Текст книги "Восставшая Луна"

Глава шестая

На скорости двадцать километров в час Ариэль Корта катит по проспекту Кондаковой. Она все тщательно продумала. До станции Меридиан – семь минут. Батареи полностью заряжены, но она потратит шестьдесят процентов, двигаясь по улицам на полной скорости. Когда доберется до станции, у нее будет в запасе двадцать секунд и двадцать процентов заряда. Поезда ВТО ходят с точностью до миллисекунды. Лукас начнет что-то подозревать, как только она окажется в двух минутах от вокзала. Но желая успокоить граждан Меридиана, он убрал своих ботов с проспектов. Отвратительные твари – шипастые, с дерганой походкой, воплощенная угроза расчленения, насаживания на клинки, безжалостного кровопролития. Люди их ненавидели: боты покалечили немало детей, которые пытались их опрокинуть, швырнуть через ограждения улиц, обездвижить стяжками. Старухи плевали в их сторону. Воспоминания об оккупации и машинах, которые фиксировали и регистрировали каждого из семисот тысяч жителей Меридиана, об осаде, разрушениях и смертях посреди лунных морей были еще сильны и свежи. Лишь немногие узнали в ботах и улыбчивых, охочих до чая, вооруженных шокерами наемниках, которые пришли им на смену, ту вещь, которой Луна не знала и в которой никогда не нуждалась. Они – полиция.

Надо действовать скрытно. Ариэль отключила Бейжафлор и пользуется любым прикрытием из возможных, но она – самый известный на Луне инвалид-колясочник, потому на нее смотрят, о ней говорят. И все же адвокатесса решает положиться на непреодолимое безразличие толпы. Она въезжает в центр компактной группы Долгих бегунов, чтобы проскользнуть мимо двух жандармов, которые слоняются в пестрой тени деревьев, высаженных по центру проспекта Кондаковой. Небольшой мысленный пинок в адрес систем управления креслом позволяет подстроиться под скорость бегунов. Тела, на которых много краски и мало одежды, кисточки, браслеты и боевой «макияж» – все это окружает беглянку со всех сторон. Она почти забыла священные цвета ориша. В бесконечном цикле движения ощущается дерзкий вызов. Бег – это сопротивление.

Марина была одним из Долгих бегунов.

Марина осталась в ее мыслях навеки. Путешествие в одиночестве всегда пронизано меланхолией и размышлениями.

Перед адвокатессой возникает хаб – громадное центральное пространство, от которого исходят три городские квадры. Она не может не взглянуть на Гнездо, которое теперь принадлежит брату. Там, наверху, сады апельсинов и бергамотов, которые все еще хранят следы серебряной краски, оставшейся после катастрофической свадьбы Лукасинью Корты.

Станция Меридиан. Она готовится к небольшому рывку, с которым кресло цепляется за движущуюся лестницу, и та уносит Ариэль вниз, на площадь. На вокзале в любое время суток полным-полно народа; она едет от одного скопления пассажиров к другому – те прибывают, уезжают, экстравагантно приветствуют друг друга, сентиментально прощаются. Тут есть камеры. Но видеть – одно, замечать – другое. За всеми следят, однако ее никто не ищет.

Ариэль присоединяется к толпе пассажиров на лестницах, ведущих к платформам. Включает Бейжафлор, покупает билет, и ее кресло, отцепившись от ступеньки эскалатора, катится на платформу. Кресло знает место посадки и везет ее к нужному шлюзу. Освещение превращает стены из бронированного стекла в зеркала, в которых отражаются призраки и миражи. Две минуты. Старый Трансполярный экспресс, идущий на север, прибывает вовремя. Она все расскажет брату, когда окажется на другой стороне мира. Лукас заслужил объяснения, почему Ариэль не сможет представлять его в Суде Клавия.

Она никогда не была на обратной стороне Луны. Но знает мифы и легенды, которые рассказывают про те края на видимой стороне: что там сплошная паутина старых, протекающих туннелей, тесных до клаустрофобии и хаотичных; что там можно задохнуться от тел, запахов и спертого воздуха, которым дышат десятки тысяч студентов. Что-то вроде кровеносной или нервной системы. Старая квартира в Байрру-Алту была узкой и тесной, как яйцо с двойным желтком – с ней и Мариной. Ариэль много раз просыпалась ночью от ощущения, что комната захлопывается, словно литейная форма, и поглощает ее. Там они были вдвоем. На темной стороне Луны, в пульсирующей сети туннелей и коридоров, трамваев, метро и подвесных дорог, – в тысячи раз больше тел.

Огромный поезд, две палубы неуклюжей, угловатой машинерии лунного производства, подъезжает к платформе. Шлюзы совмещаются с миллиметровой точностью и герметизируются. Заряд батарей: на волосок ниже двадцати процентов. В пределах допустимых параметров, учитывая тот факт, что ей пришлось сильно потратиться, чтобы не отставать от Долгих бегунов.

Что заставляет ее окинуть взглядом платформу? Цветовая несообразность – нечто строгое и серое среди модных на Луне коричнево-ржавых тонов? Кто-то движется против течения: отряд людей идет клином, в унисон, от эскалатора вдоль платформы. Пассажиры сторонятся их, и шаг переходит в рысь, рысь – в бег.

Наемники УЛА.

Люди высыпают из поезда. Ей не пробиться. Она не сможет подняться на борт.

– Извините, – кричит Ариэль, приказывая креслу двигаться вперед. Натыкается на маленькую девочку, та теряет равновесие и падает на стекло. Родитель девочки подхватывает ее, возмущенно шипит. – Простите, простите, простите!

Они видят ее. Они идут за ней.

– Все в порядке, – раздается женский голос. – Я вас держу.

Чьи-то руки хватаются за подлокотники кресла. Женщина улыбается беглянке. На незнакомке свитер в стиле фэр-айл, вельветовые бриджи, гольфы и броги.

Другие руки хватаются за подлокотники кресла и пытаются оттащить адвокатессу от поезда. Ариэль вскидывается, лупит их, силится отбиться, но противников слишком много.

– А вот это очень плохая идея, – говорит женщина.

У нее дерзкий австралийский акцент. Она приходит в движение – нога, кулак, ребро ладони – и три наемника падают. Пассажиры с криками разбегаются. Мелькают ножи, но женщина уходит от них, словно превратившись в жидкость, и клинки летят на платформу, скользят прочь. Одна наемница лежит на спине, задыхаясь. Другая таращится на опустевшую ладонь. Третий поднимается с полированного синтера, прижимая руку к лицу: сквозь пальцы сочится кровь.

– Этот поезд готов к отправлению, – говорит женщина в свитере и без церемоний затаскивает кресло в шлюз, который тут же закрывается; оттуда – в тамбур.

Поезд трогается. Ариэль оглядывается на оставшихся на платформе. Касается полей шляпы на прощание, а потом Трансполярный экспресс входит в туннель.

Она паркует кресло. Ее спасительница, одетая по-земному, садится напротив, снимает перчатку и протягивает руку.

– Я, черт побери, надеюсь, что вы Ариэль Корта. Дакота Каур Маккензи, к вашим услугам. Гази факультета биокибернетики.

Ариэль подбирает перчатку, сжимает: кожа в один миг становится твердой как сталь.

– Вы идеально рассчитали время, – говорит адвокатесса.

– У нас были люди в каждом поезде.

Ариэль улыбается.

– И в нужном вагоне?

– Вагонов, в которые можно заехать в инвалидном кресле, не так уж много.

– Можно подумать, вас предупредили Три Августейших Мудреца.

– Они сказали, что вы – сварливая негодяйка, – заявляет Дакота Каур Маккензи. – В семье Корта все такие суки?

– У нас еще есть волк. Он бы вам понравился.

Когда поезд покидает туннель и выходит на Полярную магистраль, в окна проникают лезвия света. Вагон покачивается на стрелках, а потом включаются двигатели на магнитной подвеске, и Трансполярный экспресс разгоняется до тысячи двухсот километров в час. Дети бегают взад-вперед по проходу; студенты, возвращающиеся в исследовательские центры из коллоквиумов видимой стороны, смеются, кричат и болтают. Рабочие спят, баюкая шлемы от пов-скафов и ранцы как младенцев.

– Я заслужила выпивку, – говорит Дакота Маккензи и заказывает «Лобачевского».

– Что-что? – переспрашивает Ариэль.

– Новая мода на нашей стороне. Белый ром, сливки, имбирь и корица. Студенты их заказывают, чтобы нажраться.

– Выглядит как стакан спермы, – говорит Ариэль, когда стюард приносит коктейль вместе с ее собственным напитком.

– А у вас что?

– Шорле с эстрагоном, лаймом и лемонграссом.

– Черт подери. Ну, если у меня – сперма, то у вас какое-то ЗППП. Я-то думала, Корта знают толк в выпивке.

– Вам досталась неправильная Корта.

– Хватит с меня усердия новообращенных. Как бишь он назывался? Особый коктейль Корта?

– «Голубая луна». Рафа утверждал, что изобрел его сам. Но, держу пари, это был какой-нибудь пылевик только что с вахты, в одном из баров Жуан-ди-Деуса. Он мне никогда не нравился. Слишком сладкий. Наливать синий кюрасао в невинный мартини – безумная, дурная вещь.

Дакота берет своего «Лобачевского» и тут же ставит на место. Ее глаза широко распахнуты.

– Уходим, – шепчет она.

Ариэль без раздумий и колебаний отодвигается от стола.

– Поезд замедляет ход, – говорит Дакота.

Глаза Ариэли округляются. Старый обычай: любой может остановить поезд, где угодно на Луне, чтобы сесть в него. Дакота тянется к ручкам инвалидного кресла; Ариэль шлепает ее.

– Не толкай меня.

Дакота направляется к задней части поезда. Ариэль катится следом.

– ВТО у Лукаса в кармане, – говорит она.

– Кто сказал, что это Лукас? Мы в двадцати минутах от Хэдли. Это вотчина Маккензи. Корта – предпочтительные заложники.

Через пять вагонов в сторону хвоста пассажиры начинают замечать, что поезд останавливается.

– А что будет, если они сядут в хвост? – спрашивает Ариэль.

– Тогда я буду драться, – отвечает Дакота. – Снова. На этот раз – в поезде. Но такого не случится. Потому что Маккензи, Воронцовы, УЛА, лунные гномы и космические феечки – все забираются в поезд со стороны головы.

Десять вагонов; последние герметичные двери открываются, и две женщины проникают в шлюз. За ними – последняя переборка, дальше – двести километров маглев-трассы и постиндустриальной пустоши. Трансполярный экспресс останавливается посреди серости болота Гниения и опускается на пути.

Ариэль подбирается как можно ближе к крошечному иллюминатору в наружной двери шлюза. Никаких признаков новых пассажиров – только рельсы, крутые насыпи и бермы, лабиринты из реголита, сооруженные бульдозерами. Сломанные машины, заброшенные обиталища, устаревшие коммуникационные реле. Все разбитое и сломанное, неработающее и испорченное. Семьдесят лет копания и просеивания в поисках драгоценных металлов нанесли Луне глубокие раны. Шрамы от массированной выемки руды могут никогда не зажить.

Ариэль чувствует, как поезд, парящий на магнитах, слегка покачивается. Трансполярный экспресс снова отправляется в путь.

– Пятеро на борту, – говорит Дакота. – В пов-скафах и шлемах.

– Откуда ты знаешь?

– Я в системе поезда… – Дакота морщится. – Дерьмо. Они направляются прямиком к нашим забронированным местам.

– Как скоро они доберутся до нас?

– Три минуты до мест. И еще пять, чтобы обыскать дальнюю половину поезда. Если повезет. Или если они типовые дуболомы-джакару.

– Ты с ними справишься?

– До этого не дойдет. Что меня и раздражает.

Ариэль понимает, что барабанит пальцами по подлокотникам кресла. Она снова смотрит в иллюминатор. Поезд вошел в зеркальное поле вокруг Хэдли. Зеркала, похожие на сложенные чашей ладони, обращены к солнцу, ловят его свет и подносят солнечным кузням великой пирамиды, словно в жертву. Ариэль чувствует медленное торможение.

– Они в любую секунду поймут, что я делаю, – говорит Дакота.

– А что ты делаешь? – спрашивает Ариэль.

– Боги, они идут. Да где же он, мать твою?

Она проталкивается мимо Ариэль и выглядывает из иллюминатора. Поезд опускается на пути. Металлический скрежет, громкий лязг стыковочных устройств. Там, за шлюзом, что-то прикрепилось к поезду. Герметизация; системы запускают проверки.

– Они здесь, – говорит Ариэль.

Три женщины и двое мужчин плотным строем несутся по проходу. Крики и протесты пассажиров – один мужчина встает, но его жестким тычком в грудь отправляют назад в кресло. Пов-скафы, шлемы на поясе. Логотипы «Маккензи Металз» на плече и бедре. Внезапно в тамбуре загорается зеленый свет. Давление выровнялось. Двери открываются. Ариэль видит крошечный герметичный модуль: изношенное снаряжение, сломанные приборы, царапины на приборной доске, пятна на обивке.

– Я ни за что…

– Бросай кресло.

– Мне надо…

– Оставь кресло, мать твою! – Дакота хватает Ариэль за лацканы и швыряет в шлюз. Поворачивается, кидает кресло в атакующих, которые как раз появляются из двери тамбура, и ныряет в люк. Шлюз захлопывается, шипят насосы. Вместо зеленых огней загораются красные. Ариэль с трудом садится прямо на сиденье, что опоясывает модуль, и от внезапного рывка тотчас падает на бок. Вслед за серией толчков включается двигатель. Они убегают.

– Я реквизировала старый ровер с нашей металлургической исследовательской станции в Борозде Владимира, – объясняет Дакота. – Он чертовски долго сюда добирался. Чуть не попались.

– Ты могла мне что-нибудь сломать, – огрызается Ариэль. – И мое кресло…

– На хрен кресло! – кричит Дакота. – Мы сделаем тебе ноги. Мы же университет, черт подери, нам ничего не стоит соорудить гребаные ноги, руки и толстую кишку в придачу. Понятно?

В тишине герметичного модуля, такого маленького, что две женщины в нем точно два зернышка в стручке кардамона, Ариэль призывает Бейжафлор. Она далеко от сети, в зеркальном лабиринте Хэдли, но фамильяр связывается с ИИ ровера и демонстрирует ей мир за пределами лишенного окон пузыря. Куда бы она ни посмотрела, вокруг вздымаются зеркала. Теперь, среди опор, она понимает смысл земного слова «лес», но ее переполняет не страх замкнутого пространства, а ужасная агорафобия. Она зародыш в утробе, посреди свирепого вакуума, света, радиации, машинерии. Ровер прокладывает путь к спасению через лабиринт зеркал, подальше от маглев-путей и других отрядов джакару: он движется курсом северо-запад – тень – север. Низко на горизонте горит ослепительная звезда Хэдли.

– Прямо из-под носа у Дункана, – говорит Ариэль. – Он вычеркнет тебя из своего списка подарков в честь праздника лунного пирога.

– Да что вы, Корта, вечно цепляетесь к моей лояльности? – возмущается Дакота.

– Маккензи убили моих братьев, – без обиняков говорит Ариэль. – Маккензи отняли у меня ноги. – Она вжимается в обивку сиденья. – Куда ты меня везешь?

– Кратер Рождественский. Часов двадцать. Много времени, чтобы поупражняться в искусстве вести беседу. Или, если тебе не нравятся разговоры, – ты играешь в вари [19]19
  Вари – настольная логическая игра для двоих, распространенная в Гане.


[Закрыть]?

– Передай мне подгузник, – говорит Ариэль Корта. Дакота Каур Маккензи отцепляет устройство от блока регенерации и отворачивается, пока Ариэль задирает юбку, чтобы его надеть. Воздух густой и влажный, пахнет аммиаком. Тихо шумит престарелая система фильтрации.

«В ровере нет места для гордости», – сказала Дакота Маккензи, в первый раз передавая Ариэль эту штуку, чтобы та смогла помочиться.

«В моем положении быстро понимаешь, что для нее вообще нигде места нет», – парировала Ариэль.

Это было девятнадцать часов назад.

На протяжении первого часа они играли в вари, но Ариэль не увлеклась игрой, быстро потеряла интерес и попыталась мухлевать.

«А в чем смысл игры, если этого не делать?»

Второй час ушел на еду. Они растягивали каждый глоток и расхваливали пищу, как могли. Третий час пришлось посвятить выделительным процессам. На четвертый час они немного поговорили и погрузились в сон, нарушаемый лишь покачиванием ровера, который пробирался по усеянному камнями дну Моря Дождей. Еда, выделение, сон. Разговоры. Еда, выделение, сон. Разговоры. Ровер преодолел полюс и начал осторожно спускаться по северному краю Рождественского.

Еда, выделение, сон. Разговоры. Последнее лучше всего.

– Почему юриспруденция? – спрашивает Дакота.

– Каждый ребенок в семействе Корта проходит один ритуал, – говорит Ариэль. – Он случается во время темной Земли. Исключительно во время темной Земли. Ты выходишь на поверхность. Сам по себе, но не одинок. Есть голос. Он говорит: «Ступай за пределы света, дитя. Оставь позади страховочные тросы и запасы воздуха. Не бойся, я с тобой». Ты идешь, пока голос не прикажет остановиться. Потом он продолжает: «Посмотри вверх и скажи мне, что ты видишь». И ты говоришь: «Я вижу небо, звезды и Землю, погруженную во тьму». Голос продолжает: «Взгляни снова и скажи мне, что ты видишь». Правильный ответ, ответ Корты, звучит так: «Я вижу огни. Я вижу мириады огней на темной Земле». И тогда голос отвечает: «Мы зажигаем эти огни».

Я поднялась на поверхность в десять лет, в маленьком жестком скафандре с наклейками в виде котят и дракончиков. И голос сказал мне: «Иди вперед». Я шла, пинала пыль, прислушивалась к собственному дыханию. «Скажи мне, что ты видишь», – велел голос. Я ответила: «Ничего не вижу». Голос: «Взгляни снова и скажи, что ты видишь». Ну, я и сказала: «Вижу мертвые камни и серый реголит, вижу горящий свет, вакуум и пустоту. Вижу тишину и скуку. Вижу ничто».

Неправильный ответ. Не ответ Корта. Лукас до сих пор убежден, что я предала семью ради гламура и денег. Захотела быть обласканной обществом. Нет: я увидела в точности то же, что и он сам. Он увидел огни, я – мертвый камень. Он увидел целый мир, где можно играть, строить, творить и ломать. А я не заметила ни разговоров, ни остроумия, ни драмы. Ни людей. Как в твоей игре: скажи, что в ней веселого?

– Ты говоришь про остроумие, драмы, других людей, – отвечает Дакота. – Но сама ни разу не была в длительных отношениях.

– Похоже, ты про меня много знаешь, гази.

– Я обязана знать своих клиентов.

– А, так я клиент? Звучит по-собственнически. Что от меня нужно университету?

– У нас есть давняя традиция академического убежища.

– Которое вы предоставили Луне и мне, когда я о нем попросила. И вы лечите Лукасинью. Многовато Корта в одном полушарии. Это Луна, милочка. Никто ничего не делает даром. Вы разглядели возможность надавить на моего брата?

– Университет всегда был независим и от старой Корпорации, и от УЛА. Мы аполитичны.

– А Корты не играют в политику. Ну, до определенного момента.

Дакота откидывается на спинку сиденья.

– Полчаса до Рождественского, – говорит она.

Ариэль позволяет себе самую тонкую из адвокатских улыбок. Она пустила кровь.

– К вопросу о договорных обязательствах… А у тебя какая история, гази?

Дакота забирается на изогнутую скамью, скрестив ноги.

– Я изучала бионауку в университете. Писала кандидатскую и докторскую по редактированию генома человека. Я была великолепна. Лучшая в группе. Лучшая за годы. Скромность – убогая добродетель. Я вернулась на видимую сторону, чтобы работать посредником между «Горнилом» и Тве. Маккензи разрабатывали стратегию генной инженерии, чтобы стабилизировать генетическую линию.

– Евгеника, – говорит Ариэль. – Голубоглазые младенцы.

– Дело не только в этом, – возражает Дакота. – Я работала с АКА над созданием резервуара человеческого биоразнообразия. На случай, если в будущем мы столкнемся с генетической катастрофой. Это возможно. И даже вероятно. У нас маленькое население, даже с учетом миграции с Земли. А эпигенетические факторы ведут нас к делению на подвиды. Мы – новое человечество, если можно так выразиться. Но, по сути, да, голубоглазые белокурые младенцы. И когда я решила завести ребенка, обнаружила, что у меня есть изъян в гене MEN1, который увеличивает риск рака щитовидной железы, паращитовидной железы, гипофиза, надпочечников, кишечника и желудка.

– О, боги, – говорит Ариэль. – Генетик, исцелися сам.

– Я так и сделала, с помощью университета. Но пришлось заплатить: десять лет службы в качестве гази. К тому времени, когда я отслужу свой срок, Мелисса сама будет в коллоквиуме. А хочешь знать про самый интересный поворот в этой истории?

– Не бывает хороших историй без интересных поворотов, – соглашается Ариэль.

– Узнав об ошибке в гене MEN1, я первым делом отправилась к семье. Они в «Горниле» постоянно находились под воздействием радиации и разработали много методов для восстановления генетических повреждений. Но внезапно выяснилось, что Дакота Каур недостаточно Маккензи, чтобы ее лечить. Слишком карие глаза, слишком смуглая кожа. Вот почему, когда ты, твой брат или любой другой гребаный Корта насмехается над моей лояльностью, мне хочется засунуть вам дрын в задницу так, чтобы он вышел из горла.

– Прости, – говорит Ариэль. Снова попала, опять пустила кровь. Со временем она разыщет все уязвимые места этой гази. – Сколько еще до сетевого пузыря Рождественского?

– Около семи минут.

– Мне нужны университетские привилегии и зашифрованный личный сервер.

– Я не твой личный ассистент, – огрызается Дакота Каур Маккензи.

Ариэль продолжает, словно гази ничего не сказала.

– И правовая библиотека. У вас же есть юридический факультет? Мне надо как можно скорее встретиться с Абеной Маану Асамоа. Лицом к лицу. В безопасном месте. Забронируй ей билеты и найди достойное жилье. Заложники вроде меня могут ютиться где угодно, но для команды юристов у меня есть определенные стандарты.

– Для этого придется запросить разрешение… – начинает Дакота Каур, но идеи в голове Ариэль вспыхивают и искрятся, словно пыль в зловонной атмосфере ровера. Адвокатесса давным-давно познала эту радость: в момент открытия новых возможностей вокруг загораются яркие звезды, она тянется к ним, и от движения рук те образуют доселе неведомые, блистательные созвездия. У нее появился план.

– Я тебе все объясню как маленькому ребенку, простыми и ясными словами, никакой специальной терминологии, чтобы ты поняла, что я пытаюсь сделать, – и, поскольку ты поймешь, окажешь мне всяческую помощь.

Я пытаюсь сделать так, чтобы Лукасинью Корта – сын Лукаса, мой племянник – остался жив и невредим. Ему девятнадцать, и по закону он свободный человек с той поры, как в двенадцатилетнем возрасте заключил с Лукасом договор о родительской опеке и агентский договор. Уж я-то знаю, что в них было, я их составила. Однако он получил серьезные неврологические повреждения из-за кислородного голодания, а это значит, что он не способен действовать в защиту собственных интересов, поэтому кто-то должен взять на себя договорные обязательства заботиться о нем. Его мать, Аманда Сунь, и Лукас

расторгли свой никах два года назад. Одно из лучших моих достижений за всю жизнь. Если Дворец Вечного света получит опеку над Лукасинью, Лукас фактически превратится в их заложника. Если Лукас выбьет опеку, единственный способ, которым он может обеспечить безопасность Лукасинью, – держать его под личной защитой. Это значит, он перевезет Лукасинью в Меридиан, лишив тем самым медицинского ухода, либо перенесет УЛА на темную сторону Луны. Как благотворно это повлияет на вашу легендарную «независимость»…

Я не могу взять его на себя. Мои отношения с Лукасом и без того подверглись испытанию, когда я отказалась представлять его в Суде Клавия. Не хочу, чтобы в его маленькой параноидальной башке всплыло слово «сестроубийство». Значит, остался один кандидат, и она уже доказала, что может заботиться о Лукасинью. И она неприкосновенна. Но надо действовать быстро и доставить документы в Суд Клавия одновременно с Лукасом и Амандой Сунь.

И с этим понадобится помощь. Ты поможешь?

– Ты все-таки настоящая дрянь, – говорит Дакота Каур Маккензи. – Спасти парня? Как же я могу сказать «нет»?

– Еще кое-что.

– У тебя всегда будет «еще кое-что», верно?

– Насчет ног, которые ты пообещала? Что можно сделать до того, как мы покинем Рождественский?

* * *

В своем новом любимом платье Луна Корта прижимается ладонями к стеклянной стене гондолы и выглядывает наружу. Старое розовое скаф-трико бросили в утилизатор и переделали. Окно читает намерения Луны и приглушает внутреннее освещение, но за миг до этого она видит свое отражение: полулицо, парящее над частично затененными холмами и невысокими кратерами Кориолиса. Она утыкается лбом в стекло.

– Луна, – с упреком говорит Элис.

Мадринья не доверяет стеклу, не доверяет этой вагонетке, не доверяет кабелю, по которому та движется из медицинского центра в западной части Кориолиса. Не доверяет вообще ничему из старых грохочущих университетских механизмов. И это одна из причин, по которым Луна делает все наоборот. Ей нравятся старые купола и обиталища, врезанные в кратеры и горные склоны, безумные трамвайные линии и гиперлупы, канатные дороги и фуникулеры. Все это напоминает ей о туннелях, пещерах и тайных ходах Боа-Виста.

– Каким путем приедет поезд тиа Ариэль?

Первая Экваториальная – полоса яркого света на сером дне кратера. За западным краем Кориолиса армады лунных бульдозеров застыли в ожидании, пока университет и «Тайян» разберутся в Суде Клавия, имеет ли последний право расширять Солнечный пояс через кратер, тянуть его по всей обратной стороне Луны.

– С востока, – говорит мадринья Элис. – С другой стороны.

Луна знает, что надо быть очень-очень глазастым, чтобы заметить поезд ВТО, даже когда он замедляется на подъезде к станции Кориолис. Луна-фамильяр может сообщить время и направление, но стоит моргнуть, чихнуть – и она все пропустит.

Вспышка. Такая быстрая, что дух захватывает.

– Вот он! Я его вижу, вижу!

– Гляди, анжинью, – говорит мадринья Элис. Небо над Кориолисом заполнено движущимися огнями, похожими на десятки праздничных фонарей, и все они сходятся с изящным отсутствием спешки. Вагончики канатных дорог едут из множества обиталищ Кориолиса, спускаются по тросам к вокзалу. Приближается поезд, и люди торопятся его встретить. Потом ИИ объявляет о скором прибытии, и вагончик Луны входит в док.

Девочка бежит навстречу открывающимся дверям. Мадринья Элис кричит, но ее подопечная уже в коридоре, уже одолела лестничный пролет. Один пролет, два, три, четыре. Луна берет их целиком, радостно прыгает не замедляясь, приземляется и сразу взмывает, чтобы перелететь еще один. Новое любимое платье развевается вокруг нее. Оно без рукавов, с овальным вырезом, высокой талией и широкой юбкой, напечатано в пыльно-сером цвете из такой легкой и мягкой ткани, что кажется пеплом на коже.

«Вагон номер 12», – сообщает Луна-фамильяр. Поезд за бронированным стеклом – нечто огромное и мощное. На платформе суетится толпа: люди прибывают, уезжают, здороваются и прощаются.

«Луна!» – зовет через сеть мадринья Элис, но шлюз открывается, и выходит гази Дакота в своих великолепных ботинках, а за ней – ох, в двух шагах за ней Ариэль. Ариэль идет! Ариэль идет к девочке, которая бросается к своей тиа.

– Ох, анжинью, – говорит Ариэль и подхватывает Луну на руки, как в старые добрые времена, когда приезжала в Боа-Виста после долгого отсутствия. – Oh meu amorzinho. Voce e bonita.[20]20
  «О, моя дорогая. Ты красавица» (порт.).


[Закрыть] – Луна прижимается к ней, Ариэль просовывает под нее руку, приподнимает. – Ты стала тяжелая. – Корта говорят то, что думают. Но она не опускает Луну.

– У тебя новые ноги, – говорит Луна, пока Ариэль идет по платформе к ожидающей мадринье Элис.

– Старые, – возражает Ариэль. – Но в Рождественском мне поставили одну новую штуку: что-то вроде моста между теми частями моего позвоночника, которые не работают. Лучше, чем те старые страшные ноги, верно? Но у тебя-то новое лицо!

– Отпусти меня, отпусти! – вдруг требует Луна.

– Что такое, анжинью?

– Не хочу, чтобы мадринья Элис видела, – шепчет племянница, бросив взгляд через плечо. – Наклонись, будто хочешь меня поцеловать.

Потом Луна бросает заговорщический взгляд на Дакоту, которая стоит в двух шагах позади своей подопечной. «Скажешь что-нибудь, и я тебя убью – гази ты или нет».

– Подойди ближе, – шепчет девочка. Поцелуй, прикосновение щек. Луна лезет в потайной карман в новом любимом платье. Карман и есть причина, по которой это ее новая любимая одежда. В скаф-трико ничего не спрятать. А в складках мягкой серой ткани – пожалуйста. Она тайком вынимает нож и вкладывает в руку Ариэли. Тетя сопротивляется, племянница настаивает.

– Возьми его. Он для Корта, который смел, великодушен, лишен алчности и трусости, будет сражаться за семью и отважно ее защитит. Если ты будешь сражаться за Лукасинью, тебе понадобится нож.

– Луна, сражаться буду не я, – говорит Ариэль. – А ты.

Проходят еще три дня. Этого достаточно, чтобы придумать ритуал. После паркура Робсон Корта идет в баню, отмокает там, чтобы смыть пот и выпарить из костей ноющую боль, потом встречается с Хайдером в «Эль гато энкантадо», чтобы выпить орчаты. В Теофиле пятнадцать кафешек, и Робсон позаботился о том, чтобы отвести Хайдера в каждую, ознакомиться с напитками (горячими и холодными), едой (пряной и сладкой), клиентурой (молодой и старой) и общей атмосферой. Они вели подсчет, фотографировали, составляли таблицы. Решение важное. Поскольку оба, судя по всему, застряли в Теофиле надолго – ошибиться нельзя.

«Эль гато энкантадо» на третьем уровне возле северного наружного шлюза не может похвастать хорошими результатами по еде или напиткам, но атмосфера здесь – высший балл: старая нора с нишами и уголками, устроенная в северной стене древнего кратера, с грубым газоуплотнением и укромными местечками, где можно скрыться и не спеша наблюдать за происходящим вокруг так, чтобы тебя никто не увидел, а по клиентуре это местечко и вовсе номер один. Они тут единственные из молодежи.

– Это все, да? – говорит Цзяньюй за стойкой.

Робсону тут нравится. Население Теофила – три тысячи двести человек. Из них сто двенадцать младше шестнадцати лет, и тринадцать – сверстники Робсона. Все до единого его ненавидят. Он это понял в ту же секунду, как вошел в коллоквиум седьмого года «Розовый кварц» и все повернулись к нему. Он ненавидел искренние уговоры наставников принять новенького, обойтись с ним по-хорошему, позволить влиться в компанию. Ему хотелось сказать: не тратьте зря время. Эти говнюки из западного Моря Нектаров попытаются меня прикончить, как только вы отвернетесь.

Они подстерегли его на Седьмом. Большой ублюдок, его «сержанты», парни, которые очень хотели влиться в компанию, и пара девочек, чтобы записывать все для сети. Новичок. Чужак. Пришелец. Кто таков? Корта! Мы пришли сказать тебе, что ты ничто. Они были крупными, сильными, но им не хватало проворства и мозгов. Робсон увернулся и очутился на два уровня выше, когда здоровяк Эмиль только восстановил равновесие. Они ухали и издевались, пока он бежал по трубе в десяти метрах над их головами. Когда он вернулся в квартиру, буфер уведомлений Джокера был забит сообщениями, полными ненависти.

«Хочешь, чтобы я всех заблокировал?»

– Блокируй.

После этого правила были ясны. Робсона никто не беспокоил, пока он выполнял свою часть общественного договора, играя роль аутсайдера.

Другой коллоквиум – те же правила. Хайдер был в «Долерите», другом коллоквиуме Теофила, а приехал он из Ипатии с опекунами Максом и Арджуном. У Хайдера не было имени, он не падал с вершины города и не имел репутации, которую кто-то захотел бы испортить. И проворным он точно не был. Прошло уже шесть дней, а он все еще замазывал синяки тональником. В «Долерите» нравы круче. Он смирился с ролью отщепенца, но изгоем не стал. Этот пост в Теофиле, среди ста двенадцати юнцов, был уже занят. Путь казался простым и понятным. Хайдер отследил посты, полные ненависти, и отыскал Робсона Корту.