Текст книги "Египетские сны"

6.

Распущенность, отсутствие воли, перекладывание ответственности на Аллаха делали свое дело. Поражение существующей власти было бы предрешено, если бы противная сторона не отличалась такой же беспечностью. Сделав один верный шаг, эти люди радовались, точно дети, и совершали глупость за глупостью. Это была непрогнозируемая война. Победить в ней мог только тот, кто проявит волю, чтобы добиться порядка и получить четкое представление о противнике и собственных силах.

Как врач, будучи вхож к Государю, и к вечно больному посланнику, я на свой страх и риск обследовал город.

У меня уже были друзья среди молодых египтян (коптов и мусульман, ненавидящих средневековье). Они организовывали тайники – места, где я переодевался, чтобы к хедиву и консулу можно было входить капитаном армии Её Величества (Королевы Великобритании), а на улице – появляться в обличии бедуина, феллаха или даже муллы. Выявив центры приверженцев новоявленного Мессии, я держал в голове длинный список предателей, окружавших хедива, но докладывать не спешил. Действовать следовало сразу и наверняка.

Однажды я прибыл на сборище перед Английским консульством. Толпа бушевала, исходила истерикой. Я тоже подпрыгивал, размахивал палкой, кричал. И вдруг я постиг, что им нужно. Не то, что выкрикивали уста: они кричали «Слава Аллаху!» Не то к чему призывали муллы: «Убивайте неверных!» Мне, показалось, я знаю, чего им, действительно, нужно: «Англичане, ваша религия на шестьсот с лишним лет старше нашей. Не трогайте нас! Не лишайте нас детства! Дайте пройти свой отрезок его, ибо детство – это рай на Земле! Не мешайте насладиться нашими играми! Мы еще до конца не испили молодого неистовства и крови неверных. Мы еще не намучились сами и не намучили вдосталь врагов. Не надевайте на нас раньше времени ярма зрелости. Дайте нам отбеситься! А лучше сами остановитесь! Не то мы убьем себя вместе с вами! Нам это ничего не стоит! Ибо сама жизнь ничего не стоит для нас! Таково наше слово!»

– Но остановиться нельзя. – мысленно говорил я себе. – остановившийся будет растоптан. Выход один: пока есть возможность, держаться друг от друга подальше.

Но для нас это тоже не выход. Во всяком случае, мы его себе не позволим. Остается одно – осторожно оттягивать время. Вся история – череда попыток оттягивать время. А политика – только искусство его тянуть. Потому что в мире многое происходит подспудно и как бы само собой. Многое невозможно учесть. Основное мы просто чувствуем. Чувствуем, например, что не надо спешить, лучше выждать, внимательно проследить, куда повернут события. Когда же начнется движение, и наметятся перемены, постараться не упустить шанс. Вот к чему я пришел. И в этот момент появился новый оратор.

Он не взошел на помост. Его вознесли на руках. А за ним летел шепот, как вздох: «Махди! Махди! Махи!» – Мессия! Мессия! Мессия!

Я решительно пробирался вперед: хотелось увидеть лицо новоявленного Мухаммеда. Когда его опустили, я уже был среди тех, кто сидел, скрестив ноги на краю помоста перед очами оратора. Их лица были солидные седобородые. И сами они показались мне гладкими, словно их тоже сюда принесли на руках.

Оратор почему-то не начинал говорить, и тогда я перестал вертеть головой и, уставившись на того, кто стоял в центре, похолодел: прямо на меня смотрел сам шейх Абдаллах. И я вспомнил, он был как раз родом оттуда, «где Большой Нил встречается с Голубым Нилом» (а это центр Судана). Я вспомнил его почти ревнивое раздражение при имени Мухаммеда.

Все его загадки и странности легли, как лыко в строку: наконец-таки он получил роль, которой добивался всю жизнь. Его полного имени – Абдаллах ибн аль-Саид Мухаммед – раньше я просто не слышал. Зато сабельный шрам, по-прежнему алел у него на щеке.

Абдаллах ткнул в меня пальцем, словно воткнул кинжал и, обдавая слюной, закричал: «Неверный! Шпион! Взять его и привести ко мне!» В то же мгновение я получил удар по затылку, увидел вспышку, как от разрыва снаряда и лишился сознания.

Пришел в себя в полной темноте, а, очнувшись, чувствуя головную боль и намокшую от крови одежду, стал собираться с мыслями.

– Черепа они мне не проломили, – заключил я. – Но содрана кожа на голове и есть небольшое сотрясение мозга. Зато все остальное – хуже не придумаешь.

Ни я, ни шейх Абдаллах (он же Абдаллах ибн аль-Саид Мухаммед) никак не ожидали встретить друг друга. И теперь я лежал, как бревно, связанный по рукам и ногам, сознавая, что ничего хорошего меня здесь не ждет.

Думать, что это конец, не хотелось. И я говорил себе: «Нет! Не может быть, чтобы не было выхода! Выход есть. Он обязательно найдется».

Я дернулся, попробовал шевельнуться и понял: меня так связали, что если бы сейчас кто-то разрезал веревки, я бы все равно не смог двигаться: онемели конечности. Тело болело. Я застонал. И в этот момент снаружи донесся призыв муэдзина к молитве.

Прислушался. В голову мне пришла мысль. Но какая-то несвоевременная. Она явно опережала время и была бы уместна, если бы выход был уже найден. Я постарался себя успокоить: «Чего там, – и за это спасибо.»

Сначала, кажется, все азаны звучат одинаково, но если хорошенько прислушаться, сосредоточив внимание, то можно научиться их различать.

Звучание зависит не только от индивидуальности и состояния муэдзина, но от многих вещей, например, от погоды или времени года, от того, что сейчас на дворе – мир или тревожное ожидание кровопролития.

Азан это не только призыв молиться, это еще и глас, обращенный к Господу: «О Аллах! Мы помним о тебе! Мы славим тебя! Мы тебе поклоняемся! Пожалуйста, не забывай и ты о своих рабах!» – именно этот подтекст явственно слышался мне в призыве.

Забрезжило какое-то решение. Провидение как будто говорило мне: «Положись на свой слух и свою память. Все зависит от них».

В больной голове моей, как удар колокола прозвучало слово «Нубиец». «Я нубиец!», «Я нубиец!», «Я нубиец!» – внушал я себе. В самом деле, я знал нубийский язык.

В отличие от арабов нубийцы коренные жители Африки, в том числе Судана, и многие суданские арабы использовали нубийский язык для тайных переговоров друг с другом в присутствии египтян (то есть жителей нижнего Нила).

Я снова впал в забытье, а когда очнулся, увидел перед собою фонарь. Ко мне приближались какие-то люди. Среди них я узнал Абдаллаха.

В помещении, лишенном окон, кроме фонаря появился новый источник света – факел в руке стоящего позади остальных араба.

Очень скоро я догадался, для чего этот факел был нужен. Но молча продолжал внушать себе: «Я нубиец!», «Я нубиец!», «Я нубиец!».

Подняв фонарь и пристально глядя мне в глаза, Абдаллах сказал по-английски: «Неверный, ты – в моей власти! Ответь, кто послал тебя за нами следить?»

Я молчал. Ругаясь, он повторил тоже самое на литературном арабском – он обращался ко мне на языках, которые, по его разумению, я должен был знать.

«Развяжи-ка ему язык», – приказал Абдаллах тому, кто держал факел.

Жар еще только приблизился к моим ступням, когда я закричал по-нубийски: «Не надо! Ой! Не надо! Во имя Аллаха, уберите огонь!»

– Ты кто? – удивленно спросил Абдаллах по-нубийски.

Я назвал имя одного раненого нубийца, которого когда-то лечил и даже назвал деревню, родом из которой тот был.

– Почему ты не черный? – спросил меня новый Махди.

– Я араб, – гордо произнес я на египетском сленге. – Мой отец – араб.

– А твоя мать – англичанка! – первый раз спросил Абдаллах по-египетски.

– Нубийка… – сказал я, делая вид, что стыжусь своей матери: среди жителей Нила нубийцы считались «нечистыми».

– Зачем приперся в Египет?

– Как многие, Ваша милость, следом за вами. Хочется лучшей жизни.

– Вот как!? – призадумался Абдаллах и тихо сказал: Нет, ты не араб… Похоже, ты – Сатана!

– А я, было, принял его за Сагиба, – громко сказал он для окружающих. Какое-то время Абдаллах молчал, потом подозвал помощника, что-то шепнул ему на ухо и удалился.

Я не слышал, о чем шептал Абдаллах, но, поместив себя мысленно, на его место, «расшифровал» суть его указаний.

Сначала с ног моих сняли путы. Потом еще раз звучал призыв муэдзина к молитве. Потом мне завязали глаза, посадили в повозку и куда-то недолго везли. Все происходило в такой последовательности, как будто тюремщики выполняли мой собственный план. Когда мне разрешили смотреть, я увидел себя в небольшом помещении с клочком чистого неба над запертой дверью.

Рану обмыли. Наложили повязку. Дали поесть. А, проснувшись, на утро, я увидел, что дверь распахнута настежь. Казалось, что я – свободен. Но чувствовал, это – не так. Выйдя, я остановился у двери и крикнул: «Эй, хозяева! Есть кто дома?»

Никто не ответил.

Приличие с моей стороны было соблюдено, и я спокойно, не прячась, поковылял со двора.

Я брел долго, временами ложился у дороги, делая вид, что сплю, прислушивался. Можно было спокойно спать под забором, зная, что нахожусь под надзором.

За мной искусно следили. Я чувствовал это всем телом, хотя никого не видел.

Впрочем, чтобы не выдать себя, я старался не вертеть головой и не таращиться по сторонам. Я только вслушивался, ожидая голос, и мысленно распутывая паутину трассы, проложенную подсознанием за тот промежуток времени, когда везли меня с завязанными глазами.

Только на следующий день я услышал знакомый призыв муэдзина. Он врезался в мою память так прочно, что я узнал его издалека. И, пока он звучал, приближался, мысленно очерчивая кружок на плане города.

А, когда муэдзин закончил, я повернул и двинулся в другом направлении. Там, где прозвучал азан, находилось логово Абдаллаха. Я установил это место, но и подходить к нему слишком близко было опасно.

7.

И теперь, когда «обследование больного» было закончено, оказалось, что передать результаты тому, кто может ими воспользуется, будет не просто: махдисты, буквально, наступали на пятки.

Они схватили Хасана, устроив засаду в конспиративном «гнезде» рядом с консульством.

Хасан был моей правой рукой. Его арест грозил катастрофой.

Мы, действительно, оказались на грани провала. Я узнал об этом на улице от связного, выдававшего себя за лоточника, и ответил словом «праща» – название плана, вступавшего в силу при таком повороте событий.

Схватив с лотка четки, я бросился прочь. Крича «Держи вора!», «торговец», устремился за «нищим воришкой», увлекая преследователей. На какое-то время, это сбило их с толку и позволило мне приблизиться к консульству. Однако, неподалеку от тайника, где держали Хасана, «ищейки-махдисты» снова напали на след.

Уверенные, что впереди меня ждет засада, они не спешили, предоставив событиям развиваться «по воле Аллаха».

Их цель была хватать каждого, с кем я буду встречаться. Однако при малейшей попытке уйти от преследования, меня бы тут же схватили.

Я шел лабиринтом из серых жилищ и заборов.

Улицы образовывали тупики, делали резкие повороты, обнажали руины, а за ними – трущобы, возведенные из обломков руин.

Кругом – грязь, нечистоты. Лишь глинобитные башенки голубятен (здесь ценится голубиное мясо) оживляли однообразие убогого человеческого муравейника.

В городе шли погромы, и в воздухе висел запах гари и крови.

Лабиринт из руин и серых жилищ в районе тайника был мне хорошо знаком, во всяком случае, лучше, чем идущим за мной махдистам. В конце концов, преследуя меня, они заблудились. Можно сказать, теперь я был их единственным ориентиром. Кроме этого они примерно знали, в какой стороне находится захваченный тайник Хасана.

Преследователей было пятеро: два постоянно споривших между собой бородача, изображавших из себя беев и три готовых на все мелких сошки на побегушках с редкими бороденками. Когда они теряли меня из виду, подкравшись с тыла, я мог со стороны наблюдать, как они суетятся и ругаются между собой.

Сейчас у меня были две задачи: я должен был организовать освобождение Хасана и передать консулу данные о махдистах.

Имелся план, которому я старался по возможности следовать.

В очередной раз, обойдя преследователей, я дождался момента, когда цепочка махдистов растянулась, и в каменных дебрях они потеряли из виду не только меня, но и друг друга. Я подкрался к идущему сзади и, зажав рот, почти без борьбы отнял у него оружие – острый кинжал. Махдист так трясся от страха, что, когда я его отпустил, кричать не стал, сообразив, что если узнают о потере оружия, его все равно в живых не оставят. От нечистоты и постоянного недоедания местные жители почти поголовно страдают хроническими заболеваниями и телесной слабостью. Но у них – культ оружия. Лезвие даже самого дешевого кинжала имело приличную закалку, и заточено было, как бритва. Сам я разбираюсь в этом только, как пользователь, но среди моих земляков кинжалы востока ценились всегда.

Многое зависело теперь от меня. Мое Сердце сжималось и каменело: нельзя было ни ошибиться, ни опоздать. Но и поспешность могла дорого стоить: суета всегда настораживает.

Неподалеку от тайника, в стене – амбразура, прикрытая изнутри ставней. А рядом на земле – несколько плоских камней один на другом. Я раздвигаю камни и достаю из «хрона» приготовленный для меня кожаный блокнот с прикрепленным карандашом.

Вырвав из блокнота листок, записываю: «Гарри 37!». «Гарри» – адресат. Цифра указывает на тайник, к которому я направляюсь. Восклицательный знак – команда: «немедленно атаковать».

Тихо стучу в ставень. Слышится шорох. Появляется щель, в которую может пройти только лист бумаги. Просунув листок, отхожу. Щель закрывается.

Укрывшись за выступом, жду.

Не проходит минуты, на плоскую крышу поднимается юноша. В правой руке у него – праща. Юноша срывается с места и большими прыжками по заборам и кровлям, уносится в сторону консульства.

Появляется бородатый махдист – одна из моих «теней». Он озирается по сторонам, а заметив, словно парящего над трущобами юношу, вынимает из-под полы револьвер и целится.

Выстрелить я ему не даю: опрокидываю ударом в челюсть, а когда стрелок вырывается, «успокаиваю», как это не отвратительно для хирурга, недавно добытым кинжалом. Прячу тело за выступ.

Доносится звон стекла. Он свидетельствует, что депеша, прикрепленная к камню и выпущенная искусным пращеметателем, перелетев небольшую площадь и, разбив окно, упала к ногам Гарри – моего приятеля и коменданта Британского представительства. Для меня этот звон – сигнал к действию.

Срываюсь с места, несусь по улице, как сумасшедший.

Миновав поворот к тайнику, вскарабкавшись по камням, на глазах испуганных обитателей попадаю в маленький дворик. Придвинув кучу корзин, перемахиваю стену напротив и оказываюсь на параллельной, еще более узкой и грязной, улочке.

Достав револьвер и приблизившись с черного хода к мазанке, где держат Хасана, укрываюсь за грудой камней, в ожидании продолжения действия.

Долго ждать не пришлось. Еще не выровнялось дыхание после «скачек с препятствиями», когда с другой стороны донеслись крики и выстрелы.

Шум приближался. Наконец, циновка, прикрывшая лаз, вздрогнула и отлетела.

Через проем выбирался огромный детина с винтовкой английского образца. За ним двое махдистов волокли связанного Хасана.

Я скомандовал: «Бросить оружие!» Вздрогнув, «детина» стал палить наугад, а я на таком расстоянии промахнуться не мог. Остальные подняли руки.

В тишине слышно было, как стонет мой избитый приятель. А затем из проема показалась усатая физиономия Гарри.

«Эвлин, ты здесь?» – от зычного голоса вздрогнула пыль, покрывавшая улицу.

«Все в порядке!» – отозвался я, распутывая веревки Хасана.

8.

Уже через сор заточено ок минут «дервиш», обернувшийся капитаном армии Ее Величества, стоял перед консулом, докладывая обстановку в столице.

Многие факты, действительно, приводили в отчаяние, и я чувствовал, как, по мере доклада, моя тревога передается посланнику.

Он выглядел дедушкой, хотя ему и пятидесяти не было. Тучноватый, страдающий «нильской лихорадкой», он кутался в теплый халат, который я уже видел на нем, когда являлся по вызову.

Его бил озноб. Усердием и родословной вполне заслуживший право на спокойную жизнь, стареющий аристократ вынужден был решать вопросы, мучительные для здоровых и молодых.

По лицу моего визави трудно было понять, что он, думает. Я говорил, стараясь предвосхитить вопросы, не оставляя зазоров между фактами и выводами из них.

Когда я кончил, он долго молчал, как будто забыл про меня. Наконец, вздохнув, вернее, издав долгий стон, посланник сказал: «Мой приятель Мей говорил о вас много лестного. Я и сам знал вас, как человека весьма сведущего в медицине и в совершенстве владеющего местным наречием, однако, не ждал обнаружить такого обширного кругозора и понимания того, что происходит в Египте».

Я смиренно ответил, что обязан всем Человеку, которого он только что упомянул и книгам из его несравненной библиотеки.

Мой ответ соответствовал тону, которым изъяснялся посланник, но упоминание о библиотеке, казалось, привело его в замешательство, вынудив круто оборвать разговор: «Однако, у нас мало времени. Мы должны действовать!» – его голос дрожал.

Взяв себя в руки, консул добавил спокойнее: «Идите сейчас в лазарет, навестите своего друга Хасана. Так его, кажется, звать? Проверьте, что там с ним делает наш „костоправ“. Я подготовлю бумагу хедиву, и Гарри, под охраной гвардейцев, отправится с ней во дворец. Вам лучше присоединиться к нему.»

Когда я спустился к Хасану, он крепко спал: местный лекарь знал свое дело.

Минут через тридцать вызвали к консулу. В дверях я столкнулся с Гарри. Направляясь к выходу, он успел мне шепнуть: «Жду внизу».

На ремне болталась полевая сумка. Должно быть, пакет для Хедива был уже в ней.

Доктор Баренг, – начал посланник, – вы правы: ставка правителя, в самом деле, должна переехать в штаб наших сил. И вот еще что… У меня имеются сведения, что, арабский корпус вашего госпиталя стал гнездом заговорщиков, которые под личиной больных или раненых отсиживаются там до подхода основных сил мятежников.

Тут он оборвал себя на полуслове, и я сжался в предчувствии новой беды.

Раз уж заговорили о госпитале… – продолжал чиновник, – у меня для вас – печальная новость… Не хотел сообщать… Но вы бы узнали и так.

Кряхтя и поеживаясь, консул доковылял до окна и закрыл его. Меня бесила его медлительность: «Господи! О чем он там „не хотел сообщать?“»

Проклятая гарь! – он явно оттягивал время. – Дикий город! Дикий народ! Ради Аллаха, готовы испепелить все на свете! Им, видите ли, библиотека мешала! А ведь приятель ваш как будто оправдывал их: «Не они к вам, а вы – к ним пожаловали. Как умеют, так и живут»! – Ну, вот и дожили!

Наконец, до меня дошло. Я давно уже чувствовал запах пожарища, но лишь теперь догадался: это была не обычная гарь, – сложный дух паленой бумаги и горящих папирусов – нечему больше здесь так дымить… А значит старания Мея, подвиг всей его жизни, его мечта вернуть человечеству Александрийское Чудо – все, все напрасно!

«Что с ним?» – спросил я одними губами: Консул поник головой. К уже сказанному ему оставалось добавить немного.

– Александр пытался спасти свои книги…

– Он жив? –

– Кто-то вынес его из огня.

– Кто? – ревниво вскричал я, точно это имело значение.

Говорят, что – раввин… Мей доставлен с ожогами в госпиталь, и пока еще жив. Но кожа, как мне сказали, поражена почти полностью…

Я ощутил пустоту под грудиной. Ни в храмах, ни в пирамидах, ни в собраниях книг – только в нем одном для меня воплощалось все то бессмертное, чем могла гордиться страна, отнявшая у него жену, дочь, а теперь и дело всей жизни.

Но это его страна – колыбель его предков! Здесь он родился, вырос, любил и…был предан!

У ставки хедива мы с Гарри расстались. До госпиталя было подать рукой, и я торопился, надеясь застать Александра живым. В коридоре столкнулся с шефом.

Когда полковник, вдруг, стал поздравлять, я не сразу сообразил, что речь идет о присвоении мне майорского звания. Но и сообразив, не почувствовал радости: «гибнет вселенная, а меня угощают конфеткой». Я думал только о Мее.

Войдя в палату, я увидел натянутую на каркас ослепительно белую простыню. Она не должна была прикасаться к телу.

Облик несчастных с фатальным поражением кожи, ужасен и для видавших виды врачей.

Голова была приоткрыта, и еще узнаваема, хотя кожа свисала лохмотьями.

Когда я приблизился, оголенные веки разжались. Вспухшие губы зашевелились.

Донесся чужой, сиплый голос: «Эвлин…Вы долго не шли… Думал… уже не придете…»

Я прервал его: «Вы же умница, Мэй! Ваша жизнь драгоценнее всех этих книг! Ну, зачем вы полезли тушить!?»

Невозможно было… смотреть…

На вас теперь – тоже!

Простите…

Рядом, под простынею с таким же каркасом, кто-то зашевелился. «Оставьте человека в покое! – послышался голос Аарона. – Спросите лучше, зачем полез я? Отвечу: „Таки, был идиотом!“»

Я вскричал: «Птоломей! Вы потомок властителей этой земли! Как случилось, что в этой стране нет здоровых людей – почти все население мочится кровью и охвачено бешенством! Вы обещали, что явится „лорд“, и наступят годы стабильности!»

– Потерпите… Будет вам лорд… – шептал Мэй. – Скоро… только уже без меня… Его имя…

Он хотел приподняться. Я слышал звук «к» или «кх», или, может быть, «кр», словно косточка в горле застряла.

Я видел, как стекленели глаза – он «уходил»… Александр так меня ждал! А я… наорал на него! О, Бог мой! Когда же придет этот «лорд, чтобы нас осчастливить»?

С крайнего ложа злобно сверкнули глаза. Мне сказали, что здесь – поджигатели библиотеки, угодившие в огненный плен. – «Собаке собачья смерть! – крикнул махдист. – Аллах покарает неверных!»

– «Всем прощается… – словами пророка Исайи ответил Аарон, – лишь пролившим невинную кровь никогда не простится».

Из коридора послышались выстрелы, крики и топот. Шум приближался.

Стреляли уже где-то близко и гулко, будто внутри головы.

– Надоело! Какое мне дело до этих усатых детей, обожающих гвалд и пальбу!

Они уже просочились в палату. У них – револьверы и сабли. А я обливаюсь слезами, я плачу до слепоты.

Я не думал, что так могу плакать. Толпа приближалась, окружала меня. Я увидел хедива «Александр, сейчас я тебя догоню! Уж об этом они позаботятся…»

– Где я ошибся? Кто меня предал? Может быть консул? Восток, говорят, дело тонкое… Абсурдное! Разве может быть «тонким» невежество, распущенность, смрад?! Александр ушел, ибо в этой клоаке нельзя больше жить! Мне не страшно: я иду следом…

Я склонился, прикрыл его почерневшие веки. Безумное горе мешало дышать, ослепляло.

Правитель – совсем уже рядом. Губы его шевелились. Я замотал головой, дескать, не понимаю. Хедив протянул мне листок. Все от слез расплывалось – разобрать невозможно.

Спросил по-английски: «Мой приговор?». Прокричал то же самое по-арабски и еще раз – на местном наречии: «Мой приговор?» Хедив отвечал. Я видел, как двигались губы, но не слышал ни звука, будто нас разделяло двойное стекло.

Я кричал: «Это мой приговор?» Пелена застилала глаза. Я проваливался, выпадая сквозь щель в сновидениях…