Текст книги "Астрид Линдгрен. Этот день и есть жизнь"

Контрацепция и пуританизм

В наше просвещенное время может показаться странным, что такая талантливая, начитанная девушка ничего не знала о контрацепции. Позже, с горечью оглядываясь на давнюю любовную связь, она сердито выговаривала пожилому Райнхольду Блумбергу в письме от 22 февраля 1943 года: «Я не имела ни малейшего понятия о средствах контрацепции, а потому не могла понять меру чудовищной безответственности твоего отношения ко мне».

Объяснение подобному невежеству следует искать в пуританизме, который в 1920-е годы все еще господствовал в государственной политике в отношении секса: тут Швеция сильно отставала от своих соседей. Согласно шведскому законодательству, средства контрацепции разрешалось продавать, но рекламировать презервативы и пессарии было запрещено. А виной всему был доклад, произнесенный в 1910 году перед фабричными женщинами в стокгольмском Народном доме лидером социалистов Хинке Бергегреном, который призывал к использованию контрацептивов: «Лучше любовь без детей, чем дети без любви». Буржуазная общественность кипела от негодования. За свою революционно-просветительскую деятельность Бергегрен угодил в тюрьму, и тут же с молниеносной скоростью был принят просуществовавший до 1930-х годов закон, согласно которому в Швеции запрещалась любая реклама или публичное упоминание средств контрацепции, которые, конечно, любой мог купить при условии, что располагал информацией об их существовании.

Сторгатан, 30, Виммербю. Здесь живет главный редактор Блумберг с семьей и находится редакция его газеты в 1920-е гг. За углом – типография, где каждую среду и субботу печатается газета. Когда отец работает, сидя в редакторском кресле, в оживленном доме многодетной семьи беготня и шум становятся смертным грехом. (Фотография: Региональный музей Восточного Готланда)

Вот почему лишь немногие шведки – особенно в провинции – понимали, как избежать нежелательной беременности. Эти обстоятельства освещает журналист Эстер Бленда Нордстрём в своей документальной книге «Девушка среди девушек» (1914). Читатель знакомится с журналисткой из большого города, которая месяц изображала служанку на хуторе в Сёдерманланде и рассказывает о том, как работницам фермы приходится трудиться по шестнадцать-семнадцать часов в день за мизерную плату и какие проблемы создают им сексуальные потребности мужчин. Как и многие ее ровесницы, юная Астрид проглотила книгу залпом, а в начале лета 1925 года узнала из «Виммербю тиднинг», что это произведение будет поставлено на открытой сцене и отправится в турне по Смоланду.

Были в те годы и другие первопроходцы, боровшиеся за права женщин, в их числе – родившаяся в Норвегии Элисе Оттесен-Йенсен, которую также называли Оттар. Она ездила по Швеции, пропагандируя гигиену секса и осуждая лицемерный закон о контрацепции. В чемодане Оттар привозила образцы пессариев, плакаты с инструкциями, брошюры и свой памфлет 1926 года «Нежеланные дети. Обращение к женщинам». Ее пропаганда свободной, лишенной страха сексуальной жизни женщины продолжалась и в 1930-е, когда женское движение стало неотъемлемой частью социал-демократического движения в Швеции, а призыв Оттар надолго пережил ее саму: «Я мечтаю о том дне, когда все рожденные дети будут желанными, все мужчины и женщины – равными, а сексуальность станет выражением сердечности, нежности и наслаждения».

Когда в 1913 г. Райнхольд Блумберг купил «Виммербю тиднинг», у него не было опыта работы редактором и журналистом и он ровным счетом ничего не знал об издательском деле. Зато был выдающимся предпринимателем. На момент своей смерти в 1947 г. Блумберг был, по меркам нашего времени, мультимиллионером. Но наследников у него осталось много: прежде всего вдова от третьего брака, затем десять из тринадцати детей, оставшихся в живых. Среди них и Ларс Линдгрен, урожденный Блумберг. (Фотография: Частный архив)

Астрид Линдгрен заплатила высокую цену за роман с Блумбергом. Она лишилась работы и перспективы в дальнейшем найти место в газете покрупнее, чем «Виммербю тиднинг». А осенью 1926 года, когда беременность стало трудно скрывать, Астрид пришлось покинуть родной дом и город и отправиться в Стокгольм, где весной 1925 года она два месяца посещала школу живописи Хенрика Блумберга. Спустя пятьдесят лет в заметках для Маргареты Стрёмстедт Астрид Линдгрен описывала расставание с Виммербю как радостное бегство:

«Никогда еще о такой ерунде столько не сплетничали, во всяком случае в Виммербю. Быть объектом сплетен – все равно что сидеть в яме со змеями, и я решила покинуть эту яму как можно скорее. И что бы там кто ни думал, из дома меня, как в старые добрые времена, не прогнали. Отнюдь нет! Я сама себя выгнала. Ничто меня не могло удержать».

В старости Астрид рассказывала также, что сняла комнату в пансионате, поступила на курсы стенографии и машинописи и однажды случайно прочитала о некой столичной женщине-адвокате, помогающей незамужним беременным женщинам в сложных обстоятельствах. Астрид нашла ее, и адвокат помогла девушке в ноябре 1926 года уехать в Копенгаген и родить в Королевском госпитале – единственном в Скандинавии, где имена родителей ребенка можно было сохранить в тайне и откуда информация не поступала в Отдел регистрации населения или другие государственные органы.

Аккуратным почерком велись протоколы в переплетенных в кожу журналах заседаний окружного суда Севеде за 1926–1927 гг.; они содержат драматичную и запутанную историю беременности Астрид Линдгрен и ее отношений с бывшим шефом и сейчас хранятся в Региональном архиве Вадстены. (Фотография: Региональный архив Вадстены)

Вся эта таинственность объяснялась в биографии Стрёмстедт 1977 года тем, что восемнадцатилетняя Астрид не желала продолжать отношения с Блумбергом. А в одной из заметок для биографии шестидесятидевятилетняя Линдгрен добавляла: «Тогда это имело для меня большое значение». Слова эти ни на йоту не приближали Стрёмстедт к пониманию ситуации и в биографию не вошли. Однако туда вошла информация о том, как удивлялась стокгольмский адвокат, узнав, что молодая женщина осталась со своей проблемой совершенно одна. Много раз она спрашивала, почему Астрид так одинока:

«„Неужели вам совсем не с кем поговорить?“ – „Нет“, – отвечала я как можно невиннее. Она же не знала, что на самом деле „мы не выносим сор из избы“!»

До такой степени одинока осенью 1926 года Астрид Эриксон все же не была. Несмотря на позор, навлеченный дочерью на семью, родители ей помогали чем могли, и помощь она принимала. А вот о том, что в последние месяцы беременности, до самых родов в Дании, Астрид постоянно общалась с отцом своего ребенка, она в заметках для Стрёмстедт не упомянула. С отъезда в Стокгольм в конце августа Астрид и Райнхольд искали так называемый «дом разрешения» – частный родильный дом, где Астрид неприметно родила бы, а затем на неопределенное время передала бы ребенка приемной матери в Швеции. Хотя Блумберг и рассчитывал на скорую женитьбу, с этим приходилось подождать, и беременность Астрид, как и предстоящие роды, держали в строжайшем секрете из-за бракоразводного процесса. Райнхольд Блумберг не проживал с супругой, но формально все еще был женат на фру Оливии, и та не позволила бы ему легко – и, главное, дешево – отделаться.

Поначалу, переехав в Стокгольм, Астрид рассчитывала найти частную клинику неподалеку от столицы, но вскоре они с Райнхольдом передумали и решили подыскать родильный дом в каком-нибудь провинциальном городе, где девушку никто не знает. В самый последний момент выбор пал на совершенно другое место и другую страну.

Скандалы

Многочисленные действия этой драмы зашифрованы между строк объемных детальных протоколов бракоразводного процесса Райнхольда и Оливии Блумберг в судебном архиве округа Севеде за 1926–1927 годы. Процесс проходил в ратуше Виммербю и протоколировался в большие, переплетенные в кожу журналы судебных заседаний, которые в наши дни хранятся в Региональном архиве Вадстены. Причиной судебного разбирательства стало несогласие супругов относительно права мужа распоряжаться состоянием жены. Вот как красноречивая Оливия Блумберг описывала ситуацию в суде:

«Мой муж испытывает болезненное желание завладеть тем, что причитается мне. Во всем, да, даже в самой малости муж преследует меня из-за скромного моего личного состояния».

Конфликт между супругами возник в начале 1922-го, через два года после заключения брака (для Блумберга – второго по счету) и появления дочки, умершей вскоре после рождения. Отношения ухудшались, супруги стали скандалить – с громкими спорами, криками и хлопаньем дверями. Ситуация обострилась, и Блумберг решил объявить свою непредсказуемую, как он собирался доказать, жену недееспособной, после чего она потребовала раздельного проживания. Причиной тому, наряду с его попытками добраться до ее денег, послужили его романы с юными иностранками, работавшими в доме – как работала когда-то сама Оливия, прежде чем в 1920 году стала фру Блумберг.

Судя по записям судебных заседаний, главный редактор «Виммербю тиднинг» ничего не слышал о новоприобретенных правах шведских женщин, правда в общественной жизни Швеции первой половины 1920-х годов и вообще трудно обнаружить хоть намек на существование этих прав. Зато Блумберг много знал о деньгах, возможностях инвестирования и пристально следил за потенциальными притоками капитала, которые могли послужить развитию его предприятия. В отличие от фру Оливии, сердце главного редактора не лежало к накоплениям, надежным ценным бумагам и складированию серебра в сундуке. Как заметил один свидетель в суде, «он страдал от тяги к бизнес-спекуляциям».

На всем протяжении затянувшегося бракоразводного процесса главный редактор «Виммербю тиднинг» кажется удивительно немногословным, иной раз даже робким. Протоколы, куда аккуратно заносились разнообразные ходы и контрходы сторон, создают впечатление, будто он проигрывал жене в плане не только тактики, но и риторики. Порой господину Блумбергу было трудно парировать выпады госпожи Блумберг и сдерживать наступление на новых фронтах, которые та постоянно ухитрялась открывать, пользуясь действенной поддержкой своего брата, способного адвоката из Тингсрюда (южный Смоланд).

В начале декабря 1926 г. Райнхольду Блумбергу приходит новая судебная повестка от Оливии Блумберг. Содержание трудно истолковать двояко: «Поскольку мой муж, редактор Райнхольд Блумберг из Виммербю, погрешил против нашего брака блудом, настоящим я вызываю его в суд…» (Фотография: Региональный архив Вадстены)

Наиболее убедительной контратакой Блумберга в этом многоэтапном процессе, длившемся с 1924 по 1927 год, был намек на феминистский заговор, якобы стоявший за судебным преследованием. Казалось, сам гендерный состав свидетелей Оливии Блумберг, призванных подтвердить, что она всегда «работала на благо семьи», доказывал его правоту и вместе с тем обнаруживал, что на кону не просто честь одной женщины, но права всех женщин в Швеции настоящего и будущего. Эта теория, по мнению Блумберга, по крайней мере объясняла сходство между некоторыми свидетелями Оливии и возбужденными женщинами, которых он встретил у дверей собственного дома в день, когда обнаружил, что кто-то изрезал хранившуюся на чердаке зимнюю одежду.

Вот такое змеиное гнездо предстало перед судом в Виммербю в сентябре 1926 года, и Блумберг был практически уверен в скорой развязке. После двух лет раздельного проживания суд разведет их, разрешив финансовые разногласия, и измученные супруги покинут ратушу уже бывшими мужем и женой. Весной Блумберг занимался сбором необходимых документов, среди прочего – от священника. Весенние хлопоты были связаны с беременностью Астрид, о которой в городе теперь знала каждая собака. Если наружу выплывет информация о том, от кого этот ребенок, Оливия получит изобличающие супруга доказательства, что, в худшем случае, может привести к коллапсу финансовой империи Блумберга и помешает его планам в третий раз вступить в брак.

И вот 2 сентября 1926 года, когда суд собрался на заседание в ратуше Виммербю, произошло то, чего Райнхольд Блумберг, быть может, боялся, но никак не ожидал. Слушание перенесли из-за наличия новой важной информации, поступившей к Оливии Блумберг и ее брату-адвокату. Эта информация требовала дополнительного и основательного изучения. Блумберг догадывался, к чему все идет, и опротестовал перенос слушания, однако суд встал на сторону Оливии, и следующее заседание назначили на 28 октября. То есть за пять недель до предполагаемого срока разрешения Астрид.

Через два месяца заседание состоялось, и для Блумберга дело приняло наихудший оборот. Изыскания фру Оливии увенчались успехом, и она официально обвинила мужа в «блуде», то есть супружеской измене. Но поскольку решительных доказательств все еще не хватало, они с братом попросили о дополнительной отсрочке. Блумберг мог протестовать сколько душе угодно – суд снова удовлетворил просьбу Оливии. Не осталось никаких шансов на завершение процесса до рождения ребенка Райнхольда и Астрид в начале декабря 1926 года.

Ребенок «по сговору»

С этого момента Астрид Эриксон – заочно, анонимно и без риска, что ее вызовут свидетелем, поскольку была несовершеннолетней, – играла главную роль в бракоразводном процессе, который журналист Йенс Фельке в газете «Дагенс нюхетер» от 5 декабря 2007 года назвал «смертельными брачными играми, где все участники обречены на проигрыш».

Так ли это? После развода Райнхольд Блумберг по-прежнему жил в Виммербю, остался главным редактором и обеспеченным предпринимателем, в 1928 году женился в третий раз, стал отцом еще четверых детей и написал книжицу о своей родословной, зияющую отсутствием Оливии, Астрид и Лассе на ветвях фамильного древа. Иск Оливии Фрёлунд, ранее – Блумберг, удовлетворили, она получила компенсацию, хоть и символическую. А Астрид Эриксон? В декабре 1926-го она, избежав брака с Блумбергом, родила ребенка «по сговору».

«Сговор» – старинное слово, обозначающее помолвку. В соответствии со шведским законодательством 1920-х, ребенок, рожденный вне брака, но после обручения, которое могло состояться как до, так и после зачатия, получал те же права, что и ребенок, рожденный в браке. Если один из родителей разрывал помолвку, тайную или объявленную, ребенок сохранял право наследовать отцу и носить его фамилию.

Когда Райнхольд и Астрид обручились, мы точно не знаем, но в письме Блумбергу на Пасху 1928 года она намекает на события двухгодичной давности, то есть это могло произойти на Пасху 1926 года. Помолвка – разумеется, тайная – была очень важна для Астрид Эриксон, поскольку защищала ее внебрачного ребенка, что бы в дальнейшем ни произошло между нею и Райнхольдом. Кто рассказал будущей матери о такой возможности, неизвестно. Нельзя исключить, что Ханна и Самуэль Август слышали об этом шведском законе, хотя случившееся с дочерью переживали тяжело. Вот что Астрид Линдгрен поведала Стине Дабровски в 1993 году:

«Ничего удивительного, что мои родители так сильно расстроились. А какой еще реакции можно ожидать от двух крестьян, выросших с убеждением, что внебрачный ребенок – это большое несчастье. <…> Они мало говорили. Нечего было сказать. В любом случае, я считаю, они были честны и, несмотря ни на что, помогали мне как могли».

А может, сам Блумберг и рассказал Астрид, как важно обручиться и до времени сохранять помолвку в тайне. Все свидетельствует о том, что главный редактор был влюблен в свою практикантку и собирался к ней посвататься, как только разведется с женой. Возможно, он был автором двух напечатанных в «Виммербю тиднинг» летом 1926 года больших статей о «внебрачных детях» с обстоятельным юридическим разбором случая рождения ребенка у обрученных родителей. В протоколы судебных заседаний округа Севеде за 1926–1927 годы занесено, что Астрид Эриксон общалась с Райнхольдом Блумбергом всю осень вплоть до родов 4 декабря 1926 года. И в частности, в сентябре – октябре, когда было решено, что рожать Астрид будет в частной клинике «Готт Хем» в Вэттерснэсе, недалеко от Хускварны и Йёнчёпинга. Копенгагенский Королевский госпиталь тогда еще даже не рассматривался. Эта мысль возникла позже, когда жена Блумберга обвинила его в измене.

Клиника «Готт Хем» активно рекламировалась в сентябрьских номерах «Дагенс нюхетер» и «Свенска дагбладет» – там, просматривая, как обычно, прессу, главный редактор и увидел объявление, в котором клиентам обещали «тактичность и понимание». Блумберг сразу же отправил в клинику анонимное сообщение, попросив срочно прислать ответ на «а/я 27, Виммербю» – как выяснилось позже, абонентский ящик, арендованный «Виммербю тиднинг». Эти обстоятельства всплыли в марте 1927-го во время судебного расследования запутанных и таинственных событий осени 1926 года. Тогда же Оливия Блумберг наняла графолога, который доказал, что анонимные письма в «Готт Хем», содержавшие характерные неразборчивые сокращения и выражение «юная дама, неприметно» (код того времени для обозначения особых обстоятельств, при которых незамужняя беременная женщина хотела поселиться там, где ее никто не знал, «неприметно», чтобы родить ребенка), написаны рукой Райнхольда Блумберга:

«Настоящим, в связи с рекламным объявлением, запрашиваю, возможно ли в дек. мес. обеспечить пребывание у вас в обстановке тактичности и понимания юной дамы в положении и возможно ли разрешение в вашей же клинике? Просьба выслать информацию о стоимости и т. п. Буду благодарен за развернутый ответ, адрес: а/я 27, Виммербю. Дом для будущего ребенка пока что не подбираем».

Каким в глубине души представляет свое будущее восемнадцатилетняя Астрид Эриксон осенью 1926 г., нам неведомо. Она обручена с Блумбергом – по понятной причине, тайно, – и ребенок, таким образом, обладает всеми правами законного, включая право на наследование отцовского имущества. Обвиняемый в супружеской неверности Блумберг по-прежнему пишет страстные письма своей юной невесте, а та отвечает заверениями в любви, не понимая толком, что еще ей остается делать. Блумберг же все время чувствует, что в глубине души Астрид мечтает о будущем с ребенком, где нет места его отцу. (Фотография: Частный архив / Saltkråkan)

Ответ на запрос Блумберга в сентябре 1926 года пришел очень быстро. Владелец «Готт Хем», медсестра Альва Сван, сообщала, что и в ноябре, и в декабре место у них есть. Тут же от Блумберга последовало еще одно письмо, на сей раз под именем Акселя Густавсона, в котором сообщалось, что «Густавсон» переслал письмо госпожи Сван своей невесте в Стокгольм и та, вероятно, приедет в Вэттерснэс в районе 1 ноября и пробудет там месяц до рождения ребенка. Этим «Аксель Густавсон» давал понять, что прекращает переписку и передает все в руки невесты. Сказано – сделано. Первое из трех писем от Астрид Эриксон, которое в марте 1927 года вклеили в журнал судебных заседаний в доказательство неверности Блумберга, Альва Сван получила 8 октября.

«Пишу в связи с сообщением, направленным Вами на адрес а/я 27, Виммербю. К Вам обращался мой жених, случайно оказавшийся в В-бю. Я родилась в Виммербю, но уже некоторое время живу в Стокгольме, чтобы окружение, как Вы пишете, ничего не узнало. Планирую приехать к Вам около 1 ноября, но нуждаюсь в более подробной информации. Сможете ли Вы позаботиться о приемной семье для ребенка, по крайней мере, на первое время? Семья должна быть хорошей. И еще. Могут ли роды проходить под наркозом? Есть ли в клинике врачи? Проживают ли у Вас другие дамы, находящиеся в затруднительном положении? Хотела бы получить ответы на свои вопросы, прежде чем решу окончательно. Я посчитала, что роды должны произойти в начале дек., так что к Рождеству можно будет вернуться домой. Я очень молода, мне всего 19, и чрезвычайно ценю помощь и понимание».

У Вас есть швейная машинка?

Альва Сван, одна из многих скандинавских женщин с медицинским образованием, заведовавших в 1920-е годы родильными домами, была частью машины по «производству младенцев», как это назвали позже. Частные клиники составляли важное звено в «производстве младенцев», рожденных вне брака. Одних отправляли в детские дома, других забирали приемные родители, которые могли оказаться любящими и жертвенными, как та женщина в Копенгагене, с которой ребенку Астрид и Райнхольда предстояло провести первые три года жизни, или бесчувственными, как приемные родители Боссе в «Мио, мой Мио!». Частные родильные клиники, детские дома и приемные семьи хорошо зарабатывали на чужом несчастье во времена тотальной безработицы, и далеко не всех детей окружали любовью и заботой. Астрид Эриксон была наслышана о плохом обращении с детьми, а потому задавала конкретный вопрос о том, чем в клинике «Готт Хем» смогут помочь ее ребенку после родов.

Альва Сван ответила телеграммой, в которой сообщала, что обязательно найдет ребенку любящую приемную мать и что наркоз при родах возможен. А потому 10 октября 1926 года Астрид вновь отправила ей письмо – благодарила за ответ и объясняла, что спрашивала о других женщинах в клинике не из страха оказаться в их обществе, а совсем напротив:

«Когда рядом товарищи по несчастью, от общения с ними становится легче. Как долго упомянутые Вами дамы намерены у Вас оставаться? Прежде чем принять окончательное решение, я должна посоветоваться с родителями и отказаться от другой клиники. Буду крайне признательна, если смогу приехать 1 ноября. Дольше я в Сткг. задерживаться не решаюсь. Но вот что еще: у Вас есть швейная машинка, которой можно воспользоваться? Мне предстоит много шитья. С почтением, Астрид Эриксон».

Ответ пришел незамедлительно. Конечно, у Альвы Сван имелась швейная машинка, и она готова была помочь фрёкен Эриксон с детскими вещами. А потому 19 октября Астрид ответила, что окончательно остановилась на клинике «Готт Хем», приедет 31 октября и пробудет в Вэттерснэсе до родов в начале декабря. 150 крон – плата за проживание – будут как можно скорее уплачены ее женихом. Фрёкен Эриксон также выражала надежду, что фру Сван встретит ее на станции в Йёнчёпинге, поскольку было неясно, можно ли отправить чемодан багажом до Хускварны.

Менее чем за два месяца до родов вопрос о клинике и дальнейшем будущем матери и ребенка остается открытым. Это следует из первого письма Альве Сван, представленного в суде весной 1927 г. и вклеенного в журнал заседаний в качестве доказательства по бракоразводному делу Райнхольда Блумберга. (Фотография: Региональный архив Вадстены)

Путешествие длиною в девять месяцев, похоже, подходило к концу, но ни чемодан, ни Астрид Эриксон на станции Йёнчёпинга 31 октября не появились. Вместо этого Альве Сван пришла телеграмма: фрёкен Эриксон задерживается. Это фру Сван помнила очень отчетливо, четыре месяца спустя выступая свидетелем в суде города Виммербю. Возникла какая-то помеха.

И помеха серьезная. Как уже говорилось, бракоразводный процесс не закончился 28 октября. Оливия Блумберг, всячески пытавшаяся разоблачить своего неверного мужа, вновь добилась переноса слушаний, на сей раз на 9 декабря, а тем временем собиралась раздобыть решающие доказательства. Предполагаемую мать предполагаемого ребенка нельзя было вызвать свидетелем, но кто-то должен был знать, где этот ребенок родится… Иными словами, ситуация изменилась. Райнхольд и Астрид ни при каких обстоятельствах не могли огласить помолвку до родов, поскольку Блумберг все еще был женат, и «Готт Хем» внезапно перестал им подходить, так как после родов в Швеции в Отдел регистрации населения неизбежно попадала копия свидетельства о рождении ребенка с указанием его фамилии – Блумберг. Теперь роды непременно должны были произойти за пределами досягаемости Оливии Блумберг; пока не закончится судебный процесс и не утихнет возмущение, никто не должен был узнать о ребенке.

Так что Астрид и Райнхольду было о чем поговорить в дни, последовавшие за фатальным заседанием 28 октября. До родов оставалось всего пять недель, все было устроено, обо всем договорено с Альвой Сван. И что теперь? Сначала Астрид решила остаться в Стокгольме и дала телеграмму в клинику, что задержится, а в следующей телеграмме – о чем Альва Сван позже расскажет в суде – известила, что прибудет вечером 3 ноября.

В Стокгольме Астрид использовала образовавшееся свободное время, чтобы составить новый план родов. Впервые за беременность она сама взялась за дело и 30 октября 1926 года посетила адвоката Еву Анден в офисе на Лилла Ваттугатан в районе Гамла Стан. Астрид выложила большую часть карт своего сложного любовного пасьянса – она рассказала не только о собственном печальном положении, но и о тайной помолвке с Райнхольдом и о бракоразводном процессе, который все больше влиял на ситуацию с родами. Казалось, девушка предоставлена самой себе.

Ева Анден была первой женщиной в Адвокатской коллегии Швеции. Она работала с клиентами-женщинами, сотрудничала с феминистским журналом «Тидеварвет» и консультационным бюро, за год до этого основанным редактором этого журнала врачом Адой Нильсон. В 1924 году в пространных статьях в «Тидеварвет» Анден писала о последних поправках в законодательстве, касающихся детей, рожденных «в браке» и «вне брака». В этих статьях адвокат делала упор на то, как незамужние беременные женщины могут обеспечить будущее своих детей. Анден отмечала, что ни к чему, казалось бы, не обязывающая помолвка предоставляет молодой беременной женщине блестящий шанс обеспечить ребенка, не связывая себя с его отцом на веки вечные.

Словом и делом

После разговора Ева Анден отправила Астрид к Аде Нильсон в медицинский кабинет на Тривальдсгрэнд, 2, тоже в районе Гамла Стан, – пройти медицинское обследование и обсудить возможные осложнения. В тот же вечер на пятом этаже пансионата на Артиллеригатан Астрид села писать оптимистичное письмо Райнхольду. Она напоминала ему, что на конверте он должен указать имя и адрес Самуэля Августа, дабы не рисковать, если письмо попадет в чужие руки:

«Сегодня была у адвоката, ее зовут Ева Анден. Она отнеслась ко мне невероятно дружелюбно, не взяла денег… Анден считает, что нужно найти хорошую квартиру в Копенгагене и родить там ребенка в одной больнице, не помню название, но у них есть секретный журнал регистрации, где не нужно указывать имен матери и отца… Она очень порядочный человек и полагает, что мать должна заботиться о своем ребенке, насколько это возможно, а потому не предлагает избавляться от него навсегда. Правда, она думает, что мне будет очень тяжело одной в чужой стране, но уж как-нибудь, наверное, справлюсь… Говорит, чтобы я ни при каких обстоятельствах не садилась в поезд, пока не пройду обследование, послала к одному врачу, даме по имени Ада Нильсон. По крайней мере, в моче у меня нет белка, это хорошо. Напиши, что думаешь о моем предложении. В понедельник снова пойду к адвокату. Укажи на конверте адрес отца!»

В 1926 году в Швеции одним из немногих мест, где молодая незамужняя женщина, собиравшаяся рожать, могла получить совет и срочную помощь, медицинскую и юридическую, было «Консультационное бюро для родителей „Тидеварвет“», располагавшееся по соседству с редакцией журнала и кабинетом Ады Нильсон. Бюро, откуда открывался вид на Шлюз и Риддар-фьорд, Ада Нильсон открыла зимой 1925 года вместе с Евой Анден, Элин Вагнер и другими женщинами, сотрудничавшими с журналом. Образцом послужили «Консультационные станции» норвежки Катти Анкер Мёллер в Осло и еще раньше основанные в Нью-Йорке и Лондоне «Клиники контроля за рождаемостью», которые также чрезвычайно вдохновили Тита Йенсена, боровшегося за «Добровольное материнство» в Дании. Как написала в «Тидеварвет» Ада Нильсон, их целью была «помощь будущим матерям словом и делом». Формулировку «словом и делом» Астрид Линдгрен пятьдесят лет спустя повторила на страницах биографии Маргареты Стрёмстедт, рассказывая о помощи женщин из «Тидеварвет», встреча с которыми была, возможно, совсем не так случайна, как Астрид пыталась изобразить:

«Я случайно узнала об адвокате Еве Анден из газеты. Из статьи следовало, что она взяла на себя миссию словом и делом поддерживать женщин, которые нуждаются в помощи».

Ева Анден (1886–1970) – первая в Швеции женщина-адвокат. В 1915 г. основала собственную адвокатскую фирму, боролась за избирательное право для женщин, была активным членом «Союза свободомыслящих женщин» и участвовала в работе редакции журнала «Тидеварвет», для которого писала статьи, затрагивающие юридические аспекты абортов, проституции, брака и наследования. (Фотография: Эрик Хольмен / ТТ)

Из-за текущего судебного разбирательства по делу Блумберга Астрид порекомендовали анонимно родить в Родильном учреждении в Копенгагене и оставить ребенка в датской столице у приемной матери, пока они с Райнхольдом не смогут забрать его в Швецию. Через Родильное учреждение при Королевском госпитале Ева Анден связалась с толковой и заботливой женщиной, которая жила в районе Брёнсхой в Копенгагене и вместе с сыном-подростком помогала шведским матерям до и после родов. В письме Райнхольду от 30 октября Астрид говорит о своем решении как окончательном:

«Подумай хорошенько по поводу Дании. Сначала мне эта затея совсем не понравилась, но теперь я смотрю на это иначе. Фру Анден считает, что я поступила легкомысленно, найдя клинику по объявлению. У меня создалось впечатление, будто она не очень доверяет нашей акушерке и считает, что та может проболтаться».

Случилось именно то, чего опасалась Ева Анден. Оливия Блумберг и ее брат-адвокат нашли клинику «Готт Хем» и выудили у Альвы Сван довольно много. Когда 10 марта 1927 года слушания возобновились и стороны впервые за все время пожелали, чтобы процесс проходил за закрытыми дверями, Альва Сван была готова свидетельствовать против Райнхольда Блумберга. И не она одна – обвинение вызвало еще двоих свидетелей, которые в субботу, 6-го, и в воскресенье, 7 ноября, заметили Блумберга и Астрид Эриксон в городе Несшё среди гостей отеля «Континенталь», где пара зарегистрировалась в одном номере.

Альва Сван рассказала о странном поведении Астрид Эриксон, которая внезапно появилась в Вэттерснэсе 3 ноября и дала понять, что планы относительно самих родов изменились. Она не сможет оставаться в клинике после 20 ноября, поскольку они с женихом-инженером, который сейчас разводится, должны пожениться. Поэтому фрёкен Эриксон поедет к нему в Хельсингборг – там, дескать, проживает его семья, там они поженятся, там родится их ребенок. Далее фру Сван рассказала, как фрёкен Эриксон в субботу, 6 ноября, внезапно уехала в Несшё, предположительно на встречу с женихом, который был там проездом, и на следующий день вернулась.