Текст книги "Калигула или После нас хоть потоп"

– Тут есть одна загвоздка, – заметил Фабий. – Народ ведь начнет забавляться, принимая все на свой счет. А если лев в ложе узнает себя?

– О нет! Император великодушен, – сказала Волюмния, и все к ней присоединились.

– Ты боишься? – колко спросил Федр.

Фабий поглядел на Квирину. Дело ведь не в нем. Теперь он не один. Как тяжело ей было, когда из-за "Пекарей" его поволокли к Тиберию. Он развел руками:

– Разве не страшно лезть в пасть ко льву?

Поэт улыбнулся:

– Не бойся. Я буду осмотрителен.

И он начал говорить о подробностях, будто уже видел все действие в целом. Заходило солнце. Вода в озере стала золотой. Почернели кипарисы. А два автора в увитой плющом беседке пылали, как пучки соломы, и лихорадочно придумывали, как воплотить на сцене замысел Фабия.

Глава 40

Трубы звучали со всех римских холмов долго, настойчиво. Рим пробуждался для торжественного празднования императорского дня рождения. Миллионный город поднялся весь до единого. Даже дворцы патрициев ожили, хотя для них был слишком ранний час. Но наш император страдает – трижды жаль его и нас – бессонницей и любит точность. Точность является старой римской добродетелью, хотя иногда удивительно неприятна. Ничего не поделаешь.

Вставать! Ускорить ванну, причесывание, одевание, завтрак, сегодня торжественный день.

***

Луций Курион великолепно выглядел в седле, когда рысью мчался с Марсова поля. где он ночевал, к Палатину, приветствуемый овациями плебса, который еще затемно заполнил до отказа артерии города. На груди Луция сверкал серебряный панцирь с колесницей Гелиоса. Император оказал Луцию особую милость, разрешив носить серебряный панцирь, подобный его, золотому.

Луций бросил поводья стражнику у ворот императорского дворца и взбежал по лестнице. Его проводили в приемную.

Макрон сидел в кресле у эбенового столика один. На нем был чешуйчатый панцирь, обычный панцирь преторианца. Луций поздоровался и сел напротив.

– Он уже встал? – спросил Луций.

Макрон кивнул.

– Принял ванну и причесывается.

– Спал хорошо?

– Мало. Как всегда. Говорят, распугал всех во дворце еще затемно.

Мускул на лице Луция задергался. Этот свинопас никогда не научится говорить почтительно. Даже об императоре.

– У тебя был вчера тяжелый день, мальчик, – говорил Макрон своим хриплым голосом.

Луций поправлял панцирь и хмурился: до каких пор он будет называть меня мальчиком?

Военный парад на Марсовом поле был великолепен. Марс наверняка ничего подобного в жизни не видел. И очень умно ты это придумал, что солдаты орали только "Гай Цезарь", а меня и тебя не упоминали.

Луций молчал.

– Ты дипломат, солнце мое серебряное, – признательно продолжал префект. – Правильно тебя император выбрал в популяризаторы. Новая функция, и посмотрите, как ее удачно использовал Курион. Но ты сенатор и поэтому должен был сегодня быть в тоге. а не в форме. Ведь ты не солдат.

Но я знаю, тебе хочется блеснуть этим Гелиосом на панцире. Ха-ха-ха! Ну, не злись. Он тебе идет. Валерия будет на тебя пялить глаза.

Макрон встал и зашагал по залу, словно по плацу.

Луций забеспокоился. Он наблюдал за твердым шагом Макрона. Спросил с притворной страстью:

– Валерия вернулась из Байи?

– А как же. Ради императора она должна была приехать в Рим. Но главное из-за тебя. Только не притворяйся. Я могу себе представить, как тебе не терпится. До вечера ты выдержишь, надеюсь. – Макрон остановился перед Луцием. – Послушай, особенно удались тебе овации, когда император в храме Беллоны благодарил сенат и народ за честь избрания его консулом. Это было великолепно организовано.

– Было за что аплодировать, а ты думаешь иначе, Невий? – отплатил Луций Макрону за его "мальчика". Макрон тотчас обратил на это внимание.

Эге! Впервые он назвал меня Невием. Фамильярность по отношению к тестю или дерзость?

– Было за что аплодировать. – поддакнул он. – То, что он сделал как консул, было отлично, а что обещал сделать как император, это просто великолепно! Молодец наш молодой. Но не уверяй меня, что ты для этого ничего не сделал. Аплодисменты после каждой фразы… Отлично! Сколько это стоило?

– Разве дело в деньгах?

– Ты прав. В эффекте. И нюх у тебя на это хороший. Но еще я хотел бы знать, как тебе удалось уговорить этих чародеев, чтобы дым постоянно поднимался вверх, хотя ветер дул как сумасшедший? Это был потрясающий трюк.

– Какой дым?

– Во время жертвоприношения, когда император освящал Августов храм на форуме, – Макрон разозлился. – Не изображай передо мной, будто ничего не знаешь! Этого я тебе не советую делать! Мне не нравится, когда со мной валяют дурака!

Луций, довольный, усмехнулся:

– Ты так думаешь? Никакой это не трюк. Алтарь находился на восточной стороне храма, а ветер был западный. Вот и весь секрет!

Макрон посмотрел па Луция с завистью, но сказал без ехидства:

– Все тебе удается. Ты рожден под счастливой звездой. – Потом продолжал язвительно, шагая по залу. – Только не известно, как еще все обойдется в цирке. Сегодня может решиться многое, мальчик. Будь внимателен. – Он посмотрел на дубовую дверь. – Цирк – самая большая его страсть, это ты знаешь. Лучше разбей квадригу, дай себя переехать, но проиграть ты не имеешь права. Иначе я не представляю, что будет. Он отправит тебя на Рейн, а Валерия лишится жениха.

Луций из-под прикрытых век бросил на Макрона взгляд, полный ненависти.

Жених Валерии! Ах, мой префект, так далеко мы еще не зашли. Эта игра скоро кончится. Я знаю. Ты и она, вы сделаны из железа. Отступление – это вам незнакомо. Только нападать и властвовать. Но я тоже крепкий орешек. Я тоже люблю нападать и никогда не подчинюсь гетере, да кроме того, еще дочери раба. Ей бы очень хотелось водить меня на веревочке, как собачку. Но не торопись. Я буду вершить судьбами людей, а не она моей! Даже если, даже если… У Луция при воспоминании о поцелуе Валерии холодок прошел по спине. Он вцепился руками в подлокотники кресла и нахмурил лоб. Я не положу проститутку в постель Курионов. Пепел отца воспламенится. Да, у тебя отец – префект претория. Но это так мало для Куриона. Он метит выше.

Очень высоко. Не сенаторская дочь Торквата, не дочь всемогущего Макрона, а Ливилла, сестра императора! Луций внезапно зло рассмеялся:

– У тебя сегодня тоже будет день не из приятных, мой Макрон…

– Почему? – спросил префект.

– "Каково тебе будет, когда на глазах у ста шестидесяти тысяч человек в цирке рядом с Калигулой сядет императрица, твоя бывшая жена?

Удар не достиг цели. Макрон улыбнулся.

– Ты удивляешься Калигуле? Энния – отличная женщина. А императору мы должны желать самого лучшего, разве нет? А ты не волнуешься? – перевел Макрон речь на другое. – Это будет тяжело. У синего, как я слышал, отличный арабский конь…

Луций выпятил грудь, и серебро панциря метнуло молнии.

– Я волнуюсь? Ты же сам сказал, что я дитя Фортуны. Или, если хочешь, Фортунин жених.

Макрон не понял намека, но что-то ему в Луций не понравилось. Слишком самоуверен? Спесивость патриция? Самомнение любимца императора? Не слишком ли рано ты начал заноситься, мальчик? Восемь месяцев назад в таверне в Таррацине ты сидел передо мной паинькой и пожирал Валерию глазами. А теперь слишком явно стал зазнаваться. Начинаешь обходить меня. Не думаешь ли ты оставить меня позади? Даже Валерия над тобой уже не имеет власти, как мне кажется. Я знаю. теперь у тебя опора посильнее. Ну да не забывай моей поговорки милый: даже на Палатине ни одно дерево не растет до неба!

Дубовые двери растворились, вошел император. Луций вскочил.

– Ах! Ты выглядишь сегодня как бог, мой Гай! – с восторгом произнес Луций.

– Великолепнее фараона, – поспешно присоединился Макрон.

Император усмехнулся, принимая их поздравления. Потом спросил заботливо:

– Ты в хорошей форме, Луций?

– Я думаю, мой дорогой. Ради тебя я должен выиграть, иначе я дам растоптать себя коням.

– Представители от сената, жрецов, коллегий и магистратов ожидают тебя в атрии, мой император, чтобы поздравить тебя, – сообщил Макрон.

– Я приму их в перистиле. Вы оба будете со мной. В здании слишком жарко. А потом в цирк!

– Лектику или коня? – спросил Макрон.

– Ничего. Я пойду пешком.

– Тогда охрану…

– Нет, мой Невий. Я не пойду в сопровождении преторианцев. Ведь никакая опасность мне не угрожает.

– Никогда не известно, – бубнил Макрон. – А что, если какой-нибудь сумасшедший…

Луций перебил его:

– И сумасшедший должен любить императора. А как утверждает Сенека, любовь народа – лучшая охрана для монарха.

***

Большой цирк напоминал половинку огромной раковины, наполненной розовым мясом.

Желтый песок арены рабы посыпали киноварью, амфитеатр сверкал белизной тог, то тут, то там мелькали цветастые одежды женщин. Воздух дрожал от жары. Все сверкало перед глазами, так что больно было смотреть. Цирк был набит зрителями до краев. Сенаторы заполнили кресла против императорской ложи. Рядом в ложах разместились понтифики, весталки, чуть дальше, в служебных ложах, – эдил и претор.

Рабы разносили фрукты и разбавленное вино. На самом верхнем ряду напротив императорской ложи расположились Скавр и Бальб. Чуть ниже их сидели Мнестер и Апеллес.

– Ого, люди добрые, – обратился к сидящим сзади Мнестер, – вы знаете, что после состязаний квадриг будут бороться преступники с тиграми?

Император приказал привезти из Индии двести штук.

– Б-р-р-р, вот будет крови, – заметил Бальб.

Мнестер пожал плечами.

– Ну и что? У крови прекрасный цвет.

***

Раздались звуки фанфар, возвестившие появление императора.

Под оглушительные крики и бурные овации, какими римляне подбадривали только хищников, бросающихся на гладиаторов, в ложу вошел двадцатипятилетний властелин мира в сопровождении своей супруги Эннии, сестры Ливиллы и Макрона.

Он действительно выглядел как бог. Длинный пурпурный плащ тончайшей шерсти делал стройной его располневшую фигуру. Туника из фиолетового шелка была расшита серебряными цветами лотоса. На голове золотой венок.

Императорский перстень украшал его руку.

Ложа императора была затенена полосатой оранжевой тканью, но Калигула вышел из-под тента, щуря глаза от солнца, поднял руку для приветствия.

Цирк аплодировал, гудел от восторга.

Император приветливо поклонился на все стороны. Макрон стоял в глубине ложи. У него было неприятное чувство, рука, поднятая в приветственном жесте, отяжелела. И в голову все чаще приходили странные мысли: не лучше ли было при старом тиране, который торчал на далеком острове и не вмешивался в его дела, а теперь вот постоянно терпи под носом этого благодетеля. Сначала было похоже, что этот зеленый молодец будет заниматься состязаниями и волокитством, а государственные дела полностью предоставит ему. А оказалось, он всем хочет заниматься сам: править, воевать, судить, распоряжаться финансами… Надо его немножко угомонить.

Энния должна бы больше уделять ему внимания. Макрон скользнул взглядом по своей бывшей жене. "Черт возьми, ну и хороша же моя баба! Вырядилась, словно царица Савская. Ужасно неприятно, что она должна… Фу!" Макрон перевел глаза на императорскую сестру Ливиллу. Она смотрела на мужчин наглыми томными глазами. Макрону Ливилла не нравилась. Она не была такой утонченной и нежной, как Энния. От матери Агриппины она унаследовала резкие черты; с детства вступившая в кровосмесительную связь с братом, она носила на лице следы бесстыдства. Широкие ноздри, чувственные губы, низкий лоб. Облаченная в фиолетовый муслин, плотно прилегающий к телу, она стояла рядом с Эннией, словно обнаженная.

Император, хотя аплодисменты не смолкали, опустился в кресло и, не поворачиваясь, обратился к Макрону:

– Все в порядке, Макрон? Можем начинать?

Он говорит со мной через плечо, как с погонщиком, подумал Макрон, но ответил почтительно:

– Да, мой император.

Калигула подал знак эдилу.

Фанфары зазвучали где-то высоко в разных концах цирка. Молодой атлет подошел к ложе императора. Принял из рук Калигулы горящий факел и. держа его над головой, обежал арену. Потом взбежал по ступенькам на постамент посреди цирка и бросил факел в бронзовую чашу, наполненную маслом и смолой. Как только пламя взметнулось вверх, фанфары зазвучали снова.

Торжественно открылись ворота, и сомкнутыми рядами в цирк вошли атлеты, возницы, гладиаторы и борцы в шлемах, с мечами и щитами.

– Ave Gaius Caesar imperator Augustus!

Их приветствие потонуло в реве толпы.

Среди возниц шел и Луций. У Валерии, сидящей в ложе весталок, дух перехватило. В короткой белой тунике, подпоясанной зеленой лентой, статный, рослый, он казался ей божеством. Луций не посмотрел на нее. Его взгляд был обращен к императору, потом он перевел его на Ливиллу. Миновав императорскую ложу, он шел дальше, ни на кого не обращая внимания.

Макрон разглядывал цирк. Великолепно. Зрелище, которое ни с чем нельзя сравнить. А что будет, когда на арену выйдут тигры, львы и гладиаторы! Рим живет, как должен жить центр мира. Одни такие игры стоят сто миллионов сестерциев. А это повторяется не менее двух раз в месяц. Настроение у людей поднимается, цена денег падает. Я должен был бы предостеречь императора. Но предостеречь означает и вызвать раздражение. Мысли в голове Макрона перескакивали одна на другую. Предостеречь и тем испортить ему настроение или оставить яблоко зреть, червиветь, гнить… При таком падении все что угодно может произойти, и это может обернуться для меня лучшей стороной…

Когда процессия прошла, из ворот выехало восемь упряжек коней. Валерия разочарованно отпрянула: на бигах поедут плебеи. Жребий решил места соревнующихся на дорожке. Возницы в туниках, цвета которых символизировали соревнующиеся школы: белых, красных, зеленых и синих. – вскочили на колесницы, взяли в правые руки кнуты, в левые – постромки. Шлемы и панцири возниц сверкали на солнце. Кони беспокойно ржали, били копытами по песку.

Среди зрителей поднялся шум. Заключались пари. Спорили каждый в меру своих возможностей.

Зазвучали фанфары, и цирк разом стих. Лишь долетало глухое рычание тигров и львов из подземного бестиария. Мелькнули в воздухе кнуты, рванулись кони, и легкие биги понеслись. На последнем повороте расстояние между красным и зеленым сократилось до двух конских голов. Рев цирка нарастал. Красный, заметив рядом зеленого, неожиданно срезал поворот с внешнего круга на внутренний, и зеленый налетел на него на полном скаку.Грохот и треск. Крики тысяч глоток.

Оба соперника оказались на земле, испуганные кони волочили их по песку на постромках, намотанных на руку. Темные кровавые полосы быстро всасывались песком. Синий возница между тем достиг цели.

Из ворот выбежали рабы, пытаясь остановить испуганных коней и спасти возниц. Зеленый, проклинаемый императором и всеми, кто на него поставил, уже не дышал. Виноват был красный: это он съехал со своей дорожки, чтобы помешать зеленому. Зрители вскакивают, негодуют, требуют смерти красному, который лежит на песке с переломанными ребрами. Император, не колеблясь, поднял кулак с опущенным вниз пальцем:

– Habet!

Палач проткнул горло тяжелораненого, кровь забила фонтаном. Рабы уволокли оба трупа и граблями выровняли песок на арене.

Энния была захвачена состязанием и то и дело обращалась к своему супругу, выражая восторг и восхищение. Император, разгневанный проигрышем своего цвета, был мрачен. Он не обращал внимания на замечания Эннии.

Уставился на Валерию. Она очаровательнее Эннии. Тело упругое, здоровое.

Энния ему уже надоела. А что, если после супруги и дочь? Макрон? Ну нет.

Ливия Орестилла мне нравится больше. Разведу ее с Пизоном, а может быть, и женюсь на ней. Она великолепна. Тоненькая, как девочка. Да! Завтра же приглашу ее… Калигула рассмеялся вслух.

– Ты чего-нибудь желаешь, мой благородный? – наклонился к нему Макрон.

Он даже не повернул в его сторону голову, увенчанную золотым венком, из-под которого стекали струйки пота.

– Ничего. Пока ничего, мой префект. Или постой. Духи.

Он вылил на руки содержимое флакона и потер лоб и виски.

– Смотрите, гладиаторы. Я ставлю на того великана с белой лентой на шлеме. Ставишь против? – спрашивал император.

– Ставлю, – сказал Макрон, ибо не мог не поставить, хотя также был убежден, что германец победит своего более слабого соперника – фракийца.

– Сколько?

– Миллион сестерциев, – захохотал император.

– Мой император, – испугался Макрон. – Ты хочешь меня разорить? Не достаточно ли пятидесяти тысяч?

– Что мне с тобой делать, бедняга, – смеялся Калигула и наконец соизволил обернуться к своему префекту. – Ну ладно, пятьдесят.

Пары гладиаторов, расставленные на арене, были готовы к бою. За полгода правления Калигулы мускулистые рабы прошли изнурительное обучение в гладиаторских школах. Они стояли здесь в полном вооружении, в шлемах, с короткими мечами и овальными щитами и по знаку начали борьбу не на жизнь, а на смерть.

Пар было много, внимание рассеивалось, и поэтому среди зрителей царил хаос. Знатоки хмурились. Гладиаторам место в амфитеатре, а не в цирке. Что я увижу, если мне понравилась пара на другом конце цирка? Однако недовольные ворчали потихоньку. Хорошо, что вообще разрешены игры.

Если в чем-то и разбирался двадцатипятилетний император, то, конечно, не в экономике, философии или поэзии, а в конных состязаниях и гладиаторах. Угадать тренированность мышц, эластичность сухожилий, силу удара он мог безошибочно.

Пара гладиаторов перед императорской ложей была особенно тщательно подобрана. Оба партнера были равны и нападали попеременно. Вот один из них резко отклонил меч, быстро выставил щит, принимая смертельный удар, ноги легко танцуют по песку, и прыжки сражающихся напоминают движения хищников.

Они долго ведут бой, не задев друг друга, и зрители с интересом наблюдают за красивым поединком.

На огромной арене цирка уже закончены бои многих пар. Калигула по знаку Макрона механически опускал палец вниз. что означало для поверженного смерть.

Наконец осталась только одна пара, германец и фракиец. Оба гладиатора истекали кровью, выражение их лиц нельзя было разглядеть. Они ослабли от потери крови и с трудом держались на ногах, но продолжали сражаться. В цирке воцарилась напряженная тишина, разрываемая ударами меча о щит.

Фракиец приготовился нанести удар, но в это время германец, отскочив, упал на колено. Удар не достиг цели. Меч фракийца снова молниеносно взлетел вверх, тысячеголосый крик потряс цирк, но, ко всеобщему удивлению, германец, стоя на коленях, отразил удар щитом и вскочил на ноги.

Цирк ревел, аплодировал, топал. Германцу успех придал смелости. Он с яростью ринулся на прикрывшегося щитом фракийца, тот щит отклонил и вонзил меч в пах германца. Великан упал со стоном. Фракиец поставил ногу на его грудь и повернулся к императорской ложе.

Калигула, поставив на германца, проиграл пятьдесят тысяч сестерциев ("Жаль, что я не поставил на миллион!" – ругал себя Макрон) и злобно вытянул правую руку с опущенным вниз пальцем. Фракиец мечом проткнул горло раненого. Зрителей, даже тех, которые поставили на германца, решение императора возмутило, раздался шум недовольства, ибо, по мнению всех. германцу за великолепный бой следовало даровать жизнь. Калигула заметил волнение и забеспокоился. Он хотел было поднять руку и спасти побежденного, но было уже поздно. Народ продолжал недовольно шуметь.

Рабы убирали трупы, разравнивали песок. По приказу Макрона появились разносчики вина, чтобы задобрить недовольных зрителей.

Макрон и Энния успокаивали рассерженного императора. Посмотри!

Приготавливают арену для состязания квадриг. Сейчас поедут не плебеи или рабы, а молодые патриции, цвет Рима.

Зазвучали фанфары.

Из ворот медленно выехали четыре колесницы, запряженные четверками чистокровных коней. Остановились возле стартовой черты, и рабы подали поводья благородным возницам. В коротких туниках, простоволосые, вскочили юные патриции на колесницы. С плеча прикрепленная золотой пряжкой свисала длинная полоска легкой материи: красная, белая, зеленая и синяя. Луций правил одной из средних упряжек. Его приветствовали бурными аплодисментами. Макрон наклонился к Калигуле.

– Они приветствуют твой цвет, цезарь!

Луций был спокоен, он тренировался ежедневно и состязаний не боялся.

Среди знатных матрон сидела Торквата. лицо ее было прикрыто прозрачной вуалью. Она всей душой стремилась к Луцию. желала ему победы; она знала, что он не может ее заметить, но была счастлива, что видит его. Торквата все еще надеялась.

Глубокая тишина воцарилась в цирке.Сам эдил ударил в медную доску, и квадриги рванулись. Первым был синий.

Луций тотчас применил отработанный во время тренировок прием, ослабил поводья, подтянул, протяжно свистнул и отпустил их совсем. Кони летели как птицы. В бешеном темпе он миновал императорскую ложу, несся как ураган и на втором круге обошел синего. Теперь только выдержать. Он слышал протяжный тысячеголосый напряженный крик зрителей, слышал грохот колес своей колесницы и топот копыт. Он не чувствовал боли от предохранительных поножей на голенях, упиравшихся о передок колесницы.

В этой дикой скачке ездовая дорожка сливалась со спинами коней. Ему казалось, что он мчится сквозь завесу дождя. Полоса зеленой ткани развевалась за его спиной и тянула назад. Он сопротивлялся, подставляя лицо вихрю. Перед глазами была только желто-розовая песчаная река. Рев толпы доносился сюда далекий, бесформенный, слабее ветра, свистящего в ушах.

На шестом круге он взял поворот так резко, что колесница какое-то мгновение летела на одном левом колесе. Правое – повисло в воздухе.

Две-три секунды крен был так велик, что, казалось, квадрига заваливается на левый бок. Крик ужаса пронесся над цирком. Луций выровнял колесницу, правое колесо коснулось твердой земли. Но возница не слышал своего имени, которое рвалось из тысяч глоток. Он несся к цели, оставив других далеко позади.

Ликование, гул, овации были нескончаемы.

Валерия побледнела от волнения. И забыла про гнев, который только что терзал ее. Теперь она оправдывала Луция. Да, он должен был ежедневно тренироваться для таких больших состязаний. Поэтому он но приехал к ней в Байи. И она представляла себе, что будет, когда сегодня. вечером он придет к пей. Дома его уже ждет ее письмо. Приди! Приди! Приди!

Калигула долго восторженно аплодировал. Потом обратился к Макрону:

– Подай мне лавровый венок для Куриона. Он правил отлично, оставил всех далеко позади. Я люблю его.

– Я люблю его, – засмеялась чувственным ртом Ливилла.

– Вот как сражаются за императорский цвет! – сказал восторженно Макрон. – Курион заслужил большего, чем венок.

Под звуки горнов Луций поднялся на ступеньки перед императорской ложей.

Калигула встал, возложил ему на голову венок победителя и обнял. Глаза Луция, покрасневшие от ветра и напряжения, поднялись на императора.

Луций поцеловал, согласно этикету, руку Калигуле и устало улыбнулся. Он видел аплодирующую Ливиллу, ее сладострастные губы.

– Мой Луций, благодарю тебя за победу в честь моего цвета. Я умею быть благодарным, дорогой, ты убедишься в этом.

Валерия напряженно наблюдала за этой сценой. Она сидела в тридцати шагах от Луция и внимательно следила за его лицом, но не заметила, что он смотрел на Ливиллу. Она видела только, что он не посмотрел на нее. Он не обратил на нее внимания, словно ее здесь и не было. Женщина задрожала от злости. Он уходит. Оглядывается, наверное, ищет Торквату. Валерию трясло.

Холод подкатывался к самому сердцу. Он идет к этой сенаторской девице. О Геката, чего я еще жду? Довольно любви! Довольно унижений. В Остии я колебалась. Теперь этого не случится.

Торквата тоже не спускала глаз с Луция. От нее не укрылось, что он не обратил внимания на Валерию. Венера милосердная, очевидно, это знак того, что он вернется ко мне? Я буду терпелива, буду ждать, только бы он вернулся!

Мысли обеих женщин прервало грозное рычание. Глухое, хриплое рычание, повторяемое без устали сотней хищников. Это проголодавшиеся тигры устроили чудовищный концерт.

Через цирк на коне проезжал трубач. Каждую минуту он останавливал коня, трубил и громким голосом объявлял, что после перерыва осужденные на смерть, специально приготовленные к этому бою, будут сражаться с индийскими тиграми. Буря оваций сотрясла цирк.

– Ну вот, – сказал, поднимаясь, Бальб Скавру, – теперь начнется… У меня нет желания смотреть, как тигр пожирает человека, даже преступника.

Вино мне нравится больше, чем кровь.

Скавр остался.

Уходили мужчины и женщины, ушли Сенека. Валерия и Торквата. Однако цирк по-прежнему был переполнен. Император проводил Эннию к носилкам и вернулся, посадил между собой и Ливиллой Луция.

На арену цирка вышли мужчины, вооруженные копьями и короткими мечами.

Наконец появились бенгальские тигры.

Император первый приветствовал их восторженными аплодисментами.

Однако ему не пришлось полюбоваться великолепным зрелищем. Неожиданно он встал, поднес руки к вискам, застонал от боли и покачнулся. Макрон и Луций вскочили. Тяжело опираясь на них, Калигула сотрясался в припадке.

Ливилла усмехнулась:

– Мне это знакомо. Приступ эпилепсии. Будьте осторожны, он будет кусаться и бить ногами.

Мужчины дотащили императора до лектики, приказали отнести во дворец и, полные сострадания, пошли рядом с носилками.

Ливилла осталась одна в императорской ложе. Она смотрела, как изголодавшиеся и раненые хищники рвут на части тела мужчин. Ее красивые зубы сверкали в полуоткрытых карминовых губах и глаза блестели от восторга.

Напрасно Валерия весь вечер прождала возлюбленного. Луций сидел у императорского ложа с Эннией, Макроном и врачами, которые не знали, что предпринять.

У Калигулы началась горячка, его всего трясло, мороз пробирал до костей, а вслед за тем он покрывался потом.

После игр народ узнал, что император заболел. Толпы окружили дворец и не торопились расходиться. Несмотря на то что наступила ночь, они требовали, чтобы каждый час сообщали о здоровье любимого правителя.

Врачи так и не решили, что делать. По рецепту врача Августа Мезы императора обложили холодными компрессами, но они не принесли облегчения.

Положение становилось серьезным.

Тысячи людей расположились на Палатине и форуме. Громкие стенания и плач раздавались всю ночь. Все боги: римские, греческие, египетские, фригийские – призывались на помощь. Патриции и плебеи обещали божествам богатые дары за сохранение жизни императора.

Из толпы неслись крики:

– Сохрани его, всемогущая Геката, а за его жизнь возьми мою!