о себе из самого сердца природы. И таким образом, везде, куда ни проникало дионисовское начало, аполлоновское упразднялось и уничтожалось (war aufgehoben und vernichtet)».[310]310
  Ницше Ф. Рождение трагедии / Ф. Ницше // Полное собрание сочинений: В 13 томах. Т. 1/1: Рождение трагедии. Из наследия 1869–1873 годов. – М.: Культурная революция, 2012. – С. 37.


[Закрыть] Так осуществляется трансгрессия всего ограниченного и подчиненного мере как закону своего существования. Однако тут же Ницше отмечает: «Но столь же несомненно и то, что там, где первый натиск бывал отбит, престиж и величие дельфийского бога проявлялись с большею непреклонностью и строгостью, чем когда-либо». Таким образом, трансгрессия не приводит с неизбежностью к безвозвратному уничтожению всего индивидуального, но, напротив, укрепляет «воинский стан аполлоновского начала (Kriegslager des Apollinischen)».[311]311
  Там же. С. 37.


[Закрыть] Это принципиальный момент: Ницше никогда не призывал к погружению в хаос вакханалий. Он – сторонник культуры и поклонник искусства (искусства как жизни и жизни как искусства). И как раз ввиду задачи не только сохранения, но и усиления культуры, искусства и жизни требуется дионисийское начало, требуется трансгрессия. Дионисийская трансгрессия – это еще один стимулятор воли к жизни, к иллюзии и искусству. Без сомнения, этот стимулятор отличается подчас жестокостью, способностью причинять боль, страдания, разрушения и даже гибель. Но без всего этого созидающая границы аполлоническая воля неизбежно ослабеет, закоснеет и выродится в начало сократическое. На место готового к смертельной битве воинского стана (Kriegslager) придет сонм рационалистов, которые сделают из аполлонического искусства меры и границ искусство самосохранения любой ценой. Аполлоническому началу нужно дионисийское не как метафизическая подкладка, но как то, что делает его же сильнее. Воля к искусству, воля к видимости тем сильнее, чем большее сопротивление приходится ей преодолевать.

Дионисийское как нарушение установленных границ и выход за пределы меры представляет собой святотатство (Frevel). Ницше актуализирует этот момент, ссылаясь на миф о Прометее и разворачивая философское толкование данного предания: «Несчастье, коренящееся в сущности вещей…. противоречие, лежащее в самом сердце мира, открывается им как взаимное проникновение двух различных миров, например, божественного и человеческого («als ein Durcheinander verschiedener Welten, z.B. einer göttlichen und einer menschlichen»),[312]312
  Nietzsche F. Die Geburt der Tragödie / F. Nietzsche // Gesammelte Werke. – Köln: Anaconda Verlag GmbH, 2012. – S. 51.


[Закрыть] из коих каждый как индивид прав, но, как отдельное существо наряду с другими, неизбежно должен страдать за свою индивидуацию».[313]313
  Ницше Ф. Рождение трагедии / Ф. Ницше // Полное собрание сочинений: В 13 томах. Т. 1/1: Рождение трагедии. Из наследия 1869–1873 годов. – М.: Культурная революция, 2012. – С. 64.


[Закрыть] Итак, дионисийская трансгрессия как святотатство осуществляет – ни много ни мало – взаимопроникновение божественного и человеческого миров, т. е. трансцендентного и имманентного, ноуменального и феноменального. Фундаментальное противоречие бытия – это противоречие всеобщего и индивидуального. Первое представляет собой прерогативу божественного, в то время как удел человека – нести бремя индивидуальности и отграниченности от всеобщего. Такой порядок установлен богом, Аполлоном. Нарушение этого порядка, – попытка человеческого существа прорваться к единому и всеобщему, выйти за пределы установленных границ, – есть преступление, святотатство – с неизбежно вытекающими отсюда последствиями.

Таков философский смысл содержания греческой трагедии. Этот смысл был достаточно точно раскрыт Г. В. Ф. Гегелем: «Наконец, результат трагической перипетии ведет только к тому исходу, что хотя правомерность обеих противоборствующих сторон и подтверждается, но при этом устраняется односторонность их самоутверждения и восстанавливается их нерушимая внутренняя гармония, то состояние хора, когда всем богам одинаково и без изъяна воздается должное. Истинное развитие заключается лишь в снятии противоречий как противоречий, в примирении сил действия, которые в своем конфликте стремились к взаимному отрицанию друг друга».[314]314
  Гегель Г. В. Ф. Эстетика: В 2 т. Т. I / Г. В. Ф. Гегель. – СПб.: Наука, 2007. -С. 515–516.


[Закрыть] Здесь можно указать на значимое отличие гегелевского подхода к греческой трагедии от ницшевского. Гегель актуализирует снятие противоречий, примирение противоборствующих начал. Путь трансгрессии он не приемлет: «высшая сила, стоящая над отдельными богами и людьми, не может потерпеть существования сил, односторонне утверждающих свою самостоятельность и тем преступающих границы своих полномочий, равно как и существование конфликтов, проистекающих из этого. Фатум вводит индивидуальность в ее рамки и, если она безмерно превознеслась, уничтожает ее».[315]315
  Там же. С. 516.


[Закрыть] Так, у Гегеля (который был поклонником греческой трагедии не в меньшей степени, чем Ницше, и даже переводил на немецкий Софокла)[316]316
  Гайм Р. Гегель и его время / Р. Гайм. – СПб.: Наука, 2006. – С. 21.


[Закрыть] однозначный перевес получает всеобщее. Индивидуальное должно оставаться в рамках своих собственных границ, что означает отказ от притязаний на самобытийность и признание себя частью высшего целого, одной стороной, существующей наряду с другими. В случае же, если индивидуальное совершит трансгрессию – превысит границы своих полномочий – сила тотальности вернет ее на свое место или подвергнет отрицанию. В этом плане Гегель вполне последовательно отказывает Прометею в статусе нравственного бога: то, что он сделал, не связано с утверждением всеобщего, но обеспечивает лишь торжество индивидуального.[317]317
  Гегель Г. В. Ф. Эстетика: В 2 т. Т. I / Г. В. Ф. Гегель. – СПб.: Наука, 2007. – С. 490.


[Закрыть]

В отличие от Гегеля, Ницше утверждает трансгрессию как героический прорыв индивида за собственные пределы, как прометеевское дерзновение. При этом Ницше не выступает в качестве философа эгоизма и крайнего индивидуализма. Прорыв индивида за рамки установленных границ направлен у него на всеобщее. Гегель утверждает авторитарный и деспотический характер всеобщего, властно подчиняющего себе отдельные индивидуальности. У Ницше индивид сам посредством трансгрессии приходит к всеобщему – и мужественно принимает возникающие из этого страдания: «При героическом порыве отдельного существа к всеобщности («dem heroischen Drange des Einzelnen ins Allgemeine»), при попытке выйти из зачарованного круга индивидуации и самому стать единым всемирным существом («das eine Weltwesen selbst sein zu wollen»)[318]318
  Nietzsche F. Die Geburt der Tragödie / F. Nietzsche // Gesammelte Werke. – Köln: Anaconda Verlag GmbH, 2012. – S. 51.


[Закрыть] это существо на себе испытывает скрытое в вещах изначальное противоречие, то есть ступает на путь святотатства и страданий».[319]319
  Ницше Ф. Рождение трагедии / Ф. Ницше // Полное собрание сочинений: В 13 томах. Т. 1/1: Рождение трагедии. Из наследия 1869–1873 годов. – М.: Культурная революция, 2012. – С. 64.


[Закрыть] Для Гегеля трансгрессия по своему смыслу является синонимом грехопадения, а это означает, что греческую трагедию немецкий классик воспринимает сквозь призму системы оценок Ветхого Завета.[320]320
  Анализ связи трансгрессии и грехопадения проводит Ж. Батай: Батай Ж. Проклятая часть. Сакральная социология / Ж. Батай. – М.: Ладомир, 2006. – 742 с.


[Закрыть] Для Ницше трансгрессия есть прометеевская добродетель (die prometheische Tugend). Отсюда Ницше приходит к возможности указать на родство прометеевского начала с дионисийским – оба они трансгрессивны по своему характеру: «Но чтобы при этой аполлоновской тенденции форма не застыла в египетской окоченелости и холодности, чтобы в стараниях предписать каждой отдельной волне ее путь и пределы не замерло движение всего озера, прилив дионисизма время от времени снова разрушал все эти маленькие круги, которыми односторонне аполлоновская «воля» стремилась обуздать эллинский мир».[321]321
  Ницше Ф. Рождение трагедии / Ф. Ницше // Полное собрание сочинений: В 13 томах. Т. 1/1: Рождение трагедии. Из наследия 1869–1873 годов. – М.: Культурная революция, 2012. – С. 65.


[Закрыть] Таково онтологическое значение прометеевско-дионисийской трансгрессии в истолковании Ницше: временное нарушение установленных границ, переход от бытия к становлению выполняет компенсаторную функцию – в том смысле, в каком К. Г. Юнг говорил о компенсаторной функции бессознательного по отношению к сознательной установке. Дионисийское начало является бессознательным культуры, построенной на аполлоническом культе границы и меры.

Необходимо учитывать, что Ницше не только не настаивает на превосходстве дионисийского над аполлоническим, но он также не утверждает и однозначного приоритета этих двух начал перед сократическим. Философа не следует представлять в качестве яростного противника теоретического начала в культуре и фанатичного проповедника противоположного этому началу дионисийского опьянения. Такой подход вопреки его распространенности и популярности следует признать вульгарным и неаутентичным ницшевскому тексту. В 18-м разделе «Рождения трагедии» мыслитель говорит о сократическом начале как об одной из ступеней иллюзии, которая вместе с аполлоническим и дионисийским началами служит стимулирующим жизнь средством. Ницше подчеркивает, что все эти три ступени иллюзии (drei Illusionsstufen) «пригодны только для более благородных по своим дарованиям натур»[322]322
  Там же. С. 106.


[Закрыть] и что из этих стимулирующих средств (aus diesen Reizmitteln) конституируется культура. Соответственно, философ выделяет три типа культуры в зависимости от преобладания того или иного начала: сократическую александрийскую; художественную эллинскую и трагическую буддийскую. Сам Ницше, очевидно (для всякого, кто внимательно читает его работы), отдает предпочтение второму типу культуры, в котором доминантное положение занимает отнюдь не дионисийское, но аполлоническое начало. Дионисийское в эллинской культуре присутствует как компенсирующая функция, назначение которой – усиление и стимуляция производства аполлонического мира прекрасных иллюзий (о чем уже было сказано выше). Сторонником буддийской трагической культуры, в которой доминирует именно дионисийское, Ницше явно не был. В качестве философского покровителя этого типа культуры следовало бы скорее представить А. Шопенгауэра.

Что касается александрийской теоретической культуры, то претензии Ницше к ней в целом заключаются в следующем: данный тип занял в современном культурном пространстве не просто доминантное, но деспотическое положение, при котором другие типы объявлены незаконными. «Весь наш современный мир находится в сетях александрийской культуры, – отмечает мыслитель, – всякий другой род существования (jede andere Existenz) вынужден пробиваться сторонкой, как дозволенная, но не имевшаяся в виду форма существования».[323]323
  Там же. С. 106.


[Закрыть] Таким образом, Ницше выступает не против теоретического начала как такового (он был, в том числе, и ученым, и сократическое присутствовало и в нем самом), но против установки на его абсолютизацию и тотальную гегемонию. Доведенное до крайности и не будучи уравновешено и компенсировано каким-либо другим способом существования теоретическое оптимистическое начало александрийской культуры неизбежно превращается в путь к катастрофам мирового масштаба. Следует отметить, что в такой же путь к катастрофе превратилось бы и доведенное до крайности и нескомпенсированное дионисийское начало, равно как и аполлоническое.

Последствия гегемонии теоретического Ницше описывает в достаточно ярких красках: «общество, проквашенное вплоть до своих самых нижних слоев подобного рода культурой, мало-помалу начинает содрогаться от буйных волнений и вожделений, когда вера в земное счастье для всех, когда вера в возможность этой всеобщей культуры знания постепенно переходит в грозное требование такого земного александрийского счастья».[324]324
  Там же. С. 107.


[Закрыть]

Однако Ницше усматривает и возможность выхода из сложившейся ситуации чудовищного напряжения, грозящего разразиться катастрофическим финалом. Чрезмерная односторонность современной теоретической культуры должна будет вызвать компенсирующее движение энантиодромии – выступления бессознательной противоположности. А именно: односторонняя сократическая установка вызовет в качестве компенсации актуализацию дионисийского начала (как максимально противоположного компенсируемой установке). На смену сократическому придет век трагической культуры. В свою очередь, трагическая культура призовет к жизни новую компенсацию – в качестве которой уже будет выступать новое искусство, возрожденная трагедия (которая уже у греков была не чем иным, как переводом дионисийского начала в художественный мир аполлонических образов и иллюзий, – на что указывал П. Слотердайк).[325]325
  Слотердайк П. Мыслитель на сцене. Материализм Ницше // Рождение трагедии / Ф. Ницше. – М.: Ad Marginem, 2001. – С. 588.


[Закрыть] Ницше дает на этот счет недвусмысленные указания: «разве не представляется необходимым, чтобы трагический человек этой культуры, воспитывая себя для суровой и ужасной жизни, возжелал нового искусства, искусства метафизического утешения (die Kunst des metaphysischen Trostes), трагедии как предназначенной ему Елены».[326]326
  Ницше Ф. Рождение трагедии / Ф. Ницше // Полное собрание сочинений: В 13 томах. Т. 1/1: Рождение трагедии. Из наследия 1869–1873 годов. – М.: Культурная революция, 2012. – С. 108–109.


[Закрыть] Таким путем – путем энантиодромии – по замыслу философа должно произойти возрождение трагедии.

Механизм энантиодромии сократической культуры Ницше описывает в следующем известном фрагменте: «И вот наука, гонимая вперед своим могучим бредом, спешит неудержимо к собственным границам (zu ihren Grenzen) – здесь-то и терпит крушение ее скрытый в природе логики оптимизм. Ибо на периферии окружности, ограничивающей науку, имеется бесконечно много точек, и если еще никак нельзя предвидеть, каким путем ее круг мог бы быть окончательно измерен, то благородный и одаренный человек еще до середины своей жизни неизбежно наталкивается на такие пограничные точки окружности (Grenzpunkte der Peripherie) и с них вперяет взор в неуяснимое (das Unaufhellbare)».[327]327
  Там же. С. 93.


[Закрыть] Одностороннее господство теоретической установки приводит научное познание к его собственным границам. Достижение этих пограничных точек уже есть начало трансгрессии: границы научного дискурса преступаются и осуществляется переход к другому способу существования. «Когда он здесь, к ужасу своему, видит, что логика у этих границ свертывается в кольцо и в конце концов впивается в свой собственный хвост, тогда совершается прорыв к новой форме познания – трагическому познанию, которое, чтобы быть вообще выносимым, нуждается в защите и лекарстве искусства».[328]328
  Там же. С. 93.


[Закрыть]В процитированном фрагменте мы снова видим отмеченную выше последовательность компенсаций: теоретическое познание, достигая собственных границ, переходит в трагическое, которое, в свою очередь, компенсируется аполлоническим. Искусство, эстетическая точка зрения как единственное оправдание жизни и мира составляют для Ницше высшую цель культуры. Без аполлонического покрова художественной иллюзии чистый трансгрессивный поток дионисийского сделал бы существование невыносимой мукой. Но без дионисийского начала искусство было бы лишено своей жизненной глубины.

Таким способом формируется трагический миф.[329]329
  Как отмечает А. Н. Мочкин, для Ницше «миф все еще обладает скрытой, латентной силой и является, в отличие от позитивистской школы мифологии, не проявлением солярных, символических явлений метеорологии, а мощным стимулом, определяющим ход и развитие самой социальной действительности, ее своеобразным выражением» (Мочкин А. Н. Миф и политика в «Рождении трагедии» Ф. Ницше // Философия и культура. – 2015. – № 7 (91). – С. 1024–1025. DOI: 10.7256/1999-2793.2015.7.13068).


[Закрыть] Формула трагического мифа в учении Ницше – дионисийское, заключенное в скобки аполлонического: «в этом смысле именно трагический миф должен убедить нас в том, что даже безобразное и дисгармоническое есть художественная игра (ein künstlerisches Spiel), в которую воля играет сама с собою в вечной полноте своей радости».[330]330
  Ницше Ф. Рождение трагедии / Ф. Ницше // Полное собрание сочинений: В 13 томах. Т. 1/1: Рождение трагедии. Из наследия 1869–1873 годов. – М.: Культурная революция, 2012. – С. 140.


[Закрыть] Дионисийская трансгрессия как нарушение установленных границ посредством художественного мифа вписывается в онтологическое пространство игры. Игра придает существованию своеобразный циклический характер: мир становится чередованием и повторением фаз созидания и разрушения. Трансгрессия, таким образом, из стихийного и деструктивного феномена превращается в фазу мирового цикла, предшествующую новому созиданию, новому утверждению, – и даже являющуюся необходимым условием всякого нового созидания и утверждения.