Текст книги "Красные кресты"

Но могла ли она даже думать о разрыве свой помолвки и возможности другого выбора? Это такой скандал! Ее отец, дон Эмилио, не позволил бы ничего подобного; дело уже было сделано. Оставался только отчаянный корсар, но ведь не могла же она стать женой такого человека…

Одна мысль об этом наполняла её ужасом. Мартен наверняка не был даже дворянином и у себя на родине не принадлежал к» омбрес финос «. Кроме того, он был безбожником, а может быть даже имел дело с дьяволом.

Но он был знаменит. И – это она должна была признать – красив, как ни один другой мужчина. Он ей нравился куда больше, чем шевалье де Бельмон, хотя у того были изысканные манеры и происходил он из дворянской семьи. Будь Мартен идальго или хотя бы чужеземным графом…

Как она упрекала себя в душе за подобные рассуждения! Ведь сама же умоляла Мадонну – Мадонну из Альтер до Чао! – о своем освобождении из рук такого ничтожества, который выиграл её в карты, словно девку или невольницу.

« – И я сама ему в этом помогла! – укоряла себя она. – Что за стыд! К счастью, никогда он не узнает о моих мыслях, – усмирила она свой порыв покаяния и добавила: – Нет, никогда, ни за что ему меня не заполучить!»Правда, это последнее утверждение отдавало легкой горечью и меланхолией. Чтобы от них избавиться, сеньорита Мария Франческа де Визелла перешла от размышлений о своем будущем к настоящему и вовремя вспомнив, что она голодна, заявила, что готова позавтракать.

ГЛАВА XII

Самый младший из боцманов» Зефира «, сын Яна из Грабин, именуемый Стефаном Грабинским, уже несколько дней переживал крайнее расстройство чувств и мыслей. Прежде всего по поводу Генриха Шульца, которому был обязан столь неожиданным и прекрасным поворотом своей молодой жизни, и к которому несмотря на это испытывал инстинктивную неприязнь. Эта неприязнь пробудилась уже во время их двухнедельного путешествия из Гданьска в Лондон. Шульц немало времени посвящал беседам со Стефаном, держа его при себе в каюте или прогуливаясь с ним по верхней палубе. Не скупился на советы и науку на будущее, подкрепляя их примерами из собственной жизни или приводя примеры недостойного поведения прочих, причем среди этих» прочих» временами можно было обнаружить самого Мартена. Эти проповеди, как именовал их в душе Стефан, могли его заинтересовать и даже убедить, не будь они столь густо нашпигованы усиленным морализаторством и не будь завуалированные намеки направлены к единственной цели: остеречь неопытного юношу пред губительным влиянием бродяги-капитана, сорвиголовы, авантюриста и безбожника Яна Мартена. Шульц, правда, признавал незаурядные способности капитана «Зефира»и в мореплавании, и в битвах, но отказывал ему в умеренности и рассудительности, как в тех качествах, которыми добывается уважение солидных, порядочных людей и благоволение Провидения.

Вопреки всем усилиям своего благодетеля, Стефан так и не набрался загодя никаких предубеждений против Мартена. Напротив, отчаянный, щедрый, даже расточительный корсар вырастал в его воображении в сказочного героя, в то время как Шульц все более казался скупым, заумным и рассчетливым. Слишком часто тот напоминал ему об обязанности быть вечно благодарным за благодеяния для его матери, вдовы «бунтовщика», и нынешние – для него самого. Слишком ясно давал понять, чего от него ожидает. Слишком прозрачно намекал, что рассчитывает на его помощь в овладении «Зефиром».

Парень слушал и молчал, только часто сгорал от стыда, не решаясь на откровенный ответ. Временами ему приходило в голову, что он неверно понимает разумные слова и выводы благородного, великодушного человека, которым до недавнего времени считал Генриха Шульца, что ошибочно судит о нем; что он сам – испорченный и никчемный мальчишка, что – быть может – Мартен действительно заслуживает осуждения и только он этого не замечает, разумеется не зная его настолько хорошо, как уважаемый, набожный опекун, который каждую неделю исповедуется и причащается, а потому несомненно обладает чистой совестью и верной душой.

Он страдал от этих мыслей и сомнений, но не выказывал их перед Генрихом. В результате казался молчаливым и не слишком развитым, что однако ничуть не мешало далеко идущим планам Шульца. Напротив – тот предпочитал видеть его скорее несколько ограниченным, чем излишне сообразительным и интеллигентным, чтобы уметь в будущем командовать таким кораблем, как «Зефир». Что же до последнего, сомнений у него не было: за время плавания Шульц сам мог убедиться, что Стефан уже сейчас разбирается в мореплавании лучше, чем немало гданьских шкиперов, а тайком собранные в Гданьске отзывы о нем подтверждали это мнение.

« – За год или два под руководством Мартена он усовершенствуется в морском ремесле, – думал Генрих. – И Мартен его полюбит. Все же они чем-то схожи. Не намного, но похожи, что и требуется. Он достаточно одарен для этой профессии и достаточно наивен, чтобы можно было управлять им по своему желанию. А через пару лет уже сможет командовать» Зефиром «.»

Стефан же и не думал о столь завидном положения, тем более на «Зефире»и всего через пару лет. Познакомившись с Мартеном, он с первого взгляда отбросил все сомнения, так усиленно подсовывавшиеся Шульцем: Мартен оказался именно таким, каким он воображал себе в мечтах. Не читал ему нравоучений и морали, с неподдельным интересом распрашивал о матери и ни в коей мере не пытался осуждать Яна из Грабин или Мацея Паливоду за их участие в борьбе народа с гданьскими патрициями. Чаще всего он заводил разговоры об огромном мире, бескрайних океанах и далеких землях, о мореплавании и навигации, о ветрах и бурях, о битвах, маневрах и управлении орудийным огнем.

– Для того, чтобы стать настоящим моряком, – как-то сказал он, – для того, чтобы командовать кораблем и побеждать в схватках как с людьми, так и с природой, ты должен знать не то, чего твой корабль совершить не может; скорее тебе нужно понять, на что он способен, если им надлежаще управлять, и если у тебя самого хватит сил, мужества, выдержки и отваги. Понимаешь разницу? Можешь верить мне, корабль тебя не подведет, если со своей стороны ты сделаешь все, чтобы ему помочь.

И вот каждый день, во время каждого маневра Стефан учился, как надлежит «помогать» «Зефиру». Ни один корабль на Балтике не нес столько и таких парусов, как «Зефир»; ни на одном не было таких высоких мачт и стольких рей; ни один не плавал при столь сильных ветрах с таким количеством парусов, накренившись на борт и летя по волнам как белокрылый лебедь. Разумеется, каждый из боцманов, несущих службу у штурвала, был мастером удержания его на курсе, мастером, в руках которого билось сердце корабля: один неосторожный поворот штурвала, мгновение невнимания или неверное отражение удара волны могли бы в этих условиях повлечь за собой непредсказуемые последствия, вплоть до того, что «Зефир» лег бы на борт или даже перевернулся вверх дном. Потому во время жестоких шквалов, когда корабль летел под всеми парусами со скоростью пятнадцати и даже шестнадцати узлов, на руле стояли только самые опытные моряки, а когда приходило время разворота на противоположный галс, часто сам капитан перехватывал рукояти штурвала. Часто в таких случаях подзывал он и Стефана, отдавал тому штурвал, а сам стоял за спиной, положив ему руки на плечи.

– Как бы ты скомандовал маневром? – спрашивал, склоняясь к его уху.

Внимательно выслушав ответ, дополнял его порою или поправлял, пояснял, почему так, а не иначе, но все чаще только усмехался и уважительно покачивал головой. Да, у парня были врожденные способности к морскому делу; он был создан, чтобы стать моряком; сумел сразу оценить достоинства «Зефира»и очень быстро понял, каким образом их лучше всего использовать. И при этом полюбил сам корабль. Был им так же горд, как сам Мартен, и служил ему самоотверженно, не щадя труда и сил, всегда готовый добровольно поработать сверх своих обязанностей.

Поход в Байонну распалил его воображение. Казалось, сбывались его мечты о самых невероятных приключениях. Мартен вкратце объяснил ему цель плавания, и особенно его трудности в связи с испанской блокадой юго-западного побережья Франции. Мимоходом помянул также о своем намерении, касавшемся захвата образа Мадонны на первом попавшемся испанском или португальском корабле, но именно это довольно загадочное дело ещё больше возбудило любопытство Стефана, повергнув его в изумление своей лихостью.

Даже шевалье де Бельмон выразил определенные сомнения относительно времени, когда Мартен собирался выполнить свой замысел; по его мнению, по пути в Байонну надлежало скорее избегать схваток, чем искать их, даже по столь благородной причине. Только Ян ему ответил, что поклялся добыть образ при первой возможности, и не намерен теперь отступать, даже если от этого будут зависеть судьбы Англии и Франции вместе с интригами графа Эссекса, Антонио Переса и Генриха IX вместе взятых.

– Помни, ты мне обещал не позднее пяти дней доплыть до Байонны, – заметил на это Бельмон.

– Помню, не волнуйся, – кивнул Мартен, а Стефан подумал, что ни за что на свете не отказался бы от участия в этом походе.

И ещё он подумал о том, что так усиленно вбивал ему в голову Генрих Шульц: ведь он должен был по мере сил и возможностей склонять Мартена к оставлению корсарского ремесла на чужеземной службе и к возвращению на Балтику.

Сам не верил, что такое ему может удастся, и по чести говоря, не имел на это ни малейшего желания. Ему пришлось бы поступать вопреки себе, вопреки своим собственным желаниям и мечтам, которые только начинали сбываться.

« – Я неблагодарный, – думал он. – Но ведь я же ничего не обещал…»

И все равно чувствовал себя виноватым. С одной стороны – поскольку уже знал, что его благодетель в нем обманулся, с другой – поскольку считал, что до известной степени дал втянуть себя в интригу против Мартена.

« – Я должен ему сознаться, – рассуждал Стефан. – Мартен должен все узнать. Но это станет предательством благородного опекуна моей матери, человека, который мне доверился…»

Он терзался все больше, не находя решения. Слишком поздно Стефан заметил, в какую двусмысленную ситуацию поставил его Шульц, ведя дружеские беседы и намекая на свои планы на будущее. Теперь он крутился, ка белка в колесе, не находя выхода.

Почему он не потребовал тогда напрямую пояснить все намеки и недоговорки? Почему оставил Шульца в убеждении, что их понял и что согласился принять предназначенную ему роль?

Почему старался верить в чистоту его намерений вопреки предостерегавшему его инстинкту?

« – Знай тогда я капитана, ни на миг не колебался бы», думал юноша.

Но знал ли он его теперь? И Стефана снова охватывали сомнения. Снова ему приходило в голову, что он больше поддается своему наивному воображению, страсти пылкого сердца, чем реальной действительности и доводам разума.

Ко всем этим терзаниям, посещавшим его в те минуты, когда не было работы, или поздно ночью, лишая сна, вскоре прибавилось беспокойство, причиной которого стали взгляды и улыбки сеньориты де Визелла.

Марию Франческу забавляло его замешательство, когда он встречал её взгляд. Она усмехалась, таинственно и многообещающе, с осознанным кокетством, а Стефан опускал глаза и краснел не только под впечатлением её красоты, но и от гнева на себя самого, что так легко и сильно поддается её чарам.

Порой она спрашивала его о чем-то или шутливо с ним заговаривала, чтобы убедиться, какие он делает успехи в испанском, который старательно изучал наряду с матросским англо – голландским жаргоном. Это смущало его ещё больше. Отвечать он старался рассудительно, но прекрасно представлял себе, что при этом выглядит человеком, который пытается разрешить запутанную проблему. Все заученные слова мигом улетучивались из памяти, когда ситуация требовала наибольшей концентрации. Кое – как он все же справлялся с каким – нибудь более или менее удачным оборотом и, краснея от смущения, бесконечно оправдывался за его несовершенство. Сеньорита усмехалась, хвалила его произношение и одаривала его ещё одним затуманенным взором, от которого он пылал, как пион.

– Дамочка-то с тобой заигрывает, – как – то заметил Славн. – На твоем месте я подловил бы её в каком – нибудь укромном уголке, чтобы всласть пообъясняться жестами. Шкипер бы не обиделся, можешь мне поверить.

Стефан только пожимал плечами либо вовсе не реагировал на эти шуточки, но со все большим любопытством прислушивался к разговорам старших боцманов насчет сеньориты Марии де Визелла.

Главный боцман Томаш Поцеха считал её колдуньей и предсказывал, что из её присутствия на борту ничего хорошего не выйдет.

– Ничего хорошего, – твердил он, – ни для Яна, ни для «Зефира».

Так же думал Броер Ворст, который кстати первым в присутствии Стефана выказал свои опасения. Это было в день выхода из Дептфорда, когда Стефан по желанию Мартена принял участие в обеде с шевалье де Бельмоном и Марией, а потом с легким головокружением (как от выпитого вина, так и от её взглядов) выбрался на палубу.

Ворст покосился на него своим единственным глазом, передвинул языком комок табака за левую щеку и заявил, что ничего так не боится, как женских капризов на корабле.

– Ба! – воскликнул Штауфль, который знал его жену. – Мне кажется, что у себя в Роттердаме ты их тоже боялся. И не на корабле, а под теплым одеялом на перине. Твоя старуха…

– Моя старуха тут не при чем, – оборвал его обиженный Ворст.

– И перина тоже, – вмешался Перси Славн, и воспользовавшись паузой, продолжил:

– Эта шустрая девица ещё не впустила к себе нашего шкипера, как мне кажется. Говорю вам, она здорово в таких делах разбирается: чем позднее, тем больше сможет с него выторговать. Знавал я одну такую. Водила меня за нос не меньше месяца и за это время вычистила мне карманы до самого дна. Но сегодня я не дал бы водить себя за нос, как наш капитан. На его месте сказал бы коротко: пан или пропал, моя милая – и никаких церемоний. Можете мне верить – сразу бы помягчала!

– Дурень, – вмешался Тессари со своей ироничной ухмылкой. – Понимаешь ты в этом не больше, чем свинья в апельсинах. Ты бы рта не знал как раскрыть при такой сеньорите. А за женские капризы на «Зефире» опасаться нечего, пока им командует Мартен, – повернулся он к Ворсту. – Не она первая заморочила ему голову, не она последняя. Но – как все мы знаем – ни одной тут командовать не суждено. Прав я или нет? Как полагаешь? – спросил он, вонзив пронзительный взгляд в глаза Стефана.

– Полагаю, да, – ответил юноша, несколько растерянный от такого вопроса.

– Ну вот, – буркнул Цирюльник, кладя руку ему на плечо. Стоит помнить об этом, когда ты с ней разговариваешь, парень.

Дружески хлопнув его по спине, он отвернулся и ушел.

Тем временем «Зефир»с попутным ветром пересек Ла Манш и, огибая побережье Бретани, взял курс к юго-западу, словно направляясь к мысу Финистер и как будто целью его плавания не была ни французская Байонна, ни какой-нибудь другой французский порт в глубине Бискайского залива, а скорее Азоры или Мадейра.

Все последующие часы нигде поблизости не появился ни один испанский корабль, а два парусника, с которыми Мартен разошелся на встречных курсах, шли на север под английским флагом, не возбуждая никаких подозрений.

Несмотря на это вся команда была наготове, а сеньорита де Визелла не могла скрыть возбуждения, охватившего её при виде тех судов и маневров «Зефира», который пролетал вплотную к каждому из них словно ястреб, высматривающий себе жертву.

Теперь она не запиралась в своей каюте, а наоборот – почти целый день проводила на палубе, разгуливая в мужском костюме, со шпагой на боку и распрашивая про каждую смену курса, про постановку парусов и развороты рей не только Бельмона И Мартена, но и Стефана, старших боцманов и даже простых матросов, если те попадались под руку.

Ей отвечали либо услужливо, любезно отвечая на шутки, либо уважительно и обстоятельно, как делали это Поцеха и Броер Ворст. Перси Славн охотно расплывался в ухмылке и тараторил как заведенный, восполняя гримасами нехватку испанских слов, которых знал он немного и которые вдобавок безбожно коверкал, что веселило её не меньше его беспардонных заигрываний. При этом она как-то расслаблялась и временами даже откровенно развлекалась, забывая о том, что любой следующий парусник, замеченный с марса фокмачты, может оказаться испанским, и Мартен – в этом она уже не сомневалась – вступит с ним в бой.

Нет, тут не было страха, по крайней мере страха за собственную жизнь. Мария Франческа во – первых никогда бы не поверила, что может погибнуть сама, во – вторых ни гром пушек, ни крики и шум битвы не настолько её пугали, чтобы ужасаться самой мысли о предстоящей бойне. Однако напряжение, какое-то внутреннее беспокойство, непрерывная нервная дрожь не оставляли её с самого утра. Она словно чувствовала приближение бури; как в минуты перед мраком, сменяющим свет, когда грозные черные тучи гасят солнечный свет. Ей казалось, что это судьба – её собственная судьба или Провидение – приближается к ней, кружит вокруг, заглядывает в глаза, овевает её своим дыханием, взвешивает и колеблется, прежде чем хлынет неудержимая лавина событий.

Спросила Ричарда, допускает ли он, что «Зефир» встретит на своем пути эскадру Бласко де Рамиреса.

– Может быть, – ответил тот. – Но маловероятно. Твой новио, Мария, безусловно получил куда более важное и ответственное задание, чем охрана французского побережья.

– Если бы он знал, – вздохнула она.

Но шевалье де Бельмон перехватил её взгляд исподлобья, сопровождавший эту несколько театральную реплику, и скептически усмехнулся.

– Готов биться об заклад, что ты не совсем уверена, хочешь ли ты встретить его в этом плавании, – заметил он.

Она стала возражать, но не слишком убежденно: разумеется, она хотела бы увидеть собственными глазами, как Бласко захватит «Зефир»и как Мартен вместе с Бельмоном будут болтаться на реях.

– А так безусловно случится, – добавила она, – если только силы обеих сторон буду равны; если корсары не будут обладать подавляющим преимуществом, как прежде.

– Ты и в самом деле веришь в то, что мы когда-нибудь имели над ним перевес? – спросил Ричард.

– Разумеется. Ведь иначе…

– Глупости, – раздраженно оборвал он. – Количественный перевес был всегда на его стороне. Он всегда имел больше кораблей, орудий и команды. И иначе никогда не было. Если речь идет о «Санта Крус», тот почти в три раза больше «Зефира». Он вооружен тридцатью двумя пушками, из них двадцать крупнее калибром, чем на «Зефире». Кроме них флагманский корабль твоего испанского командора несет на борту две дюжины мортир и насчитывает по меньшей мере двести человек команды, когда у Мартена их шестьдесят или семьдесят.

Но любой матрос Мартена стоит пяти прочих и пошел бы за них даже в ад, а любое из двадцати орудий «Зефира» попадает с первого выстрела. Кроме того…

– Достаточно, – решительно оборвала она. – Ты мог бы стать его адвокатом, так ты красноречив. Вот за меня ты никогда не замолвил ни единого слова.

– Ах, Мария, – воскликнул он, рассмеявшись от неожиданного поворота беседы. – Тебе не нужен адвокат! Ты сама прекрасно справляешься даже с Мартеном. Только вот с собой никак не справишься, как мне кажется.

На склоне дня, всего за пару часов до захода солнца, впередсмотрящий крикнул с марса, что прямо с юга к ним приближаются три корабля, и вскоре после этого Клопс, взобравшийся на верхнюю рею, различил две большие каравеллы, сопровождаемые двухпалубным галеоном с испанскими крестами на парусах и красно – золотыми флагами, вившимися на ветру.

Мартен выслушал его доклад, прикусил ус и, казалось, некоторое время размышлял, как быть. Он чувствовал на себе вызывающий взгляд Марии и слегка обеспокоенный – де Бельмона, а также взгляды всей своей команды, но молчал, словно ещё колеблясь. Молчание затягивалось, а он смотрел на все более отчетливые силуэты кораблей, словно не в состоянии принять решение.

Более стройный и, видимо, более быстрый на ходу галеон все больше выдвигался вперед, слегка принимая к востоку. Его капитан явно собирался разойтись с «Зефиром» по левому борту, предоставляя двум тяжелым каравеллам неспешно двигаться прямо, чтобы те на всякий случай отрезали отход на запад, в открытое море.

Бельмон тревожился и злился.

« – Сам дьявол приготовил эту встречу, – думал он.. – Не будем же мы в одиночку атаковать такие силы! Если у Мартена есть хоть капелька рассудка, он должен уклониться, пока есть время. Ни одному из этих кораблей» Зефира» не догнать. Но вот Мария…

– И что теперь? – услышал он иронический, и вместе с тем торжествующий голос Марии.

« – Разумеется, этого следовало ожидать, – подумал шевалье. – Она его будет провоцировать, а он…Нет, тут сам дьявол поработал», – мысленно повторил он.

Мартен обернулся.

– Я атакую этот корабль.

Сказал он это так, словно сообщал, что примет ванну или пообедает.

– Он гораздо скоростнее тех, – добавил Ян, словно поясняя Ричарду. – Это упрощает дело.

Шевалье де Бельмон не сразу понял, о чем речь, но не задавал вопросов, а Мария попросту взорвалась коротким нервным смехом.

– Это будет твоим концом, глупец! – воскликнула она. – Но ты же не осмелишься, я знаю.

Мартен не отвечал, и больше даже не смотрел на нее; все его внимание теперь поглощал галеон, шедший круто к ветру. Тот быстро приближался, и Ян подумал, что там должен быть умелый капитан и хорошая команда, раз они умеют так ловко лавировать.

Он все равно легко мог от них уйти, если бы захотел. Мог попросту перебрасопить реи, развернуться на северо-запад и уйти с попутным ветром, прежде чем обе каравеллы успеют приблизиться на дистанцию прицельного огня. Но тогда он отдалился бы от быстроходного галеона, а это вовсе не входило в его намерения. Нет, он хотел иметь его вблизи, так близко, чтобы капитан ни на миг не терял «Зефир» из виду.

И вместо того, чтобы дать команду на маневр, которого ждал Ричард, он повернул корабль влево, прямо на восток.

«Зефир», поставив все паруса, накрененный тугим дыханием ветра, словно низко кланяясь галеону, на полном ходу описал дугу на безопасном расстоянии от лавирующего испанца и, оставляя его несколько левее за кормой, помчался в бейдевинд.

И хотя в результате этого скорость его несколько упала, испанский галеон начал все больше отставать. Бельмон заметил, что там перекладывают реи на противоположный галс, и у него снова промелькнула мысль, что Ян тем самым получает новую возможность уйти в открытое море. Но в ту же самую минуту Мартен отдал приказ подтянуть несколько парусов к реям на гитовах и гординях, и «Зефир» ещё сбавил ход.

Теперь наконец оба корабля плыли с одинаковой скоростью, что, казалось, соответствовало желанию Мартена, и вместе с тем пробудило новые сомнения в душе сеньориты де Визелла. Вопреки своим заявлениям корсар избегал битвы; он бежал, стараясь приблизиться к берегами Франции!

Она подумала, что он наверняка собирается укрыться под охраной орудий Ля Рошели и что в спускавшейся тьме ночи это может ему удаться. Мария испытывала противоречивые чувства: и триумфа, и боли, и разочарования.

– Вижу, ты не торопишься взяться за дело, – заметила она, став перед ним на кормовой палубе.

– Нет, – рассеянно ответил он. – Некуда спешить.

Капитан испанского галеона «Сант Яго» не питал особых подозрений в отношении небольшого чужеземного парусника, который одиноко плыл в южном направлении так далеко от берегов Франции. Инструкции, им полученные, не предусматривали даже задержания таких судов, и лишь сигнал флагмана эскадры склонил его к перемене курса. Его начальник явно желал, чтобы капитан присмотрелся поближе к этому стройному суденышку, а может быть хотел заодно напомнить тамошнему шкиперу, что в Бискайе как и везде поблизости от Пиренейского полуострова господствует флот католического монарха, которому всем прочим флагам надлежит салютовать.

Но небольшой корабль с необычно высокими мачтами и невиданным парусным вооружением не только не стал салютовать своим странным черным флагом, на котором золотился какой – то зверь или дракон, но и повел себя совершенно не так, как ожидали на «Сант Яго». Его резкий поворот под всеми парусами, по оценке капитана галеона весьма рискованный, казалось, указывал, что у чужеземного шкипера либо совесть нечиста, либо нет охоты свести хотя бы мимолетное знакомство с красно – золотым флагом Филипа II. Теперь он направлялся в сторону Франции и поначалу могло показаться, что ускользает. Но видимо плавание в бейдевинд представляло для него какие – то трудности – может быть, по причине слишком высоких мачт или дополнительных рей на фоке и гроте, а также целой стаи треугольных парусов, которые приходилось опускать поочередно, – и вот он уже не удалялся, и расстояние между ним и «Сант Яго» даже несколько сократилось.

Капитан галеона уже не мог связаться со своим флагманом, поскольку обе каравеллы остались далеко позади, где-то в ослепительном сиянии спускавшегося все ниже над Атлантикой солнца. Он даже не знал, плывут ли они следом; полагал только, что и тем капитанам маневр корабля под черным флагом должен был показаться подозрительным, откуда вытекало, что они должны постараться догнать его и задержать. К тому же он знал, что чужой корабль много меньше «Сант Яго», и рассчитывал, что на нем не может быть больше пятнадцати орудий. А потому предвидел, что чужак не будет защищаться и капитулирует, как только окажется в пределах досягаемости орудий галеона.

Но уже очень скоро он понял, что погоня превратилась в состязание между «Сант Яго»и надвигавшейся ночью; чужой корабль незначительно, но непрерывно изменял курс с восточного на восточно – юго – восточный, все сильнее забирая боковой ветер, а галеону оставалось только следовать его примеру, что всегда труднее и дольше. На западе солнце перевалило полосу фиолетовых туч и теперь озаряло их снизу багровыми отблесками, наполняя ослепительным светом полосу неба между ними и меркнущим морем. На востоке и юге тоже громоздились темные тучи, и, казалось, мрак стекал с них на воду, которая все темнела. Корабль с высокими мачтами и розовеющими парусами выглядел при этом освещении экзотической бабочкой, летящей в объятия ночи. Едва в миле за ним мчался галеон, хотя ночь казалась быстрее.

Через два часа после начала погони солнце скрылось и лишь ещё несколько минут узкая полоска горизонта словно крица раскаленного железа багровела под спускавшейся с небес завесой мрака, пока не остыла совсем и не слилась с гладью моря. В небесах блеснули звезды.

«Зефир» плыл под зарифленными парусами, не меняя курса, лишь перебросив реи на бакштаг, а «Сант Яго» поспешал за ним, все ещё примерно в миле позади.

Можно было потерять всякое терпение и утратить надежду на успех погони, но капитан галеона прекращать её не собирался.

« – Мы можем наткнуться на другой наш корабль, – думал он, – можем загнать этого бродягу ближе к суше, где он уже не сможет свободно маневрировать, а тогда открыть огонь, чтобы привлечь внимание патрулирующих там фрегатов; может произойти нечто непредвиденное, что нам облегчит поимку этого пикаро. Нет, я не поверну назад, видя его перед носом. Ему не уйти, хотя бы пришлось гнаться за ним до самого утра. Мы уже давно миновали Ля Рошель и устье Жиронды; если бы он там хотел искать убежища, то на повороте я мог бы отрезать ему путь. Теперь у него уже нет выбора: остается только бегство на юг, где рано или поздно суша преградит ему дорогу, если прежде мы не встретим наших кораблей. Он в ловушке, и я контролирую его маневры; все, что он может сделать, ясно наперед, потому пока нельзя терять его из виду, и только.»

В самом деле, на протяжении следующих трех часов ситуация не претерпела изменений, и даже несколько ухудшилась для преследуемых. Правда, в спустившейся тьме, разрежавшейся лишь слабым светом звезд, с марсов «Сант Яго» невозможно было разглядеть, что творится с реями и парусами «Зефира», но его силуэт отчетливо вырисовывался по носу галеона, и расстояние между обоими кораблями, казалось, даже немного сокращалось.

Испанский капитан приписывал лишь себе и своей ловкости этот небольшой успех: он очень вовремя заметил, что «Зефир» снова незначительно меняет курс ещё больше к югу, и пересек его след словно по тетиве лука. Но по – прежнему он даже не пытался открывать огонь из носовых орудий: было ещё слишком далеко.

Во всяком случае и это что-то значило. Он удовлетворенно потер руки – предвидение начинало оправдываться – и уже поздравлял себя в душе за терпение и выдержку. Теперь каждая ошибка противника могла стать для него смертным приговором. Надлежало только ждать и неустанно быть начеку.

Капитан действовал очень уверенно. Каждые полчаса сменял матросов на марсах, каждый час – на такелаже. Пушкари подремывали возле орудий. Только он и его офицеры не смыкали глаз, вглядываясь в пирамиды парусов, белевших в трех четвертях мили перед носом галеона.

И тут около полуночи произошло нечто удивительное, чего ни капитан, ни один из его людей не мог себе никоим образом объяснить. Преследуемый корабль вдруг ни с того, ни с сего начал удаляться. Не изменил курса, не свернул на фордевинд, вообще не сделал ничего, что можно бы заметить, но однако удалялся все быстрее, с каждой минутой набирая скорость, пока не растаял во мраке, словно призрак.

Капитан кинулся проверять лаг, но неопровержимо убедился, что «Сант Яго» продолжает развивать свою максимальную скорость в одиннадцать узлов. Что же произошло с тем кораблем? Только нечистая сила могла придать ему такой ход!

Офицеры и боцманы протирали глаза, уверяя друг друга, что не спят, только все это никак не повлияло на тот факт, что они остались где-то далеко за кормой корабля, над которым пять часов подряд добивались все большего преимущества.

Было в этом нечто неестественное; что-то смахивавшее на колдовство, отдававшее духом адской серы…То один, то другой украдкой осенял себя знаком креста, чтобы отогнать силы сатаны, но чары не уступали и корабль – призрак не возвращался из тьмы, которая его поглотила.

Капитан не знал, что делать дальше. Опасался, что несмотря на множество свидетелей столь неслыханного события никто из начальников ему не поверит. Корабли, которые видны менее чем в миле по курсу посреди спокойной тихой ночи в открытом море, не исчезают вдруг, словно их проглотил морской змей. Заранее можно было предвидеть, что командующий эскадрой ответит на эту историю:»– Проворонили!» Но не проворонили ведь! Видели, как тот удалялся, как летел во тьму прямо перед галеоном!